Женские причуды

Глава 12 Если обувь тебе подходит…

Глазам своим не верю сегодня пятница, сегодня бал в честь Дня святого Валентина, а я по-прежнему единственный человек без приглашения! Почему пригласили всех, кроме меня? Я пытаюсь сосредоточиться на материалах для «Недели ароматов», но совсем не в настроении сочинять буклет «Что запах говорит о твоей сексуальности?». Всякий раз как я пишу что-то, мысли уходят далеко.

Одержимость: Вы страстная натура и не можете жить без любви, готовы рискнуть всем ради того, кто много для вас значит. Вы хотите быть замеченной.

Перевод: Вы нередко подкрадываетесь к людям и швыряете в кипяток их домашних животных.

Хельмут Ланг: Вы любите классическую музыку и поэзию, ваши представления о любви традиционны и чисты.

Перевод: Вы не гей. Однако время от времени вас могут соблазнить неожиданные вещи.

Перевод: Наверное, вы все-таки гей.

Шанс: Вы мечтатель. Вы верите в чудеса и живете ради познания неизвестного.

Вам нетрудно переспать с малознакомым человеком, лишь бы духи дарил.

Правда: Вы лжец.

Красота: У вас остались темные пряди в седых волосах, но словами вас не огорчить.

Не могу сосредоточиться. Лучше бы каждый год придумывать что-нибудь новое. Почему нельзя поставить в ряд двадцать моделей-мужчин, побрызганных разной туалетной водой? Люди будут подходить к ним и пытаться угадать аромат. Угадавший правильно оставляет себе модель на месяц.

Счастье: Вы увлекаетесь мелодиями из телешоу и лекарствами от депрессии.

Страсть: Вас тянет к порнухе.

Или сделать коллекцию носовых платков с вышитым вручную логотипом журнала и побрызгать их разной туалетной водой, упаковать в красивый деревянный ящичек и назвать эксклюзивным набором от «Причуд». Или не так…

Ничего даже отдаленно креативного в голову не приходит. Я думаю только про бал в День святого Валентина.

— Вижу, настроение у тебя под стать дню, — говорит Руфь, заметив огромные сердца спереди и сзади моей розовой водолазки, рубиновое ожерелье и прозрачную сумочку от «Москино» с сотнями… нет, тысячами сердечек. Не говоря уж о серебряных серьгах от Джеанин Пайер в форме сердечек с изображением ангелочков.

— Просто я не могла не думать про БАЛ, — отвечаю я, надеясь, что Руфь неожиданно скажет: «Ах, кстати, вот твое приглашение».

— Ах, кстати.

Наконец-то!

— Попрошу тебя сделать для меня небольшое личное дело. В этом году я хотела обновить и реорганизовать списки тех, кого надо поздравлять с Рождеством. Моя цель надписать и подготовить к отправке все открытки к концу этих выходных. Пожалуйста, перепиши адреса из старой записной книжки в новую, потом набей весь список и положи его в папку. Справишься?

— Конечно, — отвечаю я, бросая взгляд на календарь, чтобы убедиться, что все еще четырнадцатое февраля и я случайно не пропустила девять месяцев, которые пройдут до того, как весь остальной мир начнет думать про Рождество.

Руфь вручает мне свою старую записную книжку, которая размером с телефонный справочник «Желтые страницы». Она, наверное, шутит. Здесь сотни листов. Внутрь вложено множество маленьких книжечек и не меньше сотни отдельных листочков с номерами, записанными на салфетках и стакерах, да еще сотни три визиток, перетянутых резиночкой. Когда-то кожаный переплет со временем превратился в картонный.

Наверное, Руфь постоянно берет эту книжку с собой в ванную. Ощущение, будто я держу чей-то старый лифчик. От нее пахнет старыми духами и чужим домом. Ужасно неприятно брать такую личную вещь у неблизкого человека.

— Ах да, Хлоя, не берись пока за это дело. Я бы хотела, чтобы за утро ты закончила буклет к «Неделе ароматов».

— Я почти закончила. Сколько ароматов надо было в него включить?

— А сколько у тебя?

— Около пяти, — отвечаю я, забыв, что из них годится только парочка.

— Придумай еще десяток. И еще. К сожалению, у меня не будет возможности взглянуть на твою работу до двух-трех часов. Так что если закончишь пораньше, отложи буклет до моего прихода. И не переживай, если не успеешь закончить до вечера адресную книгу. Я пришлю к тебе курьера в субботу. Нормально?

— Конечно, — отвечаю я.

