Империя Страсти (ЛП)

Глава 12

Аспен

Это второй раз в моей жизни, когда меня несут на руках. Точнее, в третий, поскольку вчера вечером он, вероятно, заносил меня в дом.

По иронии судьбы, первый раз тоже был его.

Кингсли.

Он же самый раздражающий мужчина, когда-либо ходивший по земле. И самый привлекательный.

Только я не перекинута через плечо, как все эти годы назад. Теперь он несет меня на руках, как в каком-то пошлом фильме. На секунду я слишком дезориентирована, чтобы понять, как изменились события. Только когда мы вышли из комнаты Гвен и двинулись по коридору, я вынырнула из этого состояния.

Я ударяю кулаком по его груди, и, клянусь, твердая штука издает звук под моей рукой. Может, он все-таки не человек, а я в ловушке с бездушной машиной.

Но находилась бы я в таком положении, если бы он не был из плоти и костей?

— Какого черта ты творишь, Кингсли?

— Переношу тебя в более подходящую обстановку. Не знаю, как ты, но секс в комнате моей дочери меня отталкивает.

— Спусти меня! — я зарычала, дрыгая ногами в воздухе, чтобы заставить его ослабить хватку.

Он впивается пальцами в мою талию, и я вздрагиваю.

— Если ты не хочешь усугубить свои травмы, оставайся, блядь, неподвижной.

Я уже собираюсь откусить ему ухо, когда он толчком открывает дверь в… свою комнату.

Я просто прошла мимо нее раньше, в разгар очевидных попыток Марты держать меня как можно дальше от нее.

Белый свет заливает пространство, подчеркивая чистоту, минимализм и почти клинический вид комнаты. Цвета такие же простые — серый, черный и белый.

Мое сердце учащенно забилось, когда я поняла, что именно такие цвета в моей собственной спальне. Боже. Что за извращенные совпадения.

Кингсли опускает меня на кровать, мягко, но в то же время с такой твердостью, которая демонстрирует его потребность в доминировании.

Я приподнимаюсь на локтях как раз вовремя, чтобы увидеть, как он снимает пиджак. В его движениях ощущается контроль, легкость и уверенность человека, который знает, что делает и куда идет.

Его белая рубашка натянулась на мускулистой груди, когда он бросил пиджак куда-то в недоступное мне место. Затем, не разрывая зрительного контакта со мной, он расстегивает запонки и закатывает рукава рубашки на мощные предплечья.

Я не смогла бы отвести взгляд, даже если бы попыталась. Дело в том, что Кингсли жилистый. У него большие руки с длинными пальцами и заметными венами, которые тянутся от их тыльной стороны к кистям.

И хотя я как-то забыла подробности того времени, воспоминания о том, что эти руки делали со мной, начинают бить по мне. Прямо между ног.

Не говоря уже о том, что порезы на тыльной стороне его рук и костяшках пальцев добавляют варварскую грань к его и без того бездушному виду.

В этот момент его можно было бы назвать безжалостным монархом, склонным к завоеваниям.

— Вот в чем дело, дорогая, — говорит он голосом, полным вожделения, который затягивает мой собственный. — У тебя повреждены губы и прикушен язык, вероятно, потому что ты отказалась доставить этим ублюдкам удовольствие видеть тебя слабой. В результате ты постоянно кусала его, пока почти не откусила.

Мой рот открывается.

— Как…

— Ты сказала это тогда, верно? Ты лучше проглотишь свой яд. Знаю, Ницше твой кумир и святой мессия твоего мозга, но он чертов кретин, который не смог определиться, так что в следующий раз, когда окажешься в опасной для жизни ситуации…

Его колено опускается между моих ног, без труда раздвигая их, и он кладет руку на матрас возле моей головы.

Другой рукой он вновь накрывает мою челюсть. Его большой палец скользит по моим губам, и их покалывает одновременно от удовольствия и боли.

— Ты откроешь эти чертовы губки и будешь кричать о помощи. Я ясно выразился?

— Я же сказала тебе, что не верю в это.

Я пытаюсь оттолкнуть его руку, но он не оставляет мне возможности бороться. Он обладает таким авторитетом, от которого невозможно отмахнуться, и, хотя раньше я восставала против этого, сейчас я чувствую, как теряю этот воинственный дух.

