Хранитель ядов (СИ)

Глава 9. СПРОСИ У АМЕТИСТА

Холодные капли стекают по коже,

Неспешно скольжение, мгновения кратки,

Тому суета дней бренных дороже,

Кого покидают жизни остатки…

Подставил меня. Умышленно.

Изловчившись, я снова дернула рукой, заставляя Джерара слегка сдвинуть пальцы, и впилась ногтями в его бинтовую повязку — точно в место моего прошлого укуса. Моя рука тут же была отброшена прочь.

— Ай! Нечестно, — безбожно переигрывая, захныкал он. — А я с самого начала был уверен, что ты любишь приносить боль, прелесть.

— Джерар. Вальтер собирается в город. Сегодня сопровождать его будешь ты. — Граф Бланчефлеер обращался к своему помощнику, но излишним вниманием одаривал только меня. Под его взглядом я, больше всего желая съежиться или вовсе исчезнуть, наоборот, приосанилась и вздернула подбородок.

— В этом платье прелесть выглядит так маняще. — Джерар облизнулся — демонстративно, с причмокиванием, как кот, дорвавшийся до теплого молока. — Жаль, что я не разглядел этого в темноте, а иначе мы бы с тобой нескоро вышли из тени.

— Следи за языком, Джерар, — холодно сказал граф.

— О, поверьте, Мастер, я за ним очень хорошо слежу.

— Достаточно. Ступай.

С крайней неохотой Джерар направился в сторону холла, оставив меня наедине с графом.

— Надеюсь, вы внимательно слушали. — Тэмьен Бланчефлеер прошел мимо меня, замедлившись лишь на секунду, когда я слишком явно отшатнулась от него.

Это ведь был только сон? Этот человек никогда не согревал меня в своих объятиях? Он никогда не… дотрагивался до меня?

— «Внимательно»? — Я опомнилась. — Погодите… Вы это подстроили? Приказали Джерару провести меня через тот проход за стеной!

— Верно. — Граф остановился и посмотрел на меня через плечо. — Вы очаровательны, госпожа Сильва. Вы украсили собой это платье.

— К черту платье! Вы сделали это нарочно.

— Я решил, вам понравится нечто легкое, что не будет особо сковывать движения, хотя и не смог отказать себе в удовольствии добавить украшения из полудрагоценных камней. Воспринимайте это как несколько детскую прихоть.

— Почему вы позволили мне услышать вашу беседу с господином Груже?

— И туфли, надеюсь, пришлись вам впору? Если вам что-то не по нраву, пожалуйста, скажите, и я немедля…

— Мне не по нраву то, что вы не отвечаете на мои вопросы.

Воцарилась тишина. Граф отвернулся от меня.

— Всему свое время, госпожа Сильва. Следуйте за мной.

— И не подумаю.

— Я искренен именно потому, что обходиться с вами как-то иначе уже поздно. И вы сами дали понять, что не потерпите притворной учтивости. На данный момент любое наше с вами противостояние — это не демонстрация принципов, а обычная потеря времени.

Граф не спеша зашагал по коридору, даже не удосужившись проверить, следую ли я за ним. Мне ничего не оставалось, как просто двинуться в ту же сторону.

Мы миновали Обиталище Печальной Принцессы и не менее десятка других комнат с наглухо запертыми дверями. Света становилось все меньше. Я то щурилась, то без остановки моргала, стараясь как можно быстрее привыкнуть к темноте.

Наконец мы добрались до конца коридора. Почти всю стену здесь занимало стремящееся ввысь стрельчатое окно с мутными стеклами. Тусклый белесый свет едва просачивался внутрь, но то, что проникало, обрамляло светящимися контурами узкую винтовую лестницу с перилами в виде массивных выпуклых узоров.

Ни слова не говоря, граф шагнул к окну и, наклонившись, ступил под низкие своды деревянной конструкции. Тихий скрип и едва заметное шатание послужили наглядным доказательством общей неустойчивости лестницы. Судя по осыпавшейся с основания ступеней трухе, конструкции был не один десяток лет. Я бы не удивилась, если бы она прямо сейчас и обрушилась.

— Вам страшно, госпожа Сильва?

Я подняла голову. Тэмьен Бланчефлеер уже успел преодолеть один пролет и теперь наблюдал за мной сверху, используя потрескавшиеся перила как опору.

— Эту лестницу чинили сотню раз, но она продолжает выводить свои скрипучие рулады.

— Меня вовсе не скрипы и шорохи тревожат, — буркнула я, обходя конструкцию. Шагнув на первую ступень, я продолжила: — А отсутствие того, что можно было бы назвать «надежной опорой».

— Вещи чаще становятся надежной опорой, нежели люди. Вещи либо являются опорой, либо нет, а люди могут притвориться теми, кем на самом деле не являются.

— Что ж, здесь и сейчас я имею дело явно с ненадежной опорой, но все-таки взаимодействую с ней по собственному желанию. — Я вцепилась в перила. — Если ее ненадежность окончательно подведет, то корить мне придется лишь себя. Когда имеешь дело с человеком, часть вины можно возложить на него.

— Значит, вы все-таки боитесь? — Граф подождал, пока я приближусь, и только потом продолжил подъем.

— Тревога — не то же самое что страх. — Я качнулась и задела бедром перила. Лестница затряслась с удвоенной силой. — Страх вторичен. Тревога возникает внезапно, как приступ, и может помочь сориентироваться. Страх нарастает постепенно и лишь отвлекает.

