Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ)

Глава 27

Поднявшись в спальню, Диньер тут же разжег камин.

Хоть и не было холодно здесь, да и особо не боялся льерд мороза и простуд, а сейчас отчего — то трясло изнутри. Просто зуб на зуб не попадал!

Списав сперва своё странное состояние на выпивку, Ланнфель тут же сам себя и опроверг. Что там выпито было? Не так уж и много! Тем более, пиво и хорошее домашнее вино. Последнее люди часто даже принимают от лихорадки или упадка сил, либо если промочат ноги. Сперва подогрев темную, пахнущую спелыми фруктами и зрелой осенью жидкость на небольшом огне, добавляют в неё корицу, сахар или лесной мед. Никакого вреда не может быть от самоваренных напитков, одна польза. Это ведь не дешевое, сомнительное пойло, от которого настигает «трясун» пьяницу раньше, чем бедолага проснется…

К тому же, уж только не Диньеру бояться горячительных напитков. Не ему, это точно. Ланнфеля поить, словно речной песок поливать, всё всосется, а толку мало. Ни разу сильно не пьянел льерд, хотя было дело — жрал много и вина, да и другой всякой гадости. По наследству, видно, оно пришло. От папаши — пропойцы.

Так что, уж нет. Не от праздничных напитков та трясучка, и не от холода. Другое что — то тут…

…Мелкий лепесток огня, спрыгнув с гладкого бока кресала на аккуратно уложенные, короткие дровишки, нерешительно лизнул вершинку «горки». Потом, будто распробовав, двинулся дальше, вглубь. Торопясь, принялся рушить деревянный «шалашик», принявшийся протестующе щелкать и трещать.

Понаблюдав за огнем несколько минут, льерд опустился в глубокое кресло, стоящее рядом с камином. Уперев локти в колени, уронил голову на раскрытые ладони и, повертев головой, глухо несколько раз хмыкнул.

«Эмелина теперь точно уйдет, — подумал он, прислушиваясь к шагам и глухим звукам голосов, раздающихся снизу — Вот сейчас придет и скажет… "Всё, дорогой. Разводимся. На кой ты мне загнулся, такой урод? Я лучше к папаше вернусь. Маслобойню отсужу, и папенькины деньги с тебя сощипаю. А уж богатую меня любой в жены возьмет! Даже и с чужим приплодом. Так что душу пачкать не придется, дитя травить. Богачам все дороги открыты. Вот так — то, льерд Приезжий!»

Хоть Ланнфель от природы и не отличался каким — то чересчур живым воображением, а вот поганенькую сцену ухода жены — вертихвостки вдруг представил уж слишком явно и красочно!

Резко оторвавшись от созерцания края ковра и полоски пола, внезапно зарычав, сжал кулаки. Чуть не пропоров кожу ладоней вновь выстрелившими когтями, опалил горло давешним жаром, поднявшимся изнутри. Даже не из горла шла тяжелая гарь, а ровно как от самого, самого сердца. Там, глубоко в груди мягко и плавно что — то сжалось и, расправившись, замерло будто в ожидании…

— Убью стерву, — пробормотал льерд, охваченный приступом ярости, аки лес пожаром — Убью, Серебрянка…

— Что? — вошедшая льерда Ланнфель притворила за собой дверь — Что ты сказал? Кого убьешь?

Ступая по полу мягкими, домашними туфлями, она прошла к кровати.

Непонимающе глянув супругу в лицо, нерешительно начала:

— Целителю я постелила рядом с комнатой, где лежит Кора, он сам так попросил, чтоб поближе. К Коре я заглянула, она ещё спит… Рей сейчас поужинает и тоже ляжет. Ох, Диньер… Вот тебе и праздничная ночь! Завтра отпишу, кстати, папаше, что попозже к нему приедем. С гонцом письмо отправлю. Я вот что…

Эмелина помолчала, комкая в руках кухонное полотенце.

— Я рассказать тебе хочу…

— Может, завтра? — малодушно труся, спросил вольник — Тебе бы поспать, Эмми!

В ответ на это льерда яростно замотала головой:

— Нет уж, нет! Итак сколько молчала… А ведь догадывалась, что ты… То, думала, кажется. То ещё что… Себе врала, милый! Больше не хочу. Видишь сам, чем вранье выходит? Кровью, мой хороший. Причем, кровью тех, кто вообще здесь не виноват. Ну ладно. Слушай! Только не сбивай меня. Я рассказывать ну вот вовсе не мастерица…

Подвинувшись ближе, попросила тихо, почти жалобно:

— Ты сядь рядом со мной, хорошо? Мне так легче будет!

Оказавшись в крепких, дарящих покой, объятиях мужа, всхлипнула, потерлась щекой о жесткую ткань рубахи, натянувшейся на широкой, горячей груди. Коротко, жадно вдохнув аромат вина, табака, корицы и ещё каких — то, так и не распознанных ею пряностей, начала говорить.

