Иди ты... в жёны (СИ)

Глава 4. Любовь

Глава 4. Любовь

Разумеется, ворота дома были заложены.

Но мышечную память не пропьёшь. Голова ещё не успела сообразить, как открыть калитку, а рука уже потянулась к небольшой квадратной дырке в заборе, чтобы нащупать и сдвинуть в сторону плаху, сдерживающую от открывания ворота, и разблокировать калитку.

Тихий скрип старой плахи о металлические скобы вызвал улыбку ностальгии. Дед всегда ночью слышал, когда я возвращаюсь домой. Едва я скрипну плахой, при этом стараясь быть крайне тихой, как на крыльце и веранде зажигался свет. А дедушка выходил на крыльцо в растянутых на коленках кальсонах, в теплой клетчатой рубашке и закуривал сигарету, всегда говоря: «Заходи тихо, бабка спит. Проснётся – опять кормить начнёт».

Не желая привлекать внимание соседей, которые наверняка набегут толпой, если хоть один из них узнает, что кто-то приехал в дом Авдеевых, я закатила оба чемодана в ограду и снова заложила ворота, теперь уже изнутри задвинув толстую плаху обратно.

Вынули из сумочки ключи от дома, они же – от веранды, и открыла старый навесной замок.

На веранде всё так же стоял списанный когда-то с нашей квартиры диван, шкаф с открытыми полками внизу и большой стол, который на праздники мыли от пыли и заносили в дом или просто выносили на улицу, если позволяла погода.

Я прошла к двери, обшитой коричневым дерматином еще, наверное, при царе Горохе, и ватой под ним. Своего рода, утеплитель. Потянула за металлическую ручку, торчащую из ткани, и оказалась в доме.

Нос сразу заполнил запах старых вещей и затхлости, так как дом давно уже год никто не открывал и не проветривал. Но на ум, почему-то, сразу пришёл запах бабушкиных пирожков или блинов, которые она пекла почти каждое утро.

На полу прихожей у двери лежал коврик, связанный бабушкой из старых вещей. Цветастый, веселый. Как она любила. Мне нравилось иногда разглядывать их и угадывать, какая вещь была порезана ради его изготовления.

На стене сбоку вешалка, которую дед сделал сам из досок, а крючки из толстой проволоки и гвоздей. Не знаю, сколько лет этой вешалке, но точно знаю, что она старше меня. Миллион раз предлагали им её поменять, даже сами покупали новую и нахалом привозили, но бабушка с дедушкой ни в какую не соглашались менять то, что сделали когда-то сами, не имея денег купить это в магазине.

Но самая любимая мной часть прихожей – это трельяж. Небольшая коричневая тумбочка на четырех деревянных ножках, а на ней три больших вертикальных зеркала, из который, если поставить боковые зеркала параллельно друг другу, можно сделать «коридор бесконечности».

Это были нулевые без гаджетов. Мы делали развлечение из всего, что попадалось под руку.

Обувь я снимать не стала – в пыли всё.

Прошла в босоножках дальше в дом. Заглянула на кухню, где стояла потрескавшаяся печка, давно не видевшая свежей побелки, и старый бабушкин гарнитур. Папа говорил, что этот гарнитур мой ровесник. Бело-зеленый бабушкин любимчик. Тридцать лет, а выглядит даже получше меня.

Умели же раньше мебель делать!

Здесь же, на кухне, небольшой столик под окном с двумя табуретками под ним. Дед сам вырезал, когда у него инструмент появился. Импортный. «Лысьва» - плита на все времена, бабушкина любимца. А на ней чугунная сковорода. Ну, и куда же без холодильника «Бирюса»?

Я прошла в зал, где с моих губ слетел тихий смешок.

На ТВ-тумбе стоял телевизор. Плоский. Уже современный. На юбилей свадьбы дарили бабушке с дедушкой лет семь назад. Небольшой клочок современности в океане советской ностальгии, но накрыт он неизменной белой вязанной бабушкой кружевной салфеткой.

Что-то меняется и модернизируется, но что-то вечно.

Внезапно я услышала странный шум за спиной. По спине пробежал холодок. Я хотела обернуться, но почувствовала, как через легкое летнее платье мне что-то уперлось между лопатками.

- Стой! Стрелять буду! – донесся из-за спины смутно знакомы прокуренный мужской голос.

