Весть о победе, одержанной генералом Гарунагой в Сумиоси, быстро дошла до Осаки. Йодожими сама, с шумной радостью, пошла объявить об этом Фидэ-Йори. Она не скрывала, что гордилась победой своего возлюбленного. Однако вскоре пришли крестьяне из Сумиоси и рассказали подробно обо всех происшествиях войны. Имя принца Нагато заменило везде имя Гарунаги. Йодожими запретила, под страхом строгого наказания, повторять подобную клевету; она рассердилась и измучила сына глупыми упреками. Фидэ-Йори не возражал ей; вслух он превозносил Гарунагу, а про себя благодарил своего безгранично преданного, верного друга.
К несчастью, другие события, более печальные на этот раз, заставили забыть радость первой победы: Гиэясе не приводил в исполнение того, чего от него ожидали. Он не нападал на Осаку с юга: значит, генерал Сигнэнари бездействовал на острове Авадзи, а между тем его не смогли отозвать. Похититель престола не пытался также прорвать ряды, которые загораживали остров Нипоне: его армия, разделенная на маленькие отряды, плыла по морю, приставала в различных местах берега около Осаки, потом, ночью, нападала и захватывала позицию.
Гашизука, генерал Гиэяса, захватил, таким образом, соседнюю со столицей деревню. Эта новость, распространившаяся по Осаке, вызвала ужас. Солдаты сегуна были перерезаны. В минуту атаки их начальника, Усуды, не было: он пил сакэ в одном из чайных домиков окрестности.
Генерал Санада-Саемон-Йокэ-Мура хотел сейчас же напасть на победителей и сбить их с завоеванной позиции. Фидэ-Йори просил его не делать этого.
— Твоя армия слишком малочисленна, чтобы осаждать деревню, — сказал он ему. — А если бы, к несчастью, тебя победили, город остался бы без защитников. Созови войска, посланные в Ямазиро, а до их прихода удовлетворимся защитой Осаки.
Йокэ-Мура повиновался с сожалением. Он наблюдал за врагом при помощи опытных шпионов.
Вскоре вернулись войска из крепости. Взволнованный, он ходил там день и ночь и, казалось, с беспокойством искал чего-то. В особенности ночью, в сопровождении одного только своего сына Даискэ, которому было всего шестнадцать лет, он без устали блуждал вдоль первой стены.
Часовые, видевшие, как он ходил взад и вперед с сыном, который нес фонарь, ничего не понимали в его поведении и думали, что генерал сошел с ума.
По временам Йокэ-Мура бросался на колени и прикладывал ухо к земле.
Даискэ задерживал дыхание.
Однажды генерал быстро вскочил, сильно взволнованный.
— Неужели это моя кровь шумит у меня в ушах? — сказал он. — Мне что-то послышалось. Послушай, сын мой, и посмотри, не ошибся ли я.
Мальчик стал на колени и в свою очередь приложил ухо к земле.
— Отец мой, — сказал он, — я ясно слышу отдаленные глухие и правильные удары.
Генерал снова стал слушать.
— Да, да, — сказал он, — я также хорошо слышу их. Это удары кирки о землю. Вот здесь! Они не уйдут от нас: мы спасены от ужасной опасности!
— Что это такое, отец мой? — спросил Даискэ.
— Что это такое! Солдаты Гиэяса занимаются устройством подземного хода от лагеря, через город, овраги и до этого места.
— Возможно ли это? — вскричал Даискэ.
— К счастью, меня предупредил шпион о работе, которую они предприняли. Но никто не знал, где кончится подземный ход. Если б я покинул замок, как того хотел Фидэ-Йори, мы бы пропали.
— Пора было открыть место, которое они выбрали, чтобы овладеть крепостью! — сказал Даискэ, продолжая слушать. — Они недалеко.
— Им еще на день работы, — сказал Йокэ-Мура. — Теперь, когда я знаю, где они, я буду наблюдать за ними. Но иди за мной, сын мой. Я только тебе хочу доверить такое поручение, которое нужно теперь исполнить.
Генерал возвратился во флигель, где он жил в крепости.
Он написал длинное письмо вождю, который командовал войсками, возвратившимися из Ямазиро. Его звали Аруфза: это был брат Гарунаги. Йокэ-Мура давал этому начальнику необходимые указания для завтрашней битвы.
Кончив, он позвал крестьянина, который дожидался в соседней комнате.
