Империя Страсти (ЛП)

Глава 21

Аспен

Я удивляюсь, что мне удалось выбраться из клуба на парковку и не взорвать все вокруг в террористическом стиле, просто чтобы транслировать хаос, который щелкает пальцами по моему горлу.

Каблуки скрипят по асфальту, и я оборачиваюсь. Знаете что? Я должна вернуться и разбить бутылку о толстый череп Кингсли. Всего лишь стакан алкоголя, ничто в великой схеме вещей.

Выпустив длинный вдох, я наполовину отказываюсь от этой идеи и бегу к машине. Это только полуотказ, потому что к черту все. Желание разбить что-нибудь — предпочтительно голову и член Кингсли — слишком сильное искушение, чтобы полностью от него отказаться.

Но, с другой стороны, я не хочу, чтобы меня воспринимали как эмоциональную, грязную.

Слабую.

Мои пальцы дрожат вокруг ключа от машины, и я вытираю сердитые слезы, которые собрались в глазах. Я не собираюсь плакать из-за этого ублюдка.

Не в этой жизни, Сатана.

Сев в машину, я глубоко вдыхаю, собирая каждый сантиметр самоконтроля, который я приобрела, выживая на улицах, учась на отлично и работая вдвое усерднее, чем мои сверстники-мужчины, чтобы быть признанной в их среде.

Образы рук Кингсли на талии девушки проносятся в моей голове, и я закрываю глаза.

Хватит думать о мудаках. Хватит делать из этого что-то личное. Это ничто.

Мы ничто.

Влага собирается на веках, и никакие критические, методичные размышления не могут остановить слезу, которая скатывается по щеке и попадает в рот.

Что-то встряхивает меня, и я вздрагиваю, когда понимаю, что это телефон.

Вздохнув, я вытаскиваю его, немного благодарная за то, что он отвлек меня.

Сообщение высвечивается на экране и на секунду ставит мой мир на паузу.

Гвинет: Я только что приготовила это. Хочешь?

К сообщению прилагается фотография красочных кексов с красивыми радужными начинками.

Гвинет: Ох, Нейт только что сказал, что ты не очень любишь сладкое. Все нормально, я думаю. Просто я напекла слишком много, вот и решила поделиться. Я бы отнесла их папе, но он со мной не разговаривает.

Мои пальцы практически летают по экрану.

Я: Я бы с удовольствием попробовала. Если ты не возражаешь.

Гвинет: Конечно, я не возражаю! Мне приехать к тебе домой? Кэролайн будет там? Она любит пирожные, так что я захвачу и ей немного.

Я улыбаюсь, собираясь ответить «ДА» с большой буквы, когда сзади раздается шорох.

Мое мини-радостное настроение исчезает. Этот мудак имеет наглость идти за мной после того, на что он заставил меня смотреть. Хотя это хорошая возможность проломить ему голову каблуками.

Я резко вдыхаю, кружась на месте.

— Я убью тебя…

Мои слова обрываются на приглушенном вздохе, когда кто-то прижимает тряпку к моему рту и носу.

Вонь антисептика и изнуряющего нутро хлороформа заполняет ноздри и впивается в голову со смертоносностью пули.

Темная фигура нависает надо мной, хватает за плечи, почти вырывая их. Я впиваюсь ногтями в их руки, царапая со всей энергией выживания.

Очевидно, этого недостаточно, потому что он продолжает прижимать ткань к моему лицу, заставляя вдыхать хлороформ.

Дерьмо… дерьмо…

Я чувствую, как ослабевает моя хватка и мышцы. Призрачный скрипящий звук каблуков, волочащихся по земле, медленно затихает на заднем плане, и мои глаза опускаются.

Нет…

Передо мной одновременно взрывается буйство красок и звуков.

С моего носа снимают тряпку, и я сползаю на машину, потом на землю из-за силы кашля. От глотка чистого воздуха у меня слезятся глаза, и я несколько раз встряхиваю головой, возвращая ориентацию.

Сначала я не понимаю, что только что произошло, возможно, это испуг или неприятный розыгрыш. Но даже в глубине души я понимаю, что все гораздо серьезнее.

Сцена, возникающая передо мной, могла бы сойти за кадр фильма ужасов.

Кингсли держит за воротник темную фигуру, которая чуть не лишила меня сознания, и бьет кулаком по лицу в маске.

Другой мужчина хватает его, и они валятся на землю в потоке ударов, пинков и гортанных звуков.

Даже в оцепенении я вижу, что, кем бы ни был нападавший, он профессионал. Несмотря на склонность Кингсли к насилию, он не сможет одержать верх.

Двигаясь на четвереньках, я достаю упавший на землю портфель и роюсь в нем в поисках перцового баллончика.

Прежде чем я успеваю достать его, нападавший бьет Кингсли по ребрам и убегает.