Полностью сосредоточившись на ощущении плохо освещенных ступеней под ногами, я не сразу заметила, что граф остановился. Между нами оказалась всего одна ступенька. Здесь, на наполненной шорохами и скрипами конструкции, граф больше походил на не до конца материализовавшийся призрак — тусклый свет поглощал отдельные куски его образа. Казалось, он исчезает в этом сиянии. Или его тело становится частью света.

— Что? — не выдержала я.

— Поэтому вас стоить опасаться. — Граф прижал ладонь к деревянной оси, служащей основой лестницы.

— Потому что, как вы думаете, я не испытываю страх? — На моих губах появилась усмешка. — Ошибаетесь.

— Нет, не в этом причина. Вы подвержены страху, как и многие другие. Лишь единицы страшатся самого страха, как существующего фактора, а не его первопричин. Вы к ним не относитесь.

— Тогда почему меня стоит опасаться? — Я убрала руки с перил, позволяя только ногам удерживать мое тело в равновесии. Если лестница затрясется, я, скорее весело, полечу вниз. Но мне просто необходимо было показать свою готовность противостоять графу. Некую независимость. Самодостаточность. Пусть это будет рискованно и весьма глупо, но этот поступок должен был продемонстрировать хозяину проклятого особняка, что мои желания все еще являются моими. И уж, конечно, никак не связаны с его.

— Вы категоризируете страх. Наделяете его характеристиками значительности. Любое явление, наделенное характеристиками, сразу превращается в нечто упрощенное. А то, что проще, то объяснимо, и для разума становится «материальным», словно книга на полке. И столь же легко, как вы сдвигаете книгу на полке, так и страх вы способны переместить в то место, откуда вы извлечете его тогда, когда сами этого захотите.

Конструкцию затрясло. Похоже, не стоило находиться на ее ступенях слишком долго — даже и не шевелясь. Я покачнулась.

В следующий миг на моем плече оказалась рука графа. Пальцы касались платья, и лишь подушечка большого пальца вжалась в мою ключицу — в оголенную кожу. Он снова успел снять перчатки. И тепло от этого мимолетного прикосновения скользнуло куда-то в глубину, слившись с моим собственным теплом.

Я отпрянула, теряя ощущение ступеней под ногами. Теперь уже граф схватил меня за локоть — крепко и властно. Придав мне равновесия, он огладил ткань рукава моего платья и на секунду прижал ладонь к моей руке, как и тогда, во сне, делясь непрошеным теплом. Но я так и не успела запротестовать. Мужчина, подцепив мою руку, водрузил ее на перила.

— Пока не найдете надежную опору среди людей, используйте в этом качестве вещи. Они не потребуют награды за свои услуги, — бесцветным голосом сказал граф и снова начал подниматься по лестнице.

С неистово бьющимся сердцем я судорожно выдохнула и прижалась к перилам — единственной оставшейся в моем распоряжении опоре.

— Не советую слишком долго пользоваться гостеприимством ветхого дерева, — донеслось сверху. — Эта лестница отличается терпением, но злоупотреблять не стоит.

— Че… черт, — тихо выругалась я и увеличила скорость подъема.

Мы поднялись выше четвертого этажа. Сколько же еще будет продолжаться эта пытка?

— Прошу. — Граф стоял в тускло освещенном проеме, придерживая для меня массивную дверь.

Я с огромным облегчением покинула трясущуюся лестницу и, когда граф закрыл за мной дверь, оказалась в полной темноте. Все чувства обострились. Я нащупала твердь стены и прижалась к ней спиной. Легкое постукивание привлекло мое внимание, и я всмотрелась в темноту, различая фигуру с широко разведенными руками.

Внезапно вокруг фигуры начали зажигаться миниатюрные огонечки. Свет распространялся быстро, и вот уже темнота полностью отступила. Я пораженно застыла. Маленькую пустую комнату, где едва можно было умесить письменный стол, вдоль и поперек занимали выпуклые стеклянные колбы, соединенные между собой, словно система труб. Внутри них порхали малюсенькие светящиеся насекомые. Их свет менял цвет — от алого до яично-белого, а потом ярко зеленого и тускло желтого.

— Я называю это помещение Комнатой Чудес. А это — цереры. Похожи на светлячков, но значительно меньше по размеру. Живут в подземных пещерах с высокой влажностью. Реагируют на шум. — Граф постучал по ближайшей колбе, и порхающие внутри стекла цереры отозвались нервными багряными всполохами. — Говорят, что они возникают из последнего дыхания дракона. Однако никто уже давно не видел драконов. Но цереры есть. Значит ли это, что и драконы все еще существуют? А может, эти цереры остались еще с тех времен и прожили на этой бренной земле не одно тысячелетие. — Мужчина огладил ладонью стекло. — Прекрасные падальщики. Выедают у мертвых существ сначала зубы, а затем добираются до остальных костей.

Нахмурившись, я покосилась на ближайшего «светлячка», на вид весьма безобидного.

— Значит, главное не умереть рядом с ними. Хотя мертвым ведь все равно, что случается с их телами.

— Их сущность не вызывает у вас омерзения? — Тэмьен Бланчефлеер встал посреди комнаты, и я отодвинулась ближе к стеклянным трубам с падальщиками внутри.

— Нет, именно потому, что это ихсущность, — процедила я сквозь зубы. — Природа сотворила их такими.

— Обычно женщин восхищает их красота, но, узнав их настоящих, они отстраняются… брезгуют… Мечтают очистить от этого познания даже мысли, словно и они могут быть покрыты грязью.

Я пристально всмотрелась в лицо графа, все еще удерживающего маску ледяного равнодушия.

О церерах ли он говорил?

