Женщина в сером костюме

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Энджел твердо решила не сожалеть о прошлом и с головой окунулась в осуществление своих новых планов. Первым делом она встретилась с агентом своей матери, который был очень рад ее видеть и с восторгом приветствовал ее решение стать певицей.

Однако одно дело — самому восторгаться по этому поводу (Шантенель таскала своего агента на школьные концерты, где пела Энджел, и он был высокого мнения о способностях девушки), и совсем другое — убедить широкую публику в том, что перед ними — новая звезда. Для этого потребуется продуманная рекламная кампания.

Конечно, для дочери Шантенели будет открыт доступ на сцену и гарантировано расположение критиков, но ей еще предстоит доказать, что она достойна своей матери. И Энджел собиралась посвятить себя этой задаче. Ее мать хотела, чтобы она стала певицей, готовила ее к этой карьере, и Энджел теперь была исполнена решимости выполнить волю матери.

Они долго сидели с агентом за столиком, обсуждая различные варианты, приняли рад решений и расстались довольные друг другом. Затем каждый направился по своим делам.

Она поехала в школу балетного искусства, которую посещала по субботам все те годы, что училась в школе, и записалась в классы балета, современного танца и пластики. Затем купила видеокассету с записью современных танцев, несколько пар трико для репетиций и букет весенних цветов. После этого она отправилась домой, дав себе слово оптимистически смотреть на свое будущее.

Если она не станет первоклассной певицей — что ж, найдет себе другое интересное занятие. Ее мать всегда говорила, что жизнь предоставляет человеку бесчисленные возможности и, даже если ему не дано перепробовать все варианты, надо испытать себя хотя бы в нескольких. До сих пор Энн позволяла себе только маленькие, безопасные приключения в выборе одежды и поездках в отпуск за границу, но теперь она будет делать все, что взбредет в голову.

Она приготовила себе легкий ужин — есть что-то не хотелось. Посмотрела по телевизору последние известия. Долго с наслаждением стояла под душем, потом натянула новое черное трико и повязала его алым поясом. Она решила, что отгонять мысли о Мэтте лучше всего физическими нагрузками. Если она будет упражняться до полного изнеможения, то ей наверняка не грозит бессонница.

Энн сдвинула к стене мебель в гостиной, вставила в видеомагнитофон кассету с танцевальными упражнениями, включила его и принялась танцевать. И вдруг, как раз когда ее мышцы начали протестовать против непривычной нагрузки, раздался звонок в дверь. Энн уменьшила звук — может, соседи пришли жаловаться на громкую музыку? Потом пошла к двери, проверила цепочку. И приоткрыла дверь.

Через узкую щель она увидела на площадке Мэтта Филдинга; у нее радостно забилось сердце. Но на лице Филдинга было выражение такой мрачной решимости, что ее радость угасла: он, видимо, пришел продолжить начатый утром спор. Однако своими первыми же словами он опроверг это предположение:

— Я пришел не для того, чтобы повторять то, что я уже говорил сегодня утром, Энн… Энджел. — Филдинг просительно глядел на Энн. — Пожалуйста, пустите меня в дом. Я хочу с вами поговорить.

Энн забыла, что на ней надето. Как она любит этого человека… и вот он пришел… хочет с ней поговорить… о том, что касается их двоих… Она сняла цепочку и открыла дверь.

Филдинг уставился на нее широко раскрытыми глазами.

Энн вспыхнула.

— Я упражнялась в танцах, — объяснила она. — Вот почему…

Ее рука дернулась к краю глубокого выреза трико, словно в попытке прикрыть свободную от бюстгальтера грудь.

Филдинг переступил порог и закрыл за собой дверь. В комнате сразу возникло такое напряжение, что у Энн слова застряли в горле. Он с трудом оторвал глаза от четко вырисовывавшихся под трико контуров ее тела и стал растерянно озирать комнату, как бы в поисках предмета, на котором можно остановить внимание. Его взгляд упал на фотографию Шантенели.

— Это ваша мать?

— Да, — прошептала Энн.

Филдинг подошел ближе, взял фотографию в руки и впился глазами в прелестное лицо.