Кингсли вскакивает на ноги, вероятно, чтобы броситься в погоню, но я шепчу:

— Не надо… не… не уходи…

В моих словах слышится отчаяние, боль и грубость. Такая грубость, что причиняет боль. А может, на самом деле мне больно от осознания того, что если Кингсли последует за ним, то вместо меня похитят его, просто чтобы донести мысль.

Или, что еще хуже, его застрелят.

— Черт.

Он доходит до меня в два длинных шага и заключает в объятия. Это действие настолько непринуждённое, что мне хочется раствориться в нем на некоторое время. И это кажется естественным, будто он делал это — держал меня, обнимал — десятилетиями.

Он обхватывает меня сильной рукой за талию, позволяя моему телу погрузиться в его объятия.

— Ты в порядке? Я отвезу тебя в больницу.

Я неистово трясу головой, задыхаясь от нехватки воздуха и слов.

— Я в порядке. Просто нужна минутка.

— Ты даже не можешь стоять, Аспен.

— Могу.

Я пытаюсь оттолкнуться от него и тут же снова попадаю в его объятия.

— Стой спокойно и прекрати упрямиться.

— Никакой больницы… — бормочу я, чувствуя, как опускаются глаза. — Пожалуйста, Кинг… никакой больницы…

Пальцы ослабевают на его груди, и я ненавижу то, как безопасно я себя ощущаю с ним.

Вместо того, чтобы пытаться найти свой собственный путь и зализывать свои раны в одиночку, я предпочитаю тепло этого места.

Где его сердце бьется о мое.

***

Когда я открываю глаза, вид белых стен почти приводит меня в состояние гипервентиляции.

Не больница.

Нет.

Прежде чем я успеваю споткнуться о собственные ноги, закричать о кровавом убийстве и прыгнуть в ближайшее окно, я пружинисто приподнимаюсь на кровати и замираю.

Остальная часть комнаты медленно приходит в фокус, и ее знакомые нейтральные тона мгновенно успокаивают меня.

Странно.

Я смотрю на себя и обнаруживаю, что на мне только футболка. Кингсли.

Она пахнет свежим бельем, кедровым деревом и им. Я сопротивляюсь желанию вдохнуть, как наркоман, и вместо этого решаю сосредоточиться на окружающей обстановке.

Это первый раз, когда я сплю на кровати Кингсли. Да, мы часто трахаемся, но обычно это происходит на любой поверхности, кроме настоящей кровати.

Кроме того, я всегда ухожу вскоре после этого, отказываясь остаться на ночь, несмотря на его постоянные приглашения.

За это Кэролайн меня докучает, называя бессердечной соблазнительницей.

Но Кэролайн не знает, что отдавать больше себя этому мужчине пугает меня до смерти. Я и так уже потеряла контроль над собой рядом с ним, и самое меньшее, что я могу сделать, это попытаться защитить то, что осталось от моего сердца.

Дверь открывается, и Кингсли входит внутрь, неся тарелку с едой. Он одет в серые штаны и темную футболку, его волосы уложены в идеальный беспорядок.

Я сглатываю слюну, скопившуюся в горле, потому что, как бы я ни старалась, я не могу отвлечься от физической красоты и внушительного присутствия этого мужчины.

Даже если какая-то часть моего мозга всегда будет считать его соперником, которого я хочу устранить, и мудаком, которого я должна уничтожить ради блага человечества.

— Ты проснулась, — говорит он с твердостью, которая не отражается на его лице, когда он ставит поднос с креветками и тем, что выглядит как куриный бульон, на боковой столик.

— Как долго я была в отключке?

— Около трех часов. Доктор сказал, что хлороформ подействовал не полностью.

— Ты не отвез меня в больницу.

— Ты умоляла меня не делать этого. Почему?

— Они враждебная среда, и я не чувствую себя в безопасности у них.

— Потому что ты думала, что потеряла свою дочь в одной из больниц.

Это не вопрос, потому что, конечно же, он собрал все кусочки вместе и все понял. Я кладу голову, уставившись на свои руки. Я не контролирую слова, которые вылетают у меня изо рта.

— Больницы напоминают мне о той беспомощности, которую я ощущала тогда. О моей неспособности защитить свою плоть и кровь. Я не только думала, что потеряла свою дочь. Что-то внутри меня умерло на больничной койке, поэтому я изо всех сил стараюсь никогда не переживать эти моменты, избегая больниц, насколько это возможно.

— Тебе не придется ее посещать. У меня есть семейный врач. — он опускается на матрас рядом со мной. — Хотя я сменил его на женщину.

— Зачем?

— Что ты имеешь в виду под словом «зачем»? Разве ты не должна праздновать это как феминистка, у которой любимое занятие это защита женщин и карьерное равноправие?