Время подходит к четырем. Я не видела Руфь весь день, и, пожалуй, пора приняться за адресную книгу. Вдруг она вернется и все же отправит меня на вечеринку.

Восемь тридцать. Наверное, я одна во всем здании. Я приколола на доску чье-то приглашение и смотрю на него.

Похоже, сидеть мне здесь до ночи. Сейчас только буква «П». Когда я закончу и скопирую файлы, перевалит за полночь.

Вокруг так тихо. Я чувствую вес собственного тела, движение воздуха, когда поворачиваю голову. Даже тепло, идущее от вентиляционной тубы. Слышу, как по проводам бежит электричество. И кто-то зовет меня по имени.

Странно. Наверное, показалось.

Боже мой, опять. Здесь кто-то есть!

Я быстро звоню Зое, но она не отвечает. Прошептав сообщение на голосовую почту, осторожно кладу трубку. Вот, опять! Никто не знает, что я здесь. Может, спрятаться? Хватаю со стола самый большой степлер и убираю за спину. Я умру здесь. Точно умру. За что, Господи, за что? Почему я должна умереть в Валентинов день?

Наверное, Руфь направила по моему следу наемного убийцу. Мужчину. По шагам слышу. Прежде чем он до меня доберется, я с собой покончу. Точно. Прячусь под столом, взмокнув от страха. Я слишком громко дышу. Мне этого не вынести. Я хочу сдаться…

— Хлоя, я знаю, что ты здесь. Хлоя!!

Я выскакиваю со степлером в руках.

Это Стэн. В смокинге. Вылитый Бонд. Джеймс Бонд.

— Ты меня до смерти напугал! Я думала, это убийца.

— Почему?

— А кто бы еще мог знать, что я здесь?

— Зачем ты сдалась убийцам?

— Вдруг Руфь наняла?

— Если так, тебе повезло, что я добрался первым. Я искал тебя на балу, и тут услышал краем уха, что ты до сих пор работаешь.

У меня колотится сердце, по спине течет пот. И не только потому, что я решила, будто меня идут убивать. У Стэна через руку перекинуто самое прекрасное черное шелковое платье, которое только можно представить, и я почти уверена, что оно для меня.

— Это для меня?

— Может быть.

— Нет, серьезно, зачем ты его принес?

— А ты не хочешь пойти на бал?

— Хочу, но где ты взял это платье?

— В одежной кладовке. Оно твое… на сегодня.

— Одежду из кладовки носить нельзя.

— Кто сказал?

— Руфь.

— Эта ненормальная?

— Эта ненормальная — моя начальница и может здорово испортить мне жизнь, если захочет.

— И вот еще…

Стэн протягивает мне розовый фланелевый мешочек на затяжке. Я открываю его и вытаскиваю лакированную туфельку с ремешком и розовой бархатной подкладкой.

— Где ты их взял?

— Одна моя приятельница сделала их для меня… то есть для тебя.

— Приятельница, которая шьет тебе обувь?

— Только эту пару. Она сделала мне одолжение.

— Как зовут твою приятельницу и как ее найти?

— Эмма Хоуп. Она живет неподалеку от Кингз-Роуд в Лондоне.

Я продолжаю стоять, хотя колени просто подгибаются. Глазам своим не верю. Я вытаскиваю из мешочка вторую туфлю. Держу в руках собственное детство. Самое яркое воспоминание лежит на ладони, настоящее, невероятно прекрасное… У меня нет слов. Все равно, что играть во взрослых наоборот.

— Они точно такие, как помнятся мне… Как она догадалась? — шепчу я.

— Я повторил все, что ты сказала тогда в кладовке, и, видимо, она верно поняла. У них даже перламутровые пуговицы. Перламутр настоящий. В твоих, наверное, был искусственный, верно?

— Разумеется. Эти туфли даже лучше тех, что были у меня в детстве.

— Примерь их.

Я снимаю с пуговки черную шелковую петлю и осторожно натягиваю туфельку. Сидит как влитая. Интересно, какого она размера? Провожу по мягкой кожаной подошве. Невероятно новая. Потом я надеваю вторую туфлю. Вот оно, совершенство. Закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, какие чувства наполняли меня, когда мама разрешала надеть парадные туфли. Я кажусь себе принцессой.

— С другой стороны, платье должно вернуться в кладовую во вторник. Оно отправится в Италию на выездную фотосессию. Взгляни, не длинновато? Модель, на которую его шили, ростом пять футов десять дюймов.