- Свои! – сдавленно выронила я, но руки инстинктивно подняла. Наверное, подсознательно понимала, что нужно показать, что я не вооружена и пришла с миром.

- Вижу, что свои, - хмыкнул всё ещё подозрительно знакомый голос сзади, и со спины исчезло давящее ощущение холодного оружия. – Не свои бы даже бзднуть не успели, - уже с улыбкой в голосе отозвался мужчина.

Я обернулась, и брови мои стремительно подлетели вверх.

- Дядь Петь?! – и только сейчас я смогла выдохнуть, но бешено колотящееся в груди сердце, пока не спешило успокаиваться. – Ещё секунда, и вы бы смогли меня убить, даже не выстрелив. Нельзя же так пугать!

- А в хату, за которой я присматриваю, можно вламываться без предупреждения? – резонно заметил сосед моего деда, вешая ружьё за ремень на плечо. – Ты руки-то опусти. Я, вроде, не хэндэхохал.

- А… Ой! – я тут же опустила руки, не зная, куда их теперь деть. С поднятыми будто бы удобнее было. – Вы видели, как я заходила?

- Видел, конечно. На рыбалку собрался. Сапоги натягиваю, смотрю, знакомая рыжая шевелюра в дом лезет.

- Могли бы просто окликнуть, раз узнали. Ружьё-то зачем?

- Так интереснее, - хитро улыбнулся дядя Петя. Он чуть старше моего папы и всю жизнь прожил в этой деревне. Уезжал, разве что, за высшим образованием в город, когда выпустился из школы. – А ты какими судьбами здесь? Говорят, ты какая-то крутая директорша в городе.

- Кто говорит?

- Да, в магазине говорят.

Перемыть кому-то косточки – одно из любимых занятий в местном магазине. Пока народ ждёт хлебовозку, можно пройтись не только по одной личности, но и по всем его родственникам до седьмого колена.

- Директорша, - кивнула я согласно.

- Давно тебя видно не было. Дом продавать приехала?

- Нет. Просто в отпуск.

- По корням соскучилась, - одобрительно закивал дядя Петя. – Стареешь.

Жирной меня уже называли. Теперь ещё и старой.

Спасибо, пожалуйста!

- Можно и так сказать, - ответила я обтекаемо. И, чтобы дальше не пошло любимых расспросов о семье и детях, я быстро перевела стрелки на собеседника. – А вы как поживаете?

- Как сала килограмм, - несколько устало вздохнул дядя Петя. – На почте сторожем работаю. Ты-то надолго к нам?

- Не знаю. Может, на месяц. Может, на всё лето.

- Ой, Никитке скажу – облезет, - ухмыльнулся мужчина.

Стоило соседу назвать имя своего сына, как перед глазами поплыли картинки из того самого лета, где мы с Никитой, будучи шестнадцатилетними взрослыми, клялись в вечной любви и украдкой целовались под цветущей яблоней. А потом его пчела в губу ужалила.

- Как, кстати, Никита поживает?

- Жена, трое детей. Своя квартира, машина, образование, - он так всё это перечислял, что в конце я ждала что-то типа: «Смотри, кого ты потеряла». Но нет. - Через месяц, кстати, должен приехать, да шпану свою до конца лета у нас оставить.

- Всех троих? – удивилась я.

Мне кажется, меня одну в детстве бабушка с дедушкой кое-как выносили, а тут сразу трое.

- Двоих. Третий ещё совсем мелкий, а я от двоих и так на рыбалке целыми днями прячусь, - ехидно улыбнулся дядя Петя. – Ты это, Любка, приходи к нам на ужин. Тут-то, поди, и есть нечего. А пока ты за продуктами сходишь, пока приготовишь… Короче, давай к нам. Моя бабка будет рада. Как раз тебя недавно вспоминала.

- Спасибо, но я, наверное, сейчас приберусь и сразу спать лягу. Устала с дороги.

Это раньше, подростком, я к ним свободно бегала, и мы, каким-то чудом, находили общие темы для разговоров. Но сейчас, когда я очерствела от постоянной работы, я не представляю, о чем вообще можно говорить с людьми, которых не видела больше десяти лет.

- Ну, ты хоть в гости зайди, - кажется, обиделся. - Сметанкой да молоком тебя угостим.

- Это необязательно.

- Тогда мы с бабкой к тебе сами придём.

- Хорошо, я зайду.

Дважды меня уговаривать не надо.

