Горькая сладость

Глава 21

Пятью днями позже они обвенчались во дворе «Дома Хардинга». Церемония проходила очень просто в среду вечером. Жених был одет в серый смокинг с лилией в петлице (сорванной в саду у дома), невеста в розовом прогулочном костюме несла ветку цветущей яблони (из сада Истли). Присутствовали: мисс Сюзанн Пиерсон (одетая в ползунки «Полли Флиндерз» и жующая «Веверлей Фейферз»), Бруки и Джин Кершнер, Майк и Барб Сиверсон, Анна Сиверсон (с рекламной надписью на своем любимом голубом полиэстеровом костюме) и Рой Пиерсон, который вывел дочь с веранды во двор под звуки монозаписи Эндрю Систерз «Я буду с тобой, когда зацветут яблони». На молодой весенней траве был установлен стол из гостиной, на нем — молочно-белая стеклянная ваза с ветками яблони, розовыми от цветов. Около стола их ожидал судебный пристав в черном облачении. Рукава его мантии развевались под порывами бриза, дующего с залива. Когда песня окончилась и пришедшие на свадьбу собрались вокруг стола, судебный пристав сказал:

— Жених и невеста пожелали, чтобы я по этому торжественному случаю прочитал выбранную ими поэму. Она ровесница этому дому и называется «Исполнение желаний»:

И вот! Я открыл для вас врата своей сущности,

И, подобно приливу, вы влились в меня.

Самые сокровенные глубины моего духа полны вами,

И все каналы моей души стали слаще от вашего присутствия,

Ибо вы принесли с собой мир;

Мир великих спокойных вод

И покой летнего моря.

Ваши руки наполнен миром,

Как прилив наполнены миром,

Как прилив насыщен солнцем.

Вечный покой звезд охватывает ваш разум,

А в вашем сердце живет чудо покоя сумерек.

Я полностью удовлетворен.

В моем существе нет даже ряби беспокойства.

Ибо я открыл для вас врата своей сущности,

И, подобно приливу, вы втекли в меня.

После чтения поэмы Эрик повернулся к Мэгги. Она положила цветущую ветку яблони на стол, и он взял ее за обе руки. В отсветах заходящего низкого солнца ее лицо казалось золотым, а глаза — светло-карими. Волосы были зачесаны назад, открывая лицо, а в ушах поблескивали изысканные розовые драгоценные камни. В этот момент она выглядела на семнадцать лет, и веточка, которую она отложила в сторону, была такой же, как та, которую когда-то он выбрал символом их любви. Ни один поступок в его жизни не казался таким важным, как этот, скрепленный клятвой.

— Ты была моей первой любовью, Мэгги, и ты будешь моей единственной любовью всю мою оставшуюся жизнь. Я буду почитать тебя, буду верен тебе, усердно работать для тебя и вместе с тобой. Я буду хорошим отцом для Сюзанн и для всех других детей, которые могут у нас появиться. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива. — И совсем тихо добавил: — Я люблю тебя, Мэгги.

В последующий непродолжительный период молчания Анна утирала слезы, а Бруки сжала ладонь Джина. Блеск слезинки сверкнул и в уголках глаз Мэгги, лицо ее озаряла счастливая улыбка.

Она опустила взгляд на руки Эрика — широкие сильные руки рыбака, взглянула в его глаза — первые глаза, которые она полюбила, — голубые, как цветущий цикорий, в его дорогое, задубленное ветром лицо, которое с годами будет становиться все роднее.

— Я люблю тебя, Эрик... снова! — Веселая искорка проскочила в их глазах и тут же погасла. — Я сделаю все от меня зависящее, чтобы сохранить любовь такой же свежей и трепетной, как та, которая была у нас в семнадцать лет и есть сейчас. Я создам тебе дом, в котором будет жить счастье, и в нем я буду любить нашего ребенка и тебя. Я состарюсь с тобой. Я буду верна тебе. Я буду тебе другом навсегда. Я с гордостью буду носить твое имя. Я люблю тебя, Эрик Сиверсон!