— Ты начнешь… со временем. А сейчас… — он снова проводит большим пальцем туда-сюда по моим губам, не жалея опухших, порезанных или сломанных частей. — Так как тебе больно, я меняю прежний вызов с поцелуя на что-то другое.

— Что-то другое…?

Мой невысказанный вопрос так и повисает в воздухе, когда он тактично опускает руку между моих грудей и проводит пальцами по материалу, пока оба моих соска не выступают. Трение о платье настолько болезненное, что я задыхаюсь.

— Ты такая чувствительная здесь, не так ли? — говорит он с мрачным садизмом, затем смыкает губы вокруг соска через ткань и сосет.

Тот факт, что он даже не потрудился снять платье и делает это через него, грязнее, чем все, что я могла себе представить.

Он лижет, щипает и кусает мой сосок так сильно, что я думаю, что кончу от одного только трения. Всплески боли в плечах и верхней части груди смешиваются с удовольствием и распространяются на ноющее ядро.

Это слишком.

Он.

Это.

Все в этом моменте настолько сюрреалистично, что я не могу охватить его своим разумом. Все, что я могу сделать, это попасть в его ловушку с беспомощностью жертвы.

Мои волосы образуют ореол над головой от того, как сильно я извиваюсь. Дискомфорт от синяков и его безоговорочных притязаний делает атмосферу животной по своей природе.

И именно тогда, когда я думаю, что могу испытать оргазм от одних только ощущений, Кингсли отпускает истерзанный сосок, оставляя мокрое прозрачное пятно на белом платье, и облизывает губы, словно гордясь своей работой.

Я готова назвать его сотней красочных имен, но эта мысль исчезает, потому что его голова опускается к другому моему соску, уделяя ему то же внимание, что и предыдущему.

Руки сжимаются в болезненные кулаки, душат покрывало, и я хочу, чтобы это было отвращение.

Отрицание.

Что угодно, только не то, что я испытываю сейчас.

Возбуждение и пугающее ощущение, что я отпускаю.

Мои соски пульсируют, посылая прямые разряды между ног с каждым его жестоким укусом.

— О, Боже…

— Немного несправедливо, что он получает похвалу за мои действия, — говорит он, проводя языком по соску, а затем прикусывает его, пока я не задыхаюсь. — Теперь произнеси мое имя.

— Иди на хрен, Кингсли.

Он усмехается, звук темный и безумный, когда он кусает мой сосок в последний раз и скользит между моих ног.

— Я собираюсь вытрахать из тебя это поведение, дорогая.

Я дезориентирована, когда он опускается к краю кровати. Я не понимаю, что происходит, пока он не становится на колени, не закидывает мои ноги на свои твердые плечи и не ныряет между моих бедер.

Восхитительное ощущение того, что меня растягивают до предела, едва уловимо, потому что он задирает платье до талии.

Его губы находят мое внутреннее бедро, и я вздрагиваю, когда он медленно вдыхает меня, словно смакуя главное блюдо от шеф-повара.

Затем прикусывает внутреннюю плоть. Сильно.

— Больно, мудак.

Я хватаю его за плечи, пытаясь оттолкнуть, но он снова кусает, на этот раз вырывая из меня хныканье.

— Не шевелись, иначе будет еще больнее, — говорит он мне в лицо, а потом сосет, водя языком туда-сюда, пока я не начинаю извиваться.

Я падаю обратно на матрас, руки, как и моя решимость, едва держатся.

Кожа горит от его укусов, покусываний и, в конце концов, успокаивающих посасываний. Он словно получает удовольствие от того, как я прыгаю, а потом не могу подавить стон.

К тому времени, когда он добирается до моего нижнего белья, я задыхаюсь и с трудом дышу.

— Ты единственная женщина, которая выглядит сексуально в хлопковых трусиках, ведьма.

Он продолжает доказывать свои слова, покусывая складки через материал.

Искра огня проникает в мою сердцевину и едва не заставляет вскочить на ноги. Кингсли разрывает трусики зубами, создавая невыносимое трение о мою самую интимную часть.

— Ты такая мокрая для того, кто утверждает, что не хочет меня.

— З-заткнись, придурок…

— Разве это мудрая идея обзываться, когда твоя киска впивается в мой рот, как маленькая шлюшка?

Мои бедра физически дрожат, и я ненавижу свою нелогичную реакцию.

— Не надо… называть меня так.

