Жемчужина страсти

Сестра Солнца

Стояло самое жаркое время дня. Все комнаты дворца в Киото были погружены в прохладный мрак благодаря спущенным шторам и поставленным перед окнами ширмам.

Киото — столица, священный город, местопребывание изгнанного на землю бога, прямого потомка небесных основателей Японии, самодержавного властелина, главы всех религий, господствующих в стране восходящего солнца, — одним словом, микадо. Сегун только первый среди подданных микадо; но последний, подавленный собственным величием, ослепленный сверхчеловеческим блеском, предоставлял заботы о земных делах сегуну, который царствовал вместо него, тогда как микадо одиноко погрузился в созерцание собственной божественности.

Среди парков дворца, в одном из павильонов, предназначенных для придворных вельмож, на полу, покрытом тонкими циновками, лежала женщина. Она приподнялась на локте и запустила маленькие пальцы в черные пряди своих волос. Недалеко от нее сидела на корточках ее наперсница и играла с хорошенькой собачкой редкой породы, которая походила на два спутанных пучка черного и белого шелка. На полу, на котором не стояло никакой мебели, лежали: готто, музыкальный инструмент с тринадцатью струнами, чернильница, сверток бумаги, веер и ящичек, полный сластей. Стены были украшены резьбой из кедрового дерева или покрыты блестящими рисунками, с золотом и серебром. Сквозь наполовину раздвинутые перегородки открывался вид на целый ряд комнат.

— Госпожа, ты печальна, — сказала наперсница… — Хочешь, я заставлю звенеть струны готто и спою тебе песенку, чтобы развлечь тебя?

Госпожа покачала головой.

— Как! — продолжала подруга. — Фаткура не любит больше музыки? Разве она забыла, что она ей обязана тем, что видит свет? Когда богиня солнца, разгневавшись на богов, удалилась в пещеру, только божественная музыка, которую она услышала в первый раз, вернула ее снова на небо.

Фаткура вздохнула и ничего не ответила.

— Хочешь, я тебе натру чернил? Вот уже сколько времени, как твоя бумага так же бела, как снег горы Фузии. Если у тебя есть горе, излей его в стихах, и ты освободишься от него.

— Нет, Тика, от любви не освободишься! Это — жгучая болезнь, которая терзает день и ночь и никогда не дремлет.

— Может быть, несчастная любовь, но ты любима, госпожа! — сказала Тика, подходя.

— Не знаю, какая змея, скрытая в глубине моего сердца, говорит мне, что я нелюбима.

— Как! — сказала удивленная Тика. — Разве он не выказал своей глубокой страсти тысячью безумств? Разве он не приходил еще на этих днях, чтобы увидеть тебя на минуту, рискуя жизнью, так как гнев Кизаки мог быть для него гибельным?

— Да, и он скрылся, не обменявшись со мной ни одним словом… Тика! — прибавила Фаткура, нервно схватив за руки молодую девушку. — Он даже не посмотрел не меня.

— Это невозможно! — вскричала Тика. — Разве он не говорил, что любит тебя?

— Он мне сказал, и я поверила ему, так мне хотелось верить… Но теперь я больше не верю.

— Почему?

— Потому что если бы он любил меня, то давно женился бы на мне и увез бы в свои владения.

— Но его любовь к государю удерживает его при дворе Осаки!

— Он именно это и говорит. Но разве это голос любви? Чем бы я не пожертвовала ради него!.. Увы! Я жажду видеть его! Его горделивое и в то же время кроткое лицо стоит передо мной. Я хочу впиться в него глазами, но оно ускользает. Ах! Только несколько счастливых месяцев провести бы подле него — и потом я умерла бы, заснув с моей любовью, и прошедшее счастье было бы для меня саваном.

Фаткура разразилась рыданиями и закрыла лицо руками. Тика пробовала успокоить ее; она обняла ее и говорила ей тысячу нежных слов, но не могла утешить ее.

Вдруг в глубине комнаты послышался шум. Маленькая собака начала визгливо лаять.

Тика быстро встала и бросилась вон из комнаты, чтобы помешать слугам войти и увидеть волнение своей госпожи. Вскоре она вернулась вся сияющая.

— Это он! Это он! — вскричала она. — Он там, пришел навестить тебя.