Вдали над Грин-Бей вскрикнула пара чаек, и солнце закрепилось на самом конце длинной золотой дорожки на водной глади озера. Мэгги и Эрик обменялись кольцами, простыми золотыми кольцами, которые перехватили огонь от заходящего солнца и сохранили в себе его тепло. Эрик склонил голову и поцеловал руки Мэгги. Она сделала то же самое, и они направились к раздвижному столику, взяли у судебного пристава авторучку и написали свои имена в свидетельстве о браке. Их подписи засвидетельствовали Бруки и Майк. На этом простая церемония бракосочетания Мэгги и Эрика закончилась, заняв не более пяти минут.

Эрик улыбнулся Мэгги, потом судебному приставу, обменявшемуся с ним рукопожатием и сердечной улыбкой.

— Примите мои поздравления, мистер и миссис Сиверсон. Желаю вам долгой и счастливой совместной жизни.

Эрик обнял Мэгги и поцеловал ее.

— Миссис Сиверсон, я люблю вас, — прошептал он ей на ухо.

— Я тоже люблю вас.

Все столпились вокруг них. Бруки, плача, поцеловала Мэгги в щеку и сказала:

— Наконец-то.

Джин обнял каждого из них и сказал:

— Желаю удачи. Вы ее заслужили.

Майк сказал:

— Братишка, я думаю, сегодня ты выиграл.

Барбара сказала:

— Я так счастлива. Добро пожаловать в семью.

Анна сказала:

— Все это и старуху заставит плакать. Это в моем-то возрасте заполучить невестку и новенькую внучку! Подержи ее, Эрик, чтобы я могла обнять Мэгги. — Анна передала Сюзанн папочке и прижалась своей щекой к щеке Мэгги. — Я предвидела этот день, когда вам было по семнадцать лет. Я знала, что ты, в конце концов, сделаешь моего мальчика счастливым, и за это я тебя люблю.

Обнимая Эрика, она вздохнула:

— Жаль, что отец не дожил до этого дня. Ему, как и мне, всегда нравилась Мэгги. Поздравляю, сынок.

Рой сказал Мэгги:

— Ты красива, как на картинке, моя сладкая, и я очень рад, что это наконец произошло. — И, ткнув пальцем в спину Эрика, добавил: — Наконец-то я нашел человека, с которым могу порыбачить. И поверь мне, я это серьезно!

Все повернулись и направились по дорожке к парадному входу в дом, счастливые, болтая друг с другом. Сюзанн ехала верхом на руке папы. Мэгги прижалась к Эрику. В столовой их ждало шампанское и праздничный торт. Майк произнес тост:

— За счастливых жениха и невесту, которые начали свой путь на заднем крыльце нашего дома в семнадцать лет. Пусть они будут так же счастливы в девяносто, как счастливы сейчас.

Были и подарки. От Бруки и Джина молодожены получили скатерть ручной выделки, такой длины, что ею можно было бы накрыть стол великана, а к скатерти — еще десять салфеток в придачу. От Майка и Барб — антикварные канделябры с граненым хрусталем и шестью витыми свечами. Анна принесла хозяйственную сумку, вышитое кухонное полотенце и вышитые тамбуром салфеточки, шесть пинт любимого Эриком джема из лесных ягод и чайный набор, который принадлежал еще бабушке Эрика Сиверсона. Последний подарок вызвал слезы на глазах у Мэгги и крепкое объятие со стороны Анны. Рой подарил для центральной гостиной небольшой антикварный стул в стиле Людовика Четырнадцатого, который сам отчистил, отполировал и перетянул, за что получил объятие дочери и вызвал всеобщий восторг. Был даже подарок от Сюзанн (хотя никто не признавался, что купил его от ее имени) — поздравительная карточка с изображением викторианской семьи — на фоне плакучей ивы на травянистом берегу прудика папа, мама и ребенок запускают игрушечный кораблик. На обороте кто-то написал: «Моей маме и папе в день их свадьбы... Целую Сюзанн».

Когда зачитали содержание открытки, Мэгги и Эрик обменялись взглядом, в котором так красноречиво выразилась их любовь друг к другу, что присутствующие прослезились. Молодожены сидели на диване в центре столовой с разложенными вокруг подарками. Сюзанн была на руках у деда. Эрик коснулся щеки Мэгги и потянулся к ребенку.