Дядя Петя ушёл, а я, занесла чемоданы в дом. Переоделась в одежду попроще и начала уборку.

Незадолго до смерти деда папа смогу уговорить его на то, чтобы ему пробурили скважину и провели воду в дом. Гонять с флягой до колодца в конце огорода деду было уже тяжело. Но из упрямства отказывался от воды в доме, так как считал, что стены отсыреют и покроются плесенью. Понадобилось много времени, чтобы убедить его в том, что такого не будет.

Теперь в доме есть вода. Правда, только холодная.

Кипятильник я не нашла, так что пришлось греть воду в кастрюлях и протирать дом от пыли и паутины в углах.

Я долго залипала на старых фотографиях бабушки и дедушки, где они ещё совсем молодые и влюбленные.

Интересные раньше фотографии делали. Они будто надутые, как подушечка. При этом тяжеленькие и на какой-то металлической основе. А ещё люди будто намерено не смотрят в кадр, а куда-то в сторону.

Интересно, почему так?..

А ещё эти милые ситцевые шторы в пол-окна, которые прикрывают только нижнюю половину окна? Прелесть! Раньше такие были по всему дому, но сейчас остались только на кухне.

После уборки кухни, зала и некогда своей комнаты, я как выжатый лимончик плюхнулась в кресло и с удовлетворением смотрела на результат своих трудов.

Я уже растопила баню, планируя хорошенько в ней пропариться и лечь спать. Даже свежее постельное, которое с собой привезла, постелила. Сидя в кресле, заглянула в комнату и сама над собой рассмеялась, увидев, что я сложила на кровати подушки горкой и накрыла их белой кружевной салфеткой.

Похоже, прав дядя Петя – старею.

Ничего не могу поделать с тем, что в этом доме руки сами тянутся сделать всё так, как я делала при ещё живых бабушке и дедушке. Душа будто сама тянется к тем временам и просит воссоздать ту атмосферу.

Перед баней я, как обещала, пошла к дяде Пете и тёте Люде.

Можно было бы как раньше зайти в их двор через узкую калитку в заборе, что был между нашими участками, но я не стала этого делать. Сегодня я успела заметить, что у них новая собака, и я не знаю, как она реагирует на непрошенных для неё гостей. Не хватало ещё стать покусанной в первый же день летних каникул.

Поэтому для начала я зашла в соседский палисадник, постучалась в крайней окно и, выйдя из палисадника, ждала, когда мне кто-нибудь откроет.

Калитку двинулась с места, и ко мне вышла тётя Люда. Широко улыбаясь, как и всегда.

- А ты чё как не родная-то? – усмехнулась она и сразу меня обняла. – Сразу надо заходить. Ты же знаешь, что тебе всегда рады. Ой, как давно я тебя не видела! Какая ты красивая стала! А фигура-то какая! Наконец-то мясом обросла – так, от души, хвалить за лишний вес могут только люди старшего поколения.

Я обнимала тётю Люду, зажмурившись как кошка, которую гладят сразу обеими руками.

От соседки пахло домашней выпечкой и немного духами. Она раскачивала меня из стороны в сторону и мягко прихлопывала по спине ладонями. Теплое приятно чувство растеклось в груди. Я словно вернулась домой после долгого путешествия по чужим улицам.

- Как я рада вас видеть! – мурлыкала я довольно. – А вы-то какая красивая стали! Светлый цвет волос вам так идёт!

- Правда? – тётя Люда отстранилась от меня и пригладила свои волосы, собранные в аккуратную шишку на макушке. – А мне парикмахерша, представляешь, намудрила что-то с краской, и получился такой цвет. А я-то темный хотела. Как обычно крашу, чтобы седину-то спрятать. А там девка какая-то молодая работает теперь, что-то перепутала. Ба-атюшки святы! Хорошо, не сожгла! Я сначала психанула, потом даже поплакала. А Петька уговорил, что мне и так хорошо. А я в зеркало даже сначала не смотрела на себя. Неделю, наверное. Потом привыкла. Сейчас думаю, перед приездом внуков опять так же покрашусь. Правда, нравится? Освежает, да?

- Ну-у, завела моя бабка свой словесный пулемёт, - нарочито возмущенно протянул дядя Петя, тоже вышедший за ограду. – Ты хоть в дом Любку пусти, чаем угости, да рассказывай потом всё, что хочешь.