— Вы не очень на нее похожи, — глухо проговорил он, — разве что глаза и брови те же.

— Я больше похожа на отца.

Он кивнул, поставил фотографию на место.

— Я хочу вас кое о чем спросить. Может быть, вам покажется, что это пустой вопрос, но для меня это важно. — Он набрал в легкие воздуха, резко повернулся к Энн и спросил, вонзившись в нее взглядом: — Когда вы поняли, что любите меня?

Энн не знала, какое это может иметь значение, но не стала уклоняться от ответа.

— В пятницу вечером, после того, как вы ушли. До тех пор я боролась с собой. Я не хотела себе признаться. Я думала… — Энн вздохнула. — Так или иначе, после той ужасной сцены я поняла, что люблю вас. И что с этим ничего уже нельзя поделать.

Он кивнул.

— Мне знакомо это чувство. Я любил когдато одну женщину — вернее, думал, что любил. Мы собирались пожениться. Я тогда только начинал свое дело, и в какой-то момент было похоже на то, что меня ждет полный крах и я останусь без гроша. Она отказалась выйти за меня. Ее не устраивал брак с неудачником.

Так вот откуда у него такое циничное отношение к женщинам, сочувственно подумала Энн.

— Представляю, как вам было тяжело.

— Да, это было тяжело, — подтвердил Филдинг, но он сказал это совсем безразличным тоном — видимо, воспоминание уже не причиняло боли. — Какое-то время я старался держаться подальше от женщин. А когда я добился успеха, женщины сами стали бросаться мне на шею. Разве не смешно? — В глазах его, однако, не было и намека на улыбку.

— Нет, Мэтт, это не смешно. Поверьте мне, вас можно полюбить не только за ваше богатство и положение в обществе. Может быть, некоторые из этих женщин питали к вам искреннее чувство.

Он покачал головой.

— Но ни одна из них не смогла бы повернуться и уйти, как это сделали вы. Они бы ухватились за мое предложение не раздумывая — дескать, убытки подсчитаем потом. — Он помолчал, затем медленно продолжил: — Сегодня я понял… что не любил Дженис по-настоящему. Я вообще не знал, что такое любовь… пока сегодня утром за вами не закрылась дверь.

Энн казалось, ее окоченевшее тело оттаивает, возвращается к жизни — к радости и любви. Сердце застучало в груди. Все в ней пело. Глаза озарились новой, чудесной надеждой. Но унылое лицо Мэтта, который словно вглядывался в глубь себя, остановило ее порыв броситься к нему в объятия. Да он и не открывал ей своих объятий. Он как будто пытался разобраться в самом себе. И Энн ждала: вот-вот, сейчас… Да скажи же, скажи наконец те слова, которых я жду!

Филдинг посмотрел ей в лицо неуверенным взглядом. Он с трудом говорил:

— Я решил вырвать… и вырвал… Дженис из своей жизни. Это был в первую очередь вопрос самолюбия. Она не была мне… необходима. Я был рад, что могу обойтись без нее. — Он вздохнул и продолжил: — И вас я сегодня утром отпустил из самолюбия. Но это не доставило мне никакой радости. Мне все стало неинтересно. Весь день… работа… планы… я ни на чем не мог сосредоточиться… я ни о чем не хотел думать. Я только чувствовал ужасную пустоту… потому что вас не было рядом со мной. Будущее казалось бессмысленным… без вас. — Его лоб озабоченно сморщился. — Я вовсе… я вовсе не прошу вас вернуться ко мне работать. Я не хочу, чтобы вы думали, что я поступаю так, как удобно мне. Я могу нанять людей, которые будут заниматься тем, чем не хотите заниматься вы.

— Тогда в чем же дело, Мэтт? — подсказала Энн. Каждое слово, которое он выдавливал из себя, как вино, ударяло ей в голову.