— Грязь не страшит меня, — осторожно, будто боясь вспугнуть кого-то, произнесла я. — Меня учили работать в полях. Я пробовала кормить свиней, чистить свинарники и стойла.

Граф вскинул голову.

— Разве я одарил Роберта Сильва деньгами не для того, чтобы его семья не испытывала на себе никаких тягот? Хотя в то время и не знал, что его семья значительно больше… не знал о вас…

Я подалась вперед, забыв о своих тревогах.

— Это было мое решение. Я училась всему, до чего могла дотянуться.

— Любопытные стремления.

— А вы осыпали моего отца деньгами вовсе не из лучших побуждений, — я едва не задохнулась от гнева, — а чтобы получить Эстера!

Граф молча смотрел на меня.

— Не будете спорить? — со злостью осведомилась я.

— Именно сейчас, — он направился к стене, — нет.

— Постойте!

Я на мгновение остановилась, увидев, как под давлением рук графа открывается новая ранее скрытая от моего взора дверь.

Отбросив сомнения, я пробежала сквозь проем. Неожиданно на моем пути возникла кровать. Не успев остановиться, я запнулась и тяжело рухнула на нее.

— Вы не из стыдливых, госпожа Сильва. — В интонациях графа появилась едва заметная смешинка. — Хотя я польщен, что из всего убранства моей комнаты вам приглянулась именно постель.

Если бы жала десятка пчел одновременно проткнули мою кожу, я бы не вскочила так же быстро, как от мысли о том, в чьей постели я столь легко оказалась.

— Не ушиблись?

— Вы точно желаете это знать? — едва сдерживая новую волну гнева, осведомилась я.

— Поверьте, мне не хотелось бы, чтобы вы поранились.

— Раньше это вас не особо волновало.

— В этом случае я не прилагал бы столько усилий для лечения ваших ран.

Я невольно обняла себя руками. Тело охватил озноб. Сон сном, но инцидент с успокоительным произошел в реальности.

— Никогда… — Я шумно вздохнула. — Никогда больше не смейте так поступать. Вам… вам не позволено!

И снова невыносимо явное выражение печали. Понятия не имею, могут ли видеть это другие, но я с малых лет привыкла подмечать малейшие изменения, происходящие на лицах. Только так я могла понять, доволен ли мной отец, ведь он всегда был скуп на похвалу.

Или я все-таки ошибаюсь? Особняк играл с контрастами. Тени постоянно перемещались по лицу графа, словно лаская хозяина. Мне никак не удавалось разглядеть его образ четко — только мимолетом.

Ненавижу этот дом!

— Прошу прощения. Я тоже нахожу все свои предыдущие поступки по отношению к вам отвратительными. Однако, если это принесло хотя бы малую пользу, я не стану о них жалеть.

— Лучше бы вам пожалеть, — прорычала я.

— Не жду, что вы простите меня.

— Без сомнения, не стоит прощать того, кто ради своей выгоды желает посадить в кресло мэра гнусного и самовлюбленного мерзавца!

Граф улыбнулся. Как странно, только со мной он улыбался одним уголком губ и лишь тогда казался по-настоящему человечным. Даже с Вальтером, Киром и Джераром его улыбка была иной — более фальшивой, наигранной.

А может, опять во всем виноваты тени, и я надумываю себе всякую чушь?

— Вы наградили господина Груже весьма «крепкими» характеристиками. Он произвел на вас столь негативное впечатление?

— Давайте не будем юлить, сэр. Вы прекрасно знаете, какое мнение могло у меня сложиться на его счет.

Граф усмехнулся.

— Возможно. Хотя не уверен, что способен поспеть за ходом ваших мыслей.

Я не стала задумываться, был ли в его фразе скрытый сарказм, а просто пошла в атаку:

— Очевидно, что он не в состоянии самостоятельно наладить связи с баронами, хотя это и омерзительно, что решения в этом городе принимает знать. Но с властью трудно спорить. А вы? Почему думаете, что он сумеет управлять городом?

— Меньше всего меня волнуют его будущие достижения, госпожа Сильва.

Внутри меня что-то всколыхнулось.

— Вы все делаете ради себя…

— Истинно так. Странно, что мы с вами повторяем вслух столь очевидные вещи.

— И как вам совесть жить не мешает?

К моему удивлению, граф помрачнел.

— Мою совесть, госпожа Сильва, оставим такой, какая она есть — растерзанной и уже никому не нужной. Моя комната — лишь переходный пункт. Не отставайте.

Да что же он за человек?!

Подобрав юбки, я поспешила за ним через всю комнату. Только теперь я позволила себе оглядеться. Темное просторное помещение — ужасно пустое и кажущееся и вовсе не обжитым. Кровать с темно-зеленым балдахином у стены, огромный письменный стол у окна, массивный стул, прижатый спинкой к раме, и тяжелые портьеры, края одной из которых цеплялись за спинку стула. На столешнице аккуратными стопками лежали книги в толстых переплетах и какие-то бумаги, бока нефритовой чернильницы поблескивали в сером утреннем свете, а на краю стола мерно тикали круглые часы, облаченные в блестящие кольца скалящейся змеи. У противоположной стены я заметила шкаф и рядом — зеркало в раме на черных загнутых ножках. В зеркальном нутре промелькнул темный силуэт графа, а затем и мой — белесый, как у привидения. Вот и все убранство. Похоже, настоящим уютом в этом доме могло похвастаться лишь Обиталище Печальной Принцессы. Я бы даже рискнула подремать на той самой кушетке. Смотреть на бледный грустный лик девушки на картине и ждать, пока мои веки сомкнутся, а разум охватит спокойный сон. Потому что смотреть на нее и знать, что она глядит на тебя в ответ, было… приятно.

