Игра в любовь

Пролог

Монастырь Сент-Брайд,

январь 1804 года

Празднование по случаю бракосочетания Кристиана Макнилла с Кэтрин Нэш-Блэкберн

Выйдя из церкви, Шарлотта пересекла двор, направляясь к крытой галерее с колоннами, и зябко потерла обнаженные руки. В Шотландии в январе бывает чертовски холодно, и если бы шаль, которую ее сестра Хелен целый день уговаривала накинуть, не портила линию нового платья, она бы, возможно, поддалась на уговоры, пусть даже желтовато-коричневый цвет абсолютно не сочетался с мягким оттенком синего платья.

Она не могла бы с уверенностью сказать, почему ей вдруг захотелось уйти с праздника. Ее вторая сестра, Кейт, была безумно счастлива со своим бравым солдатом, их будущее было обеспечено, прошлое забыто – одним словом, все хорошо, что хорошо кончается: два красивых, умных и достойных человека находят друг друга после нескольких лет борьбы. Более счастливого конца и не придумаешь.

Разве что... разве что... Шарлотте показалось, что она читает волшебную сказку. Кейт нашла своего рыцаря в сверкающих доспехах, и Шарлотта радовалась ее счастью, хотя подозревала, что окончание ее собственной волшебной сказки будет совсем не таким, как у Кейт.

Отец умер три года назад, когда ей было шестнадцать лет, а с его смертью не стало и той семьи, которую она знала. Не прожив и года после смерти мужа, умерла и мать, а сестры, стремясь – вернее, страстно желая – дать Шарлотте все «преимущества», которые они имели как дочери состоятельного нетитулованного дворянина, каким-то образом наскребли достаточно денег, чтобы отправить ее в одну из самых престижных лондонских школ-интернатов для юных леди, убеждая ее завести там «полезные связи». В конце концов до Шарлотты дошло то, что, судя по всему, было абсолютно ясно любому незаинтересованному наблюдателю: она была обузой. Рискованным – нет, скорее убыточным! – предприятием, от которого нечего ждать прибыли на вложенный капитал. Если, конечно, она не воспользуется как следует этими «полезными связями».

Осознав свое положение, Шарлотта, которая была отнюдь не глупа, не стала тратить время на сожаления о прошлом, а вознамерилась оправдать ожидания сестер, используя для этого обнаруженную у себя способность применяться к обстоятельствам. Она всегда была очень прагматичным ребенком, а теперь стала невозмутимой юной особой, напрочь лишенной сантиментов.

Итак, в течение шести месяцев после смерти матери все девочки Нэш более или менее удачно устроились на оплачиваемую работу: спокойная и миловидная Хелен – в качестве компаньонки одной ужасной старой курицы; темноволосая, страстная Кейт обучала игре на фортепиано купеческих дочек, а Шарлотта стала подружкой-компаньонкой Маргарет Уэлтон, единственной дочери чрезвычайно богатого и катастрофически неотесанного барона и его столь же неотесанной супруги.

От Шарлотты Уэлтоны требовали лишь, чтобы она принимала подарки и платья, которыми они щедро ее одаривали, вела себя так, чтобы по сравнению с ней их проказливая наследница казалась ангелом, и никогда ничего не критиковала.

В целом работа была даже приятной, подумала, скривив губы, Шарлотта, направляясь вдоль крытой галереи к распахнутой двери все конце. Она должна быть забавной, любезной и соглашаться участвовать в любых дурацких затеях, которые могли взбрести в голову ее подружке Маргарет. Она стала бессовестной озорницей, сорвиголовой и завзятой кокеткой. Хотя... ей все чаще и чаще начинало казаться, что окружающим, особенно Уэлтонам, от нее требуется исполнение исключительно роли бессовестной сорвиголовы и – что еще хуже – сама она может удовлетвориться этой своей ролью.

Шарлотта мечтала о чем-то большем. Она не была уверена, о чем именно, но знала лишь, что это отличалось от того, что имели ее сестры. Она не понимала упорного стремления Кейт восстановить утраченное ощущение защищенности, которое ей обеспечил наряду с богатством ее бравый шотландский горец. Она была не так романтична, как Хелен, которая хотела, чтобы ее любили такой, какая она есть на самом деле. Шарлотта лишь усмехалась про себя, будучи совсем не уверена в том, какая она есть на самом деле. Конфетка? Сорванец? Забавная озорница? Наверное, в ней было всего понемногу, и все эти роли ей наскучили. Чтобы чувствовать, что живешь, надо было нечто большее, чем заполнять собой какое-то пространство.