— Называть тебя как? — он облизывает мою киску снизу вверх, перехватывая мое дыхание в процессе.

— Ш-шлюшка. Я ничья шлюха.

— Ничья, только моя, потому что я буду поглощать твою киску, будто ты и есть киска.

Он прижимает свой язык к моему клитору с силой, которая посылает меня за грань.

Кульминация настолько сильна, что мой рот остается открытым в бессловесном крике. А потом я кричу так громко, что удивляюсь, как не обрушила весь дом.

Кингсли, однако, кажется, не закончил. Он проникает языком в меня, сбивая предыдущую волну в более мощную. Он трахает меня языком жестко, быстро и с таким контролем, что я задыхаюсь.

Мои пальцы бездумно погружаются в его волосы, и я натягиваю шелковистые пряди, практически впиваясь киской в его рот.

Я отчаянно нуждаюсь в чем-то, что не могу определить.

Чего-то, что нарастает во мне с силой бури, сверкающей в его глазах всякий раз, когда он смотрит на меня.

Или впивается взглядом.

Я уже даже не знаю.

Иногда он смотрит на меня так, словно я завоевание, которое он намерен разбить на непоправимые кусочки.

А быть может, я смотрю на него как на вызов, который он никогда не одолеет. Чёрная лошадка, которую никогда не удастся укротить.

Это толчок и притяжение. Принятие и взятие. Даже сейчас, когда он думает, что я полностью в его власти, хотя это совершенно не так.

Кингсли крепче сжимает мои бедра, останавливая мои бешеные движения. Но он продолжает сосать, покусывать и трахать мои складочки, пока я не теряю сознание.

Господи. Он сводит меня с ума.

Как раз, когда я думаю, что стану единым целым с кроватью, в воздухе раздается звук чего-то вибрирующего, как эхо гибели.

Кингсли появляется между моих ног и облизывает губы.

— На вкус ты такая же дикая, как и на вид.

Я жду, что он вернется за этим вкусом, но он достает из кармана телефон, смотрит на экран, а потом говорит мне:

— Я должен ответить. Помолчи для меня, дорогая.

Я начинаю отстраняться, но Кингсли отпускает мое бедро и вводит в меня два пальца одновременно, отвечая:

— Шоу слушает… Да, я могу говорить.

Святое дерьмо. Этот сумасшедший мудак всерьёз?

Очевидно, да, потому что он загибает пальцы внутри меня, и мне приходится зажать рот рукой, заглушая любые неловкие звуки.

— Да, я понимаю, — говорит он со спокойствием грешного священника.

Как, черт возьми, он может оставаться в своей стихии, пока передвигает мои внутренности?

Я не получаю ответа на этот вопрос, но принимаю еще один палец, и на этот раз все три оказываются так глубоко внутри меня, что задевают мою точку G. Один, два…

Моя голова запрокидывается назад, и из меня вырывается похотливый звук.

Кингсли ухмыляется с хитростью и капельным обаянием самого Люцифера, качая головой, а затем начинает трахать меня пальцами. Входит и выходит с бешеным ритмом, который лишает меня рассудка.

Черт.

Боже. Блядь. Проклятье.

Тот факт, что кто-то еще может слышать мои крики удовольствия, не мешает мне испускать их. Если уж на то пошло, все, что я слышу, это липкий звук его пальцев, погружающихся в мое возбуждение, и чистая грязь этого, подталкивающая меня к краю.

Край настолько крутой, что я одновременно и взволнована, и напугана прыжком.

— Я сделаю окончательное предложение после того, как изучу статистику за прошлый год. Если они окажутся ниже моих стандартов, я сброшу их до того, как они примут следующую дозу кислорода. — он убирает телефон и говорит: — Вот так. Хорошая девочка.

Тогда я кончаю. От сочетания ситуации, его слов и того, как его пальцы быстро и сильно вбиваются в меня.

Мои звуки неконтролируемы, и я поворачиваю голову в сторону и утыкаюсь лицом в матрас, заглушая их.

Кингсли продолжает лениво вводить в меня свои пальцы, пока не завершает звонок.

Я остаюсь спрятанной в матрасе, стыд и возбуждение пронизывают меня с одинаковой силой.

Что, черт возьми, со мной только что произошло? Может, мне нужно обратиться к психотерапевту, чтобы лучше понять себя? Потому что мое тело, душа и сердце, похоже, дали моему мозгу тайм-аут в его жизни.

