Жена Дроу

Замок Репрок

- Эй, вы там, жирные лентяи! Открывайте ворота, да пошевеливайтесь! Иначе гореть вам в пекле Подземья за то, что оставили своего духовного пастыря на ночь глядя без крыши над головой! - прокричал отец Фарф через ров стенам замка.

Между бойницами показалась чья-то взлохмаченная голова и насмешливо прокричала в ответ.

— Ты все-таки притащился обратно, старый ворчун! Надо же! А мы уж об заклад побились, что ты сдох в какой-нибудь придорожной канаве. Но так и быть! Хоть ты и стоил мне целковый, входи уж, несносный упрямец!

— Вседержитель всегда хранит слуг своих, аки детей невинных да ангелов небесных, а таких нечестивцев и богохульников, как ты, карает, — беззлобно проворчал отец Фарф.

Скрипя цепями, мост опустился, ткнувшись в противоположный берег рва. Копыта мулов простучали по его настилу и остановились перед решеткой ворот. Наконец и она дрогнув, визжа ржавой цепью, поднялась. Священник и монахиня въехали в мощеный двор-колодец, окруженный со всех сторон мощными стенами замка.

В подступивших сумерках этот незыблемый бастион производил мрачное и гнетущее впечатление. Гордо вознеслась ввысь сторожевая башня, подавляя своей неприступностью и внушая невольное почтение, несмотря на то, что на ней уже заметны были следы упадка и разрушения. Тот ущерб, что нанесли ей долгие осады и жестокие вражеские штурмы, довершало время и природа.

Стены замка постепенно осыпались, в их трещинах прорастали чахлые кусты и деревца, расширяя и углубляя их своими корнями. Стены хранили следы от тяжелых каменных ядер и въевшуюся копоть. Дубовые перила и перекрытия галерей, что шли вдоль нее, потемнели от времени, цепи ворот проржавели, как и толстые стальные прутья подъемной решетки. Подножья стен и башен покрывал мох, все выше поднимавшийся со временем. Но несмотря на эти, явные следы упадка, замок все еще был той силой с которой приходилось считаться.

Он по прежнему был неприступен и как старый бывалый ветеран, который все еще пребывая в дозоре, не снимает своих иссеченных, мятых доспехов, продолжал нести свою службу, охраняя рубеж, вглядываясь в даль утомленными, но по прежнему зоркими глазами, ища приближения врага. Многое пережил, многое повидал этот закаленный в боях вояка и кто знает, что предстоит еще вынести ему и перед чем еще сумеют устоять его стены. И смотря на осыпающийся, кое-где камень древних стен, на заделанные в них бреши, каждый понимал, что просто так они не падут и замок не сдаться.

Репрок не вызывал ни жалости из-за упадка, ни сожаления по минувшему героическому прошлому, но лишь почтение и глубокое уважение к своим “сединам”. И Ника явственно ощущала ауру сурового героизма при той скромной жизни, которой жил замок в затишье мирных дней. Этот суровый вояка, не претендовавший ни на что и ничего не наживший, стойко, без единой жалобы, переносил свои лишения и невзгоды.

Все это неким ореолом окружало замок, заставляя мало обращать внимания на запущенность и убогость его обстановки, отсталость от моды столичного двора и отсутствие показного лоска. И Ника уловив дух замка, смаковала его как выдержанное старое вино, чувствуя терпкость горьких трав, перебродившую сладость меда, чуть разбавленную чистой ключевой водой. Однако, ее ощущения не мешали забыть, что стены Репрок скрывают другую, потаенную жизнь с которой Нике предстоит соприкоснуться. Интересно с чем?

В холле замка, куда выходили распахнутые двери пиршественного зала, у подножия винтовой лестницы их встретил слуга, по виду бывший солдат. Оглядев гостью единственным глазом, он повернулся к отцу Фарфу.

— Вас желает видеть господин, — объявил он, показывая знаком, чтобы они следовали за ним.

— Как чувствует себя молодая леди? - спросил отец Фарф с плохо скрытой тревогой, поднимаясь за ним по истертым каменным ступеням винтовой лестницы.

Старый слуга, не оборачиваясь, молча покачал головой. По-видимому, этим скупым жестом сказав достаточно, чтобы отец Фарф все понял и судя, по его горестному вздоху, положение молодой леди было безрадостным и неутешительным.

На одной из площадок, перемежающих повороты лестницы, Ника поймала на себе внимательный, изучающий взгляд слуги и то мимолетное сомнение, что ясно отразилось на его грубом лице с потертой кожаной повязкой, закрывющей глаз: изменится ли состояние юной госпожи, с приездом, что-то уж слишком молодой для опытной целительницы, монахини.

Они остановились на полукруглой площадке с узким окном, смотревшим на замковый двор. Напротив него, утопала в глубокой нише стены, низкая дубовая дверь, освещаемая двумя коптившими факелами. Лестница ведущая дальше, наверх, тонул во тьме. Одноглазый слуга распахнул дверь, вошел и поклонился:

— Господин, прибыл отец Фарф и монахиня ордена Милосердия из монастыря Святого Асклепия.

— Подкинь дров, я что-то озяб, — приказал ему голос, раздавшийся из глубины покоев. — Зови их сюда.

Старый слуга посторонился, впуская, в душно натопленную комнату, прибывших и кинул недовольный взгляд на отца Фарфа, не удержавшегося от, невольно вырвавшегося, горестного возгласа, при виде барона, лежащего в кресле. Слуга подошел к камину и встав на колено, поворошил в нем угли, после чего подкинул в огонь березовых поленниц.

Ника покосилась на священника, в смятении смотревшего на хозяина замка Репрок.

— Благослови вас Вседержитель, — проговорил отец Фарф дрожащим голосом и, повинуясь слабому жесту руки, отступил назад.

Барон подозвал Нику подойти к нему поближе и когда она приблизилась к его креслу, близоруко прищурив воспаленные веки, лишенные ресниц, вгляделся в ее лицо. Ника, как могла, постаралась скрыть свою растерянность. По рассказу матери Петры, она представляла себе барона грузным, полнокровным мужчиной, похожим на небезызвестного Генриха VIII, который имея кучу жен, ни одною из них не был доволен. Перед ней же сидел старик, болезненно худой с властным лицом, изборожденным глубокими морщинами. Этакий дряхлый лев. Полулежа в кресле, вытянув ноги к камину он зябко кутался в толстый шерстяной плед.

— Если бы отец Фарф не проявил самовольство, самостоятельно отправившись за лекарем и если бы я знал, куда он направляется, я бы не упустил случая передать матери Петре мой смиренный поклон и пожелания, преданного ей сердца, вместе с ценным даром монастырю. Скажи, как сейчас поживает настоятельница? Счастлива ли она? Не испытывает ли она сожаления о выбранной участи?

— Матушка Петра чувствует себя превосходно и шлет вам свои наилучшие пожелания, — отвечала Ника. — Не думаю, чтобы она пожалела о том, что ушла в монастырь, потому что ежечасно чувствует любовь к себе своих духовных дочерей.

— Отрадно, что она еще помнит о своем верном паладине и отвергнутом кавалере. И мне слишком хорошо знакомо благородство ее души, иначе я бы подумал, что прислав вместо опытной целительницы девчонку, она выказала мне свое пренебрежение. Или в вашем монастыре по вывелись опытные, понимающие толк в лечении, целительницы?

— Не по вывелись, нет. Но моя наставница, искусная во врачевании сестра Терезия, не смогла бы, при все своем желании и почтении к вам, проделать столь долгий и опасный путь из-за больных ног и преклонного возраста.

— Ну да, разумеется, — хрипло рассмеялся барон. — У тебя как и у Элейн всегда находился на все ответ. Как ловко она выставила меня со двора принца Ярба своими интригами на пару со своей кузиной, противнейшей особой, представив меня перед всеми полным дураком. Кстати, как поживает она?

— Сэр?

— Так тебе, монашка, неизвестно и это? Кузина Элейн постриглась вместе с ней, взяв монашеское имя Теклы.

— Сестра Текла приняла послушание быть в нашем монастыре кастеляншей, — пробормотала Ника.

— Противная жаба, — барон поплотнее закутался в плед. — И ведь ничего ей не сделается. Это она распустила слух, что я и Элейн согрешили. Эта дрянь явилась ко мне, как-то ночной порой, вздумав пугать. Она видите ли решила, что я куплю ее молчание, тут же сделав баронессой, а когда я, рассвирепев, вышвырнул ее за дверь, налгала Элейн, будто эту ночь провела со мной. Бедная девочка была так оскорблена, что спряталась от меня в монастыре, даже не дав мне объясниться. Вижу ты, монашка, потрясена моей откровенностью.

— Я… я больше потрясена благородством матери Петры, — выдавила из себя Ника.

— Да уж, с такой честной и прямой натурой только и быть, что несчастной. Небось она и о женитьбе моей прознала?

Ника кивнула.

— И что она говорит об этом? - допытывался барон с заметным интересом.

— Она понимает…

— Что она понимает?! - взорвался барон, тут же закашлявшись. — Понимает ли, что разбила мне сердце, исковеркала всю жизнь… Вот во что я превратился — сдавленно прохрипел он.

Старый слуга поспешил поднести ему кубок к которому старик жадно припал.

— Вылечишь мою дочь? - требовательно спросил он, вернув кубок слуге.

Ника не спешила с ответом. Она пока ничего не могла обещать, не увидев прежде больную.

— Ну? - поторопил ее с ответом барон.

— Господин, мать Петра, рекомендуя сию сестру, всячески хвалила ее…- выступил вперед отец Фарф.

— Если ты поднимешь мою дочь, — продолжал барон, не обращая на священника внимания, пристально глядя на Нику, — я щедро одарю тебя и твою обитель.

