История спасения

Да и от Штерна было никуда не деться. Тот настойчиво набивался в приятели, и его можно было понять. Они примерно одного возраста (Отто чуть моложе) и небольшая разница в их служебных рангах в принципе позволяла завести дружеские отношения. То, что Отто строчил на Стефана доносы, поначалу его взбесило, но, поразмыслив, он сам решил поступать точно так же. Любое слово, рассказанный анекдот, неудачная ирония — все это могло служить основой для содержательного донесения на Штерна.

Также Стефану импонировало, что Отто был красивым мужчиной и не водился абы с кем. Кроме него, в общем-то, здесь ему было не с кем провести время. Остальные офицеры оказались значительно старше, глухие, слепые, косые, хромые, кривые или с успешно прогрессирующим старческим маразмом. С ними и поговорить было не о чем, кроме как о грядущей победе Рейха, в чем Стефан, побывав на восточном фронте и всласть отведав русского гостеприимства, очень и очень теперь сомневался.

Русские были просто озверевшим народом. Они убивали без патронов и снарядов, голыми руками, просто грызли зубами. Даже их маленькие дети старались вредить, шпионили, доносили, устраивали смертельные ловушки. Девушки, с виду скромные и приветливые, убивали офицеров прямо в постели.

Стефан отлично помнил жуткий случай, когда их часть остановилась на постой в одном селе, где практически не было мужчин. Он со своими адъютантами и парой лейтенантов занял приличный дом, в котором проживала вдова средних лет и две ее аппетитные дочки. С самого начала Стефан старался быть вежливым, дал понять, что они побеспокоят хозяев лишь на несколько дней и постараются не нарушать привычный уклад их жизни.

Конечно, они воспользовались продуктами. Но и сами русские женщины вроде не были против. Они забили кур, поросят, напекли хлеба и выставили на столы огромные бутылки с брагой.

В результате вся их часть смертельно напилась, а потом многие отправились в жарко натопленные бани. Дело закончилось печально. Местные жительницы подожгли эти бани, подперев двери бревнами, а окошки у этих загадочных строений были настолько малы, что и голову не просунуть. В ту ночь из трехсот оккупантов заживо сгорели около пятидесяти немцев, еще около двадцати, мертвецки пьяных, были зарезаны.

От общей участи Стефана спасло лишь то, что он вымылся одним из первых, когда в бане было еще прохладно, не стал домогаться до хозяйских дочек, почти не пил (у него внезапно разболелся желудок), а потом схоронился спать на сеновале, да не один, а с молодым лейтенантиком, с которым имел в то время любовную интрижку.

Проснулись они от страшных криков. Горящих людей, хоть они и открыли двери бань, было уже не спасти. Многих женщин, молодых и старых, в том числе и хозяйку с дочками, пришлось убить. Село они оставили полусожженым и разграбленным. Оставшиеся в живых местные жители убежали в лес.

Стефан потом получил дикий разнос в штабе за то, что потерял почти треть отряда. Его тогда чуть не разжаловали! Он впервые столкнулся с такой вероломной жестокостью и понял, что страну, где людям полностью наплевать на собственные жизни, настолько они одержимы местью и жаждой истреблять захватчиков, никогда не победить.

Но здесь, в концлагере Освенцим, многие этого не понимали или просто старались об этом не думать. А может быть, каждый и думал, но просто молчал, размышляя, как в случае чего спасти свою собственную шкуру.

Стефана далеко унесло в его воспоминаниях, и он вернулся мыслями к медсестричке по имени Анхен. Она была полностью в его вкусе, именно такие девушки ему нравились более всего. Он мог флиртовать, ухаживать, но секс был невозможен. Все дело в его специфических предпочтениях. Так завелось, что офицер предпочитал оральный и анальный секс, избегая вагинального. При мыслях о проникновении во влагалище, даже в самое узкое и девственное, желание заниматься этим напрочь исчезало, и он ничего не мог с собой поделать.

Стефан, основываясь на своем богатом опыте, очень сильно сомневался, что двадцатилетняя белокурая и изящная Анхен даст в зад или возьмет в рот. Естественно, что и от мужчин она ожидала такого же традиционного поведения. За более изысканными услугами благоразумнее было обращаться к женщинам более зрелым и раскрепощенным, вроде той охранницы, которая испепеляла его взглядом, когда он ходил в блок «Канада» за одеждой для Данко. Вот она бы, без сомнения, охотно выполнила все.

Но, к сожалению, женщины такого типа, старше тридцати, уже имеющие печать порока на лице, крепкие и зажиревшие, не вызывали в нем ничего, кроме глубокого омерзения. Ему нравились невинные создания типа Сары или Анхен. Хотя… Кто знал эту медсестру? Маркус, вон, тоже с виду скромный и невзрачный, а в постели оказался просто бестия.

Как это по-русски… В спокойной речной яме могли жить демоны!

Так или иначе, а после того случая Маркус вел себя предельно прилично. С самым невозмутимым видом он общался с офицером, выполнял все его поручения и ничем не показывал, что между ними «что-то было». Между тем Стефан чувствовал, что щелкни он пальцами, и секретарь беспрекословно оказался бы между его коленей, и это было, конечно, очень приятно.

В связи со сложившейся ситуацией и размышлениями на разные темы, влияющие на его жизнь, Стефан решил принять предложение Отто Штерна и провести с ним время на его квартире в компании молодых девиц. Он спешил домой, чтобы принять душ и привести себя в порядок. На вечернике он планировал быть в форме, и это был замечательный повод надеть под нее сорочку из тончайшего батиста, которую ему сшила в свое время и подарила на его двадцатипятилетие мама.

Сегодня он собирался быть просто неотразимым, чтобы влюбить в себя девушку и закрутить с ней интрижку. Ну, а секс… Когда дело дойдет до постели, можно будет просто рассориться, потом помириться, затем опять рассориться, и так до бесконечности. Во всяком случае, все, в том числе и заботливый братец, будут знать, что у него есть девушка, а это, как он надеялся, позволит ему избежать косых взглядов и пересудов за спиной.

Утром он дал строжайшие пошаговые инструкции Саре, как с ней поступить: аккуратно постирать, чтобы освежить, так как сорочка давно не надевалась; потом повесить сушиться, но не во дворе на общую веревку и не на кухне, где на нее могло брызнуть с плиты, а отдельно на плечики, а потом тщательно отгладить теплым и чистым утюгом.

Оказавшись дома, Стефан с удовольствием взглянул на встречающего его Равиля. Как же он хотел этого парня! С удовольствием остался бы с ним, вместо провождения времени с Отто и его сомнительными девицами, которые все равно не могли дать то, о чем он мечтал.

Офицер окликнул Сару, чтобы узнать, насколько хорошо она справилась с заданием, но, когда девушка явилась, с первого взгляда понял — дело у нее пошло не так. Сара была белее мела и произнесла фразу достаточно громко, очевидно, приготовившись к неминуемой смерти и с нею смирившись.

— Сорочка не готова, — сказала она, и в глазах ее отобразился весь ужас, испытываемый ею. — Я прожгла в ней дырку утюгом.

Она даже не просила прощения, просто замерла, словно безмолвный сфинкс, сжав губы в одну линию, готовая принять любую неминуемую расправу.

— Что? — Стефану почудилось, что он ослышался. — Что ты сказала?

— Я прожгла утюгом вашу сорочку, — повторила она терпеливо и сдержанно, опустив тяжелые веки и уже ни на что не надеясь.

— Прожгла мою сорочку? — уточнил Стефан, словно не веря тому, что услышал. — Ты ее испортила?

Она молчала, так как все уже было сказано. Стефан побледнел и качнулся. Он ждал чего угодно, но только не этого! Тупая дура! Ах, как же он жалел, что преследования Менгеле и его маниакальный интерес к близнецам помешали взять к себе в дом Ребекку! Почему-то у него сложилось впечатление, что она более ловкая, умелая и толковая девушка. Потому что некрасивая! Красивые девушки, типа Сары, с малых лет привыкли, что им все достается просто так, а таким, как Ребекка, приходилось прилагать усилия, чтобы выжить и удачно пристроиться, не витая в облаках в надеждах на внезапное счастье.

— Так вот! — яростно вынес Стефан свой вердикт. — Ты думаешь, что я тебя пристрелю или отправлю в газовую камеру? Напрасно надеешься! Это слишком легкая смерть за такой проступок. Я лично отвезу тебя в крематорий и живую кочергой затолкаю в топку! Ты меня поняла?!

Сара кивнула и буквально умерла под его разъяренным взглядом. Немец, еще более бледный, чем сама девушка, ушел к себе в спальню и навзничь упал на койку. Все настроение было испорчено. Да что же это за люди такие! Ни черта не ценят то, что у них есть, готовы изгадить самое дорогое, что у него было, и насрать в душу. Он лежал, от души предаваясь своему горю, вцепившись руками в подушку. Это ведь была не просто сорочка, а его гордость, связь с родным домом, с мамой! Он надевал ее лишь по самым торжественным случаям!

В дверь постучали.

— Войди! — отозвался офицер сквозь зубы.

Он все еще был зол, как тысяча чертей, и был готов истребить весь мир. Это была Эльза. Стефану пришлось подняться с кровати. Он не мог разговаривать с этой женщиной лежа, развалившись, словно свин.

— Господин офицер, — проговорила она, — ведь эту вещь можно починить! В блоке «Канада» есть швейный цех, где работают лучшие мастерицы. Они, я не сомневаюсь, поменяют полоску сорочки!

— В этом мире где-то все есть! — с горечью отозвался он. — Но почему ничего нет у меня дома, Эльза? На что мне рассчитывать? Неужели вы будете вредить мне и дальше?

— Это произошло случайно, — забормотала Эльза, — она не хотела…

— Жить не хотела?! — жестко спросил Стефан. — Я дал простейшее, но при этом важное поручение, с каким бы без труда справилась любая девушка и более младшего возраста. И что? Ей просто на меня наплевать! А значит, и мне на нее! Уйди, Эльза, не нужно заступаться, я никого не хочу видеть.

Выгнав служанку, офицер немного задремал. Проспав пару часов, он открыл глаза, и на душу снова навалилась тяжесть и обида. Что сделать, чтоб стало легче?

— Равиль! — громко позвал он.

Равиль мгновенно явился, точно стоял под дверью. Естественно, у слуг сейчас нет иных забот. Их беспокоила только судьба провинившейся Сары. Юноша предстал перед Стефаном серьезный и сосредоточенный, но, когда они на миг встретились взглядом, в глазах его промелькнуло дразнящее и вызывающее выражение. Офицеру это очень понравилось, он тут же смягчился и улыбнулся.

— Я решил сделать так, как сказал, — заявил Стефан. — Я избавлюсь от этой тупой и бестолковой еврейской суки, которая портит мои вещи, а значит, и мою жизнь. Я знаю, что она тебе нравится, ты на нее запал, а может быть, и хуже — влюбился. Так вот, имей в виду, я этого не потерплю. Вам всем, в том числе и тебе, ничего не остается, как смириться!

— Слушаюсь, господин офицер, — тихим, кротким голосом покорно отозвался Равиль. — Можно вопрос? Я хотел еще раньше спросить.

— Можно.

— Вы играете в шахматы?

У Стефана отвисла челюсть. Нет, не сам вопрос поверг его в шок, а ассоциации, связанные с Маркусом и с тем, что у них было.

