Хороший брат (СИ)

Глава 9 Что же случилось с тобой, Ярослав?

Настоящее

Я посмотрел. Увидел, что с Наташей все в порядке.

Хотел убедиться, что она ничего с собой не сделает. Убедился. Она раздавлена, мой план свершился, я могу вздохнуть полной грудью и жить дальше. Какого черта тогда меня клешнями душит отвращение к самому себе?

Все должно было закончиться иначе. Существовал четкий план, которому я следовал. Кто же мог подумать, что девчонка одним взмахом ресниц выбьет из моей колоды все карты?

Подхожу к дивану, на котором спит Наташа и вижу, что она не может согреться, дрожит, как побитый щенок. Достаю из чехла новое одеяло и укрываю им. Жаропонижающее помогает — температура падает, дыхание выравнивается, а тело расслабляется.

Вот оно, идеальное время для того, чтобы уйти. Квартира отца пустует, потому что вместе со своей женушкой он укатил на море. Я могу вернуться домой и закрыться там в одиночестве.

Что меня здесь держит?

Наверняка, поутру она будет рада увидеть мое отсутствие. Почему же тогда продолжаю сидеть в кресле и, как сталкер, слежу за каждым ее вздохом?

Помешательство какое-то.

Неожиданно для себя, закрываю глаза и засыпаю. Мебель отвратительная, у меня затекли плечи и шея.

— Какого черта ты делаешь в моем кресле? — резкий вопрос, от которого я дергаюсь и мгновенно пробуждаюсь.

Наташа стоит надо мной, укутанная в одеяло и смотрит требовательно, ожидая ответа. Она бледна, возможно у нее снова поднялась температура, и теперь вместо того, чтобы болеть в одиночестве, она вынуждена терпеть мою физиономию.

И даже осознание этого не может вытолкнуть меня из гребаного кресла, из полуразрушенной квартиры, из жизни светловолосой феи.

— Сплю, — отвечаю я и двигаю шеей из стороны в сторону, пытаясь скинуть с себя напряжение.

Наташа смотрит на меня некоторое время, окидывает внимательным взглядом помятую футболку, проходится по рукам, забитым татуировками, и опускает глаза еще ниже, рассматривая широко расставленные ноги.

А следом разворачивается и уходит в кухню. Я же насилу принимаю вертикальное положение, а потом, как пес, иду за ней.

Наташа уже залезла на стул с ногами и с пустым взглядом следит за электрическим чайником, в котором кипит вода. Я остаюсь стоять в проходе, прислонившись плечом к косяку, складываю руки на груди и жду ее вердикта.

— Яр, — зовет она тихо, не переставая гипнотизировать чайник. — Скажи, зачем ты приехал?

Как можно беспечнее пожимаю плечами, хотя внутри все сковывает ядовитыми шипами.

— Ну как я мог не проведать больную сестренку? — даже хмыкаю насмешливо, поражаясь собственному актерскому мастерству, от которого становится тошно.

— Знаешь, — Наташа продолжает говорить тихо и эмоционально отстраненно, игнорируя мои выпады, — когда мы с тобой познакомились… помнишь тот день? Конечно помнишь. Ты вез меня на своем мотоцикле через всю Москву, а я чувствовала себя самой счастливой. Ты будто дарил мне мир. Мир и самого себя.

Улыбка оседает вниз, притягивая уголки рта к самому дну. Каждое ее слово режет больнее ножа, и я больше не могу делать вид, что она мне безразлична.

— Что же случилось с тобой потом, Ярослав?

Моя сводная сестра поворачивает голову и смотрит мокрыми от непролитых слез глазами. Делаю шаг вперед, хочется упасть к ней в ноги, целовать колени и молить о прощении, замаливать перед ней свои грехи, поклониться ей, как будто она — божество. Хочется собрать всю самую красивую музыку мира, сплести воедино и назвать ее именем.

Она для меня — единственная и неповторимая. Свет, тьма, правда и ложь, боль и наслаждение. Мой морок, бес, соблазн.

Она — моя сестра.

Делаю к ней шаг, но останавливаю себя. Пока ее алчная и лживая мать рушит мою единственную семью с родными родителями и пока месть ее матери стирает во мне все хорошее, нам не быть вместе.

— Я просто узнал, что женщина, разрушившая мою семью, твоя мать.

Наташа смотрит широко раскрытыми глазами и кривит рот:

— Охренеть, Ярослав! Тебе двадцать четыре года, а ты винишь мою маму в том, что они с твоим отцом полюбили друг друга?

— Разве это похоже на любовь? — спрашиваю я с рыком.

— Расскажи-ка мне, что ты знаешь о любви? — поднимает вверх подбородок и смотрит ледяным взглядом. — Тебе неведомо это чувство. Единственное, что ты холишь и лелеешь — свой собственный эгоизм. Кроме этого в тебе больше нет ничего.

— Наташа, моя мать и отец прожили вместе больше двадцати лет! — повышаю голос, не в силах сдержаться. — А потом появляется твоя мать, и все летит к чертям! Знаешь ли ты, что моя мама резала себе вены?

— Мне очень жаль, Яр, — Наташа говорит искренне, качает головой и поджимает губы. — Люди расходятся, перестают друг друга любить. Это жизнь, и ты не имеешь никакого права ненавидеть мою мать за ее любовь!

— Какая любовь, Карасик! Да твоя мамашка просто повелась на бабки и статус!

В следующий миг пощечина разрезает пространство, и в квартире становится тихо.

В ушах звон, щека пылает. Наташа стоит напротив, одеяло упало к ее ногам. Я смотрю в ее небесные глаза и тону в них. Чертова ведьма! Она и ее мать.

Девушка говорит тихо, ее голос дрожит:

— Почему ты так поступил со мной?

Хватаю ее голову, прижимаясь своим лбом к ее.

— Твое присутствие сводит с ума. Ненавижу твою мать, и когда ты рядом, я начинаю ненавидеть и тебя.

По щеке Наташи катится слеза и, прокладывая влажную дорожку, оседает на губе, которую она прикусывает, сводя меня с ума, а потом кладет свои руки на мои и аккуратно сжимает.

— За что?

— За то, что ты заставляешь меня чувствовать. За то, что даешь мне лживую надежду на нас. Тебя не должно быть рядом со мной, — в груди начинает тянуть острая боль от этих слов.

Душа не может согласиться с ними, она не готова расстаться с Наташей, потому что уже является ее частью. Знаю, что, когда мы расстанемся, я уже никогда не буду цельным. Она разрушит меня, даже не догадываясь, насколько мои чувства к ней безмерны.

— Ты добился того, чего хотел. Упивайся местью, я надеюсь, что она наконец-то сделает тебя счастливым, — девушка со всей силы нажимает на мои руки и скидывает их вниз.

— Я хочу, чтобы ты уехала, — снова говорю ей незнакомым, ломающимся голосом. — Исчезни.

Наташа отступает на два шага, наклоняет голову вбок и внимательно смотрит на меня. Прощаясь, медленно изучает глаза, скулы, рассматривает разрисованную шею, которую обжигают нарисованные языки пламени, ненадолго задерживаясь на губах, и произносит гордо, возвращая мне мою ненависть:

— Я уеду. А теперь пошел вон из моего дома.