Льерда Ланнфель изо всех сил старалась не торопиться!

Однако же, жуткое косноязычие временами подводило её. Она путала слова, переставляя местами события, описания ощущений и подозрений.

Тем не менее, подбадриваемая Диньером и собственной же решимостью, льерда упорно продолжала. Несмотря на неумение строить фразы, не перемежая их простонародными словечками, «ахами» и прочими ненужностями, вскоре же Эмелина рассказала мужу всё.

Всё. Почти всё…

Умолчав о том, что Анелла Ланнфель никуда не сбегала, хитро начала от момента их знакомства, с той, первой встречи в поместье Бильер и своих опасений, обогнув правду о преступлении Ланнфеля — Старшего. Просто, ну… не повернулся язык рассказать ещё и это.

Закончила же Эмелина тем, что депешу льерду Саццифиру Ракуэну она всё таки отослала.

— Только он правду скажет! — горячо подытожила она, распалясь своим рассказом — Если верить твоему отцу, то ты, Диньер, получаешься оборотень. Крылатый Змей. Твоя мать была из них, вот и ты такой же. В неё зародился, только вполовину, разумеется. Половина твоя человеческая, от отца. Но та, материнская, сильнее. То, что дается от матери, оно всегда сильнее… Ну и вот, не хочет покойник, чтоб вас таких здесь много расплодилось! А потому, миленький, нельзя нам с тобой ни любиться, ни детей рожать. Он так и заявил, отец твой… Льерд Дишен мне много чего рассказал. Однако же, письмо я всё равно отослала, потому что точку поставить только твой учитель может, этот Саццифир… Знал же он, кого брал в ученики? Знал. Я не думаю, что от чистого сердца тебя под крыло принял, да облобызал, как родного… Также, впрочем, как и мой папаша, свой интерес учёл.

Пока повествование текло рекой, сбивчивой и бурной, Ланнфель молчал. Только изредка, ненавязчиво, что — то уточняя, либо переспрашивая у жены.

Вроде, концы «верёвки» пока сходились. Да! Догадки были очень фантасмагоричны. Просто более чем. Но… Других объяснений зеленоватой чешуе, жару в горле и когтям пока попросту не существовало.

Льерда Ланнфель предположила также, что Кора не просто так оказалась в купальне ночью. Видимо, призрак чем — то привлек несчастную женщину, да и решил ухайдокать. Только для чего? Увы, на сей вопрос Эмелина лишь беспомощно развела руками. Немного прояснить это могла бы прислуга, но только, конечно же, не теперь.

Когда же льерда, надув щеки и шумно выдохнув «я всё», замолчала, вольник вкрадчиво спросил, крепче сжав супругу в объятиях:

— Ну, у них интерес, Эмми. У Саццифира. У папаши Бильера. У моего отца. А у тебя? Что у тебя? Если всё подтвердится… хотя, нет. Не так. Если я однажды превращусь в ту Жуть, которую, как оказалось, некоторые очень жаждут видеть в Гран — Талле, что будешь делать ты? А, Серебрянка?

— В каком это смысле? — льерда Ланнфель подняла голову, упершись подбородком в грудь супруга — И что мне надо будет делать? Стрельнуть тебе в зад волшебной стрелой? Или убежать с криками «помогите»? Ты…

И вдруг, шумно задышав, резко начала закипать, перейдя с громкого шепота на визг:

— Я поняла… я всё поняла, ясно, куда ты клонишь! То есть, когда ты обратишься… если, значит, материнская Суть победит… Ах, вот оно что! Ты крыльями махнешь, да и фить отсюда! К своим! Или ещё куда… А кто знает, может, ваших в Гран — Талле не всех перебили? Так они там ещё и бабу тебе найдут! Посмирнее, да побогаче! А я с твоим дитем, как оплеванная… Хорошо это ты придумал! Так вот, что я тебе скажу, льерд Приезжий! НЕ ВЫЙДЕТ! Понял? Сама порублю и башку тебе, и крылья… Да и ещё кое — что, между ног! А то, как вижу, как раз оно — то тебя беспокоит всего сильнее…

И здесь, несмотря на полную неясность, путаницу в мыслях, глухую, тряпичную пустоту в голове и нешуточное напряжение последних часов, льерд Ланнфель почувствовал странное облегчение. Словно прорвался плотный, кожистый пузырь, вылив наружу целую реку вонючего, маслянистого содержимого…

— Радость моя, — зашептал Диньер ошарашенно, прижав супругу к постели, осыпая жгучими поцелуями её руки, её горящее злостью лицо, плюющиеся обидными словами пухлые губы — Радость моя, Серебрянка… Моя радость…