— Я сделаю все, что будет в моих силах и с помощью молитв, надеюсь…

— Поменьше трать время на молитвы и побольше уделяй его моей дочери. Ступай… - слабо махнул он иссохшей рукой и устало опустив голову на грудь, кажется, тут же, уснул. Старый слуга жестом дал знать, чтобы они покинули покои барона и вышел следом за ними.

— Боже, боже! За что на нас такая напасть? — дрожащим, от сдерживаемых рыданий, голосом сокрушался отец Фарф в отчаянии стиснув ладони. — Чем мы прогневали тебя так, Боже!

— Тихо, ты… - сердито оборвал его причитания одноглазый слуга, взглянув на Нику. — Скрепи свое сердце и положись на волю Вседержителя.

— Но, как… как… - простонал священник. — Сначала малышка Айвен и вот теперь господин…

— Успокойся, говорю я. Мало нам напастей, так еще слушай тут твое хныканье

Видимо отповедь верного слуги привела в чувство впечатлительного отца Фарфа.

— Да… ты прав, друг мой, — взял он себя в руки. — Лучше не тратить понапрасну времени и силы на бесплодные жалобы, а горячо помолиться за обоих несчастных.

— Ну вот и ладно… вот и хорошо… - смягчился слуга, сменив суровый тон на сочувственный.

Отец Фарф, подобрав рясу, тихо причитая и качая головой, начал осторожно спускаться по ступеням вниз, а слуга поманил Нику за собой, ступив на ступеньку ведущую на верх.

— А как же хозяйка ? - вдруг ворчливо заметил, обернувшийся к ним отец Фарф. — Ей бы тоже надобно представить монахиню.

— Смотри-ка, спохватился, — фыркнул слуга, — а то бы я без тебя не знал, что мне надлежит делать? Госпожа велела ее не беспокоить. Примет завтра поутру.

С досадой отмахнувшись от него, священник застучал деревянными подошвами вниз по лестнице. А Ника поднялась за слугой наверх, с интересом приглядываясь к нему.

Старый слуга носил крашенные домотканые штаны, потертый кожаный колет, одетый поверх рубахи из грубого полотна и войлочные боты. Его одеяние, одеяние слуги в доме знатного сеньора, вызвали бы презрительную насмешку у какого нибудь крестьянина, живущего южнее Шеда и одевающегося не в пример ярче. Но с другой стороны, перед кем тут было щеголять в этом волчьем углу. Вся одежда слуги барона была предназначена для того, чтобы защищать его кости и старые раны нывшие от холодного камня замка и вездесущих, пронизывающих сквозняков, гуляющих по его коридорам.

Мрачное, холодное место, больное нутро, червоточина, что скрывал суровый замок. И как-то не удивляло, странное бесчувствие, случившееся с юной Айвен. Ника подспудно склонялась к тому, что причина ее болезни имеет больше психологическую подоплеку. Суровая обстановка, угрюмый, не ласковый отец, равнодушная мачеха с потухшим взором. Не удивительно, что чувствительная психика девушки отказалась от такой действительности, впав в полное бесчувствие. Кто знает, может сейчас девочка спит и видит волшебные яркие сны и не будет ли жестокостью, пробуждать ее от них. Мать Петра права, ее нужно увезти в монастырь, а оттуда, когда она пойдет на поправку, дальше на юг, в Иссельрин. Герцог с радостью примет к своему двору дочь барона Репрок и позаботится о ее будущем.

Наконец они поднялись на площадку и остановились перед дверью, ничем не отличающуюся от дверей покоев барона. В эту дверь старый солдат даже не удосужился постучать, а лишь приоткрыл ее, позвав:

— Христина, если ты здесь, выйди ко мне?

— Где ж мне еще быть, как не при госпоже? - отозвался звонкий женский голос. — А ты, Криспин, не стоял бы на пороге, а прошел бы сюда, да не держал дверь открытой.

— Слыхала — отец Фарф вернулся?

— Объявился, значит, старый упрямец?

— Да не один. Так что выйди и прими гостью, как подобает.

В дверь выглянула женщина, чье лицо выражало жгучее любопытство. “Вот он, источник всех здешних слухов и сплетен” - поняла Ника, глядя на круглое, простое лицо с ямочками на щеках, с темными живыми глазами и пухлыми губами.

Голову женщины покрывал, повязанный платок, свисающий сзади свободными складками до самого пояса. Открыв дверь она вышла к ним. Ее полную фигуру обтягивало темно коричневое домотканое платье со шнуровкой, шедшей не только по вороту, но и по боковым швам платья и по проймам рукавов. Сквозь эти шнуровки и из-за ворота, виднелась холщовая выбеленная рубаха, а вокруг крепкой талии был повязан длинный, запятнанный передник. Эта Христина была, кажется, из числа тех добрых женщин у которых, за чтобы они не взялись, все горело в руках, начиная от выпечки пирожков, которые получались самыми вкусными и кончая разведением георгинов под окошками своего дома, что цвели самым пышным цветом. К такой вот тетушке охотно забегали посудачить соседки и, как правило, она все обо всех знала и судила если не доброжелательно, то с пониманием. И все-то у нее получалось само собой. Видимо та симпатия, что невольно отразилась на лице Ники, сразу же расположила к ней и Христину. Женщина расцвела приветливой улыбкой и взяв Нику за руку теплой, мягкой ладошкой, заговорила:

— Добро пожаловать в Репрок, сестра. Заходите, заходите же. С дороги устали небось. Вон и на ногах едва держитесь.

Ника последовала за ней. В покоях леди Айвен было также душно и жарко, как и в покоях ее отца. Христина вышла, чтобы распорядиться об ужине и за одно пошептаться о ней с Криспи и Ника, предоставленная самой себе, огляделась.

Покои обогревал и освещал камин с литой, ажурной решеткой в виде лилий. К нему было придвинуто тяжелое кресло с высокой спинкой, точно такое же, в каком сидел барон. Но в отличие от аскетичной остановки покоев барона, комната его дочери оказалась уютной. Если на каменных стенах комнаты барона была растянута одна единственная волчья шкура, то все стены покоев леди Айвен были завешаны тяжелыми плотными гобеленами. У высокого, узкого окна, которое сейчас плотно закрывала ставня, стоял столик с лежащими на нем пяльцами с растянутой на них незаконченной вышивкой. Рядом бутыль с каким-то настоем и флакончик. По другую сторону стола, в углу, зияла в стене ниша-алтарь. В ней перед статуей Блаженной Девы денно и нощно горела лампадка, а у подножия ее в глинянном кувшине, сейчас пустом, стояли по-видимому свежие цветы. У дверей напротив постели, громоздился широкий кованый сундук с плоской крышкой, замкнутой тяжелым замком.

Постель леди Айвен напоминала шкаф, покрытый искусной резьбой, чьи дверцы заменял тяжелый полог, отодвинутый сейчас в сторону. Из-под спадающих одеял, выглядывала резная скамеечка для ног. Ника подошла к кровати, чтобы посмотреть на свою подопечную и разглядела среди подушек, худенькое, изможденное личико. Тело девочки совсем не угадывалось под толстым пуховым одеялом.

Пристроив на сундук свою суму, Ника подошла к кровати и склонилась над больной. Все оказалось намного хуже, чем ей представлялось. Лицо девочки, лет четырнадцати пятнадцати, только начинающая превращаться в красивую девушку, покрывала восковая бледность. Глаза запали, под ними залегли темные тени. Щеки ввалились, губы запеклись. Ника приподняла одеяло: узкие плечики, выпирающие ключицы, истончившееся запястья рук, лежащих на груди. На тонкой шейке билась голубоватая вена. Ника положила ладонь на холодный лоб девушки, убрав под чепец прядь тусклых волос. Девушка умирала от слабости, ее тело иссыхало.

— Такая жалость берет, глядя на бедняжку, — послышался сзади тихий голос Христины.

— Как долго она болеет? - спросила Ника укрывая одеялом девушку до подбородка.

— Да уж, без преувеличения могу сказать, что скоро как три месяца минет.

И за это время ни барон, ни его жена ничего не предприняли для излечения своей дочери?

Христина поставила поднос с ужином на стол.

— Разве отец Фарф ничего вам не сказал?

— Нет, ничего. Он старался избегать разговоров о семье барона.

— Вот ведь старый упрямец, — покачала головой Христина, разглаживая на себе передник и вдруг спохватилась. — Да вы присаживайтесь к столу. Вот тут старая Нэнси передала вам кусок с олениной, да кувшин с медовым пивом.

— А вы не присядете со мной. Я так долго ни с кем по человечески не разговаривала, довольствуясь обществом отца Фарфа.

Польщенная Христина расцвела.

— Ах, - всплеснула она руками, — мне так лестно ваше предложение. Ведь вы, это по всему видно, из благородных. Уж такое-то, поверьте мне, не скроешь…

И она, придвинув трехногий табурет к столу, устроилась на нем.

— А насчет того, беспокоился ли наш господин о своей дочери, как есть скажу: беспокоился, когда сам был в силе, — рассказывала Христина, ловко разрезая пирог серебряным ножом и наливая пиво в глиняную кружку для себя и в кубок для Ники. — Он призвал к себе Мари Хромоногую, да Лиз с Опушки и Клеменс Ворону, что с мельницы. Про последнюю ничего сказать не могу, только лишь то, что всякое про нее болтали. Будто зналась она с водяной нечистью и всячески умасливала его, а он за это, знай, крутил ее мельничное колесо. А вот Мари Хромоногая, да Лиз с Опушки уж и то сказать, сильные были знахарки.

— Были? - глянула на нее поверх кубка Ника.