— Не говори глупостей, Тика! — сказала Фаткура, вставая.

— Вот его визитная карточка.

И она протянула бумагу Фаткуре, которая одним взглядом прочла: «Ивакура Терумото Мори, принц Нагато, просит чести быть допущенным в твое присутствие».

— Мое зеркало! — вскричала она вне себя. — Я в ужасном виде, глаза опухли, волосы в беспорядке, в простом платье, без шитья. Увы! Вместо того, чтобы жаловаться, я должна была предвидеть его приход и с восходом солнца заняться туалетом!

Тика принесла зеркало из полированного металла, круглое, как полная луна, и ящик с косметикой и духами.

Фаткура взяла кисточку и подвела глаза, но рука ее дрожала: она слишком нажала, потом, чтобы поправить беду, только хуже запачкала всю щеку черным. Тогда она гневно сжала руки и заскрежетала зубами. Тика пришла ей на помощь и уничтожила следы неловкости. Она наложила на нижнюю губу немного зеленой краски, которая при соприкосновении с кожей становится розовой. Вместо тщательно выдернутых бровей она навела две широкие черные полосы высоко на лбу, чтобы удлинить овал лица; скулы она посыпала розовой пудрой, потом быстро убрала все принадлежности туалета и накинула на плечи своей госпожи великолепный киримон[4]. Затем наперсница выбежала из комнаты.

Трепетная Фаткура стояла подле брошенного на пол готто, поддерживая одной рукой одежду, отягченную украшениями, и с жадностью устремила взор к входу в комнату.

Наконец появился Нагато. Он приблизился, опираясь рукой на золотую рукоять одной из двух сабель, и, поклонившись с благородной грацией, сказал:

— Прости меня, прекрасная Фаткура, что я пришел сюда, как гроза, что появляется на небе без облаков-предвестников.

— Ты для меня — восходящее над морем солнце, — сказала Фаткура, — и всегда желанный гость. Вот как раз здесь я плакала из-за тебя. Посмотри, глаза мои еще красны.

— Твои глаза подобны вечерней и утренней звезде, — сказал принц. — Но зачем лучи их купаются в слезах? Разве я причинил тебе какое-нибудь горе?

— Ты здесь, и я забыла причину моего горя, — сказала Фаткура, смеясь. — Может быть, я плакала потому, что ты был далеко от меня.

— Отчего я не могу быть всегда здесь! — вскричал Нагато так искренно, что молодая женщина почувствовала, как исчезли опасения, и луч счастья озарил ее лицо. Но все-таки, может быть, она ошибалась в смысле слов принца.

— Приди ко мне, — сказала она, — отдохни на этих циновках. Тика подаст нам чаю и лакомств.

— Не могу ли я прежде доставить Кизаке тайную просьбу чрезвычайной важности? — спросил Нагато. — Я воспользовался предлогом доставить это драгоценное послание, чтобы удалиться из Осаки, — прибавил он, видя, как омрачился лоб Фаткуры.

— Я нахожусь в немилости у повелительницы, с твоего последнего появления; я не смею приблизиться к ней, ни послать к ее дворцу кого-либо из моих слуг.

— Тем не менее, это послание должно попасть в ее руки и в самом скором времени, — сказал Нагато, незаметно хмуря брови.

— Что же делать? — сказала Фаткура, от которой не ускользнул этот легкий знак неудовольствия. — Хочешь отправиться со мной к одному моему знатному другу, — благородной Иза-Фаруно-Ками? Она в данное время в милости: может быть, она поможет нам.

— Идем к ней немедля, — сказал принц.

— Пойдем, — сказала Фаткура со вздохом.

Молодая женщина позвала Тику, которая находилась в соседней комнате, и сделала ей знак раздвинуть одну перегородку, которая выходила на наружную галерею, окружавшую павильон.

— Ты выходишь, госпожа? — спросила Тика. — Не нужно ли предупредить твою свиту?

— Мы отправляемся тайком, Тика, чтобы прогуляться во фруктовом саду. На самом же деле, — сказала она, приложив палец к губам, — мы идем к благородной Иза-Фару.

Тика кивнула в знак того, что поняла.

Фаткура храбро ступила на галерею, но, вскрикнув, быстро отскочила назад.

— Это просто пекло! — сказала она.

Нагато поднял с пола веер.