- Ой! А что это я, действительно?... Проходи, Любаша. У меня всё готово. Проходи-проходи.

Тётя Люда пропустила меня первой войти в ограду, сама зашла следом за мной, а за нами и дядя Петя, который и закрыл калитку.

- Да уже можно было и не впускать Любку. Ты ж уже, поди, всё рассказать успела. Всю свою биографию по пятое колено, - усмехался дядя Петя.

- Ай! – махнула на него соседка. – Отстань! Много ты понимаешь в женских разговорах. Смотри, Любаш, какие у меня георгинчики в этом году.

И началась экскурсия по многочисленным цветам тёти Люды. Цветы у неё были везде и во всех ёмкостях, которые только могли подвернуть под руку. Здесь и старые резиновые сапоги, из которых росли бархатцы. Здесь и старые металлические чайники, в которых отлично себя чувствовали фиалки. Даже металлическая хлебница со сдвигающейся крышкой была прибита к заборы специально для петунии, которая из неё свисала. И здесь же мотоциклетный шлем, в котором в детстве я успела поездить с Никиткой, тоже нашёл свое конечное предназначение, служа уютным местечком для настурции.

- Как у вас всё красиво! – восхитилась я.

- Слыхал?! – вопросила тётя Люда, с явным наездом на своего супруга. – Красиво! А не помойка с цветами.

- Бабы, - лаконично парировал дядя Петя, махнув на нас рукой. – Бесполезно спорить. Жрать пойдёмте.

Мы зашли на веранду, где сняли обувь на ковре-дорожке, и прошли в дом, откуда исходил просто потрясающий аромат выпечки и, точно знаю, фирменного борща тёти Люды. Только она делает такой потрясающе вкусный борщ с болгарским перцем.

Желудок сжался в голодном обмороке.

- Чувствую ваш борщ, тётя Люда.

- Специально сварила. Твой любимый. Помню, как ты его нахваливала. Ты сметанки добавляй побольше. Не стесняйся, Любаш. Со сметаной и щепки сладки.

- Спасибо.

Мы по очереди помыли руки и сели за стол.

Соседи начала нахваливать своего сына, Никитку, рассказывая, какой он молодец и как много сделал для них. Начиная от пластиковых окон и спутниковой тарелки в доме, заканчивая теплым туалетом, в который он переоборудовал некогда свою комнату.

В общем, нахваливали своего сына, моего бывшего, по всем фронтам.

А я была только рада за него и за них, да ела борщ большой ложкой.

- Вот, что ни говори, а хорошее сейчас время. Всё есть! – эмоционально всплеснула тётя Люда руками.

- Ага. Только денег нет, - фыркнул дядя Петя скептически.

- Ай! Тебе всё не так. Столько машин по дорогам ездят. На любой вкус, цвет и размер! А всё говорят, что живём плохо, - с философской ноткой в голосе заключила тётя Люда.

После ужина, за которым мы просидели больше трёх часов и даже выпили немного домашней вишневой настойки, я собралась домой, понимая, что уже поздно, а мне ещё в баню нужно сходить.

Едва я встала из-за стола, как тётя Люда вынули из холодильника трёхлитровую банку молока и литровую – со сметаной.

- Куда так много?! – округлились мои глаза.

- Да где тут много-то? – фыркнула она. – Попьёшь, да постряпаешь что-нибудь. На день как раз хватит. Потом ещё приходи.

- Спасибо, - улыбнулась я, качая головой.

- Какие ещё «спасибо»? Ты что, забыла, что за молоко «спасибо» не говорят? – чуть наехала на меня тётя Люда.

- Ой, точно! – завиноватилась я. – Не спасибо, тогда.

- Что сметану вилкой есть нельзя, это-то хоть помнишь? Вымя болеть будет у моей Милки.

- Это помню, - кивнула я с улыбкой.

Ещё, наверное, час я уходила от соседей в дедов дом. Так и проговорила с ними, стоя за калиткой с банками молока и сметаны в руках.

Придя домой, подкинула в баню дров, а затем пошла мыться.

В бане от пара меня размазало так, что я ощущала себя горячей булочкой, которой просто хотелось полежать на чем-то мягком и немного остыть. Это я и сделала, вернувшись в дом, где, надев сорочку «Страсть», которую просто требовала моя кожа, я залезла под одеяло и, водя пальцами по ковру на стене, уснула таким крепким сном, который был у меня только в детстве.