Жених моей сестры

Глава 10. Оливковый

Яр

Я скоро женюсь – это факт. Я целовал сестру своей будущей жены – еще один факт. А если бы мог, я бы и взял ее. Прямо там – на заднем сиденье машины.

Отсюда получается факт третий – я мудак.

Впрочем, это не новость. Правда, я всегда считал это скорее своим плюсом, потому что отец постоянно повторял, что добрые и хорошие в бизнесе не задерживаются, а я планировал не просто задержаться в корпорации. Я планировал сменить отца и стать будущим владельцем НДК. А для этого надо хотя бы в совет директоров войти для начала, но это произойдет только после того, как я женюсь.

На Леле. На той, которую мне уже видеть не хочется.

После того, как я отвез Нюту, я возвращаюсь в город, домой. И, как ни странно, застаю отца за ужином. Редкое явление. Обычно он ужинает с кем-то важным и полезным или до ночи сидит на работе, и еду ему приносит секретарша, заказывая из ресторана. А тут вдруг дома.

– Привет, – я усаживаюсь за стол. Аппетита нет, но я тянусь к тарелке с тонко нарезанным мясом и кладу себе несколько ломтиков. – Ты рано.

– Так вышло, – отец это говорит, даже не глядя на меня, потому что изучает что-то на экране планшета. Рядом стоит бокал с виски, налитый на два пальца. Он пьет его каждый вечер, это неизменный ритуал.

– Ты один сегодня? – вдруг спрашивает он. – Я думал, снова с невестой приедешь.

– Мне проще с ней в отеле встретиться, – бросаю я.

Про Лелю вспоминать не хочется. Как и про то, что сегодня я уже дважды за вечер сбросил ее звонок и написал, что занят.

– Отель для шлюх, невесту надо приводить в дом. Ты понял меня, Ярослав?

Еле удерживаюсь от того, чтобы спросить: может, отец мне еще расскажет не только где, но и как правильно трахать мою невесту? Он ведь наверняка лучше знает.

Но вместе этого задаю другой вопрос.

– Ты знал, что у Левинских есть еще одна дочь? Младшая.

– Естественно.

– А почему ты не говорил про нее, когда мы обсуждали потенциальных невест?

– Потому что я ее не включал в список.

– Почему?

Я задаю слишком много вопросов, и отец на мгновение поднимает на меня ледяной жесткий взгляд.

– Она дурочка, – отрезает он. – Образования нет, в обществе не появляется. Говорят, что она то ли слабоумная, то ли аутистка, не помню уже точно.

– Она нормальная, – я кручу в руках серебряную вилку. – И я мог бы…

Я не договариваю, потому что это даже в мыслях глупо звучит. Мог бы поменять одну сестру на другую? Сказать Левинскому, что ошибочка вышла? Отмена?

Но отец, к счастью, не слышит моих последних слов: он чуть глуховат на одно ухо, а я говорил довольно тихо.

– Ну может и нормальная, мне-то что? Завод все равно забирает только старшая, – рассудительно говорит он. – И я Левинского понимаю, если уж ему только две бабы в наследницы достались, надо выбирать самую умную и делать ставку на нее. – Он делает глоток виски и добавляет со смешком: – Хотя бабы все дуры, но эта хоть в обществе себя нормально держит. Тебе за нее не стыдно будет. И мне тоже. Сразу скажи ей, что нас девки не устраивают, рожать будет до тех пор, пока пацана не родит.

Самое смешное, что отец говорит серьезно. Он до сих пор считает, что единственным плюсом моей матери было то, что она с первого раза родила ему нужного ребенка. И поэтому ему не пришлось жениться повторно, когда она умерла. В представлении моего отца, второй брак – это что-то плебейское, до чего ему не хотелось бы опускаться. При мне он категорически осуждал своего делового партнера Громова, потому что тот мало того, что второй раз женился, так еще и на какой-то училке не из его круга. При этом при встрече отец сладко улыбался им обоим и каждый раз делал жене Громова комплименты.