— А к чему этот вопрос? — осторожно поинтересовался Стефан, чувствуя, как его улыбка расплывается еще шире. — Зачем спросил? И как узнал, что я играю?

— Очень просто. Там, на полке, у вас лежит шахматная доска с фигурами. Вот я и решил поинтересоваться, господин офицер.

— Предположим, играю, — хищно прищурился Стефан. — И что с того? К чему вопрос?

— Я тоже играю и неплохо.

Стефан едва не расхохотался. Он проигрывал только профессионалам. То, что какой-то мальчишка заявил, что способен создать ему конкуренцию, показалось смешным и нелепым.

— Но все равно, ты же преследуешь какие-то свои определенные цели? — продолжал допытываться он.

— Да, — коротко признался Равиль.

Парень уже отбросил всякое смущение и страх и смотрел немцу прямо в глаза, вызывая на поединок. Стефана это позабавило.

— И какие же? Давай угадаю? Ты мне предлагаешь игру на желание?

— Если вы согласитесь, господин офицер, — тихо ответил Равиль и опустил взгляд.

— И на какое же?

— Сначала вы, господин офицер.

Ух! Стефан внезапно так разволновался, что заметался по спальне. Вот это да. Ну и нахал! Предложить ему такое… Так, что бы захотеть… Стефан знал: Равиль будет пытаться спасти Сару, для этого все и было затеяно. Однако он и сам не собирался продешевить.

— Хорошо, — с наигранным равнодушием отозвался он. — Если я выиграю, ты сам, добровольно, будешь делать мне минет каждое утро. Ты знаешь, про что я говорю, и что такое минет?

Ничего более хитроумного ему в голову не пришло, на данный момент это являлось пределом его желаний. Равиль вскинул взгляд и ответил с вызовом, словно отрезал:

— Знаю!

— Откуда? — иронично поинтересовался Стефан. — Тебе еще не положено знать такие вещи. Или есть опыт?

— Я слышал, — невозмутимо ответил Равиль. — Значит, в нашем случае речь идет о желаниях, которые будут исполняться регулярно?

— Смотря какие. Что же ты хочешь, если выиграешь?

— Я хочу… Один раз в неделю свидание со своей сестрой.

— И всего-то? — изумился Стефан. — А как же Сара? Сгорит в печке? За минет видеть сестру, и все?

— Нет, но я думал, что у вас могут быть еще желания…

Взгляд немца просиял непритворным интересом.

— Могут быть. Ты будешь ложиться со мной добровольно и терпеть все, что бы я с тобой ни захотел сделать.

— Хорошо, — кивнул Равиль.

Видно было, что он не обдумывал и не пропускал сейчас через свою душу желания офицера, просто тупо соглашаясь на них и не оценивая последствий.

— А с твоей стороны? — спросил Стефан.

— Я хочу, чтобы мы все: Карл, Эльза, я, Сара и Данко — остались живы. Чтобы вы никого из нас не убили.

Как ловко! Равиль все провернул так, будто бы, кроме Сары, ему было дело до остальных слуг.

— Итак, — подвел итог Стефан. — Если выигрываю я, то ты отсасываешь у меня каждое утро и добровольно ложишься со мной в постель вечером. При этом я не гарантирую то, что вы все, кто в моем доме, не умрете от моей руки. Если выигрываешь, будешь видеться с сестрой, а я каждый раз беру тебя силой и не убиваю любого из слуг, когда мне вздумается. Согласен?

— Согласен, — неохотно ответил Равиль, отлично понимая, что он все равно оказался в западне, так как вся сила и власть находились в руках ненавистного фашиста.

— Расставляй!

Равиль взял с полки доску и ловко расставил фигуры.

— Где научился играть? — спросил Стефан, закуривая.

— В магазине моего отца был шахматный столик. Я помогал ему в делах и иногда играл с покупателями.

Стефан не сомневался, что Равиль принадлежал к зажиточной еврейской семье. Еще бы! Такие утонченные манеры и нежные руки! Но Ребекка, как он заметил, почему-то была совсем другой, будто бы они выросли в разных условиях. На будущее, при случае, он решил расспросить юношу более подробно о его детстве и родителях.

Далее происходило что-то завораживающее и нереальное. Стефан совершенно забыл о встрече с Отто Штерном и о вечеринке с дамами. Все его помыслы сосредоточились на этой игре. Равиль не обманул. Играл он великолепно. Четыре часа они в полном молчании ходили по спальне вокруг тумбочки, на которой стояла шахматная доска, не пили, не ели, совсем ни на что не отвлекались. Стефан обратил внимание на то, каким же был красивым его еврейчик, сосредоточенный и одержимый желанием победить. Офицер много курил. К его удивлению, парень тоже попросил сигарету. В гробовой тишине они бились не на жизнь, а на смерть.

— Шах. Мат.

Эти слова, по истечению пятого часа, громко произнес Стефан. Равиль поднял на него свои дрожащие ресницы, в ужасе осознав, что проиграл.

16. Неудавшийся ужин.

Партия в шахматы была закончена. Стефан пригласил Равиля подойти ближе и, переставив несколько фигур на доске на прежние места, показал ему, где тот ошибся. Офицер был очень доволен и сиял улыбкой. Он произнес восхищенно:

— Равиль, ты красавчик! Я даже не ожидал, что партия будет столь длинной, думал, разделаю под орех в первые же минуты, а ты заставил меня понервничать и почесать голову. Кто тебя учил играть? Я в свое время ходил в шахматный кружок. Мой тренер пророчил мне великое будущее.

— Я в магазине у отца научился, — ответил Равиль тихо, смахивая слезу с длинных ресниц. — Там у нас стоял шахматный столик, и часто захаживал один пожилой человек, который играл со мной…

В этот момент юноша так ярко, будто наяву, увидел вновь помещение их магазина: полки, забитые товаром, разные редкие вещицы — услышал голоса постоянных покупателей, которые часами беседовали с его отцом на различные темы, облокотившись на прилавок. В последнее время, правда, тема была одна — немцы любят порядок и справедливость. А потом было переселение евреев в гетто. А потом… Не стало ничего. Он встрепенулся и взглянул на ненавистного немца, воплощающего собой все зло, существующее в этом мире.

За этот нелепый проигрыш было обидно до слез. Равиль разыгрывал партию, которой его научил именно тот пожилой еврей. Старик утверждал, что эту комбинацию он придумал сам, лично, и что она беспроигрышная. Как же и где он мог ошибиться? Юноша напряженно смотрел на доску, наблюдая за объяснениями Стефана, и понял суть своего провала. Немец тоже великолепно играл в шахматы, у него были свои фишки и секреты. И что же теперь? Безропотно, как и договаривались, отдаваться ему, а Сара будет казнена?

Он поднял на офицера глаза, полные слез.

— Не расстраивайся, — решительным тоном ободрил его Стефан, потрепав парня за плечо. — Это только впервые. Я уверен, что ты у меня не раз выиграешь. На самом деле, я не ожидал в твоем лице встретить столь достойного противника. Ты просто умничка! Я получил огромное удовольствие от этой игры и, может, даже большее, чем от секса. Так что спасибо тебе.

В это время у дома раздался сигнал автомобиля. Стефан выглянул. Это за ним заехал Отто Штерн. Краузе чертыхнулся, он был еще совершенно не готов к выходу.

— Равиль, выйди и скажи Штерну, чтобы подождал, я буду готов через четверть часа. И не забудь ждать меня сегодня здесь, в моей постели, чистым-пречистым, как я люблю, — приказал Стефан. — Понятно?

— Да, господин офицер, — откликнулся юноша и бросился выполнять.

Об участи Сары и о прожженной сорочке немец не сказал ни слова. Может, позабыл или остыл? Хотелось бы надеяться!

Стефан быстро ополоснулся, переодел свою форму на парадный вариант и, спустя точно указанное время, присоединился к своему приятелю. Они с невероятным шиком подъехали к госпиталю Менгеле и забрали двух очаровательных девушек, Анхен и Марту. Они обе были совсем молоденькие, Анхен — блондинка, Марта — шатенка; свежие, веселые и заметно смущенные вниманием таких высокопоставленных офицеров.

Для начала мужчины пригласили их на ужин в офицерскую столовую. Далее в план входили посещение квартиры Отто и полный разврат.

— Не смотри, что они с виду скромные, — шепнул Стефану Отто, — во всяком случае, Марта — та еще нимфоманка.

Стефану было глубоко плевать на Марту, а вот Анхен совсем не походила на гиперсексуальную девицу, и потому ему решительно нравилась. По ней было видно, что это скромная и неискушенная девушка.

Они прибыли в столовую, где накрыли самый шикарный, насколько это позволяло сегодняшнее меню, ужин. Девушки, которые в последнее время ничего не ели, кроме вареной крупы с жиром и овощного супа на воде, прежде всего навалились на еду.

Однако их манеры не позволяли есть с жадностью. Они старались хранить внешнее достоинство, для вида придирчиво ковырялись вилками в тарелках с жареной дичью, салатами с ветчиной, с поддельной брезгливостью нюхали гамбургские колбаски и перебирали зелень с томленым в сметане картофелем.

Разумеется, когда они выпили примерно по четыре рюмки шнапса, у всех развязались языки. Дамы, конечно же, пожелали узнать у Стефана, как там на самом деле шли дела на восточном фронте, и насколько близка победа великого Рейха. На эту тему у офицера были заранее заготовлены не менее пяти красочных и колоритных историй.

Он выпрямился, сидя на своем стуле, снял пиджак, повесив его на спинку (как раз в этой сцене должна была участвовать его батистовая сорочка, но, как назло, именно сегодня ее не оказалось!), выпятил грудь, и его понесло. Молотя языком, словно великий оратор, Стефан стал рассказывать о своих мнимых и великих подвигах.

По его словам, под Сталинградом воевал исключительно он один, вступая в единоборство с сотнями озверевших от ненависти коммунистов. Он подстреливал их самолеты прямо из пистолета, подрывал танки одним плевком, именно его граната, пролетев не менее километра, взрывала самый центр вражеского бастиона, и вообще, в штабе он не сидел, а воевал на самой передовой, стрелял из пулемета, дрался в рукопашную, зажав нож в зубах и душил врагов великого Рейха голыми руками, а некоторые из них падали замертво от ужаса при одном его виде.

Анхен и Марта смотрели на него, как на бога, спустившегося с небес. Периодически слышались их чувственные вскрики:

— Ах! Даже так? И как же вы выжили? Это невероятно!

Стефан пребывал в состоянии полной эйфории. Так как рассказы его не заканчивались, и словесный поток не иссякал, Отто Штерн, который уже давно начал ревновать и терять терпение, дернул его за рукав и произнес сквозь стиснутые зубы:

— Стеф, хватит врать! Имей совесть!

— Заткнись, — с обворожительной улыбкой тихо бросил ему Стефан и увлеченно продолжил, упоенно ощутив, что, уже готовая отдаться герою, Анхен вложила свою дрожащую от возбуждения тонкую ручку в его грубую ладонь.

Глаза ее были затуманены экстазом и увлажнены, а нежный маленький ротик приоткрылся в немом стоне, словно она была готова кончить.

— Но как же вам удалось выбраться из-под обломков разгромленного штаба? — задала вопрос Марта.