— Спасибо, Сюзанн, — сказал он, беря ее на руки и целуя в щеку. — И спасибо вам всем. Мы хотим, чтобы вы знали, как много для нас значит, что вы собрались сегодня. Мы вас всех очень любим и благодарим от всего сердца.

Сюзанн начала тереть глазки и плакать, что послужило знаком для завершения празднества. Прощание проходило очень эмоционально, а Рой задержался дольше всех. Обнимая Мэгги, он сказал:

— Сладкая моя, мне так жаль, что здесь нет твоей матери и Кейти. Им следовало бы быть.

Их отсутствие причиняло Мэгги боль.

— О, папа, нельзя требовать, чтобы в жизни абсолютно все шло хорошо.

Он похлопал ее по плечу.

— Я хочу еще вот что сказать, Мэгги. За последние несколько месяцев ты меня многому научила, и, в частности, тому, что я должен был бы знать намного раньше, еще молодым человеком. Ты выдюжила. Теперь настала моя очередь. Я начну с того, что сокращу немного свою работу. Ты знаешь, за все годы в магазине я взял не более четырех отпусков, и каждый из них использовал для покраски дома. Я собираюсь уехать на несколько дней, высвободить время лично для себя.

— А разве мама не поедет с тобой?

— Нет, не поедет. Но ты не беспокойся, я поговорю с тобой, когда вернусь.

— Хорошо, папа. Но куда...

— Просто оставайся счастливой, моя дорогая. Хорошо? Мое сердце радуется, когда ты счастлива. А пока до свидания. — Он поцеловал Мэгги, погладил головку Сюзанн и похлопал Эрика по спине. — Спасибо, сынок, — сказал он со слезами на глазах и ушел.

Они стояли на веранде: Мэгги скрестила руки на груди, а Эрик держал Сюзанн, и они смотрели, как Рой взбирается по ступенькам вверх, к дороге.

— У папы неприятности, — сказала Мэгги задумчиво.

Эрик обхватил рукой ее плечи и прижал к себе.

— Не такие большие, — заметил он.

Мэгги улыбнулась и взглянула на него.

— И не из-за нас, — проговорила она.

Мгновение они смотрели друг на друга. И Эрик прошептал:

— Пойдем уложим Сюзанн в кроватку.

Сюзанн устала, капризничала и заснула, даже не успев засунуть большой палец в рот. Они постояли у кроватки, держась за руки и глядя на дочку.

— Мне кажется, я никогда раньше не жил по-настоящему, — сказал Эрик. — Все началось с тебя и нее.

— Так и есть.

Он обнял Мэгги и, удерживая в своих мягких объятиях, прошептал:

— Моя жена.

Она прижалась щекой к лацкану его пиджака и ответила таким же тихим шепотом:

— Мой муж.

Они стояли неподвижно, будто получали благословение, затем перешли из холла в «Бельведер Рум», где их ждала громадная резная кровать.

Рой Пиерсон ехал очень медленно. Весь путь до дома он двигался по боковой дорожке. Сначала, от дома Мэгги — в горку, потом через деревенские поля — вниз, к изгибающемуся шоссе. Подъехав к светофору у Мэйн, повернул направо и очутился у магазина, в котором проработал всю свою жизнь. Он впитывал в себя виды, звуки и запахи переспелых фруктов, чесночного мяса для сандвичей и терпкий запах копченой селедки. Затем Рой повозился со створкой старомодного мясного прилавка, которую, в конце концов, сумел сдвинуть в сторону. Раздалось «дзинь» кассового аппарата (на самом деле «дзинь» говорил старый аппарат, который сменили четыре года назад, новый говорил «та-та-та», Рой же продолжал упрямо воспринимать его голос как «дзинь»). Каждую среду ровно в одиннадцать утра (с точностью, по которой можно было сверять часы) приходила Хелен Макгроссон и спрашивала:

— Как сегодня ливерная колбаса, свежая?