— Он знает место, где начинается подземный ход, — сказал Йокэ-Мура своему сыну. — Когда придет время, он проведет туда войска. Ты отправишься с ним. Постарайся, чтобы тебя никто не увидел. Ты отнесешь это письмо Аруфзу и скажешь ему, чтобы он точно исполнил мои приказания и последовал за этим проводником. Будь осторожен и ловок, сын мой! До лагеря Аруфзы легко дойти; но помни, что нужно пройти туда незамеченным, чтобы не дать повода к подозрению шпионам, которых Гиэяс, без всякого сомнения, имеет среди нас. Как только ты придешь, отправь ко мне гонца.
— Я сейчас же отправляюсь, чтобы воспользоваться темнотой, — сказал Даискэ. — Через несколько часов, отец, ты будешь иметь вести обо мне.
Молодой человек ушел со шпионом.
Как только настал день, Йокэ-Мура пошел приветствовать сегуна.
Фидэ-Йори принял его холодно. Он был недоволен генералом, не понимая его бездействия.
— Йокэ-Мура! — сказал он ему. — Только моя вера в твою храбрость и твоя преданность мешают мне приказать тебе немедленно начать атаку. Вот целых три дня потеряно. Что же ты делаешь? Почему ты так медлишь?
— Я не мог начать раньше, чем нашел то, что искал, — сказал Йокэ-Мура.
— Что это значит? — вскричал сегун в страшном беспокойстве.
В свою очередь, он подумал, не сошел ли генерал с ума. Он посмотрел на него: лицо воина выражало покойную радость.
Сегун опустил голову.
«Он положительно сошел с ума», — подумал Фидэ-Йори.
Но Йокэ-Мура ответил на его мысль.
— Подожди до завтра, прежде чем осуждать меня, — сказал он, — и не беспокойся, государь, если ты услышишь шум сегодня ночью.
Сказав это, он удалился и пошел отдать приказание своим солдатам.
Он выслал из города две тысячи человек, которые пошли расположиться лагерем на холме, в виду врага.
— Готовятся к нападению, — говорили в Осаке.
Народ занял холмы, башни, все возвышенные места.
Сам Фидэ-Йори поднялся, с несколькими придворными, на последний этаж большой башни Золотых Рыб, в средине крепости.
Оттуда он видел вдалеке солдат Аруфзы, приблизительно восемь тысяч человек, а дальше блеск оружия и брони выдавал врагов, расположенных лагерем около маленького лесочка. На море, в бухте кончала снаряжаться военная эскадра. Улицы города, перерезанные каналами, подобно голубым лентам, заполнились боязливой толпой. Работы были прекращены; все находились в ожидании.
Войска не двигались.
Фидэ-Йори устал смотреть, глухое раздражение начинало подниматься в нем. Он спросил Йокэ-Муру.
— Генерала невозможно найти, — сказали ему. — Его армия вооружилась и готова выступить по первому знаку, но до сих пор только две тысячи человек покинули крепость.
Наконец, к вечеру, враги заволновались. Они двинулись к городу. Солдаты Йокэ-Муры, расположенные на холме, тотчас ринулись вперед. Блеснул огонь, битва началась. Враги были многочисленны. При первой стычке они отбросили войска сегуна.
— Почему Аруфза не двигается? — говорил сегун. — Что это, измена? Я, право, не понимаю, что происходит.
В башне послышались многочисленные торопливые шаги, и вдруг на площадку вышел Йокэ-Мура.
В руках он держал большой пук рисовой соломы. Люди несли за ним хворост.
Генерал быстро отстранил придворных и даже сегуна. Он устроил огромный костер, потом поджег его.
Вскоре взвилось пламя, светлое, блестящее. Его зарево осветило башню и помешало видеть долину, охваченную сумерками.
Иокэ-Мура, свесившись через перила, заслонил глаза рукой и старался разглядеть в темноте. Он заметил движение армии Аруфзы.
— Хорошо, — сказал он.
Он быстро спустился, не отвечая на многочисленные вопросы, которыми осаждали его со всех сторон, и стал недалеко от того места, где должен был кончиться подземный ход. Он должен быть окончен, так как уже с середины дня стук кирки прекратился. Оставили только небольшую часть земли, которую надо было пробить в последнюю минуту.
Вечером генерал стал прислушиваться, и вскоре он услышал глухой шум шагов. Враг вступил в подземелье. Тогда-то Йокэ-Мура зажег этот огонь на башне. Поэтому знаку Аруфза должен был двинуться и напасть на врага с другого конца подземного хода.