Две сильные руки обхватывают мои щеки, заставляя повернуться к нему лицом, и тогда я обнаруживаю, что он свисает надо мной и смотрит на меня с выражением, которое он не имеет права на меня направлять.

Точно так же он смотрел на меня все эти годы назад. Когда сказал, что решил все-таки оставить меня.

Его пальцы скользят по моему лицу и волосам с нежным, но собственническим прикосновением.

— Так красиво сломана, моя маленькая шлюшка.

Я вырываюсь и отталкиваю его, откидываясь назад на матрас.

— Я не твоя шлюшка.

Свет сияет в его обычно тусклых глазах.

— Тогда ты бы предпочла, чтобы тебя называли хорошей девочкой?

— Н-нет.

— Ты просто кончила на это. Но опять же, ты стала еще мокрее, когда я назвал тебя маленькой шлюшкой, это означает, что у тебя есть как склонность к унижению, так и склонность к похвале. Интересно.

— Твоя смерть тоже будет интересной, если ты не прекратишь. И можешь сказать, какого черта это было только что?

— Тебе придется быть более конкретной. Только что произошло много всего, и все они закончились грязными оргазмами, а твоя киска влюбилась в мои пальцы и язык. Следующей будет очередь моего члена.

Я не могу побороть жар, который охватывает мою шею от его грубых, грязных слов. Почему он произносит их с такой легкостью? Тем не менее, я заставляю себя ответить:

— Разговор по телефону во время прикосновения ко мне. Что, черт возьми, с тобой не так?

— В том же варианте, что и с тобой не так, потому что ты кончила как очень хорошая девочка.

Я снова вздрагиваю на этом слове, и ублюдок не пропускает его, потому что ухмыляется.

— Нет нужды говорить, что я выиграл. Лучше надень свои лучшие доспехи, дорогая, потому что дерьмо вот-вот станет настоящим, когда я всерьез займусь тобой.

***

Освежившись, я надеваю свитер поверх платья, скрывая неловкие мокрые пятна. Затем я готова выскочить из дома Кингсли и проверить свой мозг у врача.

Может, бандиты ударили меня по голове достаточно сильно, чтобы выбить несколько винтиков. Только так я могу понять смысл фиаско, которое только что произошло.

Вся эта ситуация не имеет смысла, и это вызывает у меня подозрения. Зачем я ему понадобилась? Он никогда не делал этого раньше по крайней мере, не как Кингсли Шоу.

Может, это только потому, что он вспомнил ту ночь двадцать один год назад? Но это все еще не даёт ясности. У него есть какие-то антисоциальные и нарциссические наклонности, а количество людей, о которых он искренне заботится, исчисляется Гвен и Нейтом. Так что он не мог тосковать по мне все это время.

На самом деле, он ясно дал понять, что избавится от меня. Так вот в чем дело? Он не смог найти способ взять меня на абордаж, поэтому играет в соблазнение? Но он не из тех, кто опускается до такого уровня, не говоря уже о том, что он прямолинеен до безобразия.

Черт побери.

Все эти размышления о его мотивах сводят меня с ума, а его близость усугубляет ситуацию. Мне нужно выбраться отсюда, чтобы проветрить голову.

Но у Кингсли другие планы.

Конечно, блядь. Он тащит меня в столовую, большую, холодную и бесстрастную, как и он сам.

Стол накрыт на двоих, и Кингсли сидит во главе стола, как темный властелин в аду. Это глупо несправедливо, что он все еще выглядит элегантно, как всегда, в своей белой рубашке, черных брюках и с идеально уложенными волосами, в то время как я с трудом стою на ногах.

Схватив салфетку, он показывает на стул справа от себя.

— Садись и ешь.

— Может, хватит вести себя так, будто ты мой босс за пределами фирмы?

— Это было бы «нет». И это не значит, что ты позволяешь мне вести себя, как твой босс в фирме.

Я откидываю волосы.

— Это потому, что я, оказывается, не хуже тебя разбираюсь в том, что делаю.

— Высокомерие зашкаливает?

— Ты тоже высокомерен, но поскольку у тебя член между ног, это называется харизмой. А когда женщина уверена в себе и своей работе, ее называют эгоистичной сукой. Если будем справедливы, то тебя следует называть эгоистичным членом.

