Искусство непослушания

Глава 10: Игра без правил

Ровно в восемь вечера такси остановилось у подъезда элитного дома на Пречистенской набережной. Вероника вышла, чувствуя, как подкашиваются ноги. Она потратила два часа на выбор платья, остановившись на простом, но элегантном платье тёмно-изумрудного цвета, которое подчёркивало цвет её глаз и не выглядело ни вызывающим, ни слишком скромным. «Без пафоса», — сказал он. Но как понять, что для него значит «пафос»?

Его квартира занимала весь этаж. Дверь открылась сама, как по волшебству, когда она подошла. Внутри её встретила тишина и простор, от которого перехватило дыхание. Панорамные окна от пола до потолка открывали вид на ночную Москву-реку и огни Кремля. Интерьер был выдержан в стиле минимализма: дорогие, но лаконичные предметы мебели, много бетона, стекла и стали. Ничего лишнего. Полная противоположность её яркому, немного богемному лофту. Это было его убежище. Место, где он был самим собой. И он пустил её сюда.

— Проходи, — его голос донёсся из гостиной.

Он стоял у барной стойки, наливая в бокалы что-то янтарное. На нём были тёмные брюки и просторная белая рубашка с расстёгнутыми двумя верхними пуговицами. Без пиджака, без галстука. Он выглядел… расслабленным. И от этого ещё более опасным.

— Впечатляет, — честно сказала Вероника, подходя. — Напоминает кабинет патологоанатома, но с лучшим видом.

Уголки его губ дрогнули.

— Я ценю постоянство твоего чувства юмора. Джин с тоником? Или предпочитаешь вино?

— Джин. С льдом и лимоном. Как у настоящих алкоголиков.

Он протянул ей бокал. Их пальцы соприкоснулись. Искра, быстрая и яркая, пробежала между ними. Он не отпустил бокал сразу, задержав его на долю секунды.

— За твоё здоровье. И за то, чтобы сегодня мы оба забыли слова «отчёт» и «стратегия».

— Обещаю стараться, — она сделала глоток. Напиток был холодным и горьким. Совсем как её ожидания от этого вечера.

Он провёл её в гостиную. На низком столе были расставлены тарелки с лёгкими закусками — сыр, фрукты, вяленое мясо. Никаких изысков. Никакой попытки произвести впечатление. Это было… искренне.

Первые полчаса прошли в неловком молчании, прерываемом нейтральными фразами о виде из окна, о погоде. Они сидели на огромном диване, на почтительном расстоянии друг от друга, как два дипломата на переговорах.

— Это невыносимо, — наконец не выдержала Вероника, ставя бокал на стол. — Мы можем перестать делать вид, что мы два случайных знакомых на званом ужине?

Орлов откинулся на спинку дивана, его взгляд стал тяжёлым и изучающим.

— А что ты предлагаешь?

— Я предлагаю поговорить. По-настоящему. Без масок. Ты сказал, я — твоя катастрофа. Почему?

Он помолчал, глядя на огни города.

— Потому что ты заставляешь меня чувствовать себя живым. А это больно. После сорока лет привыкаешь к определённому эмоциональному комфорту. К онемению. А ты… — он посмотрел на неё, — ты как удар током. Приятно, пока не понимаешь, что это убивает.

— Я не хочу тебя убивать, Александр.

— Но ты не хочешь и оставить всё как есть. Ты хочешь перемен. А я ненавижу перемены.

— Может, ты ненавидишь не перемены, а потерю контроля? — она подвинулась ближе к нему, сокращая дистанцию. Её платье шелестело по коже дивана.

Он не отодвинулся. Его глаза сузились.

— А есть разница?

— Есть. Контроль — это иллюзия. А перемены — это жизнь. Ты же не мёртвый, в конце концов. Хотя интерьер наводит на определённые мысли.

Он рассмеялся. Коротко, хрипло. Настоящий смех. Она видела его впервые.

— Чёрт возьми, Вероника. Как ты это делаешь?

— Что?

— Говоришь то, что думаешь. Всегда. Не боишься.

— А чего бояться? Самого страшного — что ты уволишь меня? — она посмотрела ему прямо в глаза. — Или того, что может случиться, если ты этого не сделаешь?

Он медленно протянул руку и коснулся её щеки. Его пальцы были тёплыми и немного шершавыми. Этот жест был таким нежным, таким непривычным для него, что у Вероники перехватило дыхание.