Потайная дверь в стене. Сколько же таких по всему особняку? Очень странное обращение с пленницей. Или это изысканный вид предсмертных игрищ? Раскрыть все секреты, а затем замучить до смерти?

Деревянная пластина в рост человека легко сдвинулась внутрь. Графу пришлось наклониться, чтобы пройти. Я, уже мало о чем тревожась, скользнула следом.

Повеяло влагой. В нос ударило свежестью воздуха после дождя, до слуха донесся шепот льющейся воды. Мы оказались на площадке в середине большого каменного цилиндра. Широкие ступени, крепящиеся к стене, вели вниз — вдоль закругления «цилиндра». Другие ступени открывали путь наверх.

Пустое пространство в центре занимала конструкция, состоящая из плотной каменной оси и крепящихся к ней каменных чаш. Ось поднималась до самого потолка, и, задрав голову, я увидела в вышине кусочек серого неба. Сверху лилась вода, перемещаясь из одной чаши в другую и создавая сотню миниатюрных водопадов.

— О… — выдохнула я, не сумев сдержать восхищения.

— Наверху располагается оранжерея. — Граф задумчиво смотрел на мерно текущую из чаши в чашу воду. — Киру нравится ухаживать за цветами, поэтому-то я и устроил ее здесь. Система труб вновь поднимает воду наверх, а дождь, время от времени, пополняет то, что успевает испариться. К сожалению, нам требуется спуститься вниз. Оранжерею вы сможете осмотреть в следующий раз.

— Мне совершенно не интересны особенности вашего особняка. — Мои интонации все больше отдавались старушечьей сварливостью, но графа эти проявления упрямства, похоже, ничуть не сердили.

— Не нужно притворяться, госпожа Сильва. Вам интересны любые детали, которые могут помочь вам в разработке плана по уничтожению меня, не так ли?

— Рассказываете обо всем, чтобы помочь мне вас уничтожить? — Я не знала, злобно ли смеяться или насторожиться еще больше.

— Почему бы и нет? — Граф направился к лестнице, ведущей вниз. — Если эти мысли повысят вам настроение, то я готов помочь.

— Знаете, а я ведь могу и воплотить в жизньэти самые мысли, — настороженно заметила я.

— Не жду, что вы будете сидеть сложа руки, госпожа Сильва.

«Сумасшедший», — пронеслось в моих мыслях.

На каменной поверхности ступеней блестели капли влаги, и я всерьез опасалась поскользнуться, но от протянутой руки графа отказалась.

Все дальше вниз, в глубокую тьму под аккомпанемент льющейся воды. Может ли быть, что хозяин особняка ведет меня в то место, где сможет окончательно избавиться от меня? Подземная тюрьма под домом, пыточная, скрытая под толщей земли пропасть, ведущая в Ад…

— Та девушка тоже не сидела сложа руки? — Я прожигала взглядом спину графа. — Ее ведь нет в особняке? Где она? Та девушка с картины? А.Ш.?

Тэмьен Бланчефлеер замер, но ко мне не обернулся.

— Антин Шекли, — услышала я его тихие слова.

Имя Печальной Принцессы?

— Антин Шекли, — повторила я, чтобы точно убедиться, что ответ графа не был плодом моего воображения. — Кто она? Моя предшественница? И тоже пленница? Значит ли это, что половой признак не является критерием вашей странной выборки? Крадете и юношей, и девушек?

— Вы всегда делаете столь поспешные выводы?

Теперь голос графа показался мне напряженным. И правда, он почти звенел, как сталь.

— Это не выводы. — Я спустилась еще на одну ступень. — А наводящие вопросы. Всего лишь средство, с помощью которого я смогу сделать истинно правильный вывод.

Граф слегка повернул голову в мою сторону.

— Делитесь со мной сведениями о порядке вашего мышления?

— Почему бы и нет. — Я преодолела еще одну ступень и теперь при желании могла столкнуть графа в темную пропасть каменного «цилиндра». — Вы сами сказали, что сейчас нам нет смысла противостоять друг другу. А всякое притворство приведет лишь к потере времени.

— Ваши слова должны бы сердить меня, госпожа Сильва. Но, к моему удивлению, мне весьма приятно общаться с вами.

— А мне с вами нет. Где Антин Шекли?

— Ее больше нет в живых.

— Святая Вода! Что вы с ней сделали?!

— Ничего. И в этом моя ошибка.

— Хватит бросаться бессмысленными фразами! Кто она?!

— Мы дружили с самого детства. — Тэмьен Бланчефлеер снова начал спускаться, оставив ошарашенную меня позади. — Росли вместе. Учились вместе. А потом ее жизнь унесла болезнь.

Если он не лжет, то должна ли я попросить прощения за то, что затронула щекотливую тему?

— Я…

— Вы хотите извиниться. Не нужно. Мне достаточно вашего неравнодушия.

— Ее больше нет… Природа всегда берет свое, — пробормотала я. Понятия не имею, почему я вдруг процитировала слова с той картины.

— Это ее излюбленная фраза. — Странно, но интонации графа были какими-то неэмоциональными, будто он сообщал общеизвестные и посему не нуждающиеся в озвучивании факты. — Антин верила в чудеса, в предначертание, в предназначение. Я тоже когда-то в это верил. Но затем потерял веру. Все закономерно. Если ты отравлен, и у тебя нет противоядия, ты умрешь. В этом закономерность. Чудес не существует. Даже в магии есть своя закономерность. Наверное, я потерял свою веру после смерти Антин.

