Фрося. Часть 2

Глава 42

Поезд Калининград-Москва в назначенное время шумно затормозил возле единственной в Поставах платформы и Фрося с чемоданом и взволнованным Сёмкой поспешно поднялись в вагон.

Стоянка на их станции всего две минуты, хорошо ещё, что они единственные пассажиры отбывающие из Постав, поэтому не было никакой суеты.

Отъезжающие Фрося с Сёмкой ещё успели помахать рукой из окна своего купе провожающему их Стасику, а затем засунув чемодан и сумку под нижнюю полку, сели напротив друг друга.

Поезд только набирал ход, лязгая и шипя, натужно снимая с места большой состав, и тут Сёмку прорвало:

— Мамочка, а почему мы едем в Москву, а к кому мы туда едем, а что мы там будем делать, а куда мы с тобой там пойдём?

— Тише, тише, остановись, вот тебя понесло, однако, а дома затаился, сидел, как мышь, боялся, что передумаю взять тебя с собой.

Лучше скажи шельмец, а кушать ты не хочешь?

— Неа, пока не хочу, ну, мамочка, расскажи, что тебе жалко.

— Сынок, мы едем к твоей бабушке, к маме твоего папы.

— Который умер, да.

— Да, который умер, а мама давным-давно его потеряла, а сейчас нашла нас и очень хочет увидеть тебя.

— А, как это потеряла, он же не пуговица?

— Ах, сынок, пока мне тебе этого не объяснить, вот, чуть подрастёшь и сможешь многое понять.

А если я не стану таким большим, как Стасик?

— Вряд ли ты вырастешь таким большим, как Стасик и Андрейка, просто ты повзрослеешь, годиков тебе станет побольше, и начнёшь многое понимать.

— Я и так всё понимаю, даже читать уже умею и в кино видел, как дядя с тётей целуются.

Мам, Стасик с Нинкой тоже целуются, я видел.

— А вот, подглядывать не красиво.

Мальчик от последних слов матери смутился:

— Я не подглядывал, что я виноват, забежал к ним в кузницу, смотрю, а Нинка сидит у Стасика на коленях и они целуются.

Фрося решила прервать рассказ сынишки, а то неизвестно куда он приведёт:

— Представляешь, завтра утром проснёшься, а уже будет Москва, возьмём такси и поедем к твоей бабушке.

— А какая она?

— Не знаю сынок, не знаю, но чувствую, что хорошая.

Вдруг они услышали:

— Пиво, лимонад, пожалуйста…

Пиво, лимонад, пожалуйста…

Мальчик выглянул из купе:

— Мама, там дядя с тележкой, почти с такой, как ты ездишь на базар, а в ней бутылки всякие, давай купим.

— Конечно, купим, пусть только подъедет к нам поближе.

День в поезде мчался стремительно.

Так далеко Сёмка ещё никогда не ездил, ему было всё интересно, даже кушать с мамой за столиком в купе, запивая лимонадом, который купили у дяди, возившего по поезду в коляске то бутылки с напитками, то шоколадки, а потом ещё и борщ.

Фрося ни в чём не отказывала сынишке, она и сама с удовольствием лакомилась шоколадом и зефиром, запивая сладости кисленьким лимонадом.

После обеда сын занялся своей азбукой и новой книжкой с красочными картинками, а Фрося написала в это время письмо Риве.

На этот раз ей писать было намного легче, чем тогда, когда она отвечала на первое письмо в далёкий и неизвестный Израиль, когда каждое слово давалось с таким трудом, и когда всё время приходилось вытирать с глаз слёзы.

На сей раз, она спокойно знакомила Риву с событиями настоящими и прошлыми из жизни Ани.

Их было не так уж много, по крайней мере, на которые стоило бы особенно обратить внимание.

Да и к чему ей было распространяться о дочери, пусть они сами ищут пути-дороги в душу друг друга, она им в этом не помощник, как и не собирается чинить препятствия.

Когда поезд подъезжал к Витебску, она заклеивала и подписывала конверт, куда кроме письма легли три отобранных для Ривы фотографии Анюты.

Состав в Витебске стоял целых десять минут и Фрося с Сёмкой соскочили на перрон, хотелось немного пройтись и осмотреться.

Фрося с интересом смотрела на высокий переходной мост, на массивный серый вокзал, на стоящие на платформах киоски и чуть видимые вдалеке частные дома утопающие в зелени садов.

Она прислушалась к себе, а вдруг этот город с этим вокзалом станет ей родным…

До ночи оставалось ещё достаточно времени, Фрося решила написать письмо и Аглае.

Писать подруге было совсем легко и просто, она описала свою поездку в Вильнюс и Ленинград почти со всеми подробностями, конечно только не углубляясь в интимные с Виктором, хотя Аглая конечно догадается о многом.

Фрося улыбалась при воспоминаниях о сладостных моментах, глазастый Сёмка сразу же обратил на это внимание:

— Мам, а что ты там пишешь смешное, расскажи?

— Сёмочка, не смешное, а приятное.

— Так расскажи про приятное.

— Нет, малыш, пока тебе рано такое рассказывать.

И она взъерошила кучеряшки сыну.

Она продолжила описывать подруге текущие события — предстоящую свадьбу Стаса, нынешнюю поездку в Москву и предвосхищавший её разговор по телефону с матерью Семёна.

Заканчивала она длинющее письмо к Аглае, едва уместившееся на двойном тетрадном листе под хныканье и завывания Сёмки, который уже явно заскучал в тесном пространстве купе.

Фрося прижала мальчишку к груди:

— Сёмочка, письма уже написаны, сейчас поужинаем и спать, а утром проснёмся и скоро Москва.

Сердце у женщины запоздало взволнованно забилось, боже мой, что их ожидает какая произойдёт встреча и много разных других вопросов связанных с этим понеслись вместе с мыслями в разных направлениях.

Их поезд прибыл в Москву, когда едва стало светать, было только пять утра.

Ехать к Кларе Израйлевне было явно ещё рано, поэтому Фрося с хныкающим недоспавшим сыном зашла в буфет, находившийся рядом с Белорусским вокзалом.

Перекусили гречневой кашей с сосисками и пошли на остановку такси, потому как добираться до того Калужского переулка Фрося не имела никакого понятия.

Уже к семи утра такси домчало их до нужного адреса и высадило возле тёмно-серого, старой постройки четырёхэтажного здания:

— Сёмка, давай посидим здесь на скамеечке, не красиво так рано вторгаться к людям, при том, нежданно.

— Мама, а я очень писать хочу.

— Ну, что так невмоготу терпеть, сбегай вон в те кустики, видишь.

Мальчишка вдруг раскапризничался:

— Не побегу, там люди ходят.

В этот момент около них остановилась пожилая женщина и пристально вгляделась в занятых препирательствами мать с сыном.

Фрося вдруг почувствовала на себе чужой взгляд и оглянулась.

На неё смотрели такие родные и любимые глаза Семёна и её сына, только намного печальней…