Глава Двадцать Шестая

* * *

(Мария)


Шорохи, стуки, отдаленные разговоры настырно врывались в мою голову, лишая последнего, спасительного причала…

Вырвали меня из сна.

Нехотя открыла глаза…


Мир… Мир.

Знаете, как мир выглядит для сломанной, выброшенной куклы? Каково ей проснуться и осознать, что своей хозяйке теперь больше ненужная. Теперь — ПРОТИВНАЯ, гадкая, ужасная… Ширпотреб. МУСОР, не достойный внимания.

Отвращение, отвращение я вызвала у него? Или что не так? Что я сделала? Любовь с калекой… Очнулся, одумался, отстранился, быстро усыпил и сбежал?

Сбежал от своей ошибки?

Сбежал?

СБЕЖАЛ?

С Б Е Ж А Л?


Что же, не буду я за тобой гнаться, не буду навязываться, НЕ БУДУ…

Буду…

НЕ буду!


Бежишь? Убегай.

Уходишь? Уходи.


Как я вообще могла на что-то надеяться, рассчитывать? Дура. ДУРА! Д У Р А!!!

Очнись! И никогда больше не забывай, кто ты — калека. Вылечит? Да, прям, там вылечит! Сидела в коляске, и будешь сидеть! Дура, дура набитая!

В любовь играет. Тобой играют. Играли…

А теперь выбросили, как неподдающееся ремонту чудовище…

Как сломленную куклу: сколько не клей скотчем, клеем, сколько не спаивай трещины — все равно — УРОД! Все равно мусор… Я — МУСОР!

Проще новую купить. Новую…

Красивую, свежую, уникальную…

А не обычный штампованный ужас с неисправными изъянами…

… изъянами…


Ненавижу! Ненавижу! НЕНАВИЖУ!!!


Слезы, слезы, да что вы, идиотки, рветесь из меня? Кому от них легче? Кому? Зачем вы вообще? Хотите показать всем мою слабость, мое отчаяние, мою боль?

Зачем? Давно смеялись надо мной? Давно хохотали над моей ничтожностью? Давно?

Что же, лейтесь, лейтесь. Мне уже все равно. Я — никто, НИЧТО, и уже с этим смирилась. Давно.

А сегодня еще и надежду пристрелили, как полудохлого кота. Сломали позвоночник и небрежно выбросили в сторону.

Сломали, что бы не ныло, не пищало…

Выбросили…

Сбежали…


НЕНАВИЖУ!


Ненавижу…


Блуждающие взгляды по потолку… Закрыты руками уши. Сорваны нервы…


Устала, как я устала ЖИТЬ. Устала…


Боженька, если слышишь, забери, ЗАБЕРИ меня К СЕБЕ. Молю…

Устала, УСТАЛА! Не могу я больше! Не могу…


— Мария? Ты чего?


Нервно дернулась. Отвернулась.

— Котик, что с тобой? Мария! Мария, не молчи!


— Ничего.


Несмело присела на кровать.

Тяжелый вдох.

Жалеешь? Жалеешь меня?

Не нужно, не стоит! НЕЗАЧЕМ МНЕ ВАША ЖАЛОСТЬ! Себя жалейте! Себя!

Вы еще хотите жить, еще надеетесь, еще… споткнетесь.

А у меня уже все закончилось…

Закончилось. Я знаю правду. Осталось лишь умереть. УМЕРЕТЬ.


Лили несмело коснулась моего плеча.

Испуганно вздрогнула.

— Мария, солнце, расскажи мне, что случилось. Или как я могу тебе помочь? Скажи, скажи! Я все сделаю…

— Убей меня.

Оторопела. Замерла, застыла…

Молчишь?

Молчи.

— Шучу, — едва слышно соврала…

— Плохие шутки…


Какие судьба отписала, такие и дарю…

* * *

— МАРИЯ БРОНС! Почему вы не пришли на процедуры?