— Ну да, были… - вздохнула Христин. — Смотрела молодую госпожу Мари Хромоногая. Сказала только, мол, особые травы нужны для ее лечения. Ушла за ними да и пропала в лесной чащобе.

В камине выстрелило россыпью искр прогорающее бревно. На постели шевельнулась и тихо застонала больная. Ника обернулась к ней и, поняв ее тревогу, Христина прошептала:

— Бедняжка с тех пор, как ее свалил недуг, так и не приходит в себя. А в эту ночь была так плоха, что мы и не чаяли, что доживет до утра.

— И что, кроме того, что нужны какие-то особые травы, Мари Хромоногая ничего не сказала? - все так же смотря в сторону постели, спросила Ника.

— Только это и сказала. Ни больше ни меньше. И не только я одна слышала ее слова. В то время, когда у постели молодой госпожи была Мари Хромоногая, осматривая ее, здесь сидели барон и баронесса. Так то! А уж как мы все надеялись на нее. Не было такого случая в нашей деревне, да и во всей округе до самого рубежа, чтобы она кого не излечила, или хотя бы не облегчила страданий. — Христина тяжко вздохнула и словно подтверждая сказанное ею в ставни стукнул порыв ветра, провыв в щелях и дымоходе камина.

— Ну, а Лиз с Опушки и Клеменс Ворона, что сказали?

— Не пришли они, сколько барон ни посылал за ними. Лиз-то, понятно, дикая была, добрых людей чуралась. Руками хвори исцеляла. Посланцы барона все никак не могли ее в хижине застать. Пропала и все тут.

— А Клеменс Ворона?

— Померла. Дряхлая была вот и настал ее черед. Все мы здесь на свет народились через ее руки. У моей матушки приняла на свет божий меня и моих братьев. Сколько себя помню Клеменс Ворона старой была, нисколечко не меняясь. Болтают, что из-за того якобы, что пила она воду из своей запруды, где водяной жил, вот и не менялась.

— Что ж, смерть от старости в кругу близких и родных — добрая смерть, — Ника приложила ладонь ко лбу, поминая Клеменс Ворону. — Хотя бы и водилась она с нечистым.

Христина с интересом глядя на нее, заметила:

- Так, если бы смерть Клеменс была такой, как вы говорите. А то ведь, померла она одна одинешенька, будто бродяга в придорожной канаве. Родные обнаружили ее денька через три после того, как отдала она богу душу, а может и нечисти водяной, раз зналась с ним.

— Тогда с чего вы решили, что она умерла от старости?

— Ах, да кому нужна была дряхлая Клеменс? На мельницу к ней лишний раз соваться боялись, — отмахнулась Христина, — раз зналась с нечистью. У себя дома ее привечали, но ходить к ней, не ходили.

— А почему, Клеменс эту, Вороной прозвали? - Ника чувствовала, что от сладкого крепкого пива ее повело да и, судя по пунцовым щекам Христины, та тоже чувствовала себя преотлично.

— Рассказывали, когда была она девчонкой, то подобрала вороненка с подбитым крылом и залечила его. А уж потом заметили, что перед тем как появиться Клеменс в деревне, ворона эта, возвещала ее приход своим карканьем. Якобы жила эта ворона у нее на мельнице и сейчас болтают, что душа Клеменс вселилась в эту ворону. Старая уж очень была, до того старая, что когда ее нашли, тело ее иссохло и когда клали Клеменс в гроб, опасались, что вот-вот рассыплется оно в прах.

Ника уперлась подбородком в ладонь. “Замечательно! Получается, что всех, кто хоть сколько нибудь был способен к магии, здесь попросту изничтожили” - таков был итог, услышанного ею от словоохотливой женщины.

— А что говорят в деревне? - спросила Ника, хотя в глазах у нее все расплывалось и клонило в сон.

После долгой дороги, во время которой она мыкалась по холодным углам постоялых дворов сытость и тепло, будь они неладны, действовали на нее, прямо таки с убойной силой. Это было так некстати.

— Про что говорят? - вдруг прикинулась непонимающей Христина и Ника мигом подобралась.

— Про исчезновение Лиз с Опушки, Мари Хромоногой и смерти Клеменс Вороны? - старательно перечисляла, заплетающимся языком Ника.

— А о чем тут болтать? - отвела взгляд в сторону Христин, отщипывая от пирога кусочки и кидая их в рот. — Всякое в жизни случается. Дело-то такое… не угадаешь. Лиз и так дикой была, может ушла куда насовсем, а может голодные волки по зиме ее задрали. Мари, вон, заблудилась, и нет в том ничего удивительного в наших-то лесах. Она поди забралась в какую нибудь непроходимую чащобу, видишь ли ей нужны были особые травы. А про Клеменс вы знаете.

— И после этого отец Фарф отправился искать целительницу в монастыре святого Асклепия?

— Ну да. К тому-то времени наш господин уже заметно ослабел и старый упрямец решился сам поехать в вашу обитель, видя, что сталось с бароном и его дочерью. Хватились мы седьмицу назад, а отца Фарфа нет ни в замке, ни в деревенском храме. А ведь он, чуть ли не дневал и ночевал у постели малютки Айвен. Вот и пришлось мне сменить его на то время, пока он отсутствовал.

— Разве леди Айвен не имеет собственной служанки?

Христина, что-то уж долго молчала, разглядывая свою опустевшую кружку, но потом видимо решилась и нехотя поведала:

— Как не быть. Была. Хорошая девушка приветливая, аккуратная, словечка поперек не скажет. Мало что снизу, дочь здешнего кузнеца, а тихая и богобоязненная. В последний ягодный месяц лета, почувствовала себя плохо, пошла к родителям вниз, да там и сгорела за три денечка. Барон думал, что Айвен от Маргарет какую-то заразу переняла, которая потом на него самого перекинулась. Да только все это как-то чудно с заразой-то выходит. Вот отец Фарф, я и другие, кто сидел у постели госпожи, да и Криспи с сэром Риганом, дай им бог всяческого здоровья, ведь не захворали же? Внизу, в деревне ходит слух, — и Христина, склонившись над столом, понизила голос до шепота, — что тяготеет над семьей барона Репрок родовое проклятие. Первая жена барона померла не своей смертью и теперь, видать, настал черед самого барона и дочки его.

- Понятно, что все это подкосило уже итак дряхлого барона, — кивнула Ника.

Христина с недоумением глянула на нее, но Ника сделала вид, что ничего не заметила, допивая пиво из своего кубка. Так и есть: невысказанное мучило Христину и она быстро сдалась.

— Уж вы не выдайте меня, — снова перешла на шепот добрая женщина, привстав со своего места и подавшись к Нике через стол, обдавая ее запахом перебродившего меда. — Барон-то еще молод.

— Конечно, — вежливо кивнула Ника. — Восемьдесят лет не возраст для мужчины.

Христина плюхнулась на табурет, поправила сползший платок, сердито глянув на непонятливую монашку.

— Сколько, по вашему, за Криспом зим?

— Думаю, полвека он уже разменял

— Так и есть… так и есть. — кивком подтвердила предположение монахини Христина. — А барон, будет младше его на десяток зим.

— Кто? - глупо переспросила Ника.

— Господин наш… барон Репрок. — шепнула Христина, прижимая ко рту кулачок с зажатым в нем передником. На ее глазах навернулись слезы.

Сказать, что Ника была потрясена, значит не сказать ничего. Ника пребывала в тихом отупении. Разум отказывался связывать воедино то, каким она увидела барона с тем, что только что сказала Христина.

— А… разве такое возможно, — пробормотала она, надеясь, что сейчас Христина объявит что пошутила над доверчивой монашкой.

Но женщина лишь всхлипнула, вытерла слезы передником и принялась собирать остатки ужина на поднос.

— Ох и наболтала я вам тут разного, — нарочито бодрым голосом начала Христина. — Только вы уж не выдавайте, меня глупую, ради Блаженной Девы и ее дитя. Здесь строго запрещено болтать о леди Айвен и хозяине, — и уже подойдя к дверям, обернулась к Нике. - Вы ведь будете теперь неотлучно при нашей бедной девочке и я слышала, что отец Фарф будет сменять вас днем у ее постели, чтобы дать вам отдых.

Она ушла, а Ника раздумывая над этим разговором, принялась мерить комнату шагами. Остановившись у стола, она взяла бутыль, откупорила ее и понюхала. Так. Настой содержал чабрец, вереск, зверобой, крушину и кломелию. Простая укрепляющая настойка. Заткнув бутыль пробкой, Ника подошла к сундуку на котором пристроила свою суму и принялась потрошить ее. Вытащив холщовый мешочек, она вынимала из него сухие ломкие пучки трав, откладывая, некоторые из них, на сундук. Остальные бережно складывала обратно в мешочек.

Те травы, что были оставлены и разложены на сундуке, Ника внимательно осмотрела, припоминая какие из них следует заваривать, а какие просто настаивать. После того, как отложив в одну сторону те из них, которые следовало настоять, а в другую те, что она собиралась заваривать, Ника устроилась в кресле у камина, уже спокойнее обдумывая услышанное от Христины.

Она не могла не отметить, что разговор их обошел своим вниманием баронессу — вторую жену барона Репрок. По всему видно, здесь ее, по прежнему, считали чужой.

Дальше, Нику занимало проклятие, что тяготело над семьей барона и из-за которого сейчас умирал он сам и его дочь. Как поняла Ника, источником этого проклятия стала первая жена барона. В чем оно заключалось? Нику занимало это потому, что оно могло быть, да и было наверное, причиной болезни юной Айвен.

А ведь барон до сих пор помнит мать Петру. Как он о ней отзывался… Женщины, как правило, не прощают мужскую верность к другой.