— Но ты же далек от феминизма, так почему добровольно сменил пол своего семейного врача?

— Потому что тебе постоянно причиняют боль, и ни один мужчина не выработает привычку прикасаться к тебе. Если бы это зависело от меня, ни одна женщина тоже не получила бы такой привилегии, но необходимость и все такое.

— Ты сумасшедший.

— Это способ отблагодарить меня, ведьма?

Я смотрю на свои ногти, два из которых сломаны. Вероятно, из-за того, что я боролась. Тень того, что могло бы случиться со мной, если бы Кингсли не появился в тот самый момент, накрывает меня мраком.

Мои пальцы скручиваются вокруг простыни.

— Спасибо.

— Я не расслышал. Можешь повторить?

— Нет.

— Где твои манеры, дорогая? Тебе трудно благодарить людей?

— Не всех людей. Тебя. Твое ненормальное поведение делает невозможным проявление благодарности. Я бы предпочла сглотнуть собственную слюну.

— Это слишком много слов для простой благодарности, но ладно, я не буду преследовать твое каменное сердце… пока. — он делает паузу, изучая мое лицо. — Ты узнала человека, который пытался накачать тебя наркотиками?

Я медленно качаю головой.

— Он все время был в маске.

— На данный момент можно сделать вывод, что твой отец дергает за ниточки из-за решетки.

Я впиваюсь пальцами в ладони так, что чуть не ломаю ногти.

— Он никогда раньше так со мной не поступал.

— Он и раньше не был близок к освобождению. У нас должен быть код на случай опасности.

— Какой код?

— Слово в смс, с помощью которого ты будешь оповещать меня, когда тебе понадобится помощь.

— Зачем мне звать тебя на помощь?

— Тот факт, что я спас твою задницу в последние пару раз. Каким ты хочешь, чтобы было это слово?

— Не знаю… Ницше.

— Да пошел этот мудак.

Я улыбаюсь.

— Что есть. Смирись с этим.

Он сужает глаза.

— Тебе также нужны телохранители или люди Николо.

— Я поговорю с Матео. Он мне больше нравится.

Мускул сжимается в его челюсти, когда он молча смотрит на меня.

— Разве он не женат на твоей подруге?

— Еще одна причина, по которой я доверяю ему больше, чем этому змею Николо.

— Ты доверяешь ему настолько, что, видимо, ходишь с ним на двойные свидания.

— И что это для тебя? — мой голос приобретает режущий, ядовитый оттенок, когда воспоминания сегодняшнего вечера нахлынули с горечью таблетки и смертоносностью пистолета. — Я могу выбирать свидания, ужины или оргии, а ты не имеешь на это ни малейшего права.

Его выражение лица опускается, а глаза темнеют со злобой океана посреди зимы. Когда его рука тянется ко мне, я не уверена, задушит ли он меня до смерти или использует для этого подушку.

Но я не жду этого, а вместо этого отбиваю ее.

— Не прикасайся ко мне той же рукой, которая была на другой женщине.

Темная ухмылка перекашивает его губы.

— Твоя ревность мила.

— Это не ревность. А самоуважение.

— Чушь. Ты устроила там эмоциональное представление века и даже пустила слезу. Так как насчет того, чтобы признать, что эта открытая договоренность не для тебя.

— Иди на хрен, Кингсли.

— Я откажусь от этого предложения. Вместо этого ты можешь увидеть, как я трахаю эту девушку в следующий раз в шикарном качестве.

Я чувствую, как жар поднимается от моей груди к шее и ушам, и я отказываюсь уступить вулкану.

Я отказываюсь позволить ему победить.

— Тогда ты будешь приглашен на место в первом ряду во время моего следующего перепихона.

В одну секунду я сижу, в другую лежу на спине. Пальцы Кингсли обхватывают мое горло, сжимая по бокам, пока все, на чем я могу сосредоточиться, это на его весе на мне. Он может раздавить меня за минуту — нет, секунды было бы достаточно. И самое ужасное, что моя сердцевина пульсирует от желания.

Что, черт возьми, со мной не так? Он душит меня, а я пульсирую?

— Другой мужчина прикоснется к тебе только в том случае, если у него есть гребаное желание умереть. Так что если ты не хочешь, чтобы на твоей совести была смерть какого-нибудь ублюдка из чистой злобы, тогда вперёд, спровоцируй эту мою беззаконную сторону, дорогая. Я, блядь, бросаю вызов.

— Ты сделал это первым. — я чувствую, как грубые слова вырываются из глубины души и израненного сердца. — Ты первым коснулся кого-то другого, мудак. И я верю в карму. Это мой любимый тип суки.

— Ты отправилась на свидание и отказалась стать моей. Прикосновение к другой женщине было твоим уроком, потому что мы оба знаем, что открыто ничего не делается. В следующий раз, когда я скажу, что ты моя, ты крикнешь это в ответ, я ясно выразился?