Ее серые глаза возбужденно расширились, и она усердно накручивала на палец свой темный локон. Стефан поспешно спрятал ноги как можно дальше под стул, избегая этим яростных пинков со стороны Штерна, и ответил, придав лицу максимально трагическое и скорбное выражение:

— Это было нелегко, милые фрау. Отто, хватит уже пинаться! Я случайно оказался в этом штабе, пришел, чтобы отправить срочную радиограмму. И тут — бабах! Все вокруг взорвалось и рухнуло. Меня завалило обломками. Мне стоило титанических усилий сбросить с себя деревянные балки и бревна. Меня ранило в самое сердце, но я полз и полз, истекая кровью, по голому, изрытому воронками полю, а сил оставалось все меньше и меньше. Жизнь вместе с кровью, которая впитывалась в землю, постепенно из меня уходила. Но я твердо верил в одно — что великий Рейх победит — и я должен это увидеть! Эти мысли поддерживали во мне стремление двигаться вперед. Я не помню, сколько это длилось, наверно, не один день. А потом я дополз до нашего госпиталя и потерял сознание прямо на его ступеньках.

Девушки прижали шелковые платочки к своим породистым носикам, потрясенно всхлипывая, а Стефан вдруг замер, вспоминая, как все это было на самом деле. И никому, ни одному человеку он не мог открыть, как он смог тогда спастись.

Он, в самом деле четвертые сутки сидел в штабе и заменял убитого радиста, пытаясь отправить сообщение в центр, когда вдруг крышу помещения пробил вражеский снаряд, и его завалило. Больше он ничего не помнил, кроме жгучей боли в груди, которая невыносимо пекла и саднила, периодически вырывая его из предсмертного бреда.

Очнулся он от стонов, как оказалось своих собственных, и приоткрыл глаза. Веки его были засыпаны землей, и он обтер их рукавом. И вдруг перед ним возник ангел. Да, именно он это и был. Совсем юная девочка со светлыми косичками. Она влила ему немного воды в пересохшее горло и сказала по-русски:

— Не шуми. Убьют. Лежи тихо.

После этого спасительница достала откуда-то кусок ваты и заткнула Стефану его рану в груди, из которой обильно текла кровь. Она поползла в сторону. Стефан смотрел ей вслед, не веря своим глазам. Он понял, что Бог есть, и он посылает на Землю своих ангелов.

— Погоди! — сдавлено крикнул ей вслед офицер. — Стой! Как тебя зовут? Ви хайст ду?

Он был уверен, что все равно умрет, просто хотел знать имя этой девочки. Почему она его спасла? Да разве можно было задавать в те дни подобный вопрос?! Очевидно, эта юная санитарка не потеряла человеческое лицо и просто интуитивно отозвалась на стоны боли, которые разрывали ему горло, когда вытаскивала своих раненных солдат с поля боя.

— Мария, — серьезно сказала она, слегка обернувшись через плечо. — Меня зовут Маша.

И она исчезла, а Стефан снова погрузился в бред, пока его не обнаружил немецкий спасательный отряд. И он до сих пор не понимал, что это было. Приснилась она ему или нет? Но с тех пор имя Мария стало самым святым для него. Маша, которая мимоходом, просто так, случайно спасла ему жизнь.

С того дня Стефан, отбросив все былые сомнения, окончательно утвердился в своей гомосексуальной ориентации. Женщины — они святые. Он усвоил это раз и навсегда. Никогда он не осквернит женщину или девушку любой национальности своим проникновением. Он думал так и раньше, а после того чуда, что с ним произошло, ещё больше утвердился в своей правоте.

В столовой заиграла музыка — началась развлекательная половина вечера. Стефан, очнувшись от своих воспоминаний, пригласил Анхен танцевать. Девушка к нему льнула, прислонялась головой к его плечу и давала все авансы на жаркое продолжение вечеринки. Стефану было приятно ощущать рядом с собой ее хрупкое тело и прерывистое дыхание.

Когда танец закончился, и они вернулись за свой столик, возник его адъютант со словами:

— Господин офицер. Не смею вас беспокоить, но пришла ваша служанка Эльза. Она говорит, что у нее срочное дело. Если распорядитесь, я могу отослать ее назад в дом.

— Эльза? — изумился Стефан и мгновенно протрезвел.

Внутри у него внезапно все оборвалось. Что же случилось в доме, что Эльза решилась покинуть территорию коттеджа? Ей это было категорически запрещено! Только один Карл мог ходить по лагерю, да и то лишь в связи с назначенными поручениями.

— Я прошу прощения, — сказал Стефан Отто Штерну и дамам, поспешно поднимаясь из-за стола. — К сожалению, мне придется отлучиться.

Он, еле сдерживая эмоции, буквально выбежал на крыльцо. Действительно, в метрах пятидесяти от столовой в нерешительной позе стояла его служанка. По ее мимике можно было понять, что произошло какое-то великое несчастье. Она была без куртки, в одной форме горничной, и судорожно мяла руками передник.

— Что? — мрачно спросил Стефан, приблизившись, заранее готовый к самому плохому.

— Господин офицер… — простонала она.

— Давай без господ! — заорал на нее Стефан. — Говори, что случилось!

Женщина в ужасе отшатнулась, но взяла себя в руки:

— Выслушайте внимательно. Мы случайно не усмотрели за Данко, и он выбежал на дорогу перед коттеджем. Под щель ворот закатилась его машинка. Мимо, в сторону крематория, шла колонна заключенных. Два охранника засмеялись и натравили на мальчика собаку. Она набросилась на него и стала кусать. Выбежал Равиль и отбил Данко от собак, но его тоже покусали. Охранники швырнули Равиля в общую колонну узников и увели. Все. Данко сейчас дома, но в очень плохом состоянии, ведь он весь покусан, а Равиль… Его нет.

Стефан просто не поверил тому, что он услышал, и в ужасе застыл.

— Что? — переспросил он. — Что ты сказала?

— Я говорю, что мальчика покусала собака, а Равиля увели в общей колоне в сторону крематория, — повторила Эльза, пытаясь сохранять видимое спокойствие, хотя была близка к истерике.

У Стефана все оборвалось внутри. Смысл ее слов до него, наконец, дошел. В данный момент у него не было при себе ни секретаря, ни машины, ни водителя.

— Как давно это произошло? — спросил он у Эльзы, лихорадочно соображая, что же ему теперь делать.

— Не так давно. Менее тридцати минут назад. Я сразу бросилась бежать сюда.

— А где же Карл?

— Он ушел в блок «Канада», понес вашу сорочку, чтобы к утру ее отремонтировали, — с трудом простонала Эльза. — Господин офицер! Неужели Данко и Равиль умрут?

17. Гонка на выживание.

А потом была гонка. Стефану казалось, что он когда-то это уже переживал. Да, в тот самый день, когда ехал в крематорий по следам цыганенка. Тогда у него все болело внутри от беспокойства, а сейчас и вовсе разрывалось, казалось, что сердце вот-вот остановится. Искать своего водителя и дожидаться машины было некогда. Офицер тормознул двоих солдат, которые проезжали мимо столовой на мотоцикле с коляской, и приказал доставить себя в крематорий.

— В какой?

— В тот, в который менее часа назад повели колонну! — раздраженно заорал на них Стефан.

Ему было наплевать, как они узнают, куда именно следовало ехать, пусть выкручиваются, как хотят. Он умылся снегом, чтобы немного протрезветь, и сел на мотоцикл позади солдата. По дороге они пару раз останавливались. Патрульные пытались узнать у встречных, по какой именно дороге им ехать. Стефану невыносимо хотелось пить, и он жадно заглатывал пригоршни снега, как привык делать еще на восточном фронте.

Уезжая, он дал Эльзе весьма нечеткие указания насчет покусанного собакой мальчишки, а именно: дозвониться до Маркуса и вызвать на дом врача. Но более всего его беспокоило то, что собака покусала и Равиля! Если порваны кровеносные сосуды, то шансы добраться до крематория живым у парня нулевые, он истек бы кровью по пути и упал где-нибудь замертво.

Как же он ненавидел весь этот мир, всю эту жизнь! Как можно было беспечно сидеть в кабаке, жрать, пить, наслаждаться обществом баб, когда вокруг творилось такое, что даже собственный дом не являлся надежной крепостью, способной защитить его людей!

Они подъехали к каменному строению — газовой камере. С виду это было обычное здание, только без окон, с массивной и надежной дверью. Стефан заледенел, но не от холода, а от ужаса. Никаких людей здесь не было, кроме нескольких автоматчиков и узников в полосатых робах из зондеркоманды*.

Стефан слез с мотоцикла, определил среди автоматчиков старшего и набросился на него:

— Где люди?! Сюда приводили колонну?!

— Они уже в помещении, — тот указал дулом своего автомата на дверь.

У Стефана все поплыло перед глазами.

— Газ подавали? Уже подавали газ?!

— Вон, полез на крышу, — автоматчик приподнял дуло несколько выше. Он был зол и сердит, ведь проработал тут практически целые сутки, а приехал пьяный офицер, большой начальник, и вдруг на него разорался. За что? Можно было бы и более уважительно относиться к рядовым солдатам, преданно служащим Рейху!

Стефан взглянул на крышу, где по специальной лесенке карабкался наверх один из узников, держа в руках банки с «Циклоном Б»**.

— Стой! — крикнул ему Стефан, срывая голос и отчаянно жестикулируя. — Да, ты! Назад! Слезай вниз!!!

А потом он повернулся к старшему и приказал:

— Откройте двери и выпустите людей!

Солдат было раскрыл рот, чтобы возразить, так как подобные действия были строжайше запрещены инструкцией, но все же не решился спорить со столь высокопоставленным начальником, однако счел должным предупредить:

— Это может быть очень опасно, господин офицер. Рекомендую вам отойти в сторону, — и набросился на своих подчиненных, радуясь, что хоть на ком-то можно сорвать досаду: — Что стоите?! Не слышали, что приказал господин заместитель коменданта? Живо открыть и всех вывести наружу!

Работники зондеркоманды отворили тяжелую дверь, автоматчики отступили, чтобы держать всех под прицелом. Далее началось что-то кошмарное.

Толпа голых изможденных людей вырывалась на улицу, кто-то падал, но другие не обращали на это внимание, они топтали друг друга, сбивали с ног и, словно безумные, бежали, кто куда, стараясь прорвать цепь вооруженных охранников. Солдаты били их прикладами, раздалась автоматная очередь, убившая сразу десяток человек. Остальные еще более запаниковали, закричали, заметались по плацу, полностью потеряв над собой контроль.

А Стефан вдруг с ужасом понял, что в этой обезумевшей толпе полулюдей-полузверей-полутрупов он не видит Равиля! Мелькали голые руки и ноги, вытаращенные глаза, оскаленные рты, бритые головы, а он не мог в этой свалке обнаружить своего парня! И не было никакой возможности построить этих беснующихся несчастных, а охранники уже стали их убивать, периодически постреливая в толпу короткими очередями. Такого трагического поворота событий офицер никак не ожидал.

— Равиль! — хрипло надрывался офицер, в панике оглядываясь, но голос его тонул в общем море воплей.

И вдруг он возник перед ним, словно из-под земли, схватил офицера за локоть и отозвался:

— Стефан!