— Смелей, — сказал он. — Я буду обмахивать твое лицо.

Тика открыла над головой своей госпожи широкий веер, а Нагато стал махать им. Они пустились в путь. Сначала следовали под тенью крыши. Фаткура шла впереди; время от времени она прикасалась кончиками пальцев к перилам резного кедра и вскрикивала от их горячего прикосновения. Хорошенькая собачка с шелковистой шерстью, считавшая своим долгом присоединиться к гуляющим, плелась на расстоянии, ворча, без сомнения, на безрассудство прогулки в подобный час.

Они завернули за угол дома и очутились со стороны фасада, на площадке широкой лестницы, которая вела в сад; перила ее были украшены медными шарами. Лестница эта разделялась на две части третьими перилами посредине.

Несмотря на невыносимую жару и яркий свет, от которого ослепительно блестела земля, Фаткура и принц Нагато делали вид, будто прогуливаются исключительно с целью сорвать несколько цветков и полюбоваться прелестными видами, которые открывались на каждом шагу. Несмотря на то, что сад казался пустынным, они знали, что глаз шпиона не дремлет. Они поспешили в тенистую аллею, вскоре дошли до группы роскошных павильонов, разбросанных среди сада и соединенных между собой крытыми галереями.

— Здесь! — сказала Фаткура, и, не обращаясь в сторону зданий, на которые указывала, склонилась над маленьким прудом, наполненным такой прозрачной водой, что ее почти не было видно.

— Посмотри на эту красивую рыбку, — сказала она, с намерением возвысив голос. — Она как будто выточена из куска янтаря, а эта походит на рубин, покрытый золотым песком; можно подумать, что она висит в воздухе — так прозрачна вода. Посмотри, ее плавники будто из черного газа, а глаза подобны огненным шарам. Без сомнения, во всем дворце только Иза-Фару обладает такими прекрасными рыбами.

— Как! Фаткура! — раздался женский голос из одного павильона. — Ты вышла в такой час? Разве потому, что ты вдова, ты так мало заботишься о цвете своего лица и позволяешь солнцу портить его?

Штора наполовину поднялась, и Иза-Фару высунула свою красивую головку, всю утыканную железными шпильками.

— А! — сказала принцесса. — Принц Нагато! Вы не пройдете мимо моего дома, не сделаете мне чести своим посещением?

— Мы зайдем с удовольствием: я очень благодарна случаю, который привел нас сюда, — отвечала Фаткура.

Они поднялись по лестнице павильона и пошли среди цветов, которыми была переполнена галерея.

Иза-Фару шла впереди.

— Что ты хочешь мне сказать? — спросила она вполголоса свою подругу, грациозно кланяясь принцу.

— Ты мне нужна, — сказала Фаткура. — Ты знаешь, что я в немилости.

— Знаю. Так я должна вымолить тебе помилование! Но разве я могу уверить государыню, что ты снова не провинишься в том, чем так прогневала ее? — спросила Иза-Фару, лукаво взглянув на Нагато.

— Я один виноват, — сказал принц, улыбаясь. — Фаткура не может отвечать за поступки таких безумцев, как я.

— Принц! Я думаю, она гордится тем, что служит причиной, как ты говоришь, безумств, и многие женщины завидуют ей.

— Не смейтесь надо мной, — сказал Нагато. — Я довольно наказан тем, что навлек на благородную Фаткуру гнев государыни.

— Но дело не в том! — вскричала Фаткура. — У принца Нагато есть важное послание, которое он хотел бы тайным образом доставить Кизаки. Сначала он обратился ко мне, но так как я в данную минуту не могу приблизиться к государыне, то и подумала о твоей благосклонной дружбе.

— Доверь мне это послание, — сказала Иза-Фару, обращаясь к принцу. — Через несколько минут оно будет в руках нашей знаменитой повелительницы.

— Не знаю, как благодарить вас, — сказал Нагато, доставая спрятанный на груди белый шелковый конверт, в котором заключалось послание.

— Подождите меня здесь, я скоро возвращусь.

Иза-Фару взяла письмо и ввела своих гостей в прохладную, темную комнату, где и оставила их одних.