— На картине у нее был не слишком здоровый вид. — Я сглотнула, не понимая, зачем поддерживаю этот разговор. — Синяки под глазами. Бледность. Истощенность.

— Антин была сторонницей правдивости. Ей уже исполнилось пятнадцать, когда художник рисовал эту картину. Он был весьма искусен, поэтому придать ее болезненному лицу прежнее очарование на картине для него не составило труда. Однако Антин попросила все исправить и изобразить ее такой, какая она есть. «Я не такая, как девушка на картине, — говорила она мне. — Если приукрасите мой образ, то с течением времени ты забудешь, какой я была на самом деле и можешь не узнать меня, когда мы встретимся в загробном мире». А через полтора месяца она умерла. И была не похожа даже на тот образ, который просила изобразить. Однако она была не права. Я не забыл. Не забыл ее лицо перед самой смертью. Оно в моей памяти. Навечно.

Мне было жаль Печальную Принцессу, но рассказ о ней ничуть не прояснил ситуацию. Ни с Эстером, ни со мной эта девушка никак не была связана.

Если, конечно, все это правда. Может, мне воспользоваться Вторжением и прочитать мысли графа?

Рискованно. Он может решить, что я ведьма. И что тогда?

Нет, я должна быть спокойна и рассудительна. Должна слушать, подмечать, запоминать.

Мы добрались до самого дна. Здесь было прохладно, а трещины в камнях наполняла вода. Водопад, льющийся из последней чаши, оканчивал свой путь в идеально круглом водоеме, вокруг которого были выложены большие камни. От водоема по полу паутиной расходились покрытые плесенью трубы. Они вгрызались в стены и уходили вверх, то прячась в каменных глубинах, то показывая темные бока.

Граф подошел к стрельчатой арке в стене и отпер дверь. Она пряталась в тенях, поэтому сквозь шум падающей воды я услышала лишь несколько щелчков, а затем из проема полился желтоватый свет.

Тэмьен Бланчефлеер потянулся к новой гирлянде из светоч-камней, висящих под потолком, и щелкнул пальцами, пробуждая их энергию.

В помещение меня так и не пригласили, поэтому я взяла на себя роль незваного гостя.

В комнате было достаточно холодно, чтобы вспомнить о свежевырытых могилах. Потолок был увит длинными тонкими стеблями. Их края загибались в спирали и удерживали малюсенькие светоч-камни. Вдоль каменных стен расположились шкафы, доверху забитые разноцветными склянками с жидкостями, плетеными корзинками с крышками, шкатулками, бутылями, коробочками всевозможных оттенков и размеров. У дальней от входа стены стоял низенький шкаф из черного блестящего материала. На его дверцах висели замки. Два из трех имеющихся в наличии стола в центре помещения были заняты сложной системой из стеклянных колб, мерных цилиндров, бюксов, трубок, флаконов и миллиона иных предметов, о которых я, занимаясь своими эссенциями, могла только мечтать. На последнем столе расположилась кривая стопка тетрадей в кожаных переплетах.

В корзине в углу я заметила целых три корня «лунного стона». Три! Я едва не свернула себе шею, добывая тот, который потом использовала против Лукки и его шайки. А в этой комнате они были так маняще доступны, что я ощутила укус неуместной, но весьма жгучей обиды.

— У вас глаза сверкают, — подметил внимательно следивший за мной граф.

— Неправда. — Я поспешно отвернулась. — Это, наверное, из-за светоч-камней.

— Вам нравится мое святилище?

Я раздраженно посмотрела на графа. Он просто-напросто игнорировал мои ответы. Слышал только то, что хотел.

— Здесь пахнет могильной землей. Уместнее было бы назвать эту комнату не святилищем, а склепом.

— Возможно. — Граф обошел столы и встал так, чтобы они были между нами. — Однако я все еще стараюсь тянуться к жизни, а не к смерти. Но смерть пока побеждает…

— Даже гибель вашего друга детства не дает вам право похищать тех, кем дорожат другие! Эстер мой! И вы покусились на него — на того, кто дорогмне!

Моя пламенная речь вызвала у графа лишь легкую задумчивость. Он кивнул каким-то своим мыслям.

— Эстер… Почему вашего брата назвали в честь столицы Королевства Девы?

— С чего вы решили, что я буду с вами откровенничать?

— Почему бы и нет.

— Как у вас все легко складывается! Может, еще чаю хлебнем на брудершафт?!

— Все, что пожелаете.

Черт! Где же моя Невозмутимость Мертвеца, когда она так необходима? Я начинала терять контроль.

— Мне нравится ваше самообладание, госпожа Сильва. Вы расстроены, но все еще держите себя в руках.

Скрипнув зубами, я пробормотала:

— Моя мать…

— Что? — не расслышал граф.

— Моя мать родилась в Королевстве Девы. В его столице — в Эстере. Покинув свой дом, она долгое время тосковала по нему. Поэтому и назвала своего сына в честь родного города.

— Спасибо за откровенность. — Тэмьен Бланчефлеер улыбнулся. — У истинных уроженцев Эстера фиалковый оттенок глаз. У вашей матери тоже были подобные глаза?

— Да, отец говорил мне… — Я вся подобралась. — К чему эти вопросы? Разве вы сами не видели ее, когда посещали наш дом?

— В то время, когда я наведался с визитом к вашему отцу, глаза вашей матери уже застилала пелена. Как у слепого подземного зверя.

— Не говорите так о моей матери!