Немец тут же оттащил его в сторону, бормоча единственную молитву, которой научился еще в раннем, бессознательном детстве, поэтому она прочно засела у него в голове.

— Можете всех остальных убить, — отдал приказ он и отвернулся.

Грянули оружейные залпы. Расстрел обреченных узников продолжался несколько минут, снег залила алая кровь, люди падали, словно подкошенные, а потом наступила тишина. Равиль стоял рядом с ним совсем голый, но он не чувствовал холода, словно и не жил уже, а умер вместе с другими, настолько остекленел его взгляд, и посинели губы.

Стефан снял с себя китель, набросил парню на плечи и устроил его в коляске мотоцикла. Сам сел за руль, оставив возле крематория тех двоих патрульных, с которыми сюда приехал. Заревел мотор, и они рванули в сторону лагеря. Офицера насквозь, до костей, продувал ледяной ветер. Он уже протрезвел, но все равно не мог адекватно оценивать ни произошедшие события, ни свои поступки. Быстро домчавшись до своего коттеджа, они вошли внутрь.

Все слуги в тот час собрались в комнате, рядом с Данко. Мальчик плакал, потому что доктор зашивал и обрабатывал ему раны. Стефан велел Равилю скорее надеть на себя теплые вещи и дожидаться осмотра врача, а сам пошел на кухню и поставил на плиту наполненный водой чайник.

Появились Карл и Маркус. Стефан проигнорировал Карла и увел секретаря в кабинет. В двух словах он откровенно рассказал Маркусу про все, что случилось, и про чудесное спасение Равиля. Тот осуждающе качал головой.

— Ни разу не слышал ни о чем подобном, даже в байках! — потрясенно говорил Маркус голосом, дрожащим от негодования. — Господин офицер, вы посмотрите на все это дело со стороны! Вы остановили патрульных, которые на мотоцикле совершали плановый осмотр территории лагеря, заставили их ехать в крематорий, неоправданно вмешались в процесс уничтожения, создали опасную ситуацию, приказав выпустить людей из газовой камеры, затем, бросив патрульных, вернулись в лагерь на их служебном транспортном средстве, да еще и обрядили слугу в свой парадный офицерский китель! Господин офицер, вы меня извините, но боюсь, что такими темпами, я очень скоро лишусь чести быть вашим секретарем!

Маркус замолчал, сжав губы, и отвел от него взгляд. Иными словами, он дал понять, что за данный инцидент офицера могут разжаловать, а то и привлечь к ответственности и отправить под трибунал. Стефан присел на стул и глухо закашлялся, чувствуя, что грудная клетка его заложена, да и горло побаливало.

— С Гансом я сам разберусь, — пробормотал он и зашелся в новом приступе кашля.

— Господин комендант не всесильный, ведь существует еще и устав, который обязаны соблюдать все, — заметил Маркус. — Чего вы хотите добиться? Когда вас лишат должности, ваши слуги, в лучшем случае, попадут назад в свои бараки, все, за исключением Данко. Ведь, если несчастный малыш выживет, его сразу же уничтожат! В лагере нет детского блока!

— И что ты хочешь сказать? — Стефан поднял на него свой тяжелый взгляд. — Что я должен был наплевать на то, что Равиля отправили в газовую камеру?!

— Я хочу сказать, что вам следует лучше организовать своих слуг. Если Карл у вас за капо, то он должен постоянно находиться в доме, а не ходить с поручениями! Вот только, боюсь, мои советы могут оказаться для вас бесполезными и уже неактуальными. У вас нехороший кашель, господин Краузе. Хотите, я позову доктора, и он вас послушает?

— Нет, — резко бросил Стефан, — пусть он лучше занимается слугами.

В это время показалась Эльза. На подносе она принесла две чашки горячего чая, сахар, розетку с джемом и печенье.

— Ты Равилю приготовила чай? — обеспокоился Стефан. — Доктор уже посмотрел его укус на ноге?

Эльза ответила, что сделано все, что необходимо. Маркус закатил глаза к потолку. Этот мужчина был просто одержим своим евреем, похоже, на все и на всех ему было наплевать, кроме него, даже на самого себя! Было очевидно, что до добра это не доведет. Одновременно со всем этим Стефан вызывал в его душе непритворное восхищение. До сих пор никогда в жизни у него не было столь безбашенного, непредсказуемого и сексуально привлекательного начальника!

— Ты прав, — болезненно поморщился офицер. — Ведь для того, чтобы ходить с поручениями, ко мне приставлены адъютанты.

— Хорошо, что вы об этом вспомнили, господин офицер, — язвительно высказался Маркус.

— Ладно, ладно, надеюсь, что все обойдется.

— Вы ездили по лагерю пьяный, на угнанном мотоцикле, и катали в коляске еврея, наряженного в ваш парадный китель с боевыми наградами! Конечно же, обойдется! Вы думаете, что никто ничего не заметил? Дело пахнет большим скандалом! Завтра на стол господину коменданту будут поданы доносы! Как вы, мне интересно, все это ему объясните?

— Как-нибудь объясню. Все знают, что я контуженный. Сам не забудь донос накатать, — холодно усмехнулся Стефан.

— Я никогда не пойду против вас, — заверил Маркус, опустив взгляд.

— Хватит тогда. Извини, что я тебя побеспокоил. Еще одна небольшая просьба. Ты не мог бы по пути домой отогнать этот треклятый мотоцикл в гараж? Это как раз рядом с твоим общежитием.

— Могу, почему бы и нет, — флегматично ответил секретарь. — Скоро, чувствую, меня заодно поставят к кирпичной стенке, как сообщника ваших безумных поступков!

— Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! — шутливо возмутился Стефан, поднимаясь со стула, чтобы проводить своего секретаря.

Они встретились с Маркусом глазами, и Стефан в порыве признательности погладил парня по плечу. Тот слегка покраснел и смутился. Одно слово, и он остался бы ночевать, как тогда, и офицер это чувствовал. Однако сегодня был не тот день.

— Спасибо, — шепнул ему Стефан. — Ты молодец. Главное — не предай!

Маркус резко отвернулся от него и, бросив традиционные слова прощания, направился к выходу. Стефан понимал, что парень разочарован. Он удивлялся своей способности вызывать желание и в женщинах, и в мужчинах, и не только одно лишь желание, а и влюблять. Офицер был уверен, что бедняжка Анхен расстроена его внезапным уходом из столовой, ведь он бросил ее в разгар вечеринки и даже не попрощался. Стефан решил завтра же написать ей и передать с адъютантом записку с извинениями, чтобы девушка не расслаблялась и не думала, что он про нее позабыл.

А один-единственный человек, чья любовь ему была нужна более всего, продолжал его ненавидеть. Равиль.

Неожиданно в его душе шевельнулось какое-то сладостное чувство, будто сегодня произошло что-то сказочно-прекрасное, осветившее его жизнь. Он задумался, мучительно вспоминая, что бы это могло быть? Вот оно! Там, возле газовой камеры, Равиль взял его за руку и назвал по имени! Это было просто потрясающе и глубоко его взволновало. Так, значит, лед растоплен? Он больше ему не враг и не чужой? Хотя, конечно, скорее всего, хитроумный парень поступил так, чтобы выжить. Известно, что многие жертвы перед лицом смерти называли по имени своих палачей и пытались к ним как-то приластиться. И все же…

Стефан решил подумать об этом позже, а сейчас надо было покончить с неотложными делами. Он вышел в гостиную, где его ожидал доктор с отчетом. Врач был тоже заключенный еврей, из тех, кто лечили слуг и капо. Он доложил, что Данко следовало бы положить в больницу. Несмотря на то, что состояние мальчика в данный момент было стабильным, он все же потерял немало крови, и дальнейшее лечение желательно было производить в условиях стационара.

— Как Равиль? — строго спросил Стефан.

С парнем оказалось все в порядке. Доктор обработал его рану на ноге и растер тело юноши спиртом, так как тот несколько переохладился.

— Оставьте нам, на всякий случай, жаропонижающие таблетки, — попросил Стефан.

Он и сам ощущал нарастающие озноб и недомогание. Возможно, они пригодятся и ему самому. Врач оставил пачку таблеток, а потом, взяв цыганенка на руки, в сопровождении адъютанта отбыл в больницу на служебной машине. Стефан вздохнул с некоторым облегчением. Вроде бы пока все улажено. Он чувствовал непреодолимое желание лечь в постель и уснуть.

— Эльза! — окликнул он. — Послушай, кажется, я простыл. Ты не могла бы присмотреть за мной ночью? Я понимаю, что все мы устали, а ты особенно перенервничала, но если у меня вдруг резко повысится температура, нужно будет сделать спиртовой компресс. Хорошо? И Равиля, пожалуйста, проверь несколько раз, чтобы он не разболелся.

— Может быть, вызвать доктора Менгеле? — предложила она.

Стефан презрительно и брезгливо скривился, всем своим видом показывая, что не считает этого человека за достойного врача. А потом он разделся, лег в постель и уснул, будто бы потерял сознание.

Ночью он бредил. Слышал, как рядом хлопотала Эльза, обтирала, клала ему прохладные компрессы на лоб, приподнимала его голову, подавая теплое питье и лекарства. Спал он плохо, тело постоянно сотрясалось от кашля. На миг он приоткрывал тяжелые веки, которые вновь слипались. Голова просто раскалывалась от боли.

Он слышал, как Карл звонил Маркусу, а потом вызвал доктора Менгеле. В какой-то момент он вынырнул из бреда и увидел рядом с собой Равиля. Юноша стоял на коленях возле его кровати.

— Господин офицер, — шептал Равиль. — Все будет хорошо, вы поправитесь. Мы будем ухаживать за вами!

А может, это был просто сон, и никакой Равиль к нему не приходил. Потом появился Менгеле, лапал его своими мерзкими мягкими ручками, делал уколы, давал распоряжения Эльзе. Сколько он так лежал? Сутки? Стефан не знал. Дни и ночи безлико смешались.

Вдруг он резко проснулся. Была ночь. В кресле напротив сидела Эльза. Увидев, что офицер открыл глаза и приподнялся, она тут же подошла к нему. Он был весь мокрый от пота и полностью обессиленный, но ощущал в своем теле какую-то легкость. Значит, кризис миновал!

— Позови Равиля, пусть он поменяет мне постельное белье, — слабым голосом попросил Стефан. — И еще, Эльза, я очень сильно хочу есть.

Примечание к части

Зондеркоманда* - отряд из физически крепких узников, которых принудительно заставляли заниматься обработкой и утилизацией трупов. Примечательно, что именно его члены пытались устраивать побеги из Освенцима.

"Циклон Б"** - гранулы, которые при контакте с воздухом образовывали ядовитый газ. 4 кг гранул достаточно для убийства тысячи человек. Хранился в металлических банках и засыпался в примитивные газовые камеры через люки в крыше. Производится по сей день.

18. Кошмары и грезы.

Посмотреть смерти в глаза! О, да! Испытав на собственной шкуре, Равиль понял, что это такое. Неизвестно, сколько ему еще суждено прожить — всего один лишь день, год, десять или же сто лет, но он был уверен, что до последней секунды своей жизни будет вспоминать тот марш смерти по мерзлой дороге. Сначала Равиль просто отказывался верить в произошедшее. Он пытался выйти из строя, обратился к охранникам, хотел им объяснить, что произошла чудовищная ошибка, что он — слуга господина Краузе, но его просто отшвырнули назад в общую колонну ударом приклада.