Двуличие – тоже обязательная черта успешного бизнесмена. Наравне с мудачеством.

– Пойду к себе, что-то аппетита нет, – бросаю я. – Доброй ночи, отец.

Он кивает, не удостаивая меня ответом и снова углубляясь в биржевые сводки, открытые на планшете.

У себя в комнате я наконец перезваниваю Леле.

– Ярик! Ну сколько можно! Я уже измучилась вся, – жалуется она, и я как будто наяву вижу перед собой ее надутые губки и страдальчески заломленные бровки. – Я понимаю, что ты весь в работе, но разве ты не соскучился по своему малышу, м?

– Лель, хватит, – грубовато говорю я. – Ты перегибаешь, у нас с тобой договор и партнерство, забыла?

В трубке повисает пауза.

– А как это мешает нам хорошо проводить вместе время? – вкрадчиво интересуется она. – Хочешь, я приеду. Встану перед тобой на колени, как ты любишь, открою ротик…

– Не хочу. Лель, у меня дохера работы, а ты бы тоже занялась делами. Подготовкой к свадьбе, например.

– Я готовлюсь! – в ее голосе звучит обида. – Ярик, могли бы хоть увидеться разок, я же улечу скоро на две недели в Милан!

Да, точно, Милан. Покупка свадебного платья и нового гардероба, какие-то супер элитные процедуры у супер элитного косметолога и девичник.

– Лель, я занят буду. И прекращай меня прессовать, я такое не люблю. Мы с тобой скоро поженимся и будем вместе жить, еще успеем друг другу надоесть. Так что давай, наслаждайся свободой.

– Ладно, – отвечает она со вздохом. Слышно, что недовольна, но старается этого не показывать. – Давай я тебе тогда просто нюдсов красивых отправлю, хочешь?

– Не сегодня, Лель. У меня вся голова работой забита.

Мы еще пару минут с ней разговариваем, а потом я с огромным облегчением кладу трубку.

Мне ведь нравилась Леля, мне нравилось ее трахать, мне нравились ее голые фоточки. Почему сейчас мысль о сексе с ней вызывает тоску?

Я знаю ответ.

Потому что когда на телефоне вспыхивает короткое сообщение с адресом и текстом «в понедельник с четырех до шести», меня вдруг словно огнем изнутри окатывает. Гуглю адрес – это художественная студия почти в самом центре. Интересно, мы будем там с Нютой одни или нет? И я так и не спросил ее, в каком виде она хочет меня рисовать.

***

Я приезжаю к трем. Не специально, просто так получается, что со всеми делами я разбираюсь в первой половине дня, потом обедаю, а потом словно какой-то провал в памяти, и вот я уже стою на парковке напротив художественной студии. Стою и смотрю на окна, гадая, какие из них мне нужны. До назначенного времени еще час, я понятия не имею, здесь Нюта или приедет только к четырём, но все равно стою как дурак и смотрю.

Вдруг в одном из панорамных окон на втором этаже отодвигается в сторону штора, и я на мгновение вижу тонкие запястья и знакомый водопад темных волос, которые Нюта раздраженно отбрасывает с лица.

Едва вижу ее, как под ребрами тут же болезненно обжигает, словно кто-то дернул за крючок. Дико бешусь от такой своей реакции, но как с этим бороться – не понимаю.

Меня тянет к ней, тянет, словно магнитом.

Я захожу в кофейню, которая в этом же здании, беру для Нюты карамельный латте и иду внутрь. На ресепшен сидит кудрявая рыжая девчонка, уткнувшаяся в телефон.

– Добрый день, мне надо в художественную студию.

Она резко поднимает голову и с явным интересом окидывает меня взглядом. Смущенно и вместе с тем кокетливо улыбается:

– Второй этаж, большая металлическая дверь налево. А вы художник? Или модель?