— Я лишь использовал сравнение, наиболее подходящее под описание. У меня нет цели нанести обиду вам или вашей покойной матери. — Граф прикрыл глаза и проговорил мягким певучим голосом: — Упокой ее душу. Святая Вода и сохраненная благодать в глубинах твоих, одари пропащую сущность ее силой своей, как ливни твои питают иссохшие земли.

— Молитва Святой Воде не скрасит вашу грубость.

— Королевство Скорпиона чтит стихию Святой Воды, Королевство Девы — стихию Святой Земли. Знаете молитву Святой Земле?

— Мать Святая Земля и упокоенные крохи в недрах твоих, напитай меня спокойствием своим, как мать питает дитя. — Мне стало дурно оттого, что я столь послушно исполняла его прихоти.

— Прекрасно, госпожа Сильва. Я был уверен, что ваши знания намного обширнее того, что вы демонстрировали ранее. Ваша мать беспрестанно шептала эту молитву, когда находилась на смертном одре. Возможно, она, как ничто другое, напоминала ей о родине. Вот только ни молитва Святой Земле, ни молитва Святой Воде, ни деньги, полученные от меня, не способны были спасти жизнь Лилианне Сильва.

— Не смейте даже имя ее произносить! — Я сжала кулаки. — Вы мерзкий похититель!

Тэмьен Бланчефлеер тяжело вздохнул.

— Жаль, но у меня нет времени изображать из себя таинственного злыдня, получающего удовольствие от похищения людей. Хотя «похищение» — абсолютно неправильное слово. У нас был договор с вашим отцом. Я исполнил свои обязательства, превратив уставшего работягу в богача с земельными угодьями. С него же требовалось лишь передать мне его сына Эстера. Не сразу. Лишь когда тот достигнет совершеннолетия.

— Да, весьма невинная просьба, — съязвила я.

— Согласен.

Я вскинула голову, удивляясь неспособности собеседника распознать сарказм. И наткнулась на пристальный взгляд.

Ох нет, этот человек умел распознать сарказм. Манерность заставляла его поддерживать беседу в моем собственном озлобленном ритме.

— К чему было это лирическое отступление? — Граф дотронулся мизинцем до виска и медленным движением отвел черный локон в сторону. Тот спружинился и вернулся на место. — Ах да, из-за отсутствия времени. Я просто поведаю вам о цели вашего пребывания здесь, не делая из этого какую-то гнусную тайну. Тем более я верю, что вы имеете право знать правду.

— Какую же? — Я уже не могла сдержать насмешливый тон.

— Вы больны, госпожа Сильва.

Полоумный человек. Я фыркнула и постаралась сделать это как можно более презрительно.

— Мните себя доктором, сэр? Любите ставить диагнозы? Что ж, расскажите подробнее о моем. Может, это обычное «моральное истощение»?! Или несварение желудка, возникающего от одного звука вашего голоса?!

— Вы умрете.

Я приоткрыла рот от удивления. Доселе граф не позволял себе столь явных угроз в мой адрес.

— Если собираетесь убить меня, то хотя бы расскажите о причине, — разозлено потребовала я.

— О нет, нет. Не я являюсь угрозой вашей жизни, госпожа Сильва. — На лицо графа набежала тень. — А ваша болезнь.

— Я вполне сносно себя чувствую. И даже признаю, что ваши средства и правда благоприятно воздействовали на мои раны. Поэтому прекратите, пожалуйста, эти издевательства. Они отдают какой-то детской озлобленностью. И ваши шутки неуместны, сэр.

— Я редко шучу. К сожалению, мои шутки не смешны. Я лишен столь ценного элемента обаяния. — Граф взял со стола одну из тетрадей и, сосредоточенно хмурясь, пролистал. — Ваша болезнь носит название «аметистка». Название ей дал я. Моя скромная инициатива. Убежден, что легче бороться с тем, что имеет название.

— Да с чего вы вообще решили, что я больна? — Я взмахнула руками, срываясь на визг. Жестокие забавы графа, по моему убеждению, давно уже перешли всякие границы, но создавать для развлечения настолько дикую ложь… это… это отвратно!

— Не только вы. — Мужчина глянул на меня. Его мрачная серьезность покоробила меня. — Ваш брат тоже болен.

— Чушь! Мы отлично себя чувствовали. — Помолчав, я добавила: — До встречи с вами.

Граф будто и не слышал меня.

— Характерный признак аметистки — россыпь лиловых или фиолетовых пятен на животе вокруг пупка. На наличие таковых у вас я обратил внимание не далее как вчера.

— Когда позволили Джерару и Киру сорвать с меня платье? — уточнила я.

— Прискорбно, что вы фокусируетесь на деталях, которые не так важны в нынешней беседе.

— Не так ВАЖНЫ?! Вы, демоны вас побери, обращались со мной, как с какой-то рабыней!

— Ругательства портят речь юной леди.

— Считаете? Гляжу на вас и просто не могу удержаться!

— Сдержанность украшает поведение юной леди.

— Учить меня удумали?!

— Сообщаю о результатах наблюдения.

— Засуньте свои результаты в глубинную дыру места, на котором вы носите брюки!

Мои грязные пожелания были удостоены парой редких хлопков. Граф хлопнул в ладоши еще раз и качнул головой.

— Способность изыскать синонимичные конструкции к нелестным характеристикам дабы смягчить их разрушительные свойства весьма редка. Тем более среди благородных леди, чьи уста обычно не грязнятся ругательствами.

— Я могу выругаться, как какой-нибудь пьянчуга из паба в морском порту, но не собираюсь из-за вас терять остатки воспитания!