Оглядевшись, Равиль заметил, что окружающие его мужчины — почти все евреи, но они не только что прибывшие. Судя по тому, какие они были худые и изможденные, похожие на живые скелеты, это давние узники лагеря, которые уже выработали себя. Люди шли спокойно, глядя прямо перед собой, и ни один из них не выражал ровно никаких эмоций. Они настолько отупели от голода, побоев, издевательств, адского труда, что, похоже, совсем не волновались, куда и зачем их ведут! Возможно, они уже хотели смерти. Но Равиль ее не хотел!

Он был единственным сильным человеком в этой колонне, и он хотел жить. Рано ему умирать! Он рассчитывал объяснить ситуацию кому-то из начальников, когда они доберутся до газовой камеры - это была его последняя надежда. Да, он знал, куда их вели. Карл, который был в лагере уже два года, рассказал ему все — и про садистские эксперименты доктора Менгеле, и про крематории и газовые камеры, и про то, что здесь лагерь уничтожения, а не трудовой, как наивно Равиль полагал в начале, и как продолжали думать многие другие.

Шли они минут тридцать и приблизились к зданию, возле которого им было приказано снять с себя всю одежду. Люди покорно и безразлично раздевались, обнажая свои безобразно костлявые тела. Равиль тоже скинул одежду и сразу же задрожал от ледяного холода. Тогда он рискнул обратиться к одному из автоматчиков.

— Господин, прошу вас, выслушайте меня, произошла ошибка! Я — слуга заместителя коменданта лагеря! Я не должен здесь находиться!

— Да ты что? — наигранно изумился немец и громко расхохотался, подталкивая локтем своего напарника. — Ты слышал, Берг? Этот жид, оказывается, важный человек, чей-то слуга! Раз так, то сейчас мы отнесем тебя назад в лагерь на руках! Видно, ты очень хорошо служил своему хозяину, раз тот решил от тебя избавиться! Немедленно встань в строй, жид, и жди, как все. Иначе я быстро тебя пристрелю!

Равиль безропотно вернулся в общий ряд, стараясь пристроиться в самый хвост создавшейся очереди. Он безнадежно поглядывал в сторону дороги, откуда они прибыли. В животе и груди образовалась ноющая пустота, которая, сродни дикой боли, вдруг захватила все его существо. И это все? Конец его жизни? Где же ты, Краузе?

Именно в этот момент Равиль понял, что более всего на свете он хотел бы сейчас увидеть не отца с матерью и не сестру, а своего проклятого хозяина. Только он мог его спасти. Увы, надежда была крайне слабая.

Их стали небольшими партиями заталкивать в помещение. Равиль сделал все возможное, чтобы попасть в него одним из последних, не переставая оборачиваться на дорогу. Ноги его подкашивались, он уже не ощущал своего тела. Горло сдавили рыдания. Он был готов кричать, орать, вопить от безнадежной яростной скорби.

Где ты, офицер Краузе, где же ты?! Появись же!!!

Инстинктивно он чувствовал, что хозяин не хотел бы его смерти, так как питал к нему какую-то особую извращенную привязанность. Еще вчера он думал, что страшно сидеть в темном подвале рядом с трупом! Нет. Самое страшное — пройти через эту дверь, разделяющую жизнь и смерть. Дверь шаг за шагом становилась все ближе, ближе и ближе. Его, подгоняя, толкнули в спину прикладом, и дверь с грохотом закрылась.

Здесь было совсем темно. Со всех сторон к нему прикасались чьи-то голые тела. Люди, вдруг осознав весь ужас своего положения, стали издавать звуки. Кто-то завывал, точно зверь, другой бормотал молитву или всхлипывал.

Нет, Равиль не хотел умирать! Рано! Зачем так рано? Он ведь толком еще и не пожил! За что?! Почему?! Рыдания стали вырываться из его горла, лицо залили слезы. Он издал то ли вопль, то ли всхлип и вдруг задохнулся, легкие словно парализовало, он не мог дышать и хрипло ловил ртом воздух. Его затрясло, заколотило.

— Равиль, проснись! Да проснись же!

Он резко сел, сотрясаясь от рыданий. Рядом с ним оказался Карл.

— Уже подали газ?! — спросил Равиль, в панике озираясь и не понимая, где он находится.

Вместо ответа слуга поднес к его губам стакан воды. Юноша сделал несколько глотков и постепенно успокоился. Этот кошмарный сон теперь повторялся каждую ночь!

— Все хорошо, успокойся, ты дома! — ласково говорил ему Карл.

Дом. Это называлось — дом. Но он был жив. Краузе спас его. Некоторое время Равиль еще плакал в подушку, понимая, что все, что с ним произошло, можно объяснить лишь чудом. И чудо это сотворил его хозяин. А потом увез его на мотоцикле, закутав в свой китель, а самого офицера продуло, ведь он остался в одной сорочке. И теперь Стефан уже пятые сутки лежал в бреду с высокой температурой. Эльза почти не отходила от него, дважды в день прибегал доктор Менгеле, делал уколы, ставил капельницы, чем-то растирал тело офицера.

Равиль знал, в какие тот появлялся часы, и надежно прятался. Совершенно не хотелось попасть к нему на операционный стол. Рассказы Карла о Менгеле потрясли его до глубины души.

Например, проклятый доктор без всякого наркоза вырезал почку одному из заключенных. Просто взял скальпель, разрезал живот и достал почку рукой прямо из распоротого чрева, показал несчастному человеку и бросил ее в эмалированную миску, а потом небрежно зашил рану и отправил мужчину рыть траншею. Несчастный пациент каким-то непонятным образом выжил и вечером того же дня на своих ногах вернулся в больницу, как ему и было приказано.

Тогда Менгеле на всю ночь поместил его в ванну с холодной водой. Наутро узник оказался жив, чему Менгеле очень удивился. На следующий день этого беднягу отправили в газовую камеру. Но, так как людей в тот раз оказалось неожиданно много, он не поместился, его не смогли затолкать внутрь. Охранник его пристрелил и бросил в общую кучу. Но и это не убило бедного мужчину. Ночью он выполз из горы трупов и умудрился добраться до лагеря, сказав патрульным, что, возвращаясь с работы, случайно отстал от своей группы. Его поместили в больницу, где извлекли пулю, и он снова выжил. Говорили даже, что ныне здравствовал и трудился в одном из санитарных блоков.*

С Карлом вообще было очень интересно общаться. Он знал тысячу баек и всю подноготную лагерной жизни, как говорится, все входы и выходы. Равиль даже несколько завидовал ему, ведь пожилой слуга был немцем, политическим узником, его никто не собирался убивать или отправлять в газовую камеру. Даже в общих бараках такие заключенные получали дополнительный паек. В этом доме он удачно пристроился. Во всяком случае, их озабоченный хозяин назначил Карла на должность капо, не бил, не запирал в подвале и не насиловал, а относился к нему уважительно, как к равному.

Равиль опять горько всхлипнул от жалости к себе. Впрочем, душевные страдания быстро уступили страданиям физическим. Он почувствовал острый голод. Сегодня вечером ему не удалось поесть. Эльза, ухаживая за Стефаном, припозднилась с ужином, потом пришел Менгеле, и пришлось спрятаться, а позже его сморил сон. Равиль некоторое время лежал, мучился, но все же решил рискнуть и попытаться добраться до кухни. Может, там что-то осталось? Хотя бы кусочек хлеба!

Равиль, стараясь ступать как можно тише, вышел в кухню. Там, в полутьме, на табуретке, прислонившись спиной к стене, сидела Сара. Заметив силуэт, она вздрогнула всем телом и вскочила.

— Не бойся, это я! — шепотом сказал Равиль. — Хозяин еще не встает с постели.

— А кто его знает! — так же тихо отозвалась она. — Возьмет и встанет!

— Не найдется ли хлеба? — спросил Равиль.

Сара тут же подала ему тарелку, сняв с нее салфетку, и парень жадно набросился на ломтики, намазанные маргарином. Девушка присела напротив него. Глаза ее блестели, как будто бы она собиралась ему что-то сказать.

— Я не знаю, как мне быть, — наконец заговорила Сара. — Везде существуют определенные правила. Кажется, что если их соблюдать, то можно выжить. А здесь нет никаких правил! Этот зверь может убить каждого из нас в любой момент! Что бы я ни делала, как бы не делала, все равно настанет час, когда он меня пристрелит! Я это точно знаю.

— Нет же! — горячо возразил Равиль. — Ты не права. Он тебя не тронет. А знаешь почему? Ты ему нравишься. Ты его очень боишься - это видно, поэтому ему доставляет удовольствие тебя запугивать. Если он убьет тебя, то все его пикантное развлечение закончится. Знаешь, что он сказал одному своему приятелю, тоже офицеру? «Когда убиваешь человека, то теряешь над ним власть». Да, он так и сказал. Наш хозяин хочет власти, а не нашей крови. Так что успокойся и делай все, чтобы угодить ему.

Сара внимательно выслушала, а потом с сомнением покачала головой.

— Вы просто ничего обо мне не знаете! Ни он, ни ты, никто другой! Но, когда все откроется, он даже думать не будет, а сразу убьет меня!

Девушка горестно всхлипнула, и худые плечи ее вздрогнули. В это время на кухне показалась Эльза.

— Вот вы где! Равиль, скорее, господин офицер проснулся и зовет тебя!

Равиль бросил в рот последний кусочек хлеба, запил глотком воды из кружки и поспешил в спальню. Немец очнулся, а значит, их спокойная жизнь закончилась! По крайне мере, пока тот болел, у Равиля хоть немного зажили синяки и задница!

Стефан, завернувшись в плед, сидел в гостиной. Равилю было велено поменять постельное белье на кровати. Эльза проветривала комнату и прибиралась, протирала пыль и мыла пол. Они быстро управились и вернулись на кухню, так как господин офицер пожелал поесть. Эльза подогрела котлеты с гречкой, которые Карл принес для немца из офицерской столовой, поставила на поднос вместе с тарелкой стакан молока и велела Равилю отнести все это в комнату к офицеру.

От судьбы не уйти. Видимо, так и быть ему теперь прислужником и наложником при этом немце. Остальные слуги тоже, очевидно, уже разобрались, какая юноше выпала особенная честь, и собирались использовать это на полную катушку.

Стефан, хотя и ощущал сильный голод, много съесть не смог — затошнило. Ему ужасно хотелось принять душ, но он боялся, что не сможет из-за слабости. Он выпил теплое молоко и отдал тарелку Равилю. Тот собрался уходить.

— Постой, — окликнул Стефан. — Слушай, а ты подходил ко мне, когда я спал, и говорил что-нибудь?

Равиль замер, пытаясь понять, к чему этот вопрос, и не будет ли он наказан, но все же решил сказать правду.

— Да, господин офицер. Эльза отлучилась на кухню и оставила меня дежурить возле вас. И вы позвали меня по имени. Я подошел к вам и пожелал скорее поправиться.

— А сейчас ты не хочешь мне ничего сказать? — с полуулыбкой на губах спросил Стефан.

Равиль отлично понимал, что тот хотел услышать. Да он и должен был, в самом деле, это сказать!