Рой покачал на руке секач и несколько раз стукнул им о бревно для разделки мяса. Принюхался к холодному, но густому запаху от холодильника.

Он будет скучать по мясной лавке... Рой подъехал к дому с задней стороны, припарковался у закрытой двери гаража и по двору прошел в дом. На траве лежала роса и его ботинки сразу же промокли — если бы Вера не спала, то, наверняка, устроила бы скандал. Рой не стал вытирать ноги о коврик у дверей и сразу прошел через кухню в чуланчик под лестницей, ведущей в верхние комнаты дома. Он вынес из чулана матерчатый чемодан и картонную коробку и потащил их наверх в спальню.

Но Вера не спала. С сеткой для волос на голове, она читала при свете ночника, прикрепленного к спинке кровати почти над ее плечом.

— Ну, — сказала она тоном, каким приказывают собаке, — рассказывай!

Рой опустил чемодан и коробку на пол и промолчал.

— Итак, она вышла за него замуж.

— Да, вышла.

— Кто присутствовал? Кейти была?

— Могла бы прийти и посмотреть.

— Хм, — хмыкнула Вера и уткнулась в книгу.

Рой включил верхний свет и открыл ящик с одеждой. Только тогда Вера заметила чемодан.

— Рой, куда ты собрался?

— Я ухожу от тебя, Вера.

— Ты... что!

— Я ухожу от тебя.

— Рой, не валяй дурака. Убери чемодан и ложись в постель.

Он спокойно начал перекладывать одежду из ящика в чемодан. Теперь — коробка. Он вынул три вешалки из гардероба и положил костюмы на кровать.

— Рой, ты помнешь брюки, которые я только что выгладила. Убери их в шкаф сию же секунду.

—Хватит приказывать мне, Вера. За сорок шесть лет я наслушался твоих приказов предостаточно. Я сыт ими по горло.

— Что ты втемяшил себе в голову? Ты спятил?

— Да нет. Можно сказать, наоборот, вернулся к здравому уму. У меня осталось от силы десять, ну пятнадцать лет здоровой жизни, и я хочу попробовать сделать их счастливыми так же, как это сделала моя дочь.

— Твоя дочь? Значит, за всем этим стоит она?

— Нет, Вера. Не она. Ты. Ты и все сорок шесть лет указаний, где мне снять ботинки, как установить рождественскую елочку в крестовину, сколько жира срезать с куска ветчины, куда мне нельзя ходить, на какую громкость включать телевизор, и вообще, я, кажется, ни одной вещи на свете не сделал правильно. Я хочу, чтобы ты знала, что я решился на это не сегодня вечером. Я обдумывал свой уход пять лет. Потребовалась отвага Мэгги, чтобы подать мне пример, и я смог бы собраться с силами. Я наблюдал за дочерью весь год: как она рвется вперед, как устраивает новую жизнь, как добивается счастья вопреки всем неприятностям, навалившимся на нее. И я сказал себе: «Рой, ты можешь кое-чему научиться у этой женщины».

— Рой, ты шутишь?

— Нет, я серьезно.

— Но ты не можешь... просто уйти.

— Здесь ничего не осталось для меня. Вера. Ни тепла, ни счастья, ни любви. Ты патологически не способна любить.

— Но это же смешно.

— Ой ли? Если я прямо сейчас спрошу тебя: Вера, ты любишь меня? Сможешь ты ответить?

Она уставилась на него с поджатыми губами.

— А когда ты говорила эти слова? Или хотя бы как-то проявляла любовь ко мне или к Мэгги? Где ты была сегодня вечером? Где ты была во время рождения Сюзанн? И где ты теперь? Наслаждаешься своим несчастьем и поздравляешь себя с тем, что еще раз оказалась права? Когда ребенок родился, я решил, что дам тебе полгода прийти в чувство и остаться матерью Мэгги и бабушкой для Сюзанн. Но сегодня ты не пошла на свадьбу собственной дочери, и я сказал себе: «Рой, чего ты ждешь? Она никогда не переменится». Я и сейчас не верю в это.

Рой продолжал складывать рубашки в чемодан. Вера смотрела на него, не в состоянии двинуться с места.