— Минуточку. Ты пришел сюда, зная, что я здесь… а туфли и платье при тебе случайно? Не понимаю. Надеюсь, мне все это не снится. Я ужасно огорчусь, если туфли окажутся ненастоящими.

Приходится снять подарок, чтобы получше разглядеть.

— Платье я захватил перед тем, как спуститься за тобой, а туфли заказал в тот же день, как ты мне их описала. Они лежали у меня в столе, я дожидался подходящего момента.

— Подошел бы любой момент. Не думала, что ты меня тогда слушал… Надо же, сколько ты хлопотал из-за меня, и какие неприятности можешь нажить, позволив мне надеть это платье до съемок…

— Не беспокойся за меня. Все в порядке. Надевай.

Я протягиваю ему туфли и позволяю перекинуть платье мне через руку. Оно куда тяжелее, чем казалось с первого взгляда. Я направляюсь к женской уборной.

— Ты выходишь, чтобы переодеться? Ты представляешь, сколько моделей переодеваются при мне каждый день?

— Я не модель.

А еще на мне колготы. Никто не должен видеть меня в колготах. Зрелище не для слабонервных.

И тут звонит телефон.

— Туалет заперт, — говорит Стэн, отворачиваясь от меня, чтобы взять трубку. Он сидит на краю моего стола спиной ко мне и снимает смокинг.

Какое на мне белье? Боже мой!

Я в одно мгновение натягиваю платье и начинаю снимать из-под него свою одежду. Когда Стэн поворачивается, я уже вылезаю из юбки, остается только застегнуть молнию на спине.

— Застегни меня, пожалуйста.

— Тебе звонит некая Зоя, и ты здорово выглядишь.

Я хватаю телефон, а Стэн застегивает молнию у меня на спине. Приходится объяснить Зое, что я позвонила ей, потому что решила, будто в здании убийца, но он оказался другом, и сейчас я не могу разговаривать, потому что переодеваюсь. Как ни странно, ей хватает моих объяснений, во всяком случае, сестра произносит: «Думаю, подробности ты расскажешь потом», — и вешает трубку.

Платье из чистого шелка. Шифоновые бретельки свободно свисают с плеч. Оно плавно расширяется книзу, спадая с бедер потоками дождя. Работа настоящего гения. Я в нем почти незаметна. Можно было и не снимать одежду — все равно бы легко застегнулось.

Я поворачиваюсь к Стэну и слегка кручусь, ожидая его реакции. Вечно забываю: мужчины не хлопают в ладоши.

Вместо этого он прижимает одну руку к сердцу, а другой затягивает меня к себе на колени и шепчет в ухо: «Прекрасная Хлоя».

Стэн так произносит последние слова, что мне хочется броситься к телефону и поблагодарить маму за то, что та дала мне такое имя. Обнимаю его за шею, и тут он говорит:

— Встань-ка. Хочу еще раз посмотреть, как ты в нем крутишься.

Через пару секунд я поднимаюсь, еще раз кручусь и иду к зеркалу. Платье невероятно шелестит при каждом шаге. Воистину королевский подарок, пусть и на один вечер. Потом я делаю шаг назад. Оно не только слишком широкое, но еще и длинно мне по крайней мере на восемнадцать дюймов. Я разглядываю себя в этом невероятном платье, прикидывая, сколько часов работы потребуется, чтобы уменьшить его до человеческих размеров.

Стэн видит выражение моего лица в зеркале и смеется.

— Ладно, думаю, мы довольно полюбовались на платье. Можешь снимать.

— Почему? Оно мне нравится.

Он явно не играл в переодевания и не понимает, что размер не имеет значения.

— Правда? Отлично. Тогда надевай новые туфли и пойдем.

— Новые туфли с ремешком?

— Да, а что?

— Они не подходят.

— Как не подходят? Ты сказала, что туфли с ремешком парадные, а это парадное платье, вот и надевай.

Я беру туфли и снова их расстегиваю. Не знай я точно, что в семь лет у меня был куда меньший размер стопы, готова была бы поклясться, что это те самые туфли. Провожу пальцем по бархату. Обожаю бархат. Белая перламутровая пуговица отсвечивает розовым. Мысок точно такой же формы — квадратный с закругленными краями. Я прижимаю туфли к сердцу. Мне хочется сказать им: «Смотрите, я в платье киногероини, а на моем столе лежит работа. Видите? Написано: «Номер про туфли». Я почти добилась своей цели».