— Господин офицер! — как можно более искренне произнес он. — Вы спасли мне жизнь. Мне вас не отблагодарить никогда, ведь, спасая меня, вы тяжело заболели сами! Я очень виноват!

— Ключевое слово — виноват, — значительно изрек Стефан. — Задумайся об этом, а также о том, что будет за всем этим следовать.

— Вы меня накажете, — со смиренной скорбью в голосе ответил Равиль. Пусть наказывает: порет, запирает в подвале, трахает. Лишь бы не убил! Стефан пристально смотрел на него, словно читая каждую мысль.

— Вот именно! — подвел он итог их короткой беседе. — Можешь теперь идти.

Оставшись один, офицер дотянулся до комода, взял сигарету и спички. Невероятно тянуло покурить! Он знал, что нельзя, но и терпеть более не было сил. Выкурив половинку, он начал жутко кашлять и с отвращением потушил окурок. Нет, определенно следовало бросить.

Сон больше не шел, и он вновь привстал, чтобы найти блокнот и ручку. Так, что же он хотел? Ах, да! Написать записку Анхен! Обидно было бы упустить девушку с крючка, уж очень она подходила на роль очаровательной возлюбленной. Под руку с ней не стыдно пройтись по лагерю, да и с сексом можно было не спешить.

Стефан сурово сдвинул брови. Он понятия не имел, что бы такое ей написать, так как вообще не был силен в составлении любовных посланий, но придется попытаться выжать из себя что-то, похожее на романтическое письмо.

«Фройляйн Анхен!» — начал он.

Стоп. А вдруг она — фрау? Нет, тогда не пойдет, подобная ошибка могла оскорбить девушку. Он раздраженно перевернул страницу и начал заново.

«Милая Анхен! Прошу простить меня за то, что так внезапно я оставил Вас в тот чудный вечер. Я виноват, но меня срочно вызвали в комендатуру по неотложным служебным делам. А теперь я очень болен. Вновь кровоточит и горит в груди моей былая рана. Скучаю я в разлуке с Вами, молю о встрече каждый час и ни на миг не забываю сиянье Ваших чудных глаз. Увидеть Вас хотя бы раз пред тем, как смерть свою принять! Мой каждый вздох стремится к Вам. Мое волненье не унять. Меня Вы взяли под прицел, и гибнет в муках офицер. Простите, если я посмел Вам написать излишне смело. О Анхен! Ангел во плоти, звезда на жизненном пути, мрак озарила, словно пламя. Склонюсь сраженно перед Вами. Молю, не обижайте смехом. Прощайте. Покоренный Вами, Стефан.»**

Хищно прищурившись, офицер придирчиво перечитал всю эту пошлятину. А, вполне сойдет! Он ведь простой солдат, а не поэт, в самом деле! Стефан вырвал исписанную страницу из блокнота и аккуратно свернул ее треугольником. Все, с этим делом покончено. С довольным видом он откинулся на подушки.

Итак, наконец-то можно было приступить к занятию гораздо более приятному, чем писать дурацкие письма, а именно: придумывать, как он в ближайшее время, а может быть, уже завтра накажет своего зеленоглазого дерзкого демона!

Примечание к части

* - Написано на основании реальной истории выжившего узника концлагеря. Этот удивительный человек, боюсь соврать, кажется, жив до сих пор. Ему почти сто лет! И ни разу за все эти долгие годы, испытав на себе ужасные эксперименты Менгеле, он не обращался к врачам! У него до сих пор нет даже карточки ни в одной больнице!

** - Текст письма Стефана к Анхен прошу не бетить!

19. Один за всех.

— Вас в доме четыре взрослых человека! — злобно рычал Стефан, прохаживаясь по кухне перед выстроенными в ряд слугами. — Как так могло получиться, что ребенок оказался без присмотра и выбежал за ограду?! Чем вы тут занимаетесь?! Разве так трудно было присмотреть за малышом?!

Они стояли, все безмерно печальные, не поднимая на него глаз. Эльза всхлипывала в полотенце.

— Ребенка искусала собака! — продолжал орать Стефан. — Конвойные могли его убить просто ради забавы! Эльза, говори, как это все случилось!

— Я как раз постирала, собралась на улицу развешивать белье и одела мальчика, чтобы он побегал по двору. Он вышел первый, а я немного замешкалась и…

— Я даже знаю, почему ты замешкалась, — яростно перебил ее Стефан. — Ты вот с ней заболталась!

Он ткнул пальцем в Сару и закашлялся. Чертов бронхит никак не хотел проходить. Стефан уже неплохо себя чувствовал, но Менгеле его все равно пока не выписывал; приходилось работать на дому. Каждый день Маркус приносил из комендатуры кипу документов, и они разбирали их в кабинете. Но только сегодня Стефан, наконец, собрался с силами закатить своим домашним скандал.

— Карл! Учти, больше ты не ходишь в столовую. Еду для меня и ваш хлеб будет приносить адъютант. Тебе придется чаще бывать дома и постоянно следить за этими двумя клушами, а также за одним молодым идиотом!

Пожилой слуга кивнул, всем своим видом выражая глубокое сожаление о произошедшем.

— Теперь ты, рассказывай! — гаркнул Стефан на Равиля.

— Я был на кухне и услышал лай и детский крик. Через окно увидел, что около наших ворот какая-то суета. И Альма лаяла, рвалась с цепи. Калитка была приоткрыта, и я догадался, что что-то случилось с Данко. Тогда я выбежал во двор и спустил нашу собаку. Она отогнала того пса от Данко, а мне удалось затащить мальчика во двор. Но двое автоматчиков велели мне встать в общую колонну и увели, хотя я им и говорил, что прислуживаю вам.

Стефан прикрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Ты понимаешь, что если бы я опоздал хотя бы на минуту, то тебя сейчас уже не было бы в живых? Даже на полминуты, и газ бы уже подали!

— Да, я понимаю, — пробормотал Равиль, — но я сделал все, что смог! Нужно было спасти Данко!

— Нужно было лучше смотреть за ним! — заорал Стефан так, что во дворе взвыла Альма, решив, очевидно, что хозяина убивают. — Хорошо, что хоть собака умная, она понимает, что ребенок — это моя собственность, которую нужно охранять. Всех вас к чертовой матери разгоню по баракам, оставлю только Альму и Данко.

Он замер перед Сарой и посмотрел на нее с пристальной неприязнью. Настала ее очередь получать выволочку.

— Ну, а что с тобой, красавица ты наша? Сколько уже можно каждый раз бледнеть и падать в обморок, когда я к тебе обращаюсь?! Не надоело? Объясни мне, Сара, почему ты нормально не питаешься? С момента, как я взял тебя в дом, ты ни на грамм не поправилась, все такая же тощая и синюшная. Думаешь, так приятно смотреть на ходячий скелет? Может быть, прикажешь кормить тебя с ложки? Или же мне сплясать перед тобой с бубном, чтобы ты соизволила поесть?!

— Я ем, господин офицер, — прошептала Сара, покачнувшись, как обычно, готовая упасть.

— Она ест?! — резко спросил он у Эльзы.

— Да, да, конечно, господин офицер, — поспешно произнесла женщина.

— Давайте, прикрывайте друг друга от бешеного и злого нациста, неблагодарные вы твари! Я создал вам нормальные условия, чтобы спокойно жить и работать. А вы что делаете? Все, чтобы меня убили или разжаловали! Раз хорошего к себе отношения вы не понимаете, то будет по-плохому. Еще один прокол и я разом избавлюсь от всех вас!

Стефан обвел их победоносным взглядом, который остановился на Равиле.

— А ты — пошли со мной, будешь получать за всех, еврейский заморыш. Все тебе сейчас выскажу.

— Прощайте! — шепнул Равиль слугам и поспешил за немцем.

Слава Богу, они пришли в кабинет, а не в спальню или в подвал - это несколько обнадеживало. Хотя от долбанутого на голову фашиста можно было ожидать чего угодно. В кабинете, например, он хранил свой пистолет, что невольно наводило на очень грустные мысли.

Стефан опустился на диван и хлопнул рукой по кожаной обивке, приглашая Равиля сесть рядом. Юноша немного помедлил, но выполнил приказ, присев на почтительном расстоянии от разъяренного хозяина.

В кабинете на пару минут воцарило тягостное молчание. Равиль вдруг ощутил в груди крайне неприятный холодок. Складывалось впечатление, как будто именно сейчас решалась его печальная участь. Стефан сверлил его яростным взглядом, а потом придвинулся и обнял за плечи. Равиль вздрогнул, весь напрягся, но не посмел отстраниться.

— На второй день нашего знакомства ты два раза ударил меня по голове железной лампой, — как можно более тихо и спокойно начал Стефан, хотя голос его продолжал дрожать от негодования. — Я потерял сознание, а еще ты унизил меня тем, что приковал к кровати наручниками и заткнул мне рот, а сам попытался сбежать. Ты помнишь это?

Равиль машинально кивнул. Он весь обратился в оголенный сгусток нервов и напряженно слушал, а немец продолжал:

— Днем позже из-за тебя меня едва не убил лопатой заключенный, и я попал под обстрел автоматчиков. Одна шальная пуля, и меня бы уже не было! Таким образом, я мог погибнуть уже три раза. Далее, в подвале, ты ничего мне не сказал про торчащий из кровати острый конец проволоки, и я на него сел. Это могло бы закончиться для меня заражением крови и смертью. И вот, последний случай. Вы все проявили безалаберность, не усмотрели за маленьким ребенком, а в результате мне пришлось угнать мотоцикл, нарушить многие другие пункты лагерного устава и схлопотать воспаление легких. Кроме того, у меня теперь могут быть служебные неприятности, а именно: понижение в должности. Тогда я перееду из этого дома в общую казарму, вас распределят по баракам, а Данко отправят в крематорий. Ты этого добивался?

Равиль тяжело дышал, он закрыл глаза, едва сдерживая слезы. Немец обвинял его несправедливо и в своих же промахах. Кто виноват, что так сложились обстоятельства? Но доказать ему это было невозможно.

— За короткий срок ты подверг мою жизнь опасности пять раз, Равиль. И это за то, что я уже не раз спас тебя, да и о Ребекке позаботился. Что ты мне скажешь?

А что Равиль мог сказать? С позиции немца все было верно. Каким-то непостижимым образом получалось так, что именно из-за него господин офицер все время попадал в неприятности.

— Я задал вопрос, — Стефан встряхнул его за плечо.

— Я глубоко сожалею, господин офицер, и клянусь вам, что впредь буду бдительнее и аккуратнее.

— Вот! — Стефан назидательно поднял указательный палец. — Молодец. А еще, наверно, ты хотел сказать, что впредь будешь с гораздо большим рвением относиться к выполнению своих прямых обязанностей. Верно?

— Да… — прошептал Равиль.

— Да. А ты знаешь, какие твои прямые обязанности? Можешь их назвать?

— Прислуживать вам в качестве лакея, — неожиданно бойко ответил Равиль, ни на миг не растерявшись, будто ответ этот у него был приготовлен заранее.

Стефан издал нервный смешок. Полный идиотизм!

— Не совсем верно, — терпеливо отозвался он и напомнил: — Ты же мне проиграл в шахматы. О чем мы тогда с тобой договорились?

Равиль стал непроизвольно покусывать губы, что тут же вызвало у Стефана прилив желания. Он потянулся, чтобы поцеловать парня, но тот машинально отвернул голову в сторону.