— Я могу стать другим! — со страстной убежденностью заявил Филдинг. — Это вопрос адаптации. Мне все время приходится приспосабливаться к изменяющимся условиям. Вам это известно лучше, чем другим. И я могу вложить деньги в шоу-бизнес. Это тоже приносит хороший доход. — Он протянул к ней руки. — Вы же знаете, что мы собирались купить телевизионный канал. Можно купить и компанию по звукозаписи. Вложить деньги в театр. Заняться антрепренерством. Я могу помочь вам сделать карьеру на сцене… я готов разделить вашу новую жизнь… идти с вами рука об руку…

— О Мэтт! — воскликнула сияющая от счастья Энн. Она подбежала к нему и обвила руками его шею. — Скажи, что ты меня любишь! Произнеси эти слова!

Его руки сомкнулись у нее за спиной, и он страстно прижал ее к себе.

— Мне все равно, кто ты и что ты… лишь бы быть радом с тобой. Чем бы ты ни решила заниматься, Энджел Кармоди, я люблю тебя. Понятно?

— Да, — звенящим голосом ответила Энн.

— И я вовсе не стремлюсь удовлетворить свое самолюбие.

— Конечно, нет.

Филдинг перевел дух и требовательно спросил:

— Так ты выйдешь за меня замуж?

— Да.

— И не передумаешь?

— Обещаю, что не передумаю.

— Честное слово?

— Клянусь.

Он вздохнул с облегчением, потом сдавленно засмеялся.

— Господи, с ума можно сойти. Ты у меня в объятиях, а я все еще не могу в это поверить.

— Поверь, — прошептала Энн и, чтобы совсем его убедить, потянулась к нему губами.

Больше Мэтта убеждать не пришлось. И этот поцелуй был совсем не похож на тот, первый. Его губы сначала легко коснулись ее губ, как бы для того, чтобы ощутить их вкус, тепло, ответную реакцию, потом очень медленно он стал вбирать ее в себя. Его язык обвивал ее язык, дразня, порождая блаженные ощущения, возбуждая желание идти все дальше, все глубже, погружая ее в эротическую негу.

Когда поцелуй закончился, Энн открыла глаза. У нее кружилась голова, она никогда не испытывала ничего подобного. В глазах Мэтта она увидела готовность дать ей наслаждение. Он пробежал пальцами по изгибу ее позвоночника, прижимая ее к себе все крепче, и она почувствовала всю силу его желания.

— Я хочу тебя всю, — глухо сказал он. — Скажи, что и ты этого хочешь.

— Да, — шепнула Энн, зная, что наконец-то все встало на место, что пришло время и появился человек, которому она была готова принадлежать. — Я тоже хочу тебя всего, Мэтт.

Она взяла его за руку, и они прошли в ее спальню, разделись не спеша, нежно прикасаясь друг к другу, любуясь открывающейся наготой.

— Даже в моих самых радужных грезах ты не была так прекрасна, — проговорил Мэтт, упиваясь каждой линией ее женственного тела.

— Я тоже грезила, Мэтт, — призналась Энн. — Я пыталась представить себе… что я почувствую… в твоих объятиях…

— Вот так?

Он медленно привлек ее к себе, ласковыми поглаживаниями успокаивая нервную дрожь, которая охватила ее при первом полном соприкосновении с его обнаженным телом. Энн обхватила его руками, крепко прижалась к нему: как прекрасно его сильное тело, как возбуждает ее его мужское естество!

— Тебе хорошо? — прошептал Мэтт, прижимаясь щекой к ее волосам.

— Да!

Он стал медленно, чувственно целовать виски, закидывая ее голову назад, потом прильнул к губам с такой страстью, таким нетерпением, что Энн почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Мэтт поднял ее на руки и положил на кровать, а сам лег рядом и продолжал целовать ее и ласкать, пока каждая клеточка ее тела не исполнилась желания. Ее била дрожь, натянутые нервы исступленно кричали: еще! еще!

Как ни странно, она его ничуть не стеснялась и с бесстыдным восторгом касалась его самых сокровенных мест, упиваясь своей властью доставлять ему наслаждение. Какое блаженство было накручивать на палец черные кудряшки на его груди, целовать жилку у него на шее, где толчками бился пульс, пробегать пальцами по его спине, чувствуя, как вздрагивают мышцы.

— Скажи мне, что нужно делать, чтобы тебе было хорошо, Мэтт, — просила она.