Я натягиваю туфли, застегиваю маленькие пуговки и возвращаюсь к зеркалу, приподняв платье по бокам. У туфель такая плоская подошва, что мысок немного торчит вверх. За всю жизнь у меня были только одни такие туфли, те самые, из времен детства, и это единственное, что мне в них не нравилось. Я пытаюсь подобрать пальцы, но ничего не меняется.

С чем можно носить эти туфли, кроме джемпера?

У меня нет слов.

— Что ж, вот и я. — Я подхожу к Стэну, чувствуя себя так, будто на мне тапочки и старая ночнушка.

— Отлично, идем. — Он встает. Нельзя же показываться на людях в таком виде. Очень весело мерить большие красивые платья, но не при людях.

— Я придумала! Давай останемся здесь и потанцуем, — говорю я.

— Ты серьёзно?

— Да. Все равно мне надо закончить работу, а терять час на путь туда и обратно не хочется. Придется возвращаться, а еще можно случайно пролить что-нибудь на платье. Тогда редакторы убьют меня за то, что я испортила вещь, которую и надевать не следовало.

— Ты уверена, что все это не потому, что платье длинновато, а туфли к нему не подходят?

— Разумеется, нет! Платье замечательное, если подобрать его с боков, а туфли — само совершенство. Просто я бы лучше осталась в офисе. Мы могли бы танцевать всю ночь прямо здесь. Начнем? Я буду напевать.

— А если нас застанут? Тебе не кажется, что мы рискуем?

Я бросаю еще один взгляд в зеркало, чтобы убедиться, что я скорее полосну вены тупым лезвием, чем выйду на улицу в таком виде.

— В этот час никто и не подумает заглянуть в офис. Я готова рискнуть.

— Правда? Забавно. Совсем недавно ты говорила, что нас не должны видеть вдвоем.

— Ах это? Я пошутила… Что бы ты хотел услышать? Какую музыку? Я прекрасно пою.

— Можешь не петь. Я рад, что тебе нравятся туфли и платье, потому что было бы обидно потратить СТОЛЬКО СИЛ, чтобы ты почувствовала себя идиоткой в смешном платье и калошах.

— Это не калоши! Да что с тобой?

Мы смотрим на мои ноги. Невозможно остаться серьезным.

— Ты похожа на первых колонистов, — заявляет Стэн.

— Именно! Ты совершенно прав. Лучше и не скажешь. И все равно они мне нравятся. Пожалуй, я помещу их под стекло у себя в комнате.

— Когда тебе пришла в голову эта идея?

— Идея выставить туфли в витрине посетила меня пару дней назад. Я хотела устроить выставку в музее «Метрополитен» и назвать ее «Шаги времени», чтобы рекламировать наш номер, посвященный обуви. Но Руфь идея не приглянулась.

— Не приглянулась? А по-моему, прекрасная мысль, — говорит Стэн и целует меня.

Как только наши губы встретились, я временно оглохла на одно ухо. То же самое случилось со мной, когда я в шестом классе выиграла соревнования. Я нутром почуяла, что в банке 1465 конфеток, хотя сначала написала 185; к счастью, потом я переправила. С того дня моим счастливым числом стало 1465.

— Так когда тебя посетила мысль поместить под стекло эти туфли? — невозмутимо спрашивает он.

— Что?

— Я говорю: когда тебя посетила мысль поместить под стекло эти туфли?

— Как только я увидела их у себя на ногах.

Надеюсь, я говорю не слишком громко. Понять довольно трудно.

— Значит, мы обнаружили еще одну пару туфель с ремешками, которые никогда не следует носить, верно?

— Пожалуй, да.

— Тогда сегодня мы никуда не пойдем.

Стэн ведет меня к столу. Я сажусь на край, а он становится рядом, ослабляет узел на галстуке, расстегивает пуговицу на воротнике рубашки и целует меня. Потом запрокидывает мне голову и снова целует. Вот и второе ухо оглохло.

Теперь мы в самом деле целуемся. Да еще как. Надеюсь, мои губы для него достаточно пухлые. Он обхватывает руками мою голову. Передать не могу, как мне здорово. Стэн прерывается на мгновение, чтобы убрать с лица прядь волос. И почему-то я начинаю болтать без умолку:

— Здесь гораздо лучше, чем на балу.

— Согласен.

— Показаться вместе означало бы напрашиваться на неприятности. Представляешь, редакторы видели нас тогда в обувной кладовке. Теперь они меня не любят. Читал статью, которая ходила по редакции про коварную помощницу? Это про меня.