— Так, — сказал офицер, убирая руку с его плеча. — Тогда я повторю. Мы говорили о минете и о том, что ты будешь мне подчиняться, ложиться со мной сам, без драк и сцен. Ты знаешь, надеюсь, что такое минет?

Равиль на миг вскинул ресницы. О, если бы он мог убивать взглядом, он бы сейчас сделал это - настолько внутри него все вознегодовало; даже зрачки потемнели от гнева.

— Равиль, — медленно продолжал Стефан. — Давай закончим нашу бессмысленную войну. У тебя было достаточно времени подумать, все осознать и настроиться. Мне не хочется верить в то, что я ошибся. В конце концов, ты не малолетний мальчик. Ты — вполне уже взрослый парень, здоровый жеребец, на тебе можно сутки скакать. К тому же, у нас, в общем-то, уже все было. Ты брал у меня в рот и подставлял зад. Сам знаешь, чем может закончиться, если ты будешь и дальше от меня отворачиваться. Скажи что-нибудь!

— Я готов подчиняться вашим конкретным приказам, — с трудом, запинаясь, проговорил Равиль.

Стефан едва сдержал сияющую улыбку. Ну наконец-то! Стоило пять раз чуть не сдохнуть, чтоб услышать, что паренек созрел! Тяжело иметь дело с сырым материалом, но как же привлекательно!

— Большое тебе спасибо за то, что пошел мне навстречу, — не скрывая иронии в голосе, процедил Стефан. — А теперь садись на пол и расстегивай мне брюки. Быстро. Пора приучаться.

Равиль обернулся на него и страдальчески вздохнул, глаза его были полны слез, ресницы мокрые. Понятно, что сейчас начнет давить на жалость, но парень выдал совершенно другое:

— Господин офицер, можно мне сказать?

— Нет, нельзя, ты получил приказ — так выполняй.

— Господин офицер, но я не могу! Моя религия запрещает мне вступать в связи с мужчинами.

Стефан пораженно уставился на него, хлопая ртом, словно рыба, попавшая из воды на воздух.

— Что? — выдохнул он. — Религия? Какая, к черту, религия?! Ты где находишься?! В синагоге? Или забыл, кто тебя вытащил из крематория?! Что же ты тогда вернулся со мной в лагерь? Может быть, не знал, что я от тебя хочу?! Мог бы там остаться и вместе со всеми вылететь в трубу! Делай то, что тебе говорят, а то я уже теряю терпение!

— Я боюсь, что не справлюсь, — печально сказал юноша.

По его бледному лицу было видно, что он уже еле сдерживал подкатившую к горлу тошноту, которая возникала при одной лишь мысли о том, что ему предстояло сделать. Отчасти Стефан его понимал. Настроиться на это впервые было очень сложно. Но ко всему можно было заиметь привычку, достаточно перебороть себя пару раз, а дальше пошло бы, как по маслу.

— Ничего, — ободрил он, — сегодня я не буду слишком строгим. Сделаешь, как получится. Поспеши, скоро должен прийти мой секретарь.

Равиль понял, что все отговорки и нытье бессмысленны. Он не осмелился больше возражать офицеру. С видом великого мученика юноша опустился на колени между ног хозяина и стал уныло и медленно расстегивать пуговицы на его ширинке.

Чтобы немного поднять настроение и настроить на позитив, Стефан решил пошутить:

— Я знал одного мужчину. Так представляешь, он был такой гибкий, что мог отсасывать сам у себя. Серьезно, своими глазами видел!

— Кстати, это очень ценный навык, — вдруг отозвался Равиль, окатив его враждебным взглядом. — Может, и у вас бы получилось? Не пытались?

— Что?! — ошалел от такого наглого заявления Стефан. Одновременно на него накатил хохот, который почти сразу перешел в сильнейший приступ кашля, и он с минуту корчился на диване, пытаясь усмирить свой разбушевавшийся организм.

Равиль отполз в сторону и в ужасе взирал на хозяина, осознавая, что брякнул непростительную дерзость. И кто его, спрашивается, за язык тянул?

— Ну ты и нахал, — произнес офицер восхищенно. — Давно я тебя не бил. Завтра нужно будет тебя хорошенько выдрать, что я и сделаю. Так, давай, ком цу мир, продолжай.

Равиль мельком бросил взгляд на настенные часы. Секретарь еще не появился, так что никто не думал спасать его от неминуемого унижения и позора. Стефану надоела вся эта ленивая и бесполезная возня в штанах. Бить парня и лишний раз ругаться с ним сейчас не хотелось. Набухший член и каменные яйца просто разрывались от желания немедленно облегчиться, и немец мечтал скорее засадить еврейчику во влажный рот. Поэтому он сам расстегнул свои брюки и, взяв юношу за шею, настойчиво приблизил его лицо к своему до предела напряженному органу.

— Ствол возьми рукой, сожми и скользи по нему, а головку просто лижи и ласкай губами, глубоко пока не бери, — подсказал он, откидываясь на спинку дивана и расслабляясь.

Конечно, Стефану хотелось бы глубже, но он опасался, что парня действительно вырвет. Хотя, в его понимании, это был вовсе не повод останавливать приятный процесс. Если вдруг и вырвет, самому же потом будет хуже сосать.

Равиль взялся за выполнение своих прямых обязанностей. Конечно, он вполне представлял, как это все делалось. Стефан сразу понял, что действия вероломного юноши направлены на то, чтобы довести его до оргазма как можно скорее. Рука парня скользила быстро и нежно, ласкающий головку язык был твердым, а губы приятно теплыми и настойчивыми. «Отсасывает, словно шлюха! — невольно восхитился Стефан. — Неужели у парня раньше было что-то подобное?»

Сперма стала подходить до обидного быстро, почти сразу, ощущения были настолько острыми и приятными, что приходилось сдерживать невольные стоны. Мужчина стал слегка подмахивать бедрами навстречу Равилю, ухватив парня за шею, чтобы проникнуть несколько глубже, но наткнулся на стойкое сопротивление его языка. «Ну, гаденыш, за все мне ответишь! — подумал Стефан. — Завтра шкуру с тебя сдеру!» Он нажал ему на затылок, преодолев все преграды, вдавил свой член парню в рот почти под корень и кончил как можно более глубоко в самое горло. Равиль захрипел от неожиданности, всхлипнул, задохнулся, и в тот же миг вырвался и выбежал из кабинета. Понятное дело, рванул в туалет блевать.

Стефан остался сидеть на диване с довольным лицом, раскинувшись, поглаживая ладонью свое хозяйство и осмысливая произошедшее. В общем, ему понравилось, для их первого раза очень даже неплохо, однако его невероятно раздражала непокорность парня.

Через несколько минут Равиль медленно, с опаской вернулся в кабинет и стал перед Стефаном. Офицер, глядя на него, включил одну из своих самых обаятельных и ласковых улыбок, а потом медленно проговорил:

— Отлично. Мне очень понравилось. А теперь закрой дверь на задвижку, и мы приступим к сеансу номер два. Позиция прежняя, только на этот раз ты выполнишь все более глубоко и медленно. Равиль поднял на него потрясенный взгляд. Он-то, наивный, думал, что хотя бы на сегодня его мучения закончились!

— Но ведь… — растерянно пролепетал он. — Но ведь сейчас должен прийти ваш секретарь!

— Ничего, — мстительно прищурился Стефан и безмятежно добавил: — Мой секретарь подождет!

20. Это было не все.

— А больше всего на свете я люблю пороть! — заявил Стефан. — Я от одного этого могу кончить, даже не прикасаясь к себе или партнеру.

Сказав это, офицер просиял такой улыбкой, словно был готов осчастливить весь мир. Он замер перед Равилем, сидевшим на его кровати. Парень был обнажен, но замотался в одеяло по самое горло под предлогом, что «ему холодно». Юноша, смотревший на него исподлобья, иронично ему подыграл, пафосно воскликнув:

— Да что вы говорите, господин офицер! Я безумно рад этому факту!

— Мы договаривались, что в спальне общаемся на ты, — заметил Стефан. — Не беси меня лишний раз. Да, пороть ремнем по заднице. Еще я люблю бить стеком, но сейчас у меня его нет.

— Какая жалость, — ядовито процедил Равиль. — Нужно срочно где-то раздобыть.

— Я собираюсь на конюшню, попробую там стибрить.

— Возьмите два, вдруг один сломается о мои кости, и вы не успеете кончить! Воровать стеки, избивать рабов и насиловать парней несомненно, достойные занятия для офицера великого Рейха!

Стефан остановился перед ним, не зная, смеяться ему над этим нахальным поведением, или же пришла пора приструнить парня.

— Излуплю сейчас, — предупредил он беззлобно. — Договоришься.

Равиль примолк. На самом деле Стефан чувствовал острую потребность выпороть его. Он сильно нервничал в последние дни. Сегодня Менгеле его выписал, а значит, стоять ему завтра перед господином комендантом по стойке смирно и получать выволочку.

Хорошо, если этим и закончится, а может быть и понижение в должности. И что тогда? А тогда его переведут на квартиру, аналогичную той, в которой жил Отто Штерн. Но не в этом было дело, а в том, что с этим сократится и штат его слуг. Ему придется отказаться от услуг Карла и Сары. С Равилем, Эльзой и Данко он был просто не в состоянии расстаться. Но и Карла он очень ценил, а Сару и вовсе было невыносимо жалко, он был уверен, что девушка из-за худобы не пройдет очередную селекцию, и ее умертвят.

Стефан вздохнул, сел на кровать и обхватил голову руками. Равиль тем временем вытянул ногу из-под одеяла и слегка подтолкнул его ступней в поясницу.

— Пошли, — примирительно сказал парень. — Только, Стеф, умоляю, ты избил меня позавчера, еще ничего не зажило. Лупи сегодня по спине!

— Сам знаю, будешь учить меня, — хмуро пробормотал Стефан, поднимаясь.

Равиль набросил на себя халат офицера, который стал уже почти его, так как немец отобрал у него всю одежду и разрешил пользоваться только им, и то лишь тогда, когда нужно было пройти по дому. Все остальное время Равиль сидел в его спальне голый. Немец прихватил ремень, и они открыли дверь в подвал.

— Поклянись, что здесь нет той мумии, — прошептал Равиль. Его всегда охватывал трепет во время спуска по лестнице.

— Хватит болтать! — оборвал его Стефан. — Ты меня утомляешь и сбиваешь весь настрой.

Равиль вздохнул. До чего он докатился! Как же хотелось плюнуть в рожу этому немцу и гордо сказать: «Лучше я погибну в газовой камере, и мое тело сожгут в печи, чем ты, тварь фашистская, хоть раз до меня дотронешься!»

Но все дело в том, что он не мог этого сказать. Жить хотел. Очень сильно, как он понял однажды, побывав в той газовой камере. Парень не сомневался, что он единственный человек, который, попав в такую ситуацию, выбрался оттуда живым. И сделал это Стефан. Конечно, больше для себя, чем для него, но все же сделал.

