Фрося. Часть 2

Глава 13

Фрося следуя инструкциям Пинхаса, написала всё, что знала о Семёне Вайсвасере.

К сожалению, ей было известно очень мало, только то, что он ей рассказал в день их знакомства, по дороге в Сосновск.

Пинхас сокрушался, уж очень скупыми были сведенья о людях, которых ему следовало разыскать.

Но он заверил, что не всё так безнадёжно, ведь за последнее время очень многих репрессированных амнистировали, а фамилия её Семёна достаточно редкая.

Программа визита к раввину на этом была исчерпана и Фрося покинула синагогу, дав слово, навещать его при приездах в Вильнюс.

Ещё было очень рано, далеко до обеда, возвращаться в квартиру Баси и вести с ней пустопорожные разговоры совсем не хотелось.

Фрося огляделась, вдохнула свежий весенний воздух и медленно побрела в сторону Няриса.

Выйдя на берег реки, нашла уютную скамеечку и уселась, греясь на солнышке, и глядя на блики бегущие по воде, глубоко задумалась.

Разговор с Пинхасом всколыхнул в памяти далеко ещё не зарубцевавшуюся рану от её последней любви, а может быть, даже по единственной… яркой и такой скоротечной, от которой у неё остался сынишка.

Калейдоскопом мелькали картины с момента, когда она скоропалительно покинула Сибирь, даже не верилось, что это было ровно шесть лет назад.

Длинная тяжёлая дорога из Сибири в Москву, где она с трудом выяснила, что её Семён отправился в Киев к некоему светиле в области кардиологии Амосову.

Не задумываясь последовала за ним, при этом открыв для себя, поразившую её новость, что она беременна.

Вспомнились её душевные терзания, в связи с этим пикантным положением в самый неподходящий момент.

Тогда сразу не могла чётко определиться, как поступить с этой неожиданной беременностью, так это было не кстати по всем статьям, но всё разрешилось после встречи с умирающим любимым человеком.

Боже мой, она ещё успела застать его живым после сложнейшей операции, провести возле его кровати почти сутки, смачивая потрескавшиеся губы влажной марлечкой, шептать ему ласковые слова и умолять, что бы он открыл глаза:

— Сёмочка, миленький, ты хотел спрятать от меня свою боль и как раненный зверь решил отлежаться в логове, но я нашла тебя…

Дурачок, хотел сбежать от меня, чтобы уберечь от страданий, а чуть не разорвал моё сердце…

Сёмушка, не уходи от меня, ты нам так нужен, я беременная, ты скоро станешь папой…

Любимый мой, умоляю, останься со мной хоть здоровый, хоть больной, только не уходи…

Но, он не послушал.

Ранним утром, когда в окно ворвалось солнце яркими весенними лучами, он вдруг открыл свои печальные еврейские глаза и ей показалось, удивлённо посмотрел на неё, даже несколько раз сморгнул, и затих навсегда.

Как она кричала, глядя в широко распахнутые остекленевшие глаза Семёна, никак не могла смириться, не хотела поверить в то, что он всё же ушёл от неё.

Медперсонал просто силой оторвал её от тела любимого человека и тогда она дала себе слово, что обязательно оставит на земле память по Семёну, ведь кроме неё у него ни одной родной души не осталось в целом свете.

Теперь, даже трудно было представить, каких трудов ей стоило перевезти тело покойного из Киева в Поставы, где она и похоронила Семёна, с мыслью, чтобы хотя бы могила была рядом с ней.

Нет, могильный холмик это всего лишь место, куда она могла изредка придти и поплакать о своей горькой судьбинушке.

И, сидя рядом с надгробной плитой, она приняла твёрдое решение рожать, ведь так было судьбой уготовлено, понести ребёночка от Семёна и пусть останется настоящий живой след от её любимого человека.

С оказией вернулся из Сибири Андрейка, она встретила его в Москве, повзрослевшего, возмужавшего и недовольного возвращением в Поставы.