— Эти павильоны сообщаются с дворцом Кизаки, — сказала Фаткура. — Мой благородный друг может пройти к государыне незамеченной. Да смилуются боги, чтобы посланница принесла благоприятный ответ и чтобы я не видела тучи, которая омрачает твое чело.

Принц действительно казался сосредоточенным и озабоченным и кусал кончик веера, ходя взад и вперед по комнате. Фаткура следила за ним глазами, и невольно сердце ее сжималось. Она снова почувствовала страшную тоску, которая вызвала у нее слезы несколько минут тому назад и которую присутствие возлюбленного быстро успокоило.

— Он не любит меня, — с отчаяньем шептала она. — Когда он смотрит на меня, леденящее, почти ненавистное выражение его глаз пугает меня.

Нагато словно забыл о присутствии молодой женщины; он облокотился на наполовину раздвинутую перегородку, и, казалось, наслаждался сладкой и в то же время жгучей мечтой.

Шуршание платья по циновкам, которыми был устлан пол, вывело его из задумчивости. Иза-Фару возвращалась; она, казалось, торопилась и скоро появилась из-за угла галереи; за ней следовали два мальчика в великолепных одеждах.

— Вот что сказала божественная Кизаки, — обратилась она к Нагато, подойдя к нему ближе: — «Пусть проситель сам придет просить о том, чего он хочет».

При этих словах Нагато так побледнел, что Иза-Фару испугалась, думая, что он лишится чувств, и бросилась к нему, чтобы поддержать его.

— Принц, — вскричала она, — приди в себя! Такая милость, действительно, способна сильно взволновать, но разве ты не привык к всевозможным почестям?

— Это невозможно, — пробормотал Нагато, едва внятным голосом. — Я не могу предстать перед ее очами.

— Как! — сказала Иза-Фару. — Так ты хочешь ослушаться ее приказания?

— Я не в придворном платье, — сказал принц.

— Она избавляет тебя на этот раз от церемониала: прием тайный. Не заставляй ее больше ждать.

— Идем, веди меня! — вскричал вдруг Нагато, который, казалось, пересилил свое волнение.

— Эти два пажа проведут тебя, — сказала Иза-Фару.

Нагато быстро удалился вслед за двумя слугами Кизаки, но мог еще расслышать сдержанный крик, сорвавшийся с губ Фаткуры.

Пройдя по галереям и залам дворца, которых он не заметил, Нагато очутился перед большой белой атласной завесой с золотым шитьем, широкие складки которой то блестели серебром при ярком свете, то отливали свинцом в полумраке и густо ложились на пол.

Пажи раздвинули эту завесу, принц прошел — и трепещущие волны атласа снова упали за ним.

Стены комнаты, куда он вошел, тускло блестели в полумраке, отбрасывая золотистый, сероватый и красный отблеск; в воздухе чувствовался тонкий аромат. В глубине комнаты, под драпировкой, подобранной золотыми шнурками, сидела лучезарная царица среди шелковистых волн своих красных одежд; на лбу ее красовались три золотые пластинки — знак всемогущества. Принц окинул ее невольным взглядом, потом, опустив глаза, как будто посмотрел на полуденное солнце, он дошел до середины комнаты и упал на колени, затем медленно склонил голову до земли.

— Ивакура! — сказала Кизаки после долгого молчания. — То, о чем ты просишь меня, очень важно: я хочу услышать из твоих уст некоторые объяснения, прежде чем передать твое прошение великому владыке, сыну богов, моему супругу.

Принц поднялся наполовину и попытался заговорить, но это ему не удалось; ему казалось, что грудь его разорвется, — так сильно билось его сердце. Слова замерли на его губах, и он стоял с опущенными глазами, бледный, как мертвец.

— Разве ты думаешь, что я рассердилась на тебя, что так сильно испугался?.. — спросила царица, несколько минут с удивлением смотревшая на принца. — Я могу простить тебя, так как твое преступление, в сущности, не важное. Ты любишь одну из моих придворных, вот и все.

— Нет, я не люблю ее! — вскричал Нагато, который, как бы потеряв рассудок, поднял глаза на государыню.

— Что мне за дело, — коротко сказала Кизаки.

С минуту они смотрели друг на друга; но Нагато закрыл свои виноватые глаза и, дрожа за свою дерзость, ждал наказания.