Войдя в помещение, где находилась своего рода библиотека, две стены которого были заняты почти до потолка полками, заполненными множеством книг, Шарлотта улыбнулась. Она любила книги и считала одним из больших недостатков ее нынешнего положения тот факт, что в хозяйстве Уэлтонов книги и вообще все, что пригодно для чтения, кроме разве что ведомостей с аукциона чистокровных лошадей Таттерсоллз, были большой редкостью. Обходя поцарапанный стол, стоявший посередине комнаты, Шарлотта окидывала жадным взглядом корешки тисненых кожаных переплетов.

Стул с прямой спинкой был небрежно отодвинут от стола, как будто тот, кто на нем сидел, торопливо вышел из комнаты, не позаботившись о том, чтобы поставить его на место. Поверх нескольких небрежно сложенных стопок каких-то бумаг на столе была разложена новенькая карта континента. Одна из страничек виднелась из-под карты, и Шарлотта заметила, что текст на ней был написан по-французски.

Шарлотта, у которой возникли нехорошие подозрения, замерла на месте. Зачем бы настоятелю монастыря отцу Таркину – а комната, где она находилась, предположительно принадлежала ему, потому что едва ли какой-нибудь другой монах занимал в Сент-Брайде, или монастыре Святой Бригитты, такое важное положение, чтобы иметь собственную библиотеку, – переписываться с кем-то во Франции? Англия находилась в состоянии войны с Францией. Она подошла ближе.

Ей бросилось в глаза имя ее отца: Родерик Нэш. Отодвинув карту, она схватила письмо и попыталась прочесть...

– Мисс Нэш!

Шарлотта с письмом в дрожащей руке повернулась как ужаленная и оказалась лицом к лицу с отцом Таркином. Смущение, которое она могла бы испытать, оттого что ее застали, когда она рылась в чужих вещах, уступило место справедливому гневу. Она была не из тех, кто приветствует общение с врагом! Это не ей принадлежит столь изобличающее письмо!

– Почему здесь имя моего отца? – спросила она.

Отец Таркин подошел к ней, наклонил голову, чтобы посмотреть, что у нее в руках, и на его лице выражение легкого любопытства сменилось печалью.

– А-а это. Это письмо от человека, который в большом долгу перед вашим батюшкой. Он пишет, чтобы напомнить мне, что жертвы, на которые пошли ваш отец и другие, дали ему возможность продолжить в настоящее время его работу. Понимаете? – Он протянул руку и осторожно подчеркнул несколько слов длинным костлявым пальцем. – «Позвольте мне напомнить вам, святой отец, о том, что вам хорошо известно: все великие начинания требуют больших жертв. Эти жертвы требовались и от меня, что вас, судя по всему, очень беспокоит за последнее время, хотя они и не идут ни в какое сравнение с жертвами других. Вспомните, чем жертвовал полковник Родерик Нэш, а также другие безымянные мужчины и женщины, отдавшие свои жизни для того, чтобы я получил возможность продолжать свою работу...» – Он перестал переводить и, словно извиняясь, улыбнулся Шарлотте: – Остальное вас не касается, дитя мое.

«Продолжать свою работу». Три года назад отец добровольно предложил французам обменять на себя трех шотландских парней, заточенных в тюрьму Ле-Монс по обвинению в шпионаже, с которыми он даже не был знаком. В тот же день поздним вечером он был казнен. Она всегда предполагала, что после возвращения в Англию всех троих живыми и невредимыми тайная деятельность, в которой они участвовали, прекратилась.

Осознание того, что кто-то продолжает работу шотландцев, начатую во Франции много лет назад, глубоко потрясло Шарлотту. И сразу же после этого пришла другая мысль: а ведь она почему-то не удивлена, что святой отец с проницательным взглядом и добрым лицом связан с этой работой. Ведь те трое молодых людей были из монастыря Сент-Брайд.

– Я не дитя, святой отец, – сказала в ответ Шарлотта с такой серьезностью, на которую ее сочли бы неспособной большинство из тех, кто ее знал. – И если мой отец погиб ради какой-то «работы», о которой упоминает автор письма, то позвольте с вами не согласиться. Это меня касается.