Дальше, ее занимали странные смерти и исчезновение здешних ведуний и знахарок. Ника не могла отделаться от ощущения, что от них избавились сразу, едва они прикоснулись к тайне странной болезни довлевшей над бароном и леди Айвен.

И потом, не менее странная болезнь и смерть девушки, что прислуживала леди Айвен. Причем заболела первой она, а уж потом ее госпожа. Не удивительно, что барон решил сперва, что это, всего навсего, какя-то зараза. Получается, что родовое проклятие знатного рода сперва ударило по дочери кузнеца? Фигня какая-то. Можно конечно допустить, что Маргарет побочная дочь барона, но это, скорее всего пустая фантазия.

Дальше, странное поведение отца Фарфа, который тайком уехал из замка, отправившись за помощью в несусветную даль. Не значит ли это, что источник всех напастей находиться в замке? Здесь твориться черте что, так что в деревне предпочитают не болтать об этом. Не удивительно, что Христина, все время спохватилась о чем-то умалчивая.

Но что бы здесь ни творилось, с магией или без, ясно одно — девчонку нужно увозить из Репрок, как можно дальше. Не об этом ли просил отец Фарф мать Петру. Точно! И настоятельница, как саму бесбашенную, отправила сюда ее, Нику. Увезти-то ее, она увезет. Не вопрос. Но бедняжка настолько слаба, что вряд ли переживет дальний путь, да еще с наступлением первых зимних холодов.

И что теперь? Оставалось одно: осмотреться и по возможности, быстренько организовать отъезд девочки из Репрок. Ника была уверена, что барон возражать не будет. Мачеха, скорей всего, тоже. Она покачала головой: но мать Петра какова! Через столько лет ее и барона вновь столкнула судьба, да еще при таких обстоятельствах, что бывшая возлюбленная должна спасать дочь некогда любимого человека.

Скорее всего барон и послал отца Фарфа к ней. Откуда бы священнику знать о матери Петре и бароне, и о том давнем, что связывало их? Но самое главное - ей надо разобраться, от какой такой болезни угасает больная.

Послышался звон далекого колокола в деревенском храме. В обители сейчас отслужили самую позднюю службу, молясь за больных и страждущих. Потрескивая потухал в камине огонь. Догорала свеча. На постели, под кучей одеял неподвижно лежала больная. Ника прислушалась: дышит ли?

Кажется, она не заметно для себя задремала, когда в нише, перед статуей Блаженной Девы замигала, потухая, лампадка. По комнате прошелся ледяной порыв ветра и Ника, раздраженно, помянув здешние сквозняки, плотнее прижала к себе, сложенные на груди руки. И уже окончательно проснулась когда тяжелая дубовая дверь неожиданно легко распахнулась.

Какое-то время она оставалась открытой, но никто не входил и только из темного проема тянуло холодом. Ника, покрепче прижав к себе руки, замерзшая, вжалась в кресло и не подумав встать на встречу тому, кому вдруг вздумалось в такой поздний час, проведать молодую госпожу. Да и лень ей было подниматься с нагретого места в холод. Хоть бы поскорей уж входил, да прикрыл дверь за собой.

В дверном проеме шевельнулась тьма и в комнату бесшумно вплыла темная фигура. Не шевелясь, Ника во все глаза разглядывала ее. Фигура плавно двинулась к постели и заботливо склонилась над больной. Замершая Ника наблюдала за ней, пытаясь понять в чем состоит странность ночного визитера. А странность была в легкой эфемерности, этой фигуры, такой что она могла передвигаться не касаясь пола, держась на высоте метра от него. Другая странность заключалась в невозможности определить личность укутанного в просторный балахон, такой просторный, что тела под ним не угадывалось вовсе, словно эта была тряпка, решившая жить своей собственной жизнью, начав вдруг передвигаться в пространстве самостоятельно.

Но в том то и дело, что инстинкт Ники подсказывал, что под ним есть плоть и принадлежит она враждебному и чужеродному существу. Однако, разглядеть или угадать кто это, было нельзя из-за низко надвинутого капюшона, так что нижняя часть лица оставалась в непроницаемой тени. Руки были скрыты длинными рукавами.

Мелькнула мысль: встать и разобраться с этим Балахоном — очень уж хлипким он казался. Но вместо этого Ника вжалась в кресло еще сильнее, стиснув сложенные на груди руки, а когда послышался чмок удовлетворения и слабый болезненный стон, она вздрогнула и сдерживая порыв вскочить с кресла, едва шевельнулась, чуть склонив голову, чтобы увидеть лежащую Айвен.

Однако Балахон склонился над ней так, что край его капюшона касался бледного лица девушки, подрагивая от судорожных движений незнакомца. Да что там происходит? Фигура чуть выпрямилась и какое-то время оставалась неподвижной, будто пристально вглядывалась в лицо девушки. Потом, полностью выпрямившись, развернулась к двери, взметнув в воздухе подолом.

На Нику пахнуло затхлостью, к горлу подступила тошнота. “Что за вонючую гадость сюда занесло” - поморщилась она от омерзения. А Балахон, направляющийся было к двери, вдруг резко остановился, и так круто развернулся к кровати, что полы его крутанулись словно вокруг пустоты. Ника изваянием застыла в своем кресле, расширенными глазами наблюдая, за Балахоном, заметавшимся вдруг, по покоям, перемещаясь с места на место какими-то рывками и зигзагами, оказываясь, вдруг, в самых неожиданных местах комнаты.

Огонек лампадки то судорожно мигал, готовый вот-вот потухнуть, то упрямо вспыхивал вновь. “Обойдя” ее кресло и еще немного “пометавшись” по комнате, Балахон так же неожиданно успокоился, на минуту зависнув у кровати Айвен. Ника напряглась: неужели опять полезет к ней? Но “повисев” на одном месте, Балахон медленно, уже не дергаясь, двинулся к двери.

Однако проплывая мимо сундука, он остановился над разложенными на нем травами. Из широкого рукава вытянулось нечто похожее на птичью лапу с узловатыми, длинными и костлявыми пальцами с зеленоватой кожей, покрытой пятнами белого налета. Запах плесени и затхлости стал резче. Этой своей “ручкой” Балахон провел над пучками сухих трав и “проплыл” к двери, которая закрылась за ним так же бесшумно, как до того, открылась.

Минуту другую, Ника сидела в полном оцепенении, тупо глядя перед собой, переводя дыхание, которое все это время, оказывается, пыталась сдержать. Может то, что она сейчас видела был, всего навсего, кошмар болезненного сна? Она больно ущипнула себя за руку. Ни черта подобного! И бросилась к Айвен.

Сдернув с нее одеяло она, невольно вскрикнув, закусила губу. Никаких подозрительных следов, типа вампирских клыков, на теле девочки не оказалось. Зато, по нему, теперь, можно было запросто изучать строение скелета. Нечто похожее Ника видела в каком-то документальном фильме про узников фашистских концлагерей.

Головка Айвен бессильно откинулась назад, щеки и глаза ввалились еще больше. Из-за полуприкрытых век виднелись белки глаз. Рот полуоткрыт, а иссохшие губы покрывал белесый налет плесени. Прижавшись ухом к впалой груди, Ника к своему великому облегчению, уловила, едва слышное, биение сердца. Немного успокоившись, и оправив на девочке тонкую льняную сорочку, которую уже следовало поменять, Ника укрыла ее одеялом.

Вот она и установила причину ее странной болезни. Из этого, только начавшего формироваться, тельца, высасывалась жизненная сила. Одним словом, в замке завелся паразит. В покоях еще стоял, ясно различимый, запах плесени и Ника с трудом отодрала рассохшуюся ставню и попыталась поднять створку высокого окна.

Что же, стоило в первую ночь подежурить у постели больной, чтобы представить себе примерную картину произошедшей в Репрок трагедии. Воображение Ники тут же выстроило более менее правдоподобную историю, объясняющую, лично для нее, все. Сейчас, она столкнулось с проклятием рода Репрок. Как же, сильно кто-то должен был ненавидеть его, если теперь уничтожает весь род барона. А если Балахон не обошел своим “вниманием” и молодую баронессу, тогда не удивительно, что она не пожелала вчера принять их и Ника не удивится, если с утра объявят, что баронесса занемогла. Подобные изменения в своей внешности, женщины переносят тяжело.

Со служанкой леди Айвен, Маргарет, тоже, боле менее, все ясно. Если она неотлучно находилась при своей госпоже то, естественно стала свидетельницей посещения Балахона покоев Айвен. Маргарет он “попробовал” первой. Что ж удивляться, если прикосновение этой заплесневелой твари ввели впечатлительную девушку в шок, а после ввергли в нервную горячку.

Оконная створка, дребезжа от Никиных яростных усилий, слюдяными ромбовидными вставками в свинцовых переплетах, наконец поддалась и пошла вверх. В душную комнату ворвался холодный ветер.

Отец Фарф, видимо, тоже имел удовольствие лицезреть проклятие рода Репрок во плоти, но сумел отмахаться от него своими молитвами и сразу же помчался в обитель к матери Петре. С ведома барона или без, уже не важно, потому что судя по словам барона, бегство священника стало неожиданностью и для него.

Что касается цветущей Христины, то она видимо удачно избегла ночных дежурств и встречи с Балахоном. Тогда с кем же все это время оставалась больная по ночам? Кто дежурил у ее постели? Не оставляли же больную одну? Но Христина, что-то знает или догадывается, то-то она обрадовалась ей, монашке. Ника опустила створку окна, захлопнула ставень и поворошив угли в камине, устроилась в кресле.

А ведь этот урод так и не нашел ее, Нику. Но Айвен он видит хорошо, при том что она как и Ника была недвижима. Единственное что отличало обеих, это то, что Айвен, находясь в бесчувственном состоянии ни о чем не думает и наверное, даже, не видит сны. А вот присутствие Ники, он заметил после того, как она нехорошо о нем подумала. Похоже Балахон реагирует на четкие мысли и сильные чувства, например такие, как страх Маргарет, неистовую силу молитвы отца Фарфа.