— Тогда я думаю, что мы справедливы, потому что ты называешь меня так все время. Но тебе лучше перестать обращать внимание на мой член, иначе он воспримет это как приглашение.

— На другой планете, придурок.

— Ты говоришь так, словно я не могу это устроить. Также не притворяйся, что не хочешь меня. Это не только наглая ложь, но у меня есть доказательства обратного.

— Какие доказательства?

— Твое тело дрожало для меня, даже когда тебе было больно.

— Это называется физической реакцией.

— Физическая реакция. Сексуальное желание. Похоть. Ярлык не имеет значения, дорогая. Имеет значение фактический эффект. Так что отрицай это сколько угодно, но факт остается фактом: ты хочешь меня.

— Ты тоже меня хочешь.

— Разве я говорил обратное?

— Почему ты хочешь меня?

— Просто.

— Ты не только не действуешь импульсивно, но и тратишь слишком много времени и сил на то, что якобы происходит в мгновение ока. Так что позволь мне нести чушь.

Его губы растягиваются в волчьей ухмылке.

— Твоё внимание к деталям обо мне просто умиляет.

— Я внимательна к деталям во всем. Это не относится только к тебе.

— О?

— О, — подражаю я его провокационному тону. — А теперь скажи мне, почему ты хочешь меня?

— Это просто физическая реакция, как ты уже говорила. Жажда интенсивного секса с ненавистью.

— И это все?

— Это все.

Моя грудь сжимается, и я понятия не имею, почему желание сбежать отсюда сильнее, чем потребность в следующем вдохе. Тем не менее, я заставляю себя не подавать виду и оставаться на месте. Заставляю себя не думать о двери, которую он только что захлопнул перед моим носом.

Кингсли лениво переводит взгляд на меня, и я съеживаюсь. Боже. После того как он так жестоко порвал мои трусики, на мне их нет, так что никаких случайностей быть не должно. Я плотнее кутаюсь в свитер, и он улыбается.

— Возьми одежду с собой.

— Конечно, возьму, гений. Ожидаешь, что я выйду на улицу голой?

— Нет, иначе мне придется иметь дело со всеми ублюдками, которые станут свидетелями стрип-шоу в не очень приятном виде, — говорит он непринужденно, будто не угрожает. — Я имел в виду, что тебе не нужно возвращать одежду.

— Эта одежда Гвен.

— Теперь твоя. Моя дочь не станет носить ее после того, как ты в ней ходила.

Я не вижу этого, но чувствую, как краснеет моя шея. Ублюдок. Я определенно, полностью и без сомнения ненавижу его до усрачки.

Если бы я действительно могла не хотеть его, это было бы здорово.

— А теперь садись и ешь. В третий раз я повторять не буду.

— Я не голодна.

— Ты ничего не ела с самого утра.

— Все еще не голодна. Спокойной ночи.

Я делаю шаг к выходу, но в тот момент, когда я прохожу мимо него, он хватает меня за талию.

Я вскрикиваю, когда он тянет меня назад и усаживает к себе на колени. Точнее, я сижу на одном твердом бедре, мои ноги раздвинуты, и моя голая киска касается его брюк.

Температура повышается с двух цифр до трех очень быстро. Я пытаюсь оттолкнуть его локтем, но горячее дыхание у моего уха замораживает меня на месте.

— Если ты все еще возбуждена и хочешь подвигаться на моей ноге, то давай, но я не могу обещать, что не трахну тебя сразу после этого. Больно тебе или нет.

Я корчусь, мои кулаки сжимаются по обе стороны от меня.

— Отпусти меня, Кингсли.

— Нет, пока ты не съешь. — он дергает подбородком в сторону тарелки с супом и тарелки с креветками передо мной. — Все это.

— А если я откажусь?

— Тогда мы с твоим упрямством можем остаться здесь на всю ночь. В конце концов, ты будешь либо есть, либо тереться о ногу, либо и то, и другое.

— Ты…

— Ублюдок, придурок, мудак, член. Я знаю эту мелодию, и она не станет служить никакой цели, кроме как вывести меня из себя, так что, если не хочешь стать свидетельницей отвратительного проявления этих эмоций, оставь это.

Я скрещиваю руки на груди, глядя на него позади себя.