Я поднимаю колено, чтобы ударить его в промежность, но он поднимается в последнюю секунду, избегая моего нападения.

— Попробуй еще раз.

— Трахни. Себя.

— Не то слово. — у него хватает наглости огрызаться. — Скажи, что ты моя.

Я поджимаю губы.

Все еще держа меня за горло, он берет футболку и задирает ее до пояса, поднимает мою ногу, а затем шлепает меня по заднице.

Я задыхаюсь, мне все еще больно, и на ней остаются отпечатки его рук с того последнего раза, когда он это сделал.

Два дня назад. Прошло всего два дня, но такое ощущение, что он не прикасался ко мне десятилетие. Ужасно, как мое тело и другие части меня, которым я не хочу давать названия, привыкли к нему.

Кингсли освобождает свой твердый член, который багровеет и капает спермой. Похоже, я не единственная, кто настолько развратен, чтобы возбудиться от этого праздника ненависти.

Мы оба ненасытные животные, жаждущие большего.

Он зарывается пальцами в мои складки.

— Посмотри, как ты намокла для меня, дорогая. Твоя киска так и просится, чтобы ее трахнули.

Я вздрагиваю, когда он делает то, что он делает: его пальцы проникают внутрь, а его ладонь щёлкает по моему клитору.

— Такая манящая, узкая и готовая, — произносит он мрачные слова, которые возбуждают меня больше, чем следовало бы.

Затем выходит, и я прикусываю губу, чтобы не протестовать. Его пальцы пробираются через мою влажность к задней дырочке, размазывая по ней возбуждение, прежде чем ввести внутрь.

Я упираюсь кулаками в простыни и сжимаю их.

Это разврат, которым он занимается в последнее время, получая удовольствие от ласкания пальцами моей задницы, пока он трахает мою киску.

Это всегда возбуждало меня странным образом, но одного не хватает — его члена внутри меня. Он скользит по моим складочкам, вверх и вниз в мучительном ритме.

— Ах, черт…

Я поднимаю бедра, желая ослабить давление, нарастающее в ядре.

— Действительно, черт, дорогая.

Он приникает еще одним пальцем в мою задницу, растягивая до боли.

Но больнее всего то, как я заряжена на что-то.

На что угодно.

Вот почему я ненавижу отказываться от контроля. Неизвестность и зависимость от кого-то другого — одни из моих худших кошмаров.

— Дерьмо… — я прикусываю губу. —

Сделай что-нибудь.

Он медленно качает головой.

— Сначала скажи, что ты моя.

— Нет.

— Тогда мы останемся вот так на всю ночь.

— У тебя посинеют яйца.

— А у тебя посинеет киска, но без гребаного оргазма.

— Будь ты проклят, Кингсли.

— Будь ты проклята, Аспен. Просто скажи эти слова.

— Я не твоя игрушка, придурок.

— Нет, не игрушка. Ты вся эта проклятая игра.

Мои губы раздвигаются, и тошнотворное чувство опускается в желудок. Просто… почему он должен говорить вещи, которые полностью выбивают меня из колеи?

— Ты предпочитаешь представлять меня с другими игрушками или дать нам то, чего мы оба хотим?

Я вздрагиваю, чувствуя, как мое сердце сильно и быстро сокращается.

— Я не хочу тебя.

— Конечно, давай скажем, что я тоже тебя не хочу, пока мой член твердый, а твоя киска мокрая.

— Уф…

— Скажи это, Аспен.

— Трахни меня, — шепчу я, мое сердце подпрыгивает к горлу.

— И?

— Я… твоя. — я смотрю на него. — Временно.

Я могу сказать, что ему не нравится последнее дополнение, учитывая, как сильно он сжимает пальцы на моем горле, но он, наконец, входит в меня.

Толчок настолько мощный и сильный, что я соскальзываю с кровати и задыхаюсь от его интенсивности.

Мое ядро стимулировано и влажно, и я немедленно кончаю, когда его рука на моей шее, а пальцы в моей заднице.

— Скажи мне, что ты тоже мой, — стону я в своей похотливой дымке, глаза полузакрыты, а сердце почти достигло небес. Когда он ничего не говорит, я тянусь к его лицу. — Скажи это, или я действительно убью тебя в следующий раз, когда ты прикоснешься к другой женщине.

— Я твой. — он ухмыляется. — Временно.

От этого слова у меня внутри образовывается дыра, но я забываю об этом, когда он трахает меня до последней капли крови, а затем заливает мою киску, задницу и грудь своей спермой.

Что-то изменилось, между нами, и я понятия не имею, что именно.

Все, что я знаю, это то, что я не думаю об уходе, когда он заключает меня в свои объятия и засыпает, обернувшись вокруг меня.