– Разносчик кофе, – с короткой усмешкой отвечаю я, кивнув на стаканчик в своей руке, и иду к лестнице.

Дверь студии приоткрыта – возможно, Нюта не стала ее запирать в ожидании меня, а, может, просто об этом забыла. Я делаю шаг внутрь и первое, что вижу – спину Нюты, стоящей у мольберта. Больше в помещении никого нет. Я замираю, рассматривая хрупкую шею, которая открыта благодаря поднятым наверх волосам, облизываю взглядом изящные плечи, обтянутые простой белой футболкой, талию, аккуратную круглую попку…

Внезапно Нюта оборачивается.

Секунду мы молча смотрим друг на друга.

– Ты рано, – напряженно говорит она наконец.

– Я просто принес тебе кофе. Могу уйти, если ты занята, а потом к четырем вернусь.

Нюта вздыхает и устало трет виски перемазанными в желтой краске пальцами.

– Кажется, у тебя слишком много свободного времени, Яр. Странно, что твоя невеста об этом не знает. Она почему-то думает, что ты загружен работой.

По спине проходит неприятный холодок, и я вопросительно поднимаю бровь, пытаясь понять, откуда такая информация.

– Она подружке по телефону жаловалась вчера, – объясняет Нюта, верно истолковав мой жест. Она вообще понимает меня с какой-то пугающей точностью. – Так громко жаловалась, что даже в моей комнате было слышно.

– Она улетела? – спрашиваю я, никак не прокомментировав последнюю Нютину фразу.

– Да, сегодня. В Милан. На две недели.

– Я знаю.

– Бразды правления по подготовке вашей свадьбы временно перехватила мама.

– Я знаю.

Мы снова замолкаем.

– Как ты добралась? – осторожно спрашиваю я.

– Нормально, – Нюта слабо улыбается. – Наш новый водитель утром меня сюда привез, я ему сказала, чтобы в шесть был здесь. Он был очень рад узнать, что все это время может быть свободен.

– Так ты здесь с утра? Ела хоть что-нибудь?

Нюта отрицательно мотает головой, и я злюсь на себя за то, что взял только кофе. Надо было и еды какой-нибудь купить.

– Так, делай перерыв. Пойдем я тебя покормлю.

– Я не хочу, – дёргает плечиком Нюта, а когда видит, что я ей не верю, объясняет: – У меня пропадает аппетит, когда я рисую. Все равно кусок в горло не полезет. Вот закончу работу, тогда…

Она переводит взгляд на мольберт. Там прикреплён лист с еле заметными карандашными линиями, словно рисунок только-только начали.

– И вот это ты с самого утра рисовала? Негусто, – мягко поддразниваю ее, подходя ближе и передавая ей теплый стаканчик с кофе. Наши пальцы на мгновение соприкасаются, и мы оба вздрагиваем, но тут же делаем вид, что ничего особенного не происходит.

– Это уже пятый, наверное, – хмуро отвечает Нюта, не поддаваясь на мой шутливый тон. – Мне надо десять набросков автопортрета сделать в разных техниках. Вот. – Она кивает в угол студии, и я только теперь замечаю несколько рисунков, которые лежат на длинном узком столе и, видимо, сохнут.

– А что ты рисуешь?

– Себя.

– Можно посмотреть?

– Ну посмотри, – она неловко пожимает плечами, вытирает ладонь об узкие трикотажные штаны и садится прямо на пол, отпивая из стаканчика глоток кофе. Я засматриваюсь на то, как приоткрываются розовые губы, вспоминаю их вкус, и меня опаляет жаром. Но тут же одергиваю себя, резко отворачиваюсь и иду к рисункам. Смотрю на них и чувствую себя идиотом.

– Нюта? – осторожно спрашиваю я. – А ты специально рисуешь себя такой… не похожей?

– В смысле?