— Тогда давай останемся в таком состоянии и посмотрим, как ты будешь вести себя завтра на работе, когда тебе будет не хватать сна.

— Твой рот так и просится, чтобы его трахнули, дорогая.

Я поджимаю губы, чтобы не говорить. Все, что я скажу в данных обстоятельствах, будет иметь обратный эффект.

Хотя я ни от чего не отступаю, сексуальный отдел с Кингсли не моя сильная сторона. Он единственный мужчина, о котором я не могу даже подумать о том, чтобы вырвать власть, и хотя это приводит меня в ярость, это, как ни странно, тоже возбуждает.

И я ненавижу это.

И его.

Он заключает меня в объятия, берет суп и начинает есть без каких-либо проблем.

Я смотрю на висящие люстры, на стену, на дверь, на окна. Куда угодно, только не на него, но это все равно не рассеивает напряжение. Оно усиливается с каждой секундой, пока я не слышу, как стучит пульс в ушах. Его тепло подо мной и позади мешает думать, дышать или сосредоточиться.

К моим губам подносят что-то теплое. Ложка, наполненная креветками и рисом.

— Перестань быть чертовски упрямой и открой рот.

Я хмыкаю, но не следую его приказу.

— Ты невыносимая женщина. Знала об этом?

— Смешно слышать от въедливого мужчины…

Он запихивает ложку внутрь, и у меня не остается выбора, кроме как проглотить или подавиться.

— Это нечестно! — говорю я, прикрывая рот тыльной стороной ладони, чтобы он не заставил меня съесть еще одну ложку.

— Жесткое дерьмо, дорогая. У нас с тобой нет ничего общего. А теперь открой рот и ешь.

Я качаю головой.

Он сужает глаза.

— У тебя какое-то расстройство пищевого поведения? Теперь, думая об этом, я вижу, что ты только пьешь кофе, алкоголь. Много алкоголя. Подожди, блядь, секунду, ты алкоголик?

— Заткнись. И серьезно, какого черта ты так зациклился на мне в последнее время? Мне больше нравилось, когда тебе было на меня наплевать.

Он молчит, и я проклинаю себя.

Я не совсем хотела задавать этот вопрос, но теперь, когда он открыт, я хочу получить ответ. Но в то же время какая-то часть меня в ужасе от ответа.

— Мне по-прежнему наплевать на тебя, кроме того факта, что я хочу залезть в твои трусики, а для этого ты должна быть достаточно здоровой, чтобы справиться со мной.

Мои уши загораются, и я не знаю, гнев это или что-то совершенно другое.

— Я не одна из твоих шлюх, Кингсли. Ты не имеешь права указывать мне, что делать с моим телом. Если ты хочешь этого, обратись к ним.

— Они сопровождающие, а не шлюхи. И я обращусь к ним, как только закончу с тобой.

Я чувствую, как в горле поднимается вулкан, и всерьез представляю, как отгрызаю ему голову в стиле фильмов про убийц.

Но потом он говорит:

— Как насчет обмена?

— Если это не твоя жизнь во имя мира человечества, мне это не интересно.

Он усмехается, и я ненавижу, как этот звук вибрирует на моей шее и проникает под кожу.

— Я слишком ценен, чтобы жертвовать собой ради чего-то столь скучного, как человечество. Так как насчет того, чтобы я ответил на любой твой вопрос о Гвен, а в обмен ты доешь тарелку с едой?

Я была так готова сказать ему, чтобы он шел трахать столб. Но этот ублюдок сразу перешел к делу. Он знает, как отчаянно я хочу иметь хоть какое-то подобие отношений с Гвен, даже если для этого мне придется продать душу дьяволу — ему.

— Не один вопрос. Я хочу бесконечное число.

— Это не так работает. Один вопрос за одно блюдо.

— Три.

— Один.

— Два.

— Один. Если хочешь больше, тогда тебе нужно поужинать со мной в другой раз.

— Ты хитрый мудак. — я вздыхаю.

— Спасибо за комплимент, ведьма. А теперь открой рот.

Я пытаюсь забрать ложку.

— Я могу есть сама.

Он держит ее на расстоянии вытянутой руки и говорит.

— Мой стол. Мои правила.