Ника до самого утра, промаялась над вопросами которые задал ей замок Репрок, а когда ее осторожно тронули за плечо, она взвилась в кресле так, что не на шутку перепугала Христину. Та прижав руку к полной груди, круглыми темными глазами смотрела, на дико озирающуюся по сторонам, заспанную монахиню.

— Ох, будьте великодушны, и простите меня, сестра, что пришлось разбудить вас после бессонной ночи. Но то не моя воля. Отец Фарф дожидается внизу, потому как баронесса пожелала посмотреть на вас. А я вам поесть принесла. Вот, — она поставила на стол кружку теплого молока накрытую ломтем свежеиспеченного хлеба, — покушайте. Отец Фарф подождет.

Ника выбралась из кресла, подошла к столу и под укоризненным взглядом Христины, стоя, принялась за еду.

— Не представляю, как вы выдерживаете бессонные ночи, не смыкая глаз,— прожевав хлеб и запив его молоком, проговорила Ника. — Мне и одна-то ночь далась тяжело.

— Это потому что вы усердно исполняли свои обязанности, — поджав губы ответила Христина и с осуждением добавила. — Не то, что некоторые на чью лень не найдешь никакой управы.

— А разве не вы прислуживаете теперь леди Айвен?

— Ах, что вы, нет. Я ведь состою у ее светлости, баронессы, а к леди Айвен забегаю от случая к случаю, потому как, после бедняжки Маргарет, приставили к молодой госпоже в прислужницы непутевую девку.

— Так вы, стало быть, не дежурили у постели леди Айвен по ночам?

— Как же, разочек или два пришлось бодрствовать ночным часом у ее одра, но… ох… Если, по чести, сестра, то я так накручусь за день, что нет уже никакой мочи провести ночь без сна. Вот и валюсь в кресло и сплю как убитая. Бывало сама просыпаюсь от своего собственного храпа, но как бы то ни было сплю я чутко.

Свои сомнения на этот счет, Ника оставила при себе.

— Благодарю за завтрак, Христина, — Ника поставила кружку на стол. — Пойду я, а то отец Фарф совсем потеряет терпение и мне достанется.

Она стряхнула крошки с рясы, поправила на голове покрывало, пошла к двери и как вкопанная остановилась у сундука.

Сухие пучки трав уже не издавали пряный аромат, от них теперь шел гнилой дух плесени. Сами травы почернели и покрылись черной слизью, а их засохшие ягоды и цветы оказались покрыты седым налетом пышной плесени. Эта мразь успела подгадить и здесь.

Ника вытащила свою сумку и принялась деловито рыться в ней, а как только Христина вышла, извлекла из нее стилет, быстро сунув его за отворот башмака. Потом, подобрав у камина две длинные щепки и действуя ими на подобие китайских палочек, смела то, что осталось от сушеных трав в холщовый лоскут и бросила все это в огонь.

Отец Фарф встретил ее внизу винтовой лестницы, ворчливо выговорив за опоздание. Мол, негоже заставлять госпожу ждать себя, ей это может сильно прийтись не по нраву. На что Ника, спрятав руки в широких рукавах рясы, с поклоном попросила прощения. Старик тут же отошел, поворчал для порядка еще немного и повел ее в холл.

Пиршественный зал замка Репрок с уходящим ввысь, потолком, был огромен. Свет факелов не мог разогнать царившую там тьму. В таких вот залах хозяева замков устраивали грандиозные пиршества с выступлениями бродячих акробатов и жонглеров, а в дни осады в нем укрывались жители деревни, сидя вповалку на каменных плитах пола. Здесь, коротая долгие зимние вечера, собирались все домочадцы и тогда у жарко горящего камина рассказывались многочисленные истории, легенды, сказки.

Однако в этот утренний час в зале было пусто, лишь две борзые ходили по ней, разрывая свежую солому, ища под ней остатки вчерашнего ужина, да у камина что тянулся во всю стену и своими размерами не уступал хорошей комнате, сидели два человека. Вот к ним-то и направлялся через всю залу, отец Фарф.

Следуя за ним по пятам, Ника украдкой разглядывала выступавший, огромный каминный колпак, с выбитым на нем гербом баронов Репрок: могучиий дуб на щите, под корнями которого покоился меч. Пышную крону дуба венчала корона, знак того, что в жилах владельца герба, течет благородная кровь древних королей.

Зал освещали, глубоко сидящие в толще стен окна, что шли в ряд почти под самым потолком. Под ними тянулась галерея с резными каменными арками и широкими перилами. По обе сторонам камина, на галерею выходили две двери, идущие из внутренних покоев. От входа в зал на нее вели две лестницы, начинающиеся с двух сторон, сразу же от высоких парадных дверей, стоило лишь вошедшему повернуть вправо или влево.

Под галереей у стен тянулись лавки, а темноту под ними рассеивали, укрепленные в железных кольцах, горящие факелы. И если одну стену под галереей украшал иссеченный помятый щит с коронованным дубом и перекрещенными под ним секирой с иззубренным мечом, то на противоположной стене красовался охотничий трофей - оленья голова с роскошными ветвистыми рогами, висевший под нею колчан и охотничий рог, инкрустированный потемневшим серебром.

Конечно же, Ника не позволяла себе глазеть по сторонам, словно на экскурсии. В монастыре ее отучили от столь откровенного проявления любопытства, так как подобное поведение считалось вульгарным и неприличным. И она исподволь изучала все это суровое великолепие, сочетающее в себе оборонительное назначение и, вместе с тем, призванное служить уютным и надежным жильем.

На баронессу, сидящую в высоком кресле, Нике достаточно было бросить один взгляд, чтобы составить о ней свое мнение и она решительно не понравилась Нике, хотя, что как не сочувствие должна была вызывать молодая красивая женщина, вынужденная коротать свои дни в глуши, в которой обречена чахнуть ее цветущая красота, проданная за титул и богатство.

Но эта женщина относилась к той категории людей, которые несмотря ни на что, в каком бы положении не очутились, умели, наплевав на все условности, взять свое и даже сверх того. Ника уже имела возможность сравнить жесткую, темную красоту дроу, возвышенную неземную красоту Лелии, решительную, не сознающую себя, красоту Ивэ и теперь вот красоту баронессы, которой она пользовалась как оружием, старательно оттачивая и всячески подчеркивая ее чувственность.

Темно зеленый бархат платья с низким треугольным декольте обтягивал высокую грудь, а широкий пояс повязанный под нею, обозначал гибкую тонкую талию и крутизну широких бедер. Темная, под цвет пояса, вставка декольте оттеняла белизну открытых плеч на которых лежали медово-золотистого цвета локоны. Баронесса, будучи замужней женщиной, пренебрегала чепцом, энаном и вуалями, которыми должна была прикрывать голову. Вместо этого ее локоны свободно лежали по плечам, выбившиеся из тонкой шелковой сетки, унизанной жемчугом. Она имела идеальный овал лица, полные капризные губы, точеный носик и небольшие синие глаза, безразлично и как бы мимо, смотревшие сейчас на Нику.

— Это и есть монашка из обители Милосердных сестер из-за которой ты покинул нас так внезапно и без спросу, — скучающе спросила она отца Фарфа.

— Да, госпожа, — поклонился священник.

— И она действительна настолько искусна во врачевании, что за нею стоило отправляться в подобную даль? - с сомнением произнесла баронесса, вертя на тонком пальце тяжелый перстень.

— Из самых дальних концов страны приезжают в ту обитель просить их помощи, — уклончиво ответил отец Фарф.

— И какую магию она собирается использовать в своем лечении? Я должна это знать, ведь речь идет о моей падчерице.

— Сестры милосердия не пользуются магией

— Вот как? - с недовольством протянула баронесса. — Значит ли это, что моя падчерица не достойна того, чтобы ее быстро вылечили, освободив от страданий?

— Леди Айвен заслуживает самого лучшего лечения, госпожа, но орден Милосердия не практикует магию, — терпеливо пояснил отец Фарф.

Все это время Ника стояла позади священника, не проронив ни слова, смотря в пол и слушая разговор о себе. О ней говорили так, словно ее здесь не было. Она понимала, что таким образом, ей было сразу указано на ее место.

— Тогда зачем ты привез ее сюда? - с недоумением пожала плечами баронесса и повернулась к сидящему рядом мужчине. — Ты это слышал, Риган?

По тому необъяснимому, что каким-то образом чувствует каждая женщина, Ника, даже не поднимая глаз, уловила то особое отношение, что связывало этих двоих. Слишком уж оно было явно. И эти отношения даже не пытались скрывать.

Мужчину Ника тоже успела разглядеть достаточно, чтобы понять, что от этого человека следует держаться подальше. Это был воин, солдат без всякой показухи, которое так отличало придворных кавалеров, причислявших себя к рыцарству. Он не увеличивал намеренно ширину своих плеч за счет специальных подкладок и не стягивал талию корсетом. Его потертый кожаный колет обтягивал широкие от природы плечи. Черты лица были грубы, но приятны. Его не портили подстриженные в кружок волосы. Эта уродливая стрижка, не была данью моде, мужчины наоборот, опускали волосы до плеч, завивая их в крупные локоны. Это была дань необходимости, чтобы густая шевелюра на макушке защищала голову от железного шлема.

— Слышал, — устало отозвался рыцарь на вопрос баронессы, хрипловатым голосом. — Будь милосердной Элеонор, я только что вернулся с дальнего рубежа. Дозволь мне уйти.