Снова поцелуи. Может, он не расслышал? Я немного отстраняюсь от него.

— Именно это я хотела сказать тебе тогда, в холле, но не могла, потому что они все собрались вокруг тебя. Не понимаю, как я стала здесь главным злодеем. Я ничего плохого не делала!

Теперь я сижу почти на всей столешнице. Поцелуи делаются все более страстными, и я прижата затылком к стене. Как он хорош! Ради такого можно и шею сломать.

Стэн прерывает поцелуй, несколько раз касается губами моего лба и садится рядом со мной.

Продолжай же, профессиональный целователь. Ни слова больше. Клянусь.

— Они просто завидуют. И кстати, статью отклонили. Тем не менее рано или поздно тебе надо научиться этому искусству — справляться с чужой завистью. Она будет всегда. Каждый успешный человек сталкивается с завистью в том или ином виде. Статья свидетельствует, что здесь в тебе видят серьезную конкурентку.

Покажи, что легко тебя не уничтожить, что ты пришла с серьезными намерениями, и им придется принять тебя. А если ты позволишь страхам других людей мешать тебе, то никогда не добьешься успеха.

Отлично. Я не позволю мне мешать. Давай, за дело.

Наверное, я уставилась в никуда, потому что Стэн спрашивает:

— Ты слушаешь?

О чем он? Ах да. Надо уметь справляться с чужой завистью. Мне даже есть что ответить.

— Легко тебе говорить, ты не знаешь, каково человеку, когда его все терпеть не могут. Я так хотела им понравиться, стать частью их маленького кружка!.. Удивительно, как быстро я все испортила. Одна минута в кладовке с тобой — и дело сделано. Они очень ревниво к тебе относятся. Ты сам-то замечал?

Вообще-то мне наплевать. Сделай еще раз так, чтобы моя шея почти сломалась!

— Мы давно работаем вместе, многого добились, и они полагаются на меня. На самом деле всем известно, что я отчитываюсь перед корпорацией. Они умные люди. И не так уж ревниво относятся ко мне, как может показаться с первого взгляда. Просто они хотят понравиться.

— По профессиональным причинам?

— Да, и в этом нет ничего дурного. Бизнес есть бизнес.

— И в чем же ты отчитываешься перед корпорацией?

— По большей части я докладываю о людях, которые без дела торчат возле обувной кладовки. Но сначала я заставляю их померить все туфли и переставить их несколько раз, причем по цвету. В твоем случае это оказалось проще простого, потому что ты сама вызвалась. И все же стоило уволить тебя на месте. Я сделал исключение, потому что ты в бархатных туфлях покорила мое сердце.

— Ты же называл их уродливыми.

— Ну, я солгал. Кроме того, куда более важный вопрос: что ты хотела бы делать в журнале? Народная молва гласит, что тебя скоро собираются повысить.

— Правда? Представить не могу кто бы мог рекомендовать меня на повышение. Я до сих пор толком не пойму, чем тут занимаюсь.

— Тогда знай, что идея повысить тебя исходит от издателя, — говорит Стэн, снимая запонки и закатывая рукава. — Ему нужен человек, полный идей, чтобы занять место директора творческой группы.

— Надеюсь, он передумает, пока не поздно, — отвечаю я, глядя на шею Стэна. У него потрясающая кожа.

— Почему? — смеется мой друг.

— Потому что в таком случае я останусь здесь навсегда. Мы не делаем ничего, что помогло бы продвигать наш журнал. Весь отдел занимается ерундой. Мы создаем папки!.. Неужели ты полагаешь, что те, кто занимается продажами, хотят брать с собой эти папки? По-моему, нет.

— Пожалуй, самое главное для сотрудников отдела продаж — это результаты опросов и исследований. Как правило, им нужен красивый способ представить эти данные. Но ты права. В твоем отделе требуется куда больше энергии, драйва, и Роб надеется, что ты сумеешь это привнести. Он постоянно говорит про тебя и твои идеи.

Стэн притягивает меня еще ближе к себе и берет за руку.

— Жаль, что он не хочет повысить Руфь и переместить меня в другой отдел. Я могу подавать ей идеи из любого другого места. Она может даже не догадываться, что они мои. Буду посылать их ей анонимно, чтобы бедняга выдавала их за свои. Я бы с радостью. Руфь не заслужила таких мучений. Она страдает, и в этом отчасти виновата я.

— Хлоя, ты чего-то не понимаешь в карьере.