— Тут замешана другая женщина, правда?

— О, Бога ради, оставь. Взгляни на меня. Я уже стар настолько, что пора на пенсию. Я почти лыс и уже восемь лет как не имел полноценного возбуждения. Что мне делать с другой женщиной?

Наконец до Веры дошло, что он действительно собирается ее покинуть.

— Но куда ты едешь?

— Для начала я еду в Чикаго встретиться с Кейти и попытаться убедить ее вернуться к здравому рассудку. И сказать ей, что если она будет продолжать в том же роде, что и сейчас, то станет копией своей бабушки. А дальше — не знаю. Я уволился из мясной лавки. Но попросил их не говорить об этом до сегодняшнего дня. Может, я и вправду уйду на пенсию и буду жить по страховке. Возьму инструмент и, возможно, организую небольшую мастерскую, где стану мастерить игрушечную мебель для внучки. Может быть, начну рыбачить с Эриком, я еще не решил.

— Ты уволился из лавки?

Он кивнул и запихнул кипу носков в чемодан.

— И ничего не сказал мне?

— Я говорю тебе сейчас.

— Но... Но как же мы? Ты вернешься?

Поскольку он продолжал укладывать вещи и не глядел в ее сторону, она переспросила более спокойным, но дрожащим голосом.

— Ты хочешь сказать, что разводишься?

Он грустно поглядел на нее и ответил глубоким и спокойным голосом:

— Да, развожусь, Вера.

— Но давай поговорим об этом. Мы можем... Мы можем... — Она сжала кулак и поднесла его к губам. — О Боже, — прошептала она.

— Нет, мне не о чем говорить с тобой, я просто ухожу.

— Но, Рой, ведь сорок шесть лет... Ты не можешь так просто отбросить сорок шесть лет совместной жизни.

Он запер чемодан, опустил его на пол.

— С нашего счета я снял половину денег и положил их на депозитные сертификаты. Все остальное принадлежит тебе. Пусть теперь адвокаты уточняют детали нашего раздельного счета. Я беру машину и еще вернусь сюда забрать оставшуюся одежду и электроинструмент. Дом остается за тобой, он и всегда был твой, а не мой, если вспомнить, как ты его уберегала от грязи, да и, вообще, от использования скопленных в нем вещей.

Вера сидела на краю кровати, ошарашенная и напуганная.

— Рой, не уходи... Рой, мне жаль, что я так вела себя.

— Сейчас тебе, может быть, и жаль, но ты опоздала на несколько лет, Вера.

— Ну пожалуйста, — взмолилась она со слезами на глазах, когда он пошел в ванную собрать свои вещи.

Через минуту он вернулся и бросил их в картонную коробку.

— Но одну вещь ты должна сделать сразу — это получить водительские права. Они тебе потребуются и очень скоро.

Ужас застыл в глазах Веры. Она прижала кулак к груди.

— Когда ты вернешься?

— Я не знаю. Вернусь, когда решу, что делать дальше. После Чикаго я наведаюсь в Феникс. Говорят, что там мягкие зимы и туда съезжается престарелый народ.

— Фф... Феникс, — прошептала она. — Штат Аризона? Так это же на другом конце света.

Он подхватил коробку, поддерживая ее бедром, и нагнулся, чтобы свободной рукой поднять чемодан.

— Ты меня не расспрашивала, но сегодня у Мэгги и Эрика была очень милая свадьба. Они будут счастливы вместе. А наша внучка — настоящая красавица. Тебе стоило бы как-нибудь зайти к ним и посмотреть на нее.

И впервые со дня смерти Вериной матери в 1967 году Рой увидел плачущую жену. Он подумал, что это хороший знак: может быть, она все-таки переменится.

— Могу представить себе, что стоит мне выйти за дверь, как ты бросишься к Мэгги, чтобы выплакаться у нее на плече. Но, хотя бы раз в жизни, подумай о ком-нибудь другом раньше, чем о себе, и вспомни, что сегодня их первая брачная ночь. Она не знает, что я ухожу от тебя. Через несколько дней я позвоню ей и все объясню. — Он оглядел комнату и остановил взгляд на жене.