— Как ты можешь, так говорить? Как можешь пренебрегать своими обязанностями по отношению ко мне?! - возмутилась та. — Именно тебе, мой несчастный супруг, доверил не только безопасность наших земель и защиту замка, но и благополучие своей семьи. Сейчас же речь идет, ни много ни мало, а о судьбе дочери твоего благодетеля и господина.

— Ну, хорошо, - сдался сэр Риган, скребя заросшую щетиной щеку. — Монах съездил в обитель сестер Милосердия и привез лекарку. Что тебя не устраивает? То, что она не собирается применять магию? Я слышал, что лечение сестер милосердия много превосходит лечение знахарок и магов. Оно надежнее, хоть и длится дольше.

— Меня не устраивает, — отчеканила Элеонор, выпрямившись в своем кресле, — что я не вольна распоряжаться в своем собственном доме. Монаху, видите ли, вздумалось самовольно отлучиться из замка, никого не известив о своем намерении. Подобного самовольства я терпеть не намерена. Позови стражу и вели отправить монаха в темницу, а монашку выставить вон из замка.

Отец Фарф вздрогнул и оскорбленно выпрямился, но быстро взял себя в руки и с укоризной заметил:

— Но, барон одобрил пребывание сестры Ники в замке, как и то, что она берется лечить леди Айвен.

— А ты и рад пользоваться его беспомощным состоянием, — уперла руки в бока баронесса. — Почем мне знать, может он не ведал о чем говорил и говорил ли с тобой вообще? Почему я должна верить тому, что ты мне тут наговорил, лживый святоша? Ты уже один раз обманул меня, уехав тайком. Откуда мне знать, кого ты теперь притащил в мой дом.

— Я никого не обманывал, — проговорил священник, сдерживая гнев. — И я позволил себе самовольство, только из-за моей преданности семье барона Репрок.

За словами священника последовала угрожающая тишина. Ника осмелилась поднять глаза, чтобы взглянуть на баронессу. Лицо той потемнело. Все-таки упрямый старик нарвался. Зачем надо было лишний раз напоминать, что баронессу здесь не считают хозяйкой?

— Ну, не сердись, — потянулся на своем табурете сэр Риган. — Отец Фарф не раз доказывал нам свою преданность и садить его в подвал за то, что он уехал без спросу, не обязательно. Пусть на появляется в замке седьмицу, чтобы не попадаться тебе на глаза и не огорчать своим присутствием. А что касается монахини, то мы всегда можем отправить ее восвояси, если она не оправдает наших надежд. Пойду я, пожалуй, Элеонор…

Он встал распространяя вокруг запах конского пота и своего собственного, вперемежку с терпким запахом дыма костра, поклонился и пошатываясь от усталости пошел к дверям. Его высокие сапоги были заляпаны грязью, кафтан и колет давно следовало почистить. Когда он прошел мимо, Ника разглядела тяжелую, выдававшуюся вперед нижнюю челюсть придававшую сэру Ригану, вид властный и свирепый, а а усталый взгляд серых глаз, впалые, небритые щеки, делали его лицо аскетичным. Густые светлые волосы были высоко подстрижены над лбом, ушами и на затылке, открывая крепкую загорелую шею. Будучи не выше среднего роста и не отличаясь мощным сложением он, тем не менее, производил впечатление человека обладающего большой физической силой. Ему трудно было не подчиняться.

Как только рыцарь покинул зал, леди Элеонор скупым жестом отослала священника и монахиню, сразу потеряв к ним интерес. Поднявшись с кресла она повернулась к камину в котором пылало целое бревно и отец Фарф с Никой отдав поклон ее прямой спине, поспешили из зала.

Но едва, отойдя от его дверей, Ника вдруг заступила дорогу священнику.

— А теперь, во имя спасения своей души, скажите отец Фарф почему вы солгали, сказав мне и матери Петре, что вас в обитель послал барон?

— Придержи свой язык, девчонка! - рассвирепел отец Фарф и так уже раздраженный разговором с баронессой. — Не твоего ума дело, что двигало мной. Довольствуйся тем, что ты призвана сюда исполнить богоугодное дело и как бы то ни было, ты уже здесь. Так что выполняй то, к чему призвана.

— К чему призвана? К тому, чтобы лечить девочку, или… - Ника понизила голос, — противостоять магии. Припомните с каким условием отпустила меня с вами мать Петра: никакой магии. Кстати, мне она велела, если я замечу что она, хоть в малой степени, являяется причиной болезни девочки, сразу же возвращаться в обитель. И что же? В первую же ночь, я сталкиваюсь здесь с черт знает с чем! Как это понимать, а?

Отец Фарф побледнев, отшатнулся от нее:

— Божие милосердие на нас! Ты… ты видела?

— Так же ясно, как, блин, вижу сейчас вас. Предупреждать надо, хотя бы за час до моего ночного дежурства. Нужно иметь довольно крепкие нервы, чтобы встретиться с этой мерзкой гнилью, один на один. Но, судя, по тому, как лихо вы проделали путь до обители и обратно, не мне вам объяснять, что это такое. Вам ведь тоже приходилось иметь дело с этой пакостью в балахоне?

Отца Фарфа трясло.

— Только зря вы привезли меня сюда: я ничего не смогу сделать для леди Айвен, пока над нею тяготеет проклятие рода Репрок. Из ребенка высасывает силы какая-то ходячая плесень. Здесь требуется сильный маг, а не я.

— Кто?! - истерично взвился священник.

— Тише… тише, отец мой, — попыталась успокоить его Ника.

— Кто… наболтал тебе о проклятии? - уже тише потребовал ответа, возмущенный отец Фарф. — Небось, опять Христина… Ох, будет жарится ее длинный язык в преисподней на раскаленной жаровне. Вы не уедете… - вдруг твердо произнес он, возвращаясь в свое обычное ворчливое состояние и недовольства всем и вся. — Мы будем молится и сила наших молитв спасет Репрок.

“Точно рехнулся” - и Ника набралась терпения.

— Послушайте меня. Молитва, конечно, очень действенное, но временное средство, и ту тварь, что пьет жизненную силу у девочки этим не остановишь и вам это хорошо известно…

— Что же тогда делать? Вседержитель, вразуми… - в тихом отчаянии заломил руки священник.

— Есть другой выход и я получила четкие указания на этот счет. Я должна увезти отсюда леди Айвен. Вы мне поможете?

Надо отдать должное отцу Фарфу, он тут же собрался.

— Что мне надлежит делать? Что ты потребуешь от меня, то я и выполню, — с суровой деловитостью, заявил он.

К тому времени они уже вышли во двор и миновав арку ворот, перешли по мосту через ров, ступив на дорогу, что вела в деревню. Там при храме, в маленькой хижине жил отец Фарф. По пути они обсуждали увоз из замка леди Айвен. Священник взялся достать лошадей и повозку, а так же уговорить кое-кого из гарнизона замка, тайком сопроводить их до города. Он уверил Нику, недоверчиво отнесшуюся к его плану, что это все люди надежные и, самое главное, преданные Репрок.

На все сборы они отводили себе три дня. В эти три ночи Ника должна была “лечить” леди Айвен, то есть не подпускать к ней Балахон. Они шли через деревню, когда из дверей хижины, мимо которой проходили, к ним бросилась молоденькая девушка, прижимая к груди какой-то сверток тряпья.

— Отец Фарф! Отец Фарф! - радостно окликнула она его, подбегая. — Благословите моего сыночка.

И она протянула старику сверток, оказавшимся завернутым в тряпье, крохотным младенцем, на которого удивлено воззрился священник.

— Когда же он родился, Дороти? - оживившись, спросил он.

— Вчера в вечеру, святой отец !— счастливо улыбнулась молодая мать.

— И ты уже, непоседа этакая, на ногах? — покачал он головой.

А Ника с ужасом посмотрела на ее босые ступни, которыми она стояла на замерзшей, покрытой первым ледком, земле.

— Да, что мне станется-то?— засмеялась юная мать.

— Смотри застудишься, молоко пропадет. — заворчал отец Фарф, бережно беря сверток на руки и прикладывая пальцы к лобику младенца. — Отец признал свое дитя?

— Вчера приходил посмотреть на него

Благословив крохотную, народившуюся жизнь, отец Фарф ворчливо напомнил:

— Теперь сама поди сюда, благословлю. И завтра же придите ко мне с Джеком. Обвенчаю вас честь по чести, и беги быстрее в дом. Благослови Вседержитель тебя и твоего младенца, — проговорил ей вслед священник, потом повернулся к Нике с просветленным лицом, всплеснув руками. — Вот, что ты с ними будешь делать с этой легкомысленной молодежью. Один ветер в голове… бегает босая, а потом придет жаловаться, что молоко пропало и что де Вседержитель в этом виноват.

Ника, смеясь, покачала головой. Они подошли к небольшому храму, сложенному из крупных валунов, скрепленных известняком, с двумя узкими окнами-щелями, затянутых промасленными тряпицами. Крышу храма, покрывала кора.

Возвращаясь обратно в замок, по единственной деревенской улочке, Ника думала о предстоящей ночи. Она уже представляла, что, примерно, будет делать и обдумывала мелочи, когда ее отвлек стук молота, сопровождающий его частый перестук молотка и гудение пламени в горне, раздуваемое мехами. Ника остановилась.

Под навесом работал кузнец со своим подмастерьем — дюжим парнем. От раскаленной болванки по которой они попеременно ударяли то молотом, то молотком, во все стороны летели искры. Несмотря на холод и промозглость осеннего дня, кузнец работал с обнаженным торсом. Был он жилистым и мускулистым. Его кожа лоснилась от пота, а от летящих искр его грудь защищал кожаный фартук. Ника узнала в нем того человека, что встречал их с отцом Фарфом, стоя на пороге хижины с дубиной в руках, в день их приезда в Репрок.