— Я не уволю тебя, — прошептал он. — Даже если бы попытался, у меня бы не получилось.

Он наклонился. На этот раз его поцелуй не был стремительным или яростным. Он был медленным, исследующим, почти робким. Он как бы заново открывал её вкус. Вероника закрыла глаза, позволив ощущениям захлестнуть себя. Его губы, его руки, которые скользнули к её талии, твёрдое тепло его тела под тонкой тканью рубашки.

Он оторвался, его дыхание сбилось.

— Мы точно должны это делать? — его голос был хриплым от страсти. В нём звучала последняя попытка сопротивления.

— Нет, — честно ответила Вероника, прикасаясь губами к его шее, чувствуя, как бьётся пульс под кожей. — Это ужасная идея. Но я не могу остановиться.

Это стало сигналом. Словно плотина прорвалась. Его поцелуй стал жадным, требовательным. Он привлёк её к себе так близко, что не осталось и намёка на расстояние. Его руки скользили по её спине, разжимая невидимую молнию на платье. Всё происходило стремительно и в то же время замедленно, как во сне.

Он поднял её на руки — легко, как будто она ничего не весила — и понёс из гостиной. Она не спрашивала куда, просто прижалась лицом к его шее, вдыхая знакомый, сводящий с ума запах его кожи.

Его спальня была такой же минималистичной, как и гостиная: огромная кровать с белоснежным бельём, ни одной лишней детали. Он опустил её на прохладную ткань, и его тело накрыло её, тяжёлое и желанное.

Не было неловкости, неторопливых прелюдий. Была только давно назревшая, животная потребность. Он срывал с неё одежду, а она с его, их руки торопились, путались, смеясь и задыхаясь между поцелуями. Когда они наконец оказались кожи к коже, он замер над ней, его глаза в полумраке горели тёмным огнём.

— Ты уверена? — он задал последний, отчаянный вопрос, и в его голосе слышалась уязвимость, которую он никогда бы не показал при свете дня.

В ответ она притянула его к себе, обвив ногами его бёдра. Этого было достаточно.

Он вошёл в неё с низким стоном, который вырвался у них обоих одновременно. Сначала было больно — резко и неожиданно. Она вскрикнула, впиваясь ногтями в его плечи. Он замер, его тело напряглось от усилия сдержаться.

— Всё хорошо, — прошептала она, притягивая его ближе. — Не останавливайся.

И он продолжил. Медленно, сначала, давая ей привыкнуть к его размерам, к его ритму. А потом всё быстрее, глубже, теряя контроль. Вероника отдалась ощущениям. Это было не похоже ни на что, что она знала раньше. Это была не просто физическая близость. Это было сражение и капитуляция одновременно. Каждое движение было и захватом территории, и дарением себя.

Он знал, что делает. Его руки, его губы, его тело — всё было направлено на то, чтобы довести её до края. И у него это получалось. Волны наслаждения накатывали одна за другой, смывая все страхи, все сомнения. Она кричала, когда кончила, закусив губу, чтобы заглушить звук, но он вырвался — дикий, первобытный.

Её оргазм стал его разрешением. Он потерял последние остатки контроля, его движения стали резкими, почти грубыми. Он прижал её к кровати, его тело содрогнулось в финальном спазме, и он прошептал её имя — хрипло, срывающимся голосом.

Наступила тишина, нарушаемая только их тяжёлым дыханием. Он не двигался, его голова лежала у неё на груди. Она чувствовала, как бьётся его сердце — так же часто, как её собственное.

Он первым нарушил молчание.

— Ну вот, — его голос прозвучал приглушённо. — Сделали.

— Да, — она провела пальцами по его влажным волосам. — Сделали.

Он поднял голову и посмотрел на неё. В темноте его лицо было серьёзным.

— И что теперь?

— А теперь, — она улыбнулась, чувствуя странное, безмятежное спокойствие, — либо ты предложишь мне выпить, либо мы сделаем это снова. Выбор за тобой.

Он рассмеялся — громко, искренне, по-настоящему. И поцеловал её. Долго и нежно.

— Джин кончился. Остаётся только второй вариант.

И они засмеялись оба, и в этом смехе было что-то освобождающее. Катастрофа случилась. И они выжили. Более того — им это понравилось.