Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ)

Глава 48

И не собиралась Эмелина его прощать!

Вот вообще не собиралась…

Наглость Приезжего и раньше — то не имела границ, а теперь, после поездки в Ракуэн, что — то благоверный и вовсе грозил разболтаться.

После стольких испытаний, после всего, что пришлось вместе пережить супругам, льерда Ланнфель ожидала от мужа, если не безусловной преданности, то уж мало мальски уважительного и корректного поведения, это точно.

А он? Он же, вместо этого, повёл себя с ней как тупорылый остолоп! Прогнал её. Обозвал «мышью»! Мышью! О Боги! Да ещё и добавил… нечто вроде… а!

«До вечера не хочу тебя видеть!»

А ведь Эмелина — то, сперва сильно раздражившись, потом успокоила себя тем, что неприятная фраза брошена была супругом сгоряча. От усталости, может? От пережитого? От нервов?

Расслабленная купелью, горячей едой, вкусным, ягодным киселем и добродушной воркотней Коры, ободрившись, ждала его… Честно, ждала. Что одумается, придет просить прощения раньше, чем на округу опустятся сумерки…

Ждала этого идиота! Кретина! Дракона недоразвитого! Мучаясь в ожидании, почти не спускала с двери глаз. Пару раз собиралась уже к нему пойти, всё же, однако, удержав себя думами, что зеленоглазый тупица сам соизволит…

Ага. Конечно… Держи карман шире! Соизволит он, как же.

Да у лошади под хвостом больше чуткости и отзывчивости, чем в сердце Диньера Ланнфеля.

И ещё её же, Эмми, называют Деревяшкой! Пф…

Теперь вот видно ясно, кто в этом доме самый настоящий деревянноголовый болван!

Она — его жена. Она отстояла его, за всю поездку ни на шаг не отходила! Видела Зверем, и не испугалась, не отступила, хотя чешуйчатый идиот с опаршивленными оборотом мозгами сперва её и узнавать — то не хотел. Почти половину выручки Академии у Саццифира оттяпала, благодаря ей, Эмелине, вписал ведь старый скряга Диньера в совладельцы. И потом! Она носит его ребенка. Его, Приезжего! Да хотя б за одно это…

В общем, так.

— Ничего ты не получишь, — зашипела магичка, зло присвистнув сквозь зубы — Убери от меня свои паршивые руки, и вали отсюда по холодку… вон!

Преисполнившись решимости, льерда попыталась оттолкнуть от себя супруга.

— Не выйдет, — ответил также, шипением тот, повалив жену на спину и прижав к постели — Не ерунди, Серебрянка. Не отлынивай от… своих обязанностей, аххаха…

Сжав обе руки шипящей, визжащей и плюющейся Эмелины одной своей, закинул их ей за голову, прижал к подушке.

Льерда дернулась всем телом, крепко сомкнув ноги и пытаясь вырваться.

— Уйди от меня! — выплюнув в лицо наглецу, перемешала слова со злой слюной — Хам! Даже смотреть на тебя не хочу!

— А ты на меня не смотри, — выдохнул Ланнфель жарко, почти плотоядно — Смотри в стену, Эмелина.

Девчонка же и не думала отворачиваться.

Глядя прямо в переливающиеся болотной жижей глаза, раздула ноздри, полоснув ровно кинжалом, серебристым взглядом по лицу супруга.

Он же, безошибочно почувствовав палящее его ответное, стремительно растущее желание, сдавил её бедра коленями. И, не отпуская рук, накрыл губами всё ещё злобно сжатый, карамельный рот.

«Ах! — пронеслось у Эмелины в голове — Я ему, конечно, отвечу… Ух, как отвечу! Он у меня… потом, о Боги мои… потом!»

И, переведя дыхание, вопреки самой себе, тут же принялась отвечать на грубые, горячие, глубокие поцелуи. Приоткрыв рот, касаясь горьковатого, наглого языка своим, ещё сладким от леденцов и пряников, коих было употреблено накануне немало.

— Диньер, — пролепетала, задыхаясь и дрожа поднывающим телом — Миленький… Поцелуй меня ещё, ладно?

Подзадоренный азартом победы, льерд зарычал зверем, торжествующе и дико, продолжая жадно терзать текущий горячей, сахарной влагой рот супруги.

Резко отпустив её руки, развел коленом сжатые, молочные бедра Эмелины, тут же сдавив пальцами налитую желанием женскую суть, сливочно нежную, и уже приоткрытую для проникновения.

— Эмми, разведи ноги, — выдохнул, коротко целуя губы, шею и щеки жены — Пошире, Серебрянка…

Сжав бедра Эмелины ещё крепче, быстро скользнул вниз, оставив на покрытой пятнами румянца, нежной коже лёгкие ожоги от раскаленной, едва проступившей чешуи.

— Ох, — вздохнула льерда, прикрыв рот ладонью, тут же глухо застонав — Диньееееер… Я же… не могу… так… долго…

Проведя губами по внутренней, бархатной поверхности её бедра, Ланнфель, утробно зарычав, прижался губами к вожделенному входу, только и ждущему этого.

— Сладкая, — зашептал, дразня рыдающую, женскую плоть короткими, обжигающими поцелуями — Сахарная моя, девочка моя, моя карамельная…

Отторгнув слабое сопротивление, вошел языком в дрожащую, пахнущую жизнью глубину, тут же принявшись ласкать её, радостно отозвавшуюся на жаркие прикосновения.