— Не хочу.

— Девочка, это вам не санаторий и не детский сад. Ваши проблемы не должны мешать работе остальных!


Работе…


О да, я и забыла, что для вас это — лишь работа, с пластмассовыми, немо-глухими куклами…


— Быстро собирайтесь! Вас ждут на обследовании. А затем ко мне в кабинет. Ясно?


— Ясно…


Торопливо стерла слезы со щек.


— И нечего плакать, чтобы не случилось, никто не заслуживает ваших слез.

* * *

— В общем, результаты, Мария, хорошие. Процесс выздоровления пошел. Думаю, стоит тебе новые препараты прописать. Только вот как по деньгам? Потянете?


— А страховка? Не покрывает?

— Не всё…

— Ясно…

— Ну, Вы подумайте. Подумайте, и, как решите, мне скажете. Хорошо?

— Да.

* * *

— Давайте, я вам помогу забраться на кушетку.

— Спасибо…


Рассматривали, щупали, крутили, вертели, как безделушку на распродаже…

Делали вид, что интересно, забота, усилия, старания…

А в глазах читалась лишь надобность. Работа…


Слезы, слезы неустанно текли, срывались с ресниц и мчали вниз.


— Ах, да, что это за пятна у вас вечно на руках? Были у дерматолога?

— Нет.

— Может, аллергия на препараты?

— Не думаю, у меня и раньше такое было, — пыталась врать. — Вечно раздеру тот или иной прыщик…

Нервно хмыкнул.

— Все равно зайдите и сделайте соскоб. Вдруг, что аллергийное.

— Хорошо, — размечтались…


— Вот, выпейте.

— Что это?

— Что-что? Диазепам. Вам сейчас это не помешает.

— Спасибо, — нехотя пробормотала и спешно забрала стаканчик с лекарством. Яду, ЯДУ бы мне, а не лживый покой. Убейте! Чтобы мысли прогнать, чтобы боль излечить! Убейте…


Молчу, молчу, тихо глотая свои слезы, мысли, отчаяние…

… ненависть.

* * *

Ночь в объятиях снотворного.

Утро в плену валиума.

День под давлением попыток успокоить меня Лили…

Слезы? Они закончились. Знаете, резко, спонтанно. Они перестали рваться наружу…

И те отчаялись…

Не спасти. Не спасти уже меня.

Ничего не изменить.

НЕТ НАДЕЖДЫ!

НЕТ!


Глупые люди…

Глупые слезы…

Глупая жизнь…

* * *

— Мистер Финк! Мистер Финк! Что с ней?

— Ну, же, Мария! Не плачь! Тут радоваться нужно!

— Мне очень больно!

— Потерпи, сейчас подействует обезболивающе…


Ноги… Ноги мои разрывались от дикой боли. Казалось, что кости крутило во все стороны. Изводило, мучило, разрывало меня изнутри.


Еще позавчера я была бы счастлива этой боли.

Сегодня — лишний раз попытка прорвать равнодушие, дать надежду.

ЗАЧЕМ?

Хотите мне дать воздух, чтобы я снова жила? Жила и мучилась?

* * *

— Ей бы снотворного на ночь уколоть, — едва слышно прошептала Лили доктору.


Не слышу? Слышу! Слышу! Чего говорить, будто я психически больная, отказывающаяся от лечения? Шептаться…

Я же молчу! Молчу и ПОВИНУЮСЬ!


Молчу…

* * *

Ночь насильственного, вынужденного забытья, лишь под утро — кошмары. Гадкие, сводящие с ума, срывающие на визг и крики кошмары. Крушение, девочка, которая так и не пережила ту ночь, и я…. я в реанимации…


Луи, Луи, ЛУИ! Он всюду, всюду, и одновременно нигде.

Задыхаюсь, снова задыхаюсь от слез. Снова прорвало мою скорлупу. Снова дождит…

Дождит…

И снова я тону…

Загрузка...