— Может быть, не надо? — заныл Равиль на всякий случай, пытаясь разжалобить офицера, хотя знал, что это бесполезно. Когда в ледяных глазах Стефана начинали резвиться бесы, тот сотворит что-то мерзкое. За свои последние слова он получил подзатыльник. Для порки Стефан уводил его в подвал — он, видите ли, стеснялся своих слуг и не хотел, чтобы они лишний раз слышали вопли парня, так как Равиль орал во все горло и без всякого стеснения, а Данко от этого пугался и начинал плакать. Да и Эльза потом ходила с недовольно поджатыми губами, отчего на душе у мужчины становилось тяжело и противно. Подвал же был звуконепроницаемым — идеальное место, чтобы бесконечно истязать свою жертву.

Равиль снял халат и лег на кровать лицом вниз поверх одеяла. Немец тут же стал прилаживать к его рукам, ногам и шее тяжелые холодные железки, со скрежетом проворачивая треклятый ключ в оковах. Равиль мечтал раздобыть его и уничтожить, чтобы фашист лишился любимых игрушек. И ремни все его выбросить, пусть веревочкой подпоясывается. Он старался отвлечь свои мысли, чтобы унять нервную дрожь. Неужели опять, гад, будет стегать по заднице?

— Будь ты проклят, если хоть раз ударишь меня по заду! — предупредил он немца.

— По зубам сейчас получишь! — пригрозил Стефан в ответ. Он наклонился к парню, разглядывая на его бедрах и ягодицах следы предыдущей порки. Все было не так уж и страшно. Вполне можно было пройтись еще раз. Слегка, конечно. Он надавил пальцами на один из процветающих синяков.

— Мне больно, — страдальчески оповестил Равиль.

— И это очень хорошо. Слушай, еще одно слово и я реально разозлюсь.

— Будто ты часто бываешь добрым! — брякнул Равиль и прикусил язык.

Зря он это сказал. Немец бывал с ним и добрым, и нежным, а вот теперь точно взбесится. Он приготовился терпеть. Хорошо, что хоть стонать приспособился так, как было надо этому садисту, чтобы извращенец быстрее возбуждался. От первого удара он вздрогнул и вскрикнул.

— Что орешь, я еще не начал! — оборвал его Стефан, который уже понял, что парень с ним играл в свою игру, раскусил его, как орех, и теперь мастерски возбуждал его стонами определенного тембра. Его это бесило, но что можно сделать? Он принялся бить, преимущественно по спине и пояснице, вкладывая в каждый удар душу. Равиль знал, что его стегали вполсилы. Мог и до смерти запороть, если б захотел. Однако Стефан был эстет, он не любил грязи, крови, уродств. Ему необходимо, чтобы все было чисто и красиво. Стоны — как музыка, а если и синяки, то только не на лице.

«Интересно, — думал Равиль, не забывая при этом постанывать и извиваться, — в рот потом вставит или в зад? Хоть бы сам себе подрочил, и на этом все закончилось. Вряд ли. В рот утром было, значит, будет трахать. О боже, за что мне это?! Очень жаль, что ему там, под Сталинградом, член не оторвало. Осколок явно попал не в то место».

Больно, как обычно, было ужасно, да и унизительно. Но чувство стыда у Равиля уже притупилось. Зачем страдать и мучиться? Пусть это будет как бы его работа, плата за благополучие Ребекки. Ради сестры он готов на все, что угодно. Стефан разрешал им вести переписку, а также передавал девушке хлеб, маргарин, ливерную колбасу, а иногда даже сахар или яблоко. Не понять было этого человека — есть у него сердце или же нет.

— Хватит, я больше не могу! — в один момент взмолился Равиль. — Ты убить меня сегодня решил?

Немца это не остановило, но, несомненно, должно было приблизить к пику ненормальной и порочной страсти. Равиль чувствовал, что лицо его заливали слезы, он был готов совсем разрыдаться. Конечно, раз немец кончил утром, — теперь будет пороть, пока руки не отвалятся. По интенсивности ударов он понял, что садюга переложил ремень в другую руку (правая устала).

— Стеф, остановись же! — простонал юноша.

— Скажи «хайль Гитлер!» — потребовал немец.

— Ни за что! — через плечо бросил Равиль.

Это было частью игры. Стефан периодически заставлял говорить что-нибудь гадостное, типа этого. Посмотрел бы лучше Гитлер своими глазами, как проводили досуг некоторые его офицеры.

— Говори! — мужчина сжал его горло и стал душить. Равиль тут же захрипел, демонстрируя, что не может ничего сказать, пока немец не уберет руку. Тот ослабил давление.

— Гитлер капут! — громко произнес Равиль.

Тот снова взялся за ремень. Равиль не мог поверить, что до сих пор нет крови; ему казалось, что кожа трещала и лопалась от каждого удара. Сколько же в этом человеке злобы на весь мир, на людей и на себя самого, сколько ненависти! Равиль решил разреветься во весь голос, терпеть, в самом деле, уже было невозможно, ведь Краузе лупил по и без того больным местам. Это сработало, и немец, наконец, оставил ремень, повесив его на спинку кровати.

Дальнейшее продолжение зависело от того, какие немец снимет оковы. Если с рук, то придется делать минет, если с ног, то встать на четвереньки. У них было раз пять, но секс по-прежнему приносил Равилю страдания и боль, а немец психовал, обвиняя, что тот не хотел получать удовольствие. Лишь один раз парень кончил от руки хозяина, и то случайно, о чем сильно жалел. Теперь ему было строжайше запрещено удовлетворять самого себя. Стефан полагал, что с этим запретом дело пойдет быстрее. Да и возможности такой у парня не было, ведь они теперь спали вместе каждую ночь.

Тем временем немец полностью освободил Равиля от оков. Парень напряженно замер, не решаясь пошевелиться. И что дальше? Офицер не разрядился, и это очень настораживало.

— Вставай, — сказал Стефан, — все нормально. Я вечером тебя трахну.

Поскуливая и морщась от боли, Равиль поднялся с адской койки и поспешно замотался в халат.

— Чего-то не хватает, наверно, из-за того, что утром было, — с досадой добавил мужчина, закуривая.

— Половые излишества ведут к импотенции, — нараспев сказал Равиль, опасливо отступая на шаг назад.

Стефан поднял на него глаза и рассмеялся:

— Верно, котенок. Еще как ведут!

Он пригласил Равиля сесть рядом. Тот отрицательно покачал головой — сидеть он теперь точно не мог — но Стефан настоял. Юноше пришлось кое-как примоститься рядом. Он был разочарован: немец не кончил, а значит, ночью точно навалится. Равиль решил вечером предложить сыграть партию в шахматы в надежде, что она затянется, и истинный ариец отвалится храпеть. Он принял из руки Стефана сигарету, пару раз затянулся, а потом вернул.

— Рука болит, — пожаловался Стефан.

— Бедняжечка, — ехидно посочувствовал юноша. — Болела бы она у тебя так, как моя несчастная шкура.

Стефан обнял его за плечи и небрежно чмокнул во влажный висок.

— Пошли наверх, я есть хочу, — сказал мужчина.

Равиль резво подскочил и поспешил впереди него. Более всего он боялся оказаться вновь, как тогда, в запертом подвале, если немец вдруг ради шутки захлопнет дверь перед его носом, поэтому всегда старался выскочить первым.

Хозяин его был воистину неугомонным. Он всегда что-нибудь хотел. Не есть, так курить, не курить, так трахаться, не трахаться, так орать на кого-нибудь. Равиль же мечтал лишь об одном — скорей бы у офицера закончился больничный, тот вышел на службу и перестал целый день держать его при себе. Хоть какой-то был бы от него отдых, ну, а вечером можно и перетерпеть.

Парень был предупрежден офицером о возможности своего понижения в должности, и чем это могло быть чревато (часть слуг придется отослать в бараки).

— Кстати, это хороший шанс от меня избавиться, раз я тебе не нравлюсь, — насмешливо сказал ему Стефан. — Ну и, может, Карла пристрою в другое место.

— Кого ты тогда будешь пороть? — ехидно спросил у него Равиль, бесстрашно глядя ему в глаза. — Данко?

И схлопотал пощечину, хорошо, что не сильную.

— Сару, — флегматично отозвался Стефан. — Она вполне сгодится. А ты закрой свой рот.

Когда они вышли из подвала, Равиль быстро засервировал им обед в кабинете. Ели они теперь вместе, и офицер по-братски делил с ним еду, неизменно обильную и очень вкусную. Но сейчас, после избиения, юношу подташнивало. Улучив момент, парень заскочил в ванную и умыл зареванное лицо, а потом поспешно вернулся. Хозяин не любил долго ждать. Без всякого энтузиазма он присел на краешек стула. От боли на глаза опять навернулись слезы.

— Похоже, я сегодня переусердствовал, — сказал Стефан, пристально глядя на него через стол.

Равиль промолчал, оскорбленно поджав губы, и сделал еще более страдальческое лицо. Если так пойдет и дальше, немец будет бить его до крови, а когда ощущения от новизны притупятся, мог вовсе от него избавиться. Нужно срочно найти какой-либо выход.

— А стеком еще больнее, чем ремнем? — спросил он, приподнимая свои длинные ресницы.

— Смотря каким стеком и как бить, — коротко бросил ему Стефан. — Ешь.

Равиль принялся вяло ковыряться в тушеной капусте. Подозрительный кусок жареного мяса он слегка сдвинул вилкой на край тарелки.

— Почему мясо не ешь?! — завёлся немец, рыкнув на него со своего конца стола.

— Я не ем свинину, господин офицер! — в сердцах сказал Равиль, готовый вновь разрыдаться. — И вообще, я не могу есть после того, что вы сейчас со мной сделали!

— Не ешь свинину?! — заорал в ответ Стефан. Он даже выскочил из-за стола и заметался по кабинету. — Что ты сказал?! Что ты, тварь, не ешь? Люди за окном грызут друг друга от голода, грязь едят с земли, а ты выбираешь себе блюда?!

Равиль тоже вскочил (ему просто стало дурно, он упал бы, если бы не оперся о стол).

— Стефан, прости. Я не так сказал. Ну не могу я именно сейчас есть, дай мне немного отойти. Пожалуйста, не кричи! Я не хотел тебя злить.

Вспышка ярости немца закончилась так же быстро, как и началась. Он остановился и растерянно махнул рукой, вновь усаживаясь на свое место.

— Переложи тогда кусочек на салфетку, отдадим Данко. Хоть компот выпей!

Они относительно мирно закончили обед, практически больше не разговаривая. Потом юноша убрал посуду и протер стол. Нужно было как-то выдержать этот последний день больничного офицера и не сойти с ума.

Как же тяжело с этим человеком! Равиль не мог понять, в какой момент тот рассмеется или заорет, а то мог и броситься драться. В такие моменты парень сразу садился на пол, сжимался в комок и опускал голову вниз, прикрывая ее руками и выставляя под удары свои худые плечи. Ногами немец не бил, кулаками тоже, только ладонями, а они долго не выдерживали. Так он приспособился переносить побои своего бешеного хозяина.

После обеда они вместе приняли душ. Стефан любил воду и мог мыться три раза в день, если было время. Равиль уже перестал его стесняться, поняв полную неизбежность того, что постоянно обнажаться перед ним все равно придется. Он пользовался всеми бритвенными принадлежностями, его мылом, полотенцами. По отношению к нему Стефан был совершенно не брезглив. Он желал делить с этим парнем все: дни, ночи, еду, постель, жизнь. Равиль отчасти это понимал, поэтому не решался открыто высказывать свою