— Ну, до свидания, Вера.

Не проронив ни одного сердитого слова, но и без намека на сожаление, он покинул дом.

Кейти застыла от удивления, когда Рой позвонил с проходной ее общежития.

— Я пришел позавтракать с тобой и поговорить. — Он отвез ее в ресторан «Перкинз», заказал омлет с ветчиной и сыром. И ласковым, заботливым голосом сказал ей: — Кейти, тебя очень не хватало на свадьбе.

Он помолчал, но девушка не ответила.

— Это была очень милая свадьба. Во дворе у твоей матери, около озера. И мне кажется, я никогда за всю свою жизнь не видел более счастливой пары, чем Мэгги и Эрик. На ней был очень красивый розовый костюм, а в руках она несла цветущую ветку яблони, и они поклялись друг другу в любви и верности. Все прошло очень просто, а после мы сели за торт и шампанское. Было мало гостей: Кершнеры, мать Эрика, его брат, жена и... я.

Рой отхлебнул глоток кофе и добавил так, будто эта мысль только что пришла ему в голову.

— Был и еще кто-то. — Он наклонился к Кейти и выложил перед ней на стол фотографии. — Твоя маленькая сестренка. — Затем Рой откинулся назад и просунул палец в ручку чашки. — Могу сказать, что малышка очаровательна. Подбородочек у нее, как у Пиерсонов. Смотри, как он у нее выдается. Точно так, как у тебя и твоей мамы.

Полуотвернувшись от фотографии, Кейти покосилась на нее, и щеки ее порозовели.

Подошла официантка и наполнила их чашки кофе. Когда она отошла, Рой оперся локтем на стол.

— Но я здесь не по этой причине. Я пришел сказать тебе еще кое-что. Я ушел от твоей бабушки.

Кейти метнула на него недоверчивый взгляд.

— От нее? За что?

— Да, в этом и состоит моя идея. Ей было очень плохо, когда я уходил. И если ты сумеешь выбраться в ближайшие выходные, то ей, наверное, это очень понравится. Первое время ей будет одиноко... Ей нужен друг.

— Но... ты... и бабушка...

Кейти не могла себе представить, что ее дедушка и бабушка разошлись. Люди в их возрасте не разводятся.

— Я был женат на ней сорок шесть лет. И в течение всего этого времени она становилась все холоднее и тяжелее, все более нетерпимой и ничего не прощающей — пока совсем не забыла, что значит — любить. Знаешь, Кейти, это очень грустно. Люди такими сразу не становятся. Они начинают понемножку, ищут проступки, критикуют, осуждают других и очень скоро обнаруживают, что весь мир полный бардак и только они одни знают, как управлять им. Плохо. Очень плохо. У бабушки недавно была хорошая возможность проявить немножко сострадания, стать человеком, который может понравиться другим. Но... Она отвернулась от твоей матери. Она осудила Маргарет за то, за что никто не имеет права судить другого. Она сказала Маргарет: «Если ты не можешь жить так, как я считаю нужным, то... то я не желаю иметь с тобой ничего общего». Она не пошла в родильный дом во время рождения Сюзанн и ни разу не навестила ее с тех пор. Она даже не видела Сюзанн — свою собственную внучку. И отказалась пойти на свадьбу собственной дочери. Ни один мужчина не смог бы ужиться с такой женщиной. Если твоя бабушка хочет оставаться такой, то пусть остается, но одна. — Он задумался и добавил: — Такие люди всегда кончают в одиночестве, потому что никто не может жить с постоянным чувством горечи.

Кейти сидела неподвижно и молча, уставясь на скатерть. А когда взглянула на него, то на глазах ее блеснули слезы.

— О, дедушка, — прошептала она дрожащим голосом. — Я такая несчастная.

Он наклонился к столу и накрыл руку внучки ладонью.

— Да, это все очень серьезно, Кейти.

Слезы затуманили ее глаза и вскоре крупными каплями потекли по щекам девушки.

— Спасибо тебе, — прошептала она. — Спасибо, что пришел. Теперь я понимаю...