— Не знаю, радоваться ли мне оттого, что моя собеседница способна сохранить достоинство даже в беседе с таким неблагородным человеком, как я, или печалиться оттого, что не сумею всуе насладиться вашим умением изъясняться, как пабный пьянчуга. — Тэмьен Бланчефлеер задумчиво приложил палец к подбородку. — Но вернемся к изначальной теме. Ваша болезнь…

— Нет никакой болезни!

— Ваш кожный покров на животе говорит о другом. Аметистовые пятна вокруг пупка…

— Из-за экспериментов, — выдавила я.

— Что?

— Как и смена цвета моих волос. У меня не всегда были такие волосы. Я… я с эссенциями экспериментирую. Смешиваю разные ингредиенты, чтобы в конечном счете получилось что-то новое и полезное… И не всегда все проходит гладко. Что-то взрывается, что-то… Святые Первосоздатели! Да это просто один из неудачных эффектов! И вот результат.

— Ваши эксперименты ни при чем. У Эстера тоже есть такие кожные пятна. Ваш отец в тот раз позволил мне осмотреть и мать, и младенца.

— Ложь! У него… — Я осеклась, внезапно осознавая, что я никогда не видела Эстера обнаженным. В сознательном детстве мы не купались вместе, а будучи подростками и подавно не сверкали друг перед другом телами. Я действительно не знала. А вдруг… — Ложь, — отчаянно пропищала я.

— Госпожа Сильва! — Граф с силой грохнул тетрадью по поверхности стола. От удара стол закачался, задев соседние. Зазвенели, ударяясь друг о друга, склянки и колбы. — Прошу выслушать меня. И сделать это, не перебивая. Эта болезнь поразила не только вас. Вы же знаете о шахтах по добыче лилового порошка? И о Крепости Изобретателя? Люди, отработавшие в шахтах Крепости Изобретателя при Городе Смертников, также были подвержены аметистке. Последствия: стремительное угасание жизни. Они все умирали. Один за другим.

— Пого… погодите… Прекратите этот вздор! — У меня голова шла кругом. — Я никогда не работала в шахтах! И Эстер тоже!

— Ваши родители работали. — Голос графа был слишком спокойным, слишком… констатирующим. — Роберт и Лилианна Сильва — первое поколение. «Первым поколением» я обозначаю тех, кто непосредственно контактировал с чем-то, вызывающим аметистку. С чем-то, связанным с шахтами Крепости Изобретателя. Все рабочие шахт являются представителями «первого поколения». На их животах вокруг пупка возникали лилово-фиолетовые пятна, и, как только они навсегда покидали шахты, их жизнь начинала утекать сквозь пальцы как вода. Так погибла ваша мать Лилианна Сильва.

— Лжете!

— Что вам говорил отец?

— Он… — Я, ощущая, как горлу подкрадывается тошнота, замотала головой. Отец никогда не углублялся в историю смерти своей любимой, а я даже не пыталась узнать, от какой болезни она умерла. Мне было достаточно знать, что она любила меня и боролась за свою жизнь до конца.

— Роберт ничего не сказал вам.

— Если бы то, что вы утверждаете, было правдой, отец бы мне рассказал.

— А рассказал ли он о том, что продал собственного сына?

Удовлетворившись моим угрюмым молчанием, граф продолжил:

— Роберт Сильва — довольно скрытный человек, не находите?

— Он жив.

— Простите?

— Отец работал в шахтах, но все еще жив!

— Понимаю. Ваши сомнения вполне обоснованны. Но пик болезни у всех наступает по-разному. Я многие года наблюдал протекание болезни у разных пациентов и все еще не смог установить временную закономерность. Так, например, — он начал водить пальцем по записям в тетради, — болезнь полностью истощила Лилианну Сильва через два года после окончания работ в шахтах. Пациент № 1 умер спустя пять лет после шахт. Пациент № 2 прожил всего полтора месяца. Пациент № 4 простился с жизнью после десяти месяцев. Ваш отец живет уже больше девятнадцати лет. Причина такого разлада в сроках мне неизвестна.

— А кто же пациент № 3? — У меня пересохло в горле. — Вы пропустили…

Граф мельком взглянул на меня и вновь уставился на записи в тетради.

— Антин Шекли, — глухо ответил он.

— Быть не может! — вскричала я. — Ей было всего пятнадцать. Она не могла работать в шахтах! И на картине она не выглядит как дочь того, кто стал бы трудиться в таком месте.

— Отец Антин был бедняком и отправился в шахты Крепости Изобретателя именно для того, чтобы заработать. А ее мать была баронессой. Весьма своенравной женщиной, делающей только то, что ей хочется. Поэтому она взяла в мужья того, кто ей приглянулся.

— Но Антин не…

— Антин, Эстер, вы… Все вы дети из «второго поколения». Вы дети людей «первого поколения» — тех, кто был поражен аметисткой в шахтах. Болезнь, как ни прискорбно, передается детям. И мне еще не приходилось находить кого-то, кто представлял собой «третье поколение». Судя по всему, «второе поколение» просто не доживает до этого момента.

Я прижала ладонь ко лбу и с силой потерла, словно этот жест был способен убрать всю ту метафизическую грязь, которую вывалил на мой разум Тэмьен Бланчефлеер.