Он явно затаил в душе обиду на мать, которая, по его мнению, оторвала его от отца и полюбившейся Сибири.

Как он укоризненно смотрел на округлившийся живот матери, явно стесняясь её беременности…

Старший сын тоже смотрел не одобрительно, наблюдая за растущим животом матери, хмуря свои белёсые брови.

Стас ничего не говорил Фросе, но это молчание было хуже громких обвинений.

Только одна Анечка не давала ей усомниться в правильности решения, оставить ребёночка.

Дочь приезжала каждые выходные из Вильнюса, чем только могла, помогала беременной матери, волновалась за неё и интересовалась самочувствием.

Надо сказать, что беременность протекала не легко, как не хочешь, а ей уже было почти тридцать восемь лет и на ранней стадии пришлось столько пережить нервных и физических нагрузок.

И, как не крутись, а ей надо было восстанавливать хозяйство — вновь заводить курей, свиней, следить за огородом, доить корову и не перечесть, сколько всего навалилось на её плечи, а при её беременности справляться со всем этим было совсем нелегко.

Стас, демонстративно отмежевался от огорода и животных, хорошо ещё, что следил за порядком во дворе — чинил крышу, забор, укрепил кое-где развалившийся фундамент дома.

Возвратившийся в конце августа домой Андрей, если и помогал, то только из-под палки, а в основном сидел над книгами, словарями и картами.

Неоценимую помощь ей оказала Оля, соседка и подруга всё свободное время уделяла Фросиному хозяйству, и благодаря ей, они вместе быстро привели всё в прежний порядок.

Ах, Оленька, незаменимая помощница с первого дня их знакомства, всем была хороша, но была не в меру любопытная и совершенно не умела держать язык за зубами.

Её просто съедало отсутствие полной информации, она закидала Фросю вопросами и та, зная, что уже сегодня вечером всё станет известно Оленькиной свекрови, а завтра всем сплетникам Поставам, не вдаваясь в особые подробности, поведала ей вкратце о своей безумной любви.

Да, и как, можно было скрыть, когда тут и похороны Семёна, и уже явная беременность.

Чтобы не возникало вокруг неё лишних разговоров, Фрося рассказала Оле и о том, какая была встреча с Алесем, о том, как она ошиблась, что поехала к нему в Сибирь, и что по-сути ему там и не нужна была, о замечательных людях, которых там повстречала, о природе, погоде… и потихоньку вопросы подруги сошли на нет.

В начале декабря у неё родился мальчик, которого она не задумываясь назвала Семёном.

Господи, это же надо так, все её мальчишки унаследовали черты отцов, и даже характерами пошли в них, и только Анечка, как ни странно, разговор, конечно, не идёт о внешности, но темпераментом, жестами и вкусами очень и очень напоминала Фросю.

Кто его знает, может она с Ривой тоже похожи характерами…

Да, надо будет сегодня вечером обязательно написать ей письмо…

Ах, бедная Ривочка, я всё сделаю, что бы её тоска несколько поутихла, нам нечего и некого делить, это моя девочка, и если она станет немного нашей, кто от этого проиграет…

И, Анютка, пусть тоже напишет, нет, обязательно должна написать, сегодня же усажу, а то завтра уеду в Ленинград, и она засуетится и забудет в её суматошной жизни обо всём.

Да, сегодня она не та богатенькая Фрося, которая явилась из Сибири, ведь в шестьдесят первом, при переходе на новые деньги, потеряла столько, что страшно вспомнить.

Почти всё, то, что ей оставил Семён, превратилось в бумагу, разве она могла засветить такую огромную сумму, хорошо ещё Ицек в Вильнюсе подсуетился и малость спас, хотя люди шли на сделку требуя половину, а иногда и больше.

Нет, евреи не дураки, превращая бумажки в золото, будет наукой на будущее.

Ладно, проехали.

Нет, она особо не переживала о потерянных деньгах, ерунда, есть хозяйство, есть базар, есть заветное кресло, где осталось ещё четыре монеты от Вальдемара и золотые украшения Ривы… не пропадёт.