Оба, и кузнец и подмастерье, работали слаженно, сосредоточенно, не отвлекаясь. В маленьком горне гудел огонь. Рядом, в деревянной бочке, вкопанная в земляной утоптанный пол, стыла вода,. К столбу державшей крышу навеса была прислонена борона, а на толстом гвозде, вбитом в столб, висели ржавые серпы. Вдоль единственной стены выстроились в ряд вилы.

Один единственный раз кузнец бросил на Нику неприветливый взгляд и тут же вернуться к своей работе. Ника решила подождать и, пристроилась возле кучи дров и угля, сваленных у печи. Смотря в гудящий огонь горна, она гадала о том, придет Балахон - проклятие рода Репрок, - этой ночью или нет. И что неплохо было бы разузнать у Христины в чем, все же, заключается это проклятие. Кузнец перехватив щипцами болванку, сунул ее в бочку с водой. Раскаленная железяка зашипела, подняв брызги и густой пар.

— Чего тебе, монашка? — спросил он, вынимая из воды потемневшую остывающую подкову.

— Я хотела узнать от чего умерла ваша дочь Маргарет? Это очень важно…

У подмастерья со стуком упал молоток.

— Я знаю, что она отдала Вседержителю душу дома, в своей постели.

— Померла. Вот и все, — неприязненно ответил кузнец и отвернулся. — Мне не досуг развлекать тех, кому охота скоротать часок пустой болтовней.

— Что ж, вы мне очень помогли, — Ника плечом оттолкнулась от столба к которому прислонилась и обернувшись, добавила: — Впрочем, так же как и себе.

Пока Ника шла до покосившегося плетня дома, стоявшего на краю деревни, она вовсю издевалась над собой. Кого она из себя корчила? То же мне остроумный детектив Дешила Хэммета? Надо знать как и с кем разговаривать. А не знаешь — не суйся! Чей-то оклик прервал ее самобичевание и Ника оглянулась. Задами дворов, ее догонял подмастерья неразговорчивого кузнеца. Холщовая рубаха парня болталась, больше не подпоясанная фартуком. Падавшие на лицо волосы удерживал, охватывающий лоб, кожаный ремешок.

— Зря вы заговорили о смерти сестры со стариком, — сказал он, останавливаясь перед ней. — Он не любит говорить о Маргарет.

— Я не права. Извинитесь за меня перед ним. Больше я не сделаю подобной глупости.

— Что вы хотели узнать о Маргарет? О том как она умерла? Я Ральф, ее брат, — назвался парень.

— Сочувствую тебе Ральф. Я буду молиться о сестре твоей, все помнят, ее славной девушкой…

— Не приведи Вседержитель умереть так, как умерла она, бедная. Маргарет была так рада, что поступает в услужении к леди Айвен. Это ведь была честь для нас, что будет она жить в замке “на верху”. Когда ее оттуда отпускали домой, бывало щебетала как птичка, рассказывая о тамошнем житье. Леди Айвен мало, что была добра к ней, так Маргарет стала чуть ли не поверенной всех ее девичьих тайн. Они же ровесницами были. А через месяца три Маргарет словно подменили. Домой придет — слово из нее не вытянешь. Похудела, с лица спала. Отец забеспокоился: думал сестра сохнет по какому-нибудь молодцу из челяди, или кто из солдат замковой стражи ей приглянулся. Отец так и не смог ничего от нее добиться, даже побил. Но мне она как-то призналась, что мол приходит к ней ночами призрак и высасывает из нее жизнь. И я, олух, решил, что точно речь идет об, соблазнившем ее, молодчике, что дурит сестру, прикинувшись призраком, — он помолчал, глядя себе под ноги, потом глухо сказал. — Мы хоронили не Маргарет, а иссохшую, древнюю старуху.

Они помолчали, потом Ника спросила:

— Ральф, ты ничего не слышал о проклятье рода Репрок?

— Проклятье? - парень поднял голову. Похоже он пришел в себя. Смерть сестры до сих пор причиняла ему боль.

— Проклятье, — фыркнул он, пренебрежительно скривив губы. - О нем начали болтать лишь в последнее время. И что это за проклятие такое, что губит людей чужих семье барона.

Мимо, обдав их комьями грязи, летевших из-под копыт, промчались в сторону деревни, два всадника, что вели за собой на поводу трех коней.

— Эй, Ральф! - осадив коня, повернулся к подмастерью один из них, оказавшийся его ровесником.

— Привет и тебе, Сайкс! - приветливо махнул ему рукой Ральф и пояснил Нике. - Дружок мой, Сайкс Поуэ. Вместе росли, только судьба ему выпала идти в солдаты, а мне стать кузнецом. Пойду я, надо подковывать коней, которых они привели.

И Ника продолжила свой путь к замку. Ральф молодец: и он подметил странную особенность семейного проклятия Репрок — оно почему-то распространяется на всех с кем непосредственно сталкивается. Интересно, где ночует Криспи, состоящий при бароне? Ведь барона Балахон, точно, не обходит стороной? И почему, в таком случае, Балахон не трогает цветущую баронессу, а присосалось к худенькой девчушке?

В покоях леди Айвен, Ника вместо Христины, застала беззаботно спящую девицу, вольно раскинувшуюся в кресле. Ника приметила ее этим утром, крутящуюся возле стражников у ворот. Покашливание Ники ничуть не побеспокоило ее сон, как и прикосновение к плечу и только когда Ника как следует встряхнула ее, девица открыла заспанные глазки и начала заполошно оглядываться по сторонам. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять о чем ее спрашивают.

— Ох ты, святые угодники, — бормотала она, смущенно оправляя полосатую юбку. — Никак уснула. Сроду такого не бывало. Все время глаз не смыкала, всего лишь на минуточку прикорнула… Тетушка Христина? Так, не иначе, она на кухне, а меня вот, приставила за госпожой приглядывать, а я, за все это время, глаз не сомкнула.

— И давно ты подменяешь Христину?

— По ночам все больше сижу. Вот с тех самых пор, как отец Фарф замок покинул. Днем за госпожой, все тетушка Христина присматривает.

— И ночью, ты конечно, тоже глаз не смыкаешь?

Яркий румянец спал с пухлых щек девицы, глазки беспокойно забегали.

— Я всегда честно исполняю свои обязанности, а если наговаривает на меня кто, так не слушайте. То все наветы подлые.

— Да, ну! Так уж и подлые? Вот, если не будешь упрямиться и лгать мне дальше, то может и я смолчу о том, что ты все время крутишься у казармы.

Девица брякнулась на колени и подползла к ней, пытаясь схватить за руку.

— Не губите меня, ради святых мучеников и Блаженной Девы! Выгонят меня из замка, а я еще не пристроена… Все скажу вам… только не губите вы меня, бедную… По ночам, в которые должна была быть при госпоже, бегала я в караулку к Роналду. А потом к Кэлу. А они, со мной бедной, только позабавились, а за себя взять, никто из них не взял. Что мне, обманутой сироте, делать? Выгонят меня отсюда, кому я буду нужна? Только разве вдовцу, какому… Да я не хочу в деревню… Что мне там, за свиньями присматривать?

— Почему за госпожой не смотрела?

— А, что ей сделается? Она вон лежит бревном, не шелохнется, а я живая… Мне погулять охота.

— Дура ты… Сиди здесь и жди Христину.

Спустившись вниз, Ника прошла мимо распахнутых дверей пиршественного зала. Оттуда с подносом, полным тарелок, кубков и кружек, вышел мальчик служка и заторопился по переходу на кухню. Ника направилась за ним. До нее донесся дурманящий аромат жареного мяса и выпечки, и от голода подвело живот. Служка со своим подносом юркнул в раскрытые двери кухни из которой слышался многоголосый говор, звон посуды, глухой стук топорика, разделывающий мясную тушу…

Ника едва не пропустила момент, когда в стене открылась неприметная дверца и из нее, пригнувшись, вышел сэр Риган. Оглядевшись и не увидев никого, кроме монашки, робко жавшейся к стене, он быстро пошел по коридору в сторону казарм. А Ника вошла на кухню где было жарко, чадно и людно.

Кухня представляла собой длинную, мрачную залу, под сводчатым потолком которой, густой завесой висел чад, выветрить который не помогали даже три высоких окна под ним. Мальчик, который нес поднос с посудой, поставил его на пол и теперь сбрасывал с тарелок объедки в ведро.

Две женщины, высоко засучив рукава, мыли в чане тарелки, расплескивая во все стороны мутную, жирную воду. Рядом с ними, уже другой мальчик, помладше, чистил скребком подгоревший противень и сковороду. В дверь со двора, двое мужчин вносили освежеванную тушу оленя и связку, еще не ощипанной, птицы.

Ника отыскала Христину возле кладовой за разговором с полной, добродушного вида женщиной, что была намного старше самой Христины. Женщина чистила репу и морковь перед двумя корзинами в одну из которых кидала уже очищенные овощи, а в другую очистки. Увлеченная разговором, она совершенно не обращала внимание на то как чистит, ловко орудуя ножом. На Нику никто не обращал внимания до тех пор, пока она не подошла к Христине и, уж тогда, ее представили тетушке Агнесс, которая приходилась Христине кузиной.

Христина, прижимавшая к себе кувшин с молоком, а в другой держа узелок с плошкой меда, накрытой ломтем хлеба, встревожилась было появлением монахини на кухне, но Ника успокоила ее, сказав, что с молодой госпожой все в порядке, а на кухню она спустилась потому что проголодалась.