— Когда мне было шестнадцать лет, я встретил одного знахаря, — ни с того ни с сего вдруг начал говорить граф. — Он рассказал мне, что каждый человек постоянно пропускает через себя огромный поток энергии. Энергия, впитываемая от внешнего мира, и его собственная концентрируются внутри, сохраняя ему жизнь. И тогда я подумал об аметистке. Когда человека поражает эта болезнь, она «закупоривает» все «выходы» и «входы» — как бы отсекает человека от внешней энергии, тем самым останавливая круговорот энергии внутри его тела. И тогда у человека остается лишь собственная накопленная энергия, которая и крутится внутри него, как колесо мельницы — не обновляясь из-за невозможности слияния с внешней энергией. На этом запасе возможно прожить достаточно долго, хотя это и грозит ощущением постоянной слабости. Но вот беда: при аметистке запас внутренней энергии уходит гораздо быстрее, чем расходует человек в период своей обычной жизнедеятельности. Она словно чем-то выкачивается, как будто уходит к чему-то иному. Служит источником для чего-то. И больной стремительно угасает, как иссушенная на солнце трава.

Я равнодушно запомнила детали этой бредовой истории и, не чувствуя абсолютно ничего, спросила:

— Зачем вы ждали совершеннолетия Эстера?

— Дополнение этого пункта в договор произошло под влиянием момента. После смерти Антин я всерьез занялся вопросом происхождения аметистки и между делом обратил внимание на смертность детей рабочих, прекративших деятельность на шахтах. Дети тех, кто завели их в первый и второй года после окончания работ, проживают дольше детей тех рабочих, которые завели их после определенного срока окончания работ — через пять-шесть лет. Аметистка прогрессирует в телах бывших рабочих, что по истечении времени сказывается на детях. Такие дети, получившие по наследству аметистку, редко доживая до совершеннолетия, умирали в достаточно юном возрасте. По странному стечению обстоятельств представителей «первого поколения», как и их детей, было сложно разыскивать. После окончания работ они куда-то пропадали. Поэтому встреча с вашей семьей оказалась большой удачей. Тогда я еще только предполагал, что ребенок Роберта Сильва, зачатый через год после окончания работ в шахтах, сумеет дожить до совершеннолетия. К тому времени я надеялся отыскать противоядие от этого яда. Надеялся создать лекарство. Мне бы понадобился подопытный с аметисткой. И он должен был бы безраздельно принадлежать мне.

— Эстер… — У меня закружилась голова. Я покачнулась.

— Я выкупил его, госпожа Сильва… Нет, теперь речь о вас.

— У меня нет аметистки.

— Вас мучили приступы? Жар в районе расположения пятен? А затем внезапный холод?

— Н… нет.

В комнате Джерара у меня был приступ, но я решила, что это из-за пережитого ужаса. И жар. И холод. Все было и ранее. Но…

— Вы мне не верите. — Пристально вглядывающийся в мое лицо граф Бланчефлеер удрученно покачал головой.

— Святые Первосоздатели! — вспылила я. — Конечно же, нет! Мой отец совершил самую постыдную ошибку в своей жизни, продав вам Эстера. Это факт. Но вы используете ошибки людей для своих игрищ. Или как это вообще можно назвать? Что это вообще за фантазии?! Я даже представить не могу, что творится в голове богатых снобов! Таких как вы!

Тетради посыпались на пол тяжелым дождем. Граф стремительно обошел столы и приблизился ко мне вплотную. Я отступила к стене, и он зажал меня в углу, как кот глупую мышку.

— Прекратите истерику, госпожа Сильва, — вкрадчиво попросил он, и я вся сжалась, едва удерживаясь на ногах, словно граф накричал на меня, используя крепкие ругательства. — Не дайте эмоциям взять верх. Позвольте вашей голове работать. Анализируйте, рассуждайте, используйте ваши знания так, как вы анализировали перспективы отравления ядом при нашей первой встрече. — Вздохнув, он добавил: — Ваше право мне не верить. Вы можете убежать отсюда, никто вам не запретит.

— В вашем тоне прослеживается «но», — сглотнув, прошептала я.

— Точнее, вежливое «или». Или вы можете остаться здесь по своей воле для того, чтобы сохранить вашу бесценную жизнь, которую спасти способен только я. И в случае успеха — спасти жизни вашего брата и даже отца, раз он еще не так плох. Или, если вера в мои слова все-таки отсутствует, — остаться здесь из-за помпезного проявления юношеского максимализма. Например, для того, чтобы помешать графу-интригану совершать всякие мерзкие поступки, включая помощь недостойному человеку в получении власти. Вы можете попробовать задушить меня во сне, или столкнуть с лестницы, или уронить камень мне на голову. Хотя тогда вы лишитесь шанса на спасение.

— Довольно! — Я толкнула его в грудь и бросилась к двери.

— Госпожа Сильва!

Меня качало из стороны в сторону, как лодочку в шторм. Я шла и шла, и вдруг оказалась по колено в ледяной воде. Мои ноги занесли меня в середину водоема. От водопада вода бурлила, и пузырьки прилипали к моему плавающему подолу.

Выбравшись из водоема, я привалилась к стене, тяжело дыша и беспрестанно щурясь. На фоне света, льющегося из проема, ведущего в святилище графа, появился темный силуэт.

— Я не позволю вам умереть, госпожа Сильва.

Словно слепой зверь, скользящий во тьме, я, шатаясь и отчаянно цепляясь за стену, поднималась вверх по лестнице, стремясь уйти как можно дальше от Тэмьена Бланчефлеера.

Голова гудела, горло саднило, и мысли путались. Хлюпала вода в туфлях, растрепанные волосы лезли в глаза. И кожа горела там, где были проклятые лиловые родинки.

Все ложь. Мой брат и отец не могут умереть. Это ложь.

И я… я ведь не умру?