Я смотрю на угловатые линии нарисованных лиц, на их болезненную худобу, на оттопыренные уши, хмурые брови и ничего не понимаю. Да, здесь можно угадать черты Нюты, но они выглядят так, словно их отразили в кривом зеркале.

– В том смысле, что это не ты. Это какие-то… уродцы.

– Да вы издеваетесь! Вы сговорились что ли с Георгием Исаевичем! – вдруг взрывается она и вскакивает на ноги. От резкого движения гладкие темные волосы, едва державшиеся в пучке, рассыпаются по плечам, ее серо-зеленые глаза горят от ярости и почему-то обиды, а я смотрю на нее и думаю только о том, как сильно хочу ее поцеловать. Кажется, сильнее всего на свете.

– Это я! Я! – Нюта подлетает к столу и тычет в свои рисунки. – Не видишь, что ли? Я что, по-твоему, не знаю, как я выгляжу!

В ее голосе звенят близкие слезы, и я не выдерживаю и перехватываю ее, прижимая к себе.

– Тшш, – шепчу ей, и Нюта вдруг замирает в моих руках, словно пойманная птичка. Ее сердце колотится мне в ладонь. – А ну иди сюда.

Я вывожу ее в коридор, где висит небольшое зеркало, и разворачиваю к нему лицом.

– Смотри, – прошу я мягко, но она мотает головой и жмурится, не открывая глаз. – Смотри, иначе уйду!

Ресницы тут же распахиваются, она смотрит на свое отражение гневно, раздраженно, неприязненно. Я не могу понять почему, но собираюсь это изменить. Прямо сейчас.

– Я хочу показать тебе одну очень красивую девушку, – я осторожно отвожу с ее лица темную прядь. Нюта продолжает смотреть в зеркало. – Она мне безумно нравится.

Мы молчим, и вдруг она тихо, еле слышно спрашивает:

– Что… что тебе в ней нравится?

Мне становится трудно дышать, но я стараюсь говорить ровно:

– Знаешь, у нее такие гладкие волосы, шикарные, я очень люблю смотреть, как они блестят на солнце.

Нюта вздрагивает, а я осторожно, будто боясь ее спугнуть, обвожу кончиками пальцев овал ее лица.

– А еще у нее такое нежное задумчивое лицо, как будто с каких-то старинных картин. Красивое. Красивый носик. Красивые губы, щеки, брови…

Я мягко касаюсь всего, о чем говорю, а Нюта широко распахнутыми глазами следит за моим отражением, которое гладит ее отражение.

– Глаза… как мрамор. Я не знаю, как описать. Просто… охуенные, – с языка срывается грубое слово, но я не мастер говорить. У меня кончились все слова для того, чтобы описать ее. Рассказать, какая она невероятная. – И вся она – охуенная. Ты веришь мне?

Она смотрит в зеркало и молчит. По щекам стекают блестящие дорожки слез. Потом медленно мотает головой. Нет. Не верит.

И меня вдруг накрывает такой злобой, такой яростью на всех, из-за кого эта нежная девочка так не любит себя, из-за кого считает себя какой-то не такой, что я резко разворачиваю ее к себе и выдыхаю:

– Придется поверить. Словам не веришь, значит будет так, – и напористо целую ее в соленые от слез губы.

Ее руки тут же обвиваются вокруг моей шеи, она с еле слышным стоном прижимается ко мне, отвечает на поцелуй, и в моей голове перемыкает контакты и сгорают к чертям все предохранители. Если она будет так трогать меня своими нежными пальчиками, если будет так распаляюще и неумело гладить мой язык своим, так прижиматься бедрами, то я…

Я не смогу остановиться.

Черт.

Я уже не могу остановиться.

– Разреши… – выдыхаю я на последних остатках самоконтроля. – Разреши… я покажу тебе… какая ты… как я тебя…

Короткий кивок и немое «да» в огромных оливковых глазах. Безумных. Безумно-прекрасных.