Рой взял ее руку и ободряюще улыбнулся.

В субботу, на следующий день после свадьбы, Эрик ушел рано утром, а Мэгги кормила Сюзанн завтраком. Детский стульчик притулился с краю кухонного стола.

Ротик Сюзанн был выпачкан яблочным соком. Зазвонил телефон. Зажав в руке бутылку с теплой детской едой, Мэгги сняла трубку.

— Алло?

— Привет, любимая.

— Эрик, привет! — ответила Мэгги, расплываясь в улыбке.

— Что делаешь?

— Кормлю Сюзанн яблочным соком.

— Передай ей привет.

— Сюзанн, папа передает тебе привет, — сказала Мэгги и добавила в трубку: — Она машет на тебя кулачком. Приедешь к завтраку?

— Ага. Хорошее утро выдалось. А как у тебя?

— Ух-х. Я вынесла Сюзанн на солнце, пока полола лилии, она, правда, кажется... — Мэгги остановилась посредине предложения и закончила ошеломленным шепотом: — О, Боже!

— Мэгги, что случилось? — испуганно воскликнул Эрик.

— Эрик, приехала Кейти. Сейчас она идет по дорожке.

— О, любимая, — сказал он, оценивая ситуацию.

— Дорогой, я лучше пойду.

— Да... хорошо... И, Мэг, — добавил он поспешно, — желаю удачи.

Кейти была в голубых джинсах и свитере «Норт-Верстен». Через левое плечо на длинной тонкой лямке болталась сумочка. Позади нее на дороге стояла ее машина с откинутым верхом. Девушка спускалась по ступенькам и смотрела на парадную дверь. Мэгги вышла ей навстречу и ждала в дверях. У входа на веранду Кейти остановилась.

— Привет, мама.

— Привет, Кейти.

В этот момент Кейти не пришло ничего в голову, кроме обычного вопроса:

— Как дела?

— Я счастлива, Кейти, а как ты?

— А я несчастна.

Мэгги открыла парадную дверь.

— Может, зайдешь, поговорим?

С понурой головой Кейти вошла на кухню. Ее взгляд сразу же уткнулся в малышку, сидящую на краю стола в тисненых голубых ползунках на лямочках. Девочка сосала кулачок, скрестив ножки. Лучи солнца играли на ее ярком слюнявчике. Мэгги наблюдала, как Кейти остановилась и уставилась на сестренку.

— Это Сюзанн. Я кормлю ее завтраком. Подождешь, пока она поест? — спросила Мэгги нарочито вежливым тоном старосты церкви, обращающегося к прихожанам.

Кейти, как завороженная, смотрела на малышку, пока Мэгги, стоя у стола, с ложки кормила Сюзанн, чье внимание было целиком сосредоточено на странной незнакомке, оказавшейся в комнате.

— В четверг ко мне приезжал дедушка.

— Я знаю, он мне звонил.

— Как ужасно, что он расстался с бабушкой.

— Всегда грустно, когда рушатся браки.

— Он мне много наговорил о бабушке, о том, какой она человек... Я имею в виду... — Кейти запнулась и остановилась. На ее лице отразилось замешательство. — Он сказал... он сказал, что я, как она. А я не хочу быть, как она. Я, правда, не хочу, мам!

Кейти была уже не ребенком, но еще и не женщиной. В ее глазах заблестели слезы, и лицо скривилось. Мэгги отставила в сторону детскую пищу и обошла стол, раскрыв объятия.

— О, Кейти, дорогая...

Плача, Кейти упала в раскрытые объятия матери.

— Мама, я так ужасно вела себя с тобой, прости меня.

— Это было тяжелое время для нас всех.

— Дедушка сумел показать мне, какой я была эгоисткой. Я не хочу терять любимых и не хочу быть как бабушка.

Обнимая дочь, Мэгги закрыла глаза и почувствовала прилив материнской радости. Они с Кейти пережили два чудовищных года. Временами горькие, временами сладкие. И пока Кейти прижималась к ней, горечь отступила и осталась одна сладость.

— Дорогая, я так рада, что ты вернулась домой.

— Я тоже.