Я делаю вдох и открываю рот, чувствуя себя странно. Как ребенок, но в то же время так сильно возбуждена, что это должно быть незаконно. Отчасти это желание связано с тем, что кто-то заботится обо мне, обволакивает меня и обеспечивает защиту, о которой я и не мечтала. И почему-то это вызывает странный вид вожделения, которого я раньше не испытывала.

Коротко закрыв глаза, я думаю о Гвен, и это заставляет ощущение медленно угасать.

— Она когда-нибудь спрашивает обо мне?

Мой голос звучит тихо в тишине столовой.

Кингсли продолжает непрерывно кормить меня, выражение его лица пустое, но это не гневное выражение, которое он использует, маскируя своих демонов. Это более нейтральное выражение, как когда он находится в статичном состоянии, что бывает чертовски редко.

— Она спрашивала несколько дней назад. Снова поздоровалась и спросила, не доставляю ли я тебе хлопот.

— Ты… никогда не говорил мне об этом.

— Ты проходила операцию «Избегаю Кингсли», поэтому я не думал, что тебя волнует то, что Гвен должна была рассказать мне о тебе.

Я опускаю голову.

— Ты все равно мог бы мне рассказать.

— Ключевое слово «мог бы». Кроме того, что это изменит? Если ты не перейдешь с ней в наступление, Гвен никогда не посчитает тебя матерью.

— Наступление?

— Значит идти в наступление. Быть активной. Не жди, пока она сама придет к тебе. Это было возможно несколько лет — да что там, даже несколько месяцев назад, — но сейчас она более эмоционально стабильна, благодаря определенному ублюдку, который не будет назван, и поэтому, вероятно, она не испытывает потребности в матери, как раньше.

Мои губы размыкаются.

— Ты только что дал мне совет насчет Гвен? Думала, ты хочешь, чтобы я исчезла из ее жизни.

— Я бы все равно выгнал тебя, если бы это было возможно, но опять же, я забочусь о ней больше всего на свете, так что, если ты ей нужна, я не могу просто стереть тебя или Нейта. Хотя мои убийственные планы в отношении этого ублюдка все еще живы и действуют.

Я смеюсь.

Он сужает глаза.

— Над чем ты смеешься?

— Ни над чем. Ты просто говоришь как очень строгий родитель.

— Я очень строгий родитель, поэтому не могу поверить, что позволил ей выйти замуж за Нейта. Думаешь, аннулирование брака теперь возможно?

— Боюсь, что нет, если только ты не хочешь стать для Нейта темой о том, как избежать наказания за убийство. Серьезно, не понимаю, почему ты так часто цепляешься к нему по этому поводу. Они оба взрослые люди, влюбленные.

— Он более взрослый и не должен был смотреть в сторону моей гребаной дочери. Тебя не было рядом, поэтому тебе не знакомо чувство, когда ты узнаешь, что твой «брат», который должен был прикрывать тебя, трахает твою дочь под твоей чертовой крышей.

— Туше, придурок. — я отталкиваю его и встаю, с удивлением замечая, что съела почти все, что было в тарелке. — Но в тысячный раз повторяю: я не знала о ее существовании. Хватит винить меня за потерянные двадцать лет.

Я и так достаточно себя виню.

— Чтобы винить тебя, меня это должно волновать, а как уже говорил, мне плевать.

— Пошел на хрен, Кингсли.

— Очень скоро. И начну я с этого ротика.

— Лучше пересмотри свое завещание, потому что я откушу тебе член.

Я показываю ему средний палец и выхожу, сопротивляясь желанию бежать, будто моя задница в огне.

Его злой смех остается со мной еще долго после того, как я выхожу из его дома.

Только когда холодный воздух лижет мою кожу, я понимаю, что оставила кошелёк и телефон в доме, или надеюсь, что оставила, потому что я не видела их всю ночь. Я уверена, что забрала их из переулка и заплатила таксисту.

— Хочешь прокатиться?

Я издаю покорный вздох, когда поворачиваюсь и вижу, что Кингсли возится с ключами от машины и сжимает мой телефон и бумажник.

— Я могу взять такси.

— Ни одно такси не приедет в такую даль, так что тебе придется прилично идти пешком.

— Я вызову.

— Или ты можешь бросить войну ради войны и позволить мне черт возьми подвезти тебя.

Он не позволяет мне запротестовать, хватает за руку и тащит к своей машине.

Я стараюсь не чувствовать благодарности, правда, стараюсь.

Но у меня все равно ничего не получается.