Но после некоторого молчания Кизаки продолжала спокойным голосом:

— Твое письмо открывает мне ужасную тайну; и если то, что ты подозреваешь — правда, спокойствие государства может быть сильно поколеблено.

— Поэтому-то, божественная сестра солнца, я и дерзнул просить твоего всемогущего заступничества, — сказал принц с невольной дрожью в голосе. — Если ты снизойдешь на мою просьбу, если исполнится то, о чем я прошу, большие несчастья будут предупреждены.

— Ты знаешь, Ивакура, божественный микадо благосклонен к Гиэясу. Захочет ли он поверить этому преступлению, в котором ты обвиняешь его любимца? Да и ты сам захочешь ли подтвердить всенародно это, пока тайное обвинение?

— Я подтвержу это в глаза самому Гиэясу, — твердо сказал Нагато. — Он виновник ужасного заговора, который чуть было не стоил жизни моему молодому государю.

— Подобное подтверждение подвергнет твою жизнь опасности. Подумал ли ты об этом?

— Что моя жизнь! — сказал принц. — К тому же одной моей преданности Фидэ-Йори достаточно, чтобы навлечь на меня ненависть правителя. Меня чуть не убили люди, посланные им несколько дней тому назад, когда я ехал из Киото.

— Как, принц! Возможно ли это? — вскричала Кизаки.

— Я говорю об этом неважном случае, — продолжал Нагато, — только чтобы показать тебе, что преступление свойственно этому человеку и что он хочет отделаться от тех, кто мешает его честолюбивым замыслам.

— Но как же ты спасся от убийц? — спросила царица, которая, казалось, принимала живое участие в этом происшествии.

— Хорошо отточенное лезвие моей сабли и твердость руки спасли мою жизнь. Но возможно ли, чтобы ты останавливала свою божественную мысль на таком пустом случае?

— А много было убийц? — продолжала она с любопытством.

— Десять, может быть, двенадцать; нескольких я убил, потом погнал свою лошадь и вскоре очутился на достаточном расстоянии от них.

— Как! — сказала задумчиво Кизаки. — Этот человек, которому доверяет мой божественный супруг, так вероломен и жесток! Я разделяю твои опасения, Ивакура, и меня охватывает печальное предчувствие; но смогу ли я убедить микадо, что твои предположения небезосновательны? По крайней мере, я попытаюсь, ради блага моего народа и спасения государства. Иди, принц, и будь сегодня на вечернем приеме; я переговорю с владыкой вселенной.

Принц распростерся на полу, затем поднялся и с опущенной головой удалился, пятясь задом. Он дошел до атласного занавеса. Еще раз он невольно взглянул на государыню, которая провожала его взором. Но завеса упала, и очаровательное видение скрылось.

Пажи отвели Ивакуру в один из дворцов, предназначенных для владетельных принцев, пребывающих в Киото. Радуясь, что остался один, он растянулся на подушках и, еще очень взволнованный, погрузился в сладкую думу.

«Ах! — бормотал он. — Какая странная радость охватывает меня! Я опьянел. Может быть, потому, что я подышал воздухом, который окружал ее? Ах, ужасное безумие, безнадежное желание, которое доставляет мне такое сладкое страдание, насколько ты теперь усилишься после этого неожиданного свидания! Я бежал из Осаки без памяти, подобно водолазу, которому не хватает воздуха, чтобы созерцать дворцы, скрывающие ее от взоров, или чтобы увидеть издали, как она стоит, облокотившись на перила, или проходит в кругу своих женщин по аллее сада; и тогда я уносил с собой запас счастья. Но теперь я вдыхал ее аромат, ее голос ласкал мой слух, я слышал свое имя из ее уст. Сумею ли удовольствоваться тем, что раньше наполняло мою жизнь? Я пропал, моя жизнь разбита этой невозможной любовью, и, тем не менее, я счастлив.

Сейчас я еще раз увижу ее, но в стеснительной обстановке политической аудиенции, но буду в состоянии вволю налюбоваться красотой. Хватит ли у меня силы скрыть мое волнение и мою преступную любовь? Да, божественная царица, только перед тобой склоняется моя гордая душа, и мечта моя возносится к тебе, как туман к солнцу. Богиня, я обожаю тебя с ужасом и почтением; но, увы! Я люблю тебя также с безумной нежностью, как будто бы ты была просто женщина!»