— О нет, я все прекрасно понимаю. Просто я не хочу подниматься по служебной лестнице. С самого детства у меня была мечта… и я хочу подниматься только по той лестнице, которая приведет к ней.

— А что за мечта?

— Обещай, что не проболтаешься. Я никому еще не рассказывала.

Он выпускает мою руку и торжественно крестится.

— Ну что ж, тогда скажу. Готов?

— Совершенно готов.

— Я хочу быть редактором отдела обуви.

Стэн прикусил губу и закрыл лицо рукой; видно, как на виске пульсирует жилка. Я почти уверена, что он пытается не засмеяться. Или же у него какой-то приступ. Не знаю, долго ли он сможет сдерживаться…

— Редактор отдела обуви! Что за чушь?

— Я сама придумала такую должность, и совсем это не смешно! — возмущаюсь я. — Я бы не стала смеяться над чужими мечтами или идеями. Ты даже не понимаешь, как нужны в журнале редакторы по обуви. Это одна из основных проблем! Туфли совершенно неправильные. Знай ты побольше о нашем журнале, давно бы понял, как это важно!

— Прости.

— Ты считаешь меня глупой девчонкой, но такая уж у меня мечта! Я интересуюсь туфлями больше, чем все остальные в редакции и издательстве. И если ты думаешь, что пришел со своим огромным платьем меня спасать, то ошибаешься! Мне никто не нужен! — Стягиваю платье через голову, что совсем нетрудно, учитывая, что его сшили на гиганта. — Я всю жизнь мечтала работать в журнале вроде «Причуд». Всякий раз, как я прохожу через двери внизу, мне кажется, что я попала в фильм, где играю роль девушки, которой я мечтала стать. Ничего больше мне не надо. И то, что свою работу я ненавижу, нисколько этого не умаляет. Плевать, что придуманная мной работа не существует, ведь я здесь. Остальное не имеет значения.

Я стою перед ним в сочетающихся трусах и лифчике из коллекции нижнего белья, посвященной Дню святого Валентина. Белье покрыто рисунками улыбающихся шариков в форме сердечек. Огромный шарик пришелся как раз на… ну, вы понимаете. Очень праздничный комплект. Если присмотреться, ниточки шариков образуют надпись «С Днем святого Валентина, солнышко».

Видит Бог, я никогда в жизни не куплю праздничный набор нижнего белья. Даже если будут давать два по цене одного.

Я быстро натягиваю юбку и водолазку. Стэн непрерывно извиняется, но портит все дело, смеясь между извинениями. Он пытается утешить меня, описав пару семейных трусов, которые ему подарил племянник. Я бы с радостью сказала, что комплект к Валентинову дню мне тоже подарили, однако никто в здравом уме такие вещи для посторонних не покупает.

Через некоторое время я успокаиваюсь и умудряюсь объяснить, что мне ужасно хотелось попасть на бал в честь Дня святого Валентина, и поэтому на мне оказалось такое белье. Похоже, он начинает понимать, как я люблю журнал и как хочу быть частью этого мира. Я на него уже не сержусь. Стэн смотрит на меня так же, как в день нашей первой встречи, в обувной кладовке — когда он услышал, что я разговариваю с обувью. Этот человек вернул мне частичку моего детства. Он не осуждает меня. Просто должность редактора по обуви показалась ему смешной. Нельзя сердиться на человека зато, что его веселят слова. Меня же распирает, когда я слышу слово «бурсит».

Чтобы окончательно примириться, нам понадобилось несколько часов. На самом деле Стэну даже понравилось белье со смайликами, и я обещала носить его почаще. Мы не меньше пятидесяти раз пробовали отлипнуть друг от друга. Тщетно. Стэн — самое вкусное живое существо на планете. Я бы с радостью отдала остаток жизни, лишь бы просидеть здесь до утра, но меня гнетет чувство вины за невыполненное задание Руфь.

— Довольно. Мне в самом деле пора. Если я останусь еще, то, несомненно, сделаю что-нибудь такое, о чем потом пожалею.

— Например?

— Не могу я привести пример. Надо закончить список для Руфь. Правда надо.

— По крайней мере позволь отвезти тебя домой. Возьми с собой адресную книгу. Не обязательно заканчивать работу здесь.

Я не позволила ему подняться, что было к лучшему, поскольку у меня осталась вся ночь, чтобы обдумать случившееся и закончить список. Работать с ним рядом немыслимо, да и поцелуи начали грозить моей безопасности. Три или четыре раза я чуть не вырубилась. Меня никогда так не целовали. Стэн ни капельки не кусается.