Тогда тетушка Агнесс, до того разглядывавшая Нику со жгучим любопытством, бросила свое занятие и вытирая руки о передник, повела ее к длинному столу, где в миске, высились высокой пирамидкой свежие яйца и в корзине лежал очищенный лук. Нику усадили на табурет, перед ней тут же появилась миска с горячей, круто сваренной, кашей, приправленной жареным салом.

Пока Ника ела, тетушка Агнесс, спрятав руки под передник, стояла перед ней, засыпая ее вопросами: правда ли то, что отец Фарф снова уезжает из замка? Куда? А, зачем? И скоро ли вернется? И спускалась ли Ника в деревню? Да кого встретила по дороге туда и обратно? И кто к ней подходил, да что ей говорил? Сперва Ника неопределенно мычала набитым кашей ртом, пока стоящая позади тетушки Агнесс, Христина, не взялась отвечать вместо Ники на все ее вопросы. Эти две кумушки просто просто были созданы друг для друга: Христина обожала поболтать, тогда как тетушке Агнесс до всего было дело.

Доев кашу, Ника выбирая ее остатки с тарелки, тихо спросила:

— Разве на кухню ведут две двери? Или это была дверь в чулан?

Конечно же, она была тут же услышана.

— Про какую это дверь вы говорите, сестра? - живо обернулась к ней тетушка Агнесс.

— Про ту, небольшую дверь, что рядом с кухней. Я чуть было не вошла в нее, подумав, что она ведет сюда. Я ведь здесь ничего и никого не знаю. Скорей всего это погреб, где хранятся бочки с вином.

— То не чулан вовсе и не винный погребок, — поспешила отозваться Христина. — Это каморка Криспи. Он наш эконом, держит там все свои бумажки и очень не любит когда туда кто-то без спросу заходит. Страшно сердится.

— Серчает? За что? - переспросила тетушка Агнесс.

— Как за что? Я же тебе толкую, что из-за того, что бы не заходил к нему никто? - с досадой отмахнулась от нее Христина узелком с хлебом. — Эконом-то наш…

— Так наш эконом Криспи и есть. Что ты в самом деле… очухайся, — возмутилась тетушка Агнесса.

— А я про что говорю? - накинулась на нее, потеряв терпение Христина. — Я и говорю, что он наш эконом…

— Ну, тебя… Вечно ты все напутаешь, а кто-то виноват, — рассердилась тетушка Агнесс и отвернувшись от нее пошла к своим корзинкам.

— Пойдемте, сестра, а то уже голова раскалывается от твоих назойливых выспрашиваний, кума, — кинула ей вслед Христина.

— Ну, так ты у нас теперь важная птица, не нам чета. Разок к нам спустишься, да и то затем, чтобы нос задрать, — не осталась в долгу тетушка Агнесс, ворча им в след.

— Не обращайте на нее внимание. Ее, вишь, разбирает, что она день деньской проводит на кухне. Света, говорит, белого не вижу. Можно подумать, будто я его вижу. А так-то, она, кума моя, незлобливая, да отходчивая.

— Христна, ты ведь при баронессе состоишь?

— Ну, да. Я и к леди Айвен так же приставлена, потому как, леди Элеонор я не всегда бываю нужна, — со значением сказала Христина.

— А разве в Репрок она прибыла без своих слуг?

— Да, где там! - они миновали холл и теперь поднимались по крутой лестнице. — Наш господин ее чуть ли не голой взял: с одной сорочкой сюда прибыла. Пригрел, обул, одел. Она, леди Элеонор, дочь какого-то мелкопоместного, обнищавшего рыцаря, но вот, поди ж, полюбилась хозяину. Меня она сразу в услужение взяла, и кроме меня возле себя никого и видеть не хочет.

— Да, вы дайте мне кувшин или узелок, я понесу, — перебила ее Ника и спросила. — А та девица, которую я застала сейчас в покоях леди Айвен, она что, вместо Маргарет к ней приставлена?

Христина замолчала, перехватив поудобнее кувшин с молоком.

— Так ведь кроме нее никто больше не берется сидеть по ночам возле молодой госпожи.

Когда они поднялись в покои леди Айвен и отпустили девицу, глядевшую на них преданными глазами и быстро удалившейся, явно радуясь, что не получила ожидаемый нагоняй, Ника поинтересовалась вдруг:

— У кого я могу спросить свечи?

— Зачем вам свечки? - остановилась Христина, рассказывавшая последнюю новость о том, что у Дороти родился прелестный мальчик и, что ей, Христине, страсть как хотелось бы повидать саму Дороти и посмотреть на ее младенца, да и гостинцев ей отнести, поздравив молодую роженицу.

Но Ника действуя по принципу Никиты из фильма Люка Бессона, гласящий: “Если не знаешь, что сказать — улыбайся”, ответила ей молчаливой улыбкой, смутившей, вдруг, Христину:

— Нам-то вон от лампадки света достает, да от камина… А свечи? У Криспи их спрашивайте.

Ника ушла, оставив озадаченную Христину в полной уверенности, что монашка отправилась за свечами, тогда как, на самом деле, она решила осмотреть замок.

Репрок имел планировку четырехугольника с внутренним двором, который и окружал с с четырех сторон. И одни въездные ворота в которые можно было попасть через, опущенный на ров, мост. Над воротами нависали башни с прорезями бойниц и амбразур. Бастион окружал внутренний двор.

По обе стороны от ворот, помещения замка были отведены под казармы, в которых размещался гарнизон. От них: по левой части шли часовня, кладовые, склады. Потом коридор заворачивал в ту часть замка, что находилась напротив ворот и куда, с внутреннего двора, вело крыльцо. Тут располагался холл, от него на второй этаж, в башню, поднималась винтовая лестница к личным покоям семьи барона.

Напротив холла находилась кухня к которой шел небольшой коридор, а дальше, за ней, по тому же коридору, были расположены столовая для гарнизона и арсенал, что замыкал правое крыло замка, упиравшуюся в воротную башню. Под арсеналом, по рассказам Христины находился колодец, а под часовней, семейный склеп баронов Репрок. Свой осмотр Ника закончила у дверей покоев барона.

— Свечи? - нахмурился Криспи, когда открыл ей и выслушал просьбу монахини. — На что вам свечки?

— У меня с собой книга “Отхода”. Хочу читать из нее ночью молитвы для леди Айвен. Помогает, знаете ли… Да и сама тогда не засну.

— Ну… коли для этого, — с некоторым сомнением протянул Криспи, потом вдруг решившись, сказал: — Моя бабка тоже исцеляла наговорами и нашептыванием. — И отец Фарф частенько пенял нам, что не молимся мы всей общиной за выздоровление страждущих односельчан. Говорит, что молитва тогда, ох, как сильна.

Они проходили мимо дверей залы, когда услышали красивый мужской голос, напевавший грустную песню, под аккомпанемент лютни. Мимоходом взглянув в открытые двери, Ника увидела, сидевшего в кресле сэра Ригана и примостившейся на низенькой скамеечке у его ног, леди Элеонор.

Отблески каминного огня играли в ее, медового цвета, волосах, золотых серьгах и в блестящих глазах, что с обожанием взирали на рыцаря. Ника отвела глаза, поспешно пройдя мимо дверей. Очень уж интимным показалось ей увиденное.

— Видимо баронессе пришлось очень постараться улестить сэра Ригана, чтобы он пел ей, — хмыкнул Криспи. — Она прямо таки тает от его песенок, да он до них не охочий, — и вдруг спросил. — Вы, сестра, часом не видели отца Фарфа? Что-то никак отыскать его не могу. Уже в деревню посылал. Поди ходит по дворам, да вразумляет свою паству, которая с его отъездом совсем от рук отбилась.

— Криспи, а кто, по ночам, сидит у постели барона?

Старый слуга остановился посреди коридора и трепещущее на сквозняке пламя факела, резко обозначило черты его лица.

— К чему вам это знать?

Ника молча смотрела на него и Криспи, сдаваясь, покачал головой.

— Когда с хозяином приключился этот недуг… когда он начал сдавать, он запретил мне находиться в его покоях по ночам.

— Почему?

— Из-за леди Элеонор. Он не желает ее пугать. Не желает, чтобы по замку поползли всяческие слухи…

— Но они и так поползли

— … о проклятии, жертвой которого стал он и его дочь.

— Я вообще оболдеваю! — прижала ладонь ко лбу Ника. — Жертвовать собой и дочерью, ради покоя своей женушки… и разве вы стали бы болтать?

— Помолчи! — шикнул на нее Криспи и ссутулившись, шаркающей походкой побрел вперед. — Ты ничего не смыслишь и не тебе судить об этом. Отец Фарф святыми молитвами очистил господские покои, освятив их. С его разрешения призвал барон Мари Хромоногую и ту нечестивицу, что живет на лесной опушке. Отец Фарф клал в изголовье ложа барона мощи святого Ура и ни что не помогло.

В каморке эконома мог едва развернуться один человек. Стоя на ее пороге, Ника внимательно огляделась. В маленьком хозяйстве Криспи царил идеальный порядок в котором не было ничего лишнего. Открыв крышку сундука, старый слуга достал оттуда пучок свечей.

— Странно, — проговорила озадаченно Ника, — что здесь мог делать сэр Риган?

И тут с Криспи произошла резкая перемена. Он нахмурился, неприязненно сунул ей в руки

свечи и буквально выпихнул ее из каморки.

— Показалось тебе, вот что. Сэр Риган сюда не заходил и не заходит, потому как, совершенно нечего здесь делать рыцарю. Вот тебе свечи, ступай отсюда и нечего попусту языком молоть, выдумывая всякие небылицы.

Ника успела подхватить свечи и быстренько отступить под натиском кастеляна. М-да, видимо происходящее в замке, каким-то образом, сказывается на всех его обитателях. Вернувшись в покои леди Айвен, Ника отпустила Христину, и принялась за дело.