Наступила полная ночь. Йокэ-Мура со своими солдатами ждал в глубоком молчании.
Наконец послышались тихие удары. Стучали осторожно, чтобы производить как можно меньше шума.
Генерал со своими солдатами прислушивались, неподвижно стоя в тени. Они слышали, как падали куски земли, потом она рассыпалась, и можно было расслышать дыхание работающих.
Вскоре из отверстия показалась человеческая фигура. Она обрисовывалась на тени более черной, чем темнота. Фигура вышла, за ней следовала другая.
Никто не шевелился.
Они продвигались осторожно, оглядываясь со всех сторон. Дали выйти около пятидесяти человек, потом вдруг с дикими криками ринулись на них.
Они пытались укрыться в подземном ходе.
— Нас предали! — кричали они своим товарищам. — Не выходите, бегите!
— Да, изменники, ваши происки открыты, — сказал Йокэ-Мура, — и вы сами вырыли себе могилу.
Все те, которые вышли из подземного хода, были перерезаны. Крики умирающих наполняли крепость.
Прибежали с огнями. Явился сам Фидэ-Йори, среди шпалер, слуг с факелами.
— Вот что я искал, господин, — сказал ему генерал, указывая на зияющее отверстие. — Как ты думаешь теперь, хорошо бы я сделал, если бы покинул крепость?
Сегун молчал от удивления при виде опасности, которой он избежал.
— Никто больше не выйдет живым оттуда! — вскричал генерал.
— Но я думал, что они убегут через другой выход, — сказал Фидэ-Йори.
— Сейчас ты был удивлен бездействием Аруфзы в долине: он ждал, чтобы лучшая часть вражеской армии вошла в этот проход, чтобы загородить ей выход.
— В таком случае они пропали! — сказал сегун. — Прости, храбрейший из моих воинов, что я на минуту усомнился в тебе, но отчего ты не предупредил меня о том, что произошло?
— Государь, — сказал генерал, — везде шпионы, даже в крепости, во дворце, в моей комнате. Одно подслушанное слово — и они были бы предупреждены. При малейшем шуме птица, которую вы хотите поймать, улетит.
Никто больше не выходил из подземного хода.
— Они надеются спастись, — говорил Йокэ-Мура. — Они вернутся, когда заметят, что отступление отрезано.
Вскоре действительно послышались отчаянные крики. Они были так раздирающи, что Фидэ-Йори задрожал.
— Несчастные! — пробормотал он.
В самом деле, их положение было ужасно. В этом узком проходе, где едва могли двигаться два человека в ряд, где трудно было дышать, эти солдаты, пораженные, обезумевшие от страха, толкались, давили друг друга в темноте, желая во что бы то ни стало света, хотя бы ночного, который казался им блестящим в сравнении с этой роковой тьмой.
Страшным натиском выбросило несколько человек из подземного хода; они упали под мечами солдат.
Среди этих криков неясно слышались слова:
— Пощадите! Мы сдаемся.
— Откройте, дайте нам выйти!
— Нет, — сказал Йокэ-Мура, — для таких негодяев, как вы, нет пощады. Я сказал вам, вы сами вырыли собственную могилу.
Генерал велел принести камней и земли, чтобы засыпать отверстие.
— Не делай этого, умоляю тебя! — сказал Фидэ-Йори, бледный от волнения. — Эти крики раздирают душу. Они говорят, что сдаются; сделаем их пленниками, этого довольно.
— Тебе нечего просить меня, государь, — сказал Йокэ-Мура. — Твои слова — приказание для меня. Эй, вы там! — прибавил он. — Перестаньте выть, вас милуют; вы можете выйти.
Крики усилились.
Выйти было невозможно. При ужасной давке задавило много народа. Трупы заложили отверстие. Они образовали плотный вал, увеличивающийся с каждой минутой. Все должны были погибнуть. Земля дрожала от их топота. Они давили друг друга, кусались, сабли их впивались им в бока. Их латы ломались вместе с их костями. Они умирали среди непроницаемой темноты, задыхаясь в слишком узком склепе.
Напрасно старались снаружи очистить отверстие.
— Какая ужасная вещь война! — вскричал потрясенный Фидэ-Йори, бросившись бежать.
Вскоре крики стали реже, потом водворилось полное молчание.
— Конечно, они все умерли, — сказал Йокэ-Мура. — Остается только закрыть могилу.
Пять тысяч человек погибло в этом подземелье длиною в несколько миль.