— Мне и так замечательно — потому, что это ты, — ответил он, любовно принимая ее такой, какая она есть. И Энн перестала беспокоиться о своей неискушенности в любовных играх.

И когда он наконец соединился с ней, она приняла его с блаженным стоном. Наконец-то острое до боли желание, ощущение пустоты было заполнено его теплой, тяжелой, твердой плотью — наконец-то происходило то, чего требовало ее тело, что было так правильно, так замечательно, так восхитительно, что слезы выступили у нее на глазах.

Ей было удивительно легко приспособиться к его ритму… Это получалось инстинктивно. Она с восторгом открывалась ему, сама изумляясь работе скрытых в глубине ее тела мышц, которые сжимались, упивались им и соглашались отпустить только в предвкушении следующего, еще более сладостного единения их плоти.

Она обвила его ногами: он принадлежит ей! Она гладила его спину: бери меня, я твоя! Она плыла на волнах экстаза, чувствуя, как в страстном порыве напрягается его тело, как учащается его дыхание, как по его телу пробегает дрожь, предвещающая заключительный спазм.

Ощущения невиданной остроты подняли ее на гребень почти мучительного предвкушения апогея любви. Она вскрикнула и в следующую секунду почувствовала, как взорвалась его плоть и его жизненное тепло разлилось внутри нее, и невероятное великолепие этого слияния пронизало ее насквозь упоительным трепетом.

Они перекатились на бок, по-прежнему сжимая друг друга в объятиях и не разрывая своего единения. Его грудь судорожно вздымалась, он тяжело, прерывисто дышал. Энн нежно гладила его по спине, надеясь, что он тоже испытывает это чувство удовлетворения.

Он медленно поднял руку, погладил ее шелковистые волосы и прошептал:

— Впервые в жизни я не чувствую себя одиноким.

В ее вздохе были облегчение и огромная, безбрежная радость: да, он чувствует то же, что и она. Из глубины ее сердца вырвались слова:

— Я всегда буду тебя любить, Мэтт. Что бы с тобой ни случилось, что бы тебя ни ожидало в жизни, я буду любить тебя всегда.

Он прильнул к ее губам медленным, долгим, чувственным поцелуем, который был особенно приятен сейчас, когда они только что принадлежали друг другу. Потом Мэтт улыбнулся ей. Его глаза светились любовью.

— Говорят, что после близости с мужчиной у женщины улучшается голос. Я собираюсь бесконечно улучшать твой голос, моя Энджел.

Энн засмеялась.

— Я не возражаю. Но сию минуту мне вовсе не хочется петь. Мне хочется только одного: прижиматься к тебе и не отпускать никогданикогда.

— А против этого я не возражаю. По-моему, я наконец-то взял верх над тобой.

— Нет, у нас ничья.

— У кого ничья, а у кого чья.

Она засмеялась и прильнула к нему: какое счастье, что они так уверены друг в друге.

— Как ты думаешь, мы так и будем всю жизнь препираться? — спросила Энн, игриво куснув его за плечо.

— Нет, не думаю. Но если ты будешь так разнузданно себя вести, мне придется еще раз доказать тебе, что этот немолодой мужчина еще не прокис.

— Милый! — На Энн нахлынула волна нежности. — Не надо ничего мне доказывать. Ничего и никогда. — Она погладила его по щеке.

Он повернул голову и поцеловал ее ладонь.

— И тебе тоже не надо, родная моя девочка. Для меня ты — само совершенство. Мне только жаль, что я не понял этого раньше. Мы зря потеряли пять недель.

— Зато сколько таких ночей еще впереди, — весело сказала Энн.

— Зачем думать о завтрашней ночи, когда еще не кончилась сегодняшняя?

Он поцеловал Энн.

И она согласилась с ним без всяких споров.

Они долго еще разговаривали, смеялись и любили друг друга, наслаждаясь единением души и тела. Господи, кто бы мог это предсказать пять недель тому назад! Но вот оно возникло, это единение, и оно было так драгоценно, что оба знали: какие бы разногласия у них ни возникли, они будут лелеять этот дар любви до конца своих дней.