— Диньер! — вскрикнула Эмелина, изогнувшись радугой, комкая пальцами простыни и упираясь затылком в подушки — Я сейчас умру! Я умру…

С трудом оторвавшись от пылающего тела супруги, продолжая ласкать её пальцами ответил:

— Подожди меня, Серебрянка. Умрем вместе.

Крепко подхватив супругу под ягодицы одной рукой, другой разведя пухлые складки плоти, стремительно вошёл внутрь, взрезав истекающее сияющей влагой тело, аки ножом.

Как же, однако, норовят быстро взорваться эти недавние девственницы! Запуганные скрепами и моралью, целомудренные лицемерки.

Хотя… Ему — то, Ланнфелю, откуда бы знать такое? Много ли девственных особ плюхалось на его чресла?

Да ни одной… Ни одной ведь не было невинницы!

Но, даже если б и нашелся целый взвод целочек, через них всех прошла бы серебряной дорогой — ОНА одна.

Как вот сейчас, вот теперь рассекала память и плоть криками, слезами, задавленным, угасающим дыханием, петельными, почти предсмертными хрипами…

Всю память. Не только о тех, которых не было, но и о тех, что были — нахрапистых, многоопытных…

Чужих.

Заставляла забыть, и забыть навсегда их всех. Как будто не существовало прежде никого. И ничего.

— Люблю тебя, — горячо и искренне прошептал льерд в ухо супруге, сминая её тело своим, ощущая уже близкие, последние его судороги — Хочу только тебя, Эмми…

Плавно и мягко двигаясь вслед за ней, расплавился и сам, легонько прикусив серебристую кожу на худеньком плече…

…Несколько позже, ополоснувшись в ещё тёплой купели и забравшись в постель, Ланнфель терпеливо ждал, когда жена облачится в длинную, ночную сорочку и тщательно расчешет волосы.

На кой хрен ей требовалось всё это делать каждую ночь, льерд в толк взять не мог.

Но ждал, однако же, лежа на чистых простынях и закинув ногу на ногу.

Льерда появилась скоренько, намытенькая, пушистенькая, пахнущая свежестью и совсем чуть — чуть недавней страстью.

— А знаешь, — начала она шепотом, залезши под одеяло и прижавшись к горячему боку супруга — Скажу тебе секрет, Приезжий! То, что ты языком со мной вытворяешь, женщина тоже может сделать мужчине. Вот… Не подозревал о таком?

И тут Ланнфель закашлялся, задохнулся от возмущения.

— Ну ка, ну ка, — задушенно прохрипел он, поворачиваясь к жене — Расскажи мне, дорогая моя… Откуда у тебя такие познания⁈

Подогретое смутной ревностью воображение тут же подсунуло вольнику миллион картинок, сложенных веером и, как на подбор, одну гаже другой.

«Что с того, что пакостница снизу нетроганная? — зашкворчало внутри яростное пламя — Не пробовала ли она с тем… с Ригзом подобных утех? Не открывала ли ротик, чтоб заглотить червячка? УБЬЮ!»

— Убью, Эмелина…

Ошарашенная магичка тут же отпрянула прочь.

Поняв, что сболтнула глупость, замахала руками, стараясь глядеть прямо в болотные глаза, уже разрезанные надвое змеиной полоской, и начинающие гореть:

— Ты что⁈ Диньер!

— С тем сосунком баловались? — ревнул Зверь, протягивая руку и сминая когтями мелкоцветочную ткань сорочки жены — ОТВЕЧАЙ! Сосала ему? Убью… суку!

Сглотнув липкую, кислую слюну, хлопнула по терзающей ночную одежду, страшной руке:

— Болван ты, Приезжий! Спятил совсем… За каждым углом тебе Тинджер мерещится! Ты уж и в спальню к нам готов притащить его! Причём здесь он? Тин никогда себе ничего подобного не позволял… В Пансионе девочки рассказывали. Да и книжки такие есть… ну, про ЭТО. Там много чего понаписано и понарисовано… Хотя, откуда ж тебе знать? Ты и читать — то не умеешь…

Услышав о Пансионе, книжках и девочках, льерд вроде бы успокоился.

Даже хохотнул, тихо и относительно облегченно…

Быстро прижав к себе настороженно глядящую Эмелину, поцеловал её в переносицу.

— Болтаешь разную дрянь, — пробормотал, поднимаясь — Спать тебе надо…

— А тебе? — магичка приподнялась на локте.

Вольник натянул штаны:

— Пойду перекурю. Спи, я сейчас.

Отодвинув тяжелую штору и грохнув дверью, он вышел на засыпанный снегом балкон.

Навалившись на каменный, ледяной отлив, посмотрел вниз, выпустив клуб дыма прямо в падающий снег и ночную тишину.

«Вот же дура, — покрутил головой, ужасаясь только что чуть было не свершенному им же самим злодеянию — Я ведь и впрямь… мог её убить. Дура эта Эмми, набитая! Мозги аки кисель овсяный…»

Крепко матюгнув про себя еще раз глупую благоверную, вольник вдруг замер, пристально вглядевшись во что — то внизу.

…Там, на расчищенной дворником, но уже страдающей от непрекращающегося снегопада дорожке, идущей от запасных ворот прямиком к небольшому крыльцу, которым пользовалась обычно прислуга, кто — то стоял.

И смотрел вверх. Прямо на него, Ланнфеля.