— Кейти, я очень люблю Эрика. Я хочу, чтобы ты знала это. Но моя любовь к нему ни капельки не умаляет любви к тебе.

— Я знаю. Я была просто... Я не знаю, что со мной было. Я ничего не понимала, и мне было плохо. Я хочу, чтобы ты была счастлива, ма.

— Я счастлива, — улыбнулась Мэгги, теребя волосы дочери. — Он сделал меня невероятно счастливой.

Получился такой торжественный обмен репликами, и Мэгги решила, что будет уместно задать следующий вопрос:

— Может, познакомишься со своей сестренкой?

Кейти отодвинулась от матери, утерла глаза тыльной стороной ладони и спросила:

— А зачем, ты думаешь, я приехала?

Мать и дочь подошли к малышке.

— Сюзанна-банана, это — Кейти.

Мэгги вынула малютку из детского стульчика и пристроила у себя на руках. Голубые глазки Сюзанн рассматривали Кейти с искренним любопытством. Она покосилась на мать, затем на растерянную девушку, стоявшую перед ней, и, наконец, выдала слюнявую улыбку и отрыгивающий звук одобрения. Кейти нагнулась и выхватила девочку из рук Мэгги.

— Сюзанн, привет! — сказала она с восхищением. И, обратившись к матери, добавила: — Ого, глянь, дедушка был прав. У нее пиерсоновский подбородок. Мой Бог, ма. Она красавица.

Кейти осторожно держала малютку, дала ей палец, чтобы та уцепилась за него, и улыбнулась розовому личику своей сестренки.

— Оу, вау! — засюсюкала она, увлеченная игрой с малышкой.

Мэгги отошла в сторону, испытывая блаженство. Сестренки все еще знакомились, когда раздался стук дверцы пикапа и на дорожке появилась фигура Эрика. Мэгги распахнула парадную дверь и держала ее открытой, пока он не подошел.

— Привет, — сказал Эрик непривычно спокойно и положил руку ей на плечо.

— Привет, пополняй компанию.

Он вошел внутрь. Нашел глазами Кейти и остановился. Девушка стояла по другую сторону стола, и на ее лице была смесь страха и гордости, зато Сюзанн расплылась широкой улыбкой.

— Привет, Кейти, — наконец сказал Эрик.

— Привет, Эрик.

Он положил шкиперскую фуражку на шкаф.

— Какой приятный сюрприз.

— Надеюсь, ты не против, что я приехала?

— Конечно нет. Мы счастливы, что ты вернулась.

Кейти метнула взгляд на Мэгги, затем снова обратила его на Эрика. Ее губы начали кривиться в неуверенной улыбке.

— Я подумала, что настало время познакомиться с Сюзанн.

Он с улыбкой поглядел на малышку.

— Ты, кажется, ей понравилась.

— О да. Это просто чудо. А вот я последнее время была очень противной.

Мэгги прервала неловкую паузу между ними.

— Почему бы нам не сесть за стол, я приготовлю сандвичи.

— Нет, постой, — сказала Кейти. — Я лучше скажу сразу, потому что не смогу ничего проглотить, пока этого не сделаю. Эрик... ма... я... простите меня, что я не приехала на вашу свадьбу.

Мэгги переглянулась с Эриком. Они оба посмотрели на Кейти, подыскивая слова для ответа.

— А еще не поздно поздравить?

Какое-то время все стояли неподвижно. Потом Мэгги бросилась через комнату и прижалась щекой к щеке Кейти, которая через ее плечо глазами, полными слез, смотрела на Эрика. Вслед за женой он пересек комнату и остановился около них, вглядываясь в лицо девушки, так похожее на личико его дочки, которую та держала на руках. Мэгги отошла назад, оставив Эрика и Кейти друг перед другом.

Он не был ее отцом. Она не была его дочерью. Но они оба любили Мэгги, стоявшую между ними с дрожащими губами, а Сюзанн изучала их, широко открыв невинные глазки. Эрик сделал последний шаг и положил руку на плечо Кейти.

— Добро пожаловать домой, Кейти, — просто сказал он, и Кейти улыбнулась.