Настоятель покачал головой:

– Только самым косвенным образом.

Шарлотта сердито нахмурилась, сама не понимая толком, почему не может удовлетвориться его объяснением, но переведенные им слова, в которых чувствовалась глубокая убежденность автора в правоте своего дела, звучали в ее мозгу, словно песня сирены, приводя на память трагические обстоятельства гибели отца и то, что последовало непосредственно после этого.

Судя по всему, поступок отца был актом благородного самопожертвования. Однако Шарлотту всегда задевало, что его жертва не означала чего-то большего, что он отдал свою жизнь ради провалившегося заговора. А теперь вдруг появилось доказательство того, что дело, которое выполняли те молодые люди, продолжает жить, что отец пожертвовал жизнью для очень важного дела. Строки письма давали основания предполагать именно это.

Ей вдруг безумно захотелось тоже сделать что-нибудь важное, достойное жертвы, принесенной отцом.

– Я могу помочь, – глухо прозвучал ее голос в тишине библиотеки.

– Дорогое дитя, никак не пойму, о чем вы говорите...

– Я могу быть полезной, если вы мне позволите, – перебила она, решительно глядя настоятелю в глаза. Он нахмурился.

– И что же вы, как вам кажется, знаете, мисс Нэш? – спросил наконец он, жестом предложив ей сесть на стул с прямой спинкой.

Она была слишком напряжена и не захотела садиться.

– То, зачем эти шотландские парни были направлены во Францию, еще предстоит сделать. Я хочу помочь. Мне это нужно.

Настоятель не стал опровергать ее предположения, а лишь спросил:

– Почему вы считаете, что вам это нужно?

– Чтобы сделать что-то полезное в жизни. Чтобы жертва отца не оказалась напрасной.

На лице святого отца отразилось беспокойство.

– Вам кажется, что спасения жизней троих молодых людей недостаточно?

– Нет.

Отец Таркин вскинул седеющие брови и пристально посмотрел на нее. Удивление и боль были в его взгляде.

– Нет, – решительно повторила она, подумав, что человек, написавший столь трогательно о самопожертвовании ее отца, несомненно, понял бы ее. – Нет, потому что это могло значить гораздо больше. Если у кого-нибудь во Франции появилась возможность продолжать в течение последних трех лет свое дело благодаря самопожертвованию моего отца, то я хочу помочь ему в этом. Я должна это сделать ради памяти моего отца и ради моей страны. – Она заметила, что отец Таркин колеблется, и добавила, чтобы заставить его понять: – Я должна сделать это ради себя.

Они долго стояли, глядя в глаза друг другу.

– Возможно, есть кое-что... – Он задумчиво замолчал, легонько постукивая пальцами по столу.

– Все, что угодно.

– Время от времени, – медленно начал он, – в Лондон прибывают курьеры с информацией, которую необходимо кое-кому передать. Нередко они добираются окольными путями, и бывает трудно определить, когда и куда они прибудут.

Люди, которым желательно узнать, какого рода информацию привезли курьеры, и цели которых являются диаметрально противоположными нашим целям, рыщут по всему городу в поисках человека, получающего эту информацию и организующего действия наших друзей в Лондоне. Поэтому курьеры не должны никогда оставаться подолгу на одном месте. Им приходится часто менять место пребывания, привлекая к себе при этом как можно меньше внимания.

Он замолчал и застыл в ожидании. Шарлотта поняла, что он хочет проверить, поняла ли она, что он подразумевает, рассказывая ей об этом.

– Наверное, – сказала она, осторожно подбирая слова, – из-за того, что получателю приходится часто переезжать с места на место, и из-за того, что ему никогда не бывает известно, когда следует ожидать курьера, бывает очень трудно организовать их встречу.

Настоятель кивнул. Она выдержала проверку.

– В прошлом году курьеру из Франции так и не удалось передать информацию, которую он привез сюда. У него было мало времени, так как его могли хватиться во Франции, а получатель сменил место жительства.

– И в этом случае, – сказала Шарлотта, – мог бы спасти положение посредник, которого и курьер, и получатель могли бы без труда найти. Особенно если лицо, выступающее в роли посредника, никому и в голову не пришло бы .заподозрить в причастности, – продолжила она. – Кто-нибудь молодой и легкомысленный, не связанный ни с политикой, ни с религией, который всегда присутствует на балах, премьерах и всяческих приемах, где к ней можно без труда подойти, не вызывая ни у кого подозрения.

– Вы говорите «к ней»?

– Я имею в виду себя, – сказала Шарлотта. – Я могла бы идеально подойти для этой роли, святой отец. Я пользуюсь такой свободой, какой могут похвастать очень немногие молодые леди, я вращаюсь в самых разных кругах и могу бывать везде, где пожелаю, не вызывая никаких замечаний. – Она чуть скривила губы. – Скажем, не вызывая таких замечаний, которых я бы еще не слышала.

Настоятель отвернулся от нее и склонил голову, задумавшись. Заложив руки за спину, он подошел к одному из книжных шкафов. Она, затаив дыхание, наблюдала за ним.

Пока не представилась возможность внести свою лепту в дело ее отца, она даже не подозревала, что это для нее так важно. Настоятель не должен ей отказывать. Сейчас станет ясно, считает ли он ее легкомысленной и озорной пустышкой, какой ее знали в свете, или практичной и целеустремленной женщиной, какой она считала себя сама.

– Это не обязательно бывает сопряжено с особой опасностью, – пробормотал он себе под нос.

Она ждала.

Он оглянулся на нее через плечо. Морщинистое лицо выражало тревогу.

– Вам надо лишь записать несколько адресов, а потом повторить их кое-кому в переполненной людьми комнате.

Горя нетерпением, она кивнула.

– Наша группа очень малолюдна. К вам будут обращаться за помощью не более чем два или три раза в год.

– Понятно.

Он повернулся и посмотрел ей в глаза.

– Однако понятия «не особенно опасный» и «безопасный» едва ли можно считать одним и тем же. Некоторый риск с этим связан.

– Я готова пойти на риск.

– Но готов ли я позволить это?

– Да, – ответила она за него.

Он задумался, и Шарлотта терпеливо ждала, понимая, что торопить его сейчас было бы ошибкой. Наконец он глубоко вздохнул.

– Ладно, мисс Нэш. Хорошо.

На губах Шарлотты расцвела улыбка.

– Благодарю вас.

– Нет, дитя мое, не благодарите меня. Я ступаю по тонкому льду, и меня уже мучают угрызения совести. – Он снова вздохнул и протянул руку к золотому тяжелому фолианту, стоявшему на полке над его головой. – Поскольку мы решили, что вы будете играть роль посредника, вам, пожалуй, следует познакомиться с одним из моих агентов. С автором этого письма.

Он надавил на книгу, и Шарлотта широко раскрыла глаза от удивления, увидев, как секция книжного шкафа, бесшумно повернувшись, раскрылась в коридор, освещенный единственным фонарем.

– Входите, – пригласил ее священник.

У Шарлотты дрогнуло сердце. Ей предстояло встретиться с человеком, который верен своим убеждениям и продолжает работу, начатую много лет назад. С человеком, глубоко преданным делу. Она уже представляла себе героя – благородного, достойного, хотя, наверное, годы опасной, тайной работы сделали его осторожным и суровым...

– Нет никакой необходимости так громко разговаривать, святой отец. – Откуда-то из мрака материализовался молодой человек. Его худощавое лицо обрамляли слишком длинные темные волосы. Тяжелая челюсть заросла такой же темной бородой, почти скрывавшей шрам на левой щеке. На нем были широкий пиджак с обтрепанными обшлагами и такие же просторные изношенные панталоны, которые сползали с плоского живота. Его загорелое лицо озарилось улыбкой.

– Это... Дэнд Росс, – сказал отец Таркин, внимательно наблюдая за ней.

Она не узнала в нем одного из трех молодых шотландцев, которые приходили к ним в дом три года назад. Да и кто смог бы заметить кого-нибудь другого, если в той же комнате находился темноволосый, ангельски красивый Рамзи Манро? А кроме того, молодой человек, стоявший в ее Йоркской малой гостиной, только что вышел из французской тюрьмы, где пробыл в заточении два года.

Этот человек почему-то показался ей несколько дерзким и опасным. Их взгляды встретились, улыбка застыла на его лице, а у нее внутри что-то затрепетало, словно крылья птицы, оказавшейся в клетке. Она шагнула вперед и приоткрыла губы – то ли для того, чтобы улыбнуться, то ли поприветствовать...

В глубине его глаз что-то промелькнуло.

– А это кто такая? – с нарочитой медлительностью произнес он. – Я и не подозревал, что вы теперь принимаете также сироток женского пола, святой отец. Я наверняка не ошибся. Чем же еще объяснить, что одежда на ней на два размера меньше, чем нужно, и настолько выношена, что сквозь нее все видно?

«Вот тебе и герой», – подумала Шарлотта.

Франция, поздняя осень 1788 года

– Я должен уехать с мистером Джонстоном, мэм? – спросил мальчик, взглянув на учителя английского языка. В его голосе не было страха, как не было и надежды, что ему удастся убедить свою мать отказаться от ее плана, но Джереми Джонстон мысленно похвалил его за попытку.

– Да. Все уже спланировано. – В голосе леди в бархатном платье не было и намека на материнское чувство. Она сжала рукой плечо мальчика, и ее взгляд над его головой встретился со взглядом Джереми. – Он умный мальчик. Не по годам. Он не доставит вам хлопот.

То, что она нервничала и ей не терпелось поскорее покончить с этим делом и отослать мальчика, было заметно лишь по тому, как она время от времени оглядывалась через плечо.

– Я буду защищать его, не щадя своей жизни, мэм. Для меня большая честь, что вы оказали мне такое доверие. – Джереми низко склонился к руке леди. Он никогда еще не приближался так близко к ней. С тех пор как он прибыл во Францию три года назад, чтобы заняться обучением ее маленького сына, они всегда общались в этом огромном доме через посредников.

Он исподтишка изучал ее, пытаясь найти какое-то сходство между матерью и сыном, но не обнаружил почти никакого. У нее было округлое миловидное лицо, однако оно выражало непреклонную решимость, которую мальчик, судя по всему, не унаследовал.

Он был хорошим мальчиком, сообразительным, с врожденной склонностью к подражательству. Он уже говорил по-английски без малейшего акцента. Джереми он не просто нравился, он им даже восхищался за силу духа. Его глубоко трогала несомненная стойкость мальчика, оказавшегося в эпицентре страшных беспорядков.

Джереми подозревал, что этими беспорядками – всего две недели назад в Гренобле вспыхнули бунты – объяснялось решение знатной леди отправить своего единственного сына к друзьям в Шотландию, пока во Франции не нормализуется обстановка. Хотя Джереми знал, что мальчик беспрекословно подчинится требованию своей родительницы, он не мог не заметить страдальческое выражение лица мальчика. Его отрывали от знакомой обстановки и всех, кого он знал, и Джереми ему сочувствовал.

Он тихо кашлянул.

Леди холодно взглянула на него.

– В чем дело, мастер Джонстон?

– Может быть, в этом нет необходимости, миледи? Наверняка король...

– Король дурак, а его жена тем более. Все это плохо кончится, и если его высочество отказывается видеть то, что мне абсолютно ясно, то я не стану жертвовать своим ребенком из-за его слепоты. Нет. Мальчик поедет в Шотландию.

– Да, мэм. – Джереми отвесил низкий поклон. Леди сделала нетерпеливый жест рукой, и один из ее слуг, стоящих на почтительном расстоянии, выступил вперед и протянул увесистый бархатный кошелек. Она взяла его и передала Джереми.

– Этих денег с избытком хватит для вас обоих. Внутри лежит письмо к моим друзьям, в котором я прошу их предоставить убежище моему сыну. Я вручаю его вам и прошу доставить его вместе с моим сыном сразу же по прибытии. – На ее гладком лбу впервые появились морщинки сомнения. – Понимаю, что было бы лучше, если бы я заранее сообщила им о своих планах... но ситуация становится опасной. Я не осмеливаюсь медлить.

Она наклонилась так, что ее лицо оказалось на уровне лица мальчика. Он, не моргнув, выдержал ее взгляд. Джереми почувствовал, что мальчику очень хотелось бы обнять ее. Но он этого не сделал. Он стоял молча.

– Не забывай, кто ты такой, сын мой. Никогда не забывай о том, кто ты есть и чего от тебя ждут.

– Я не забуду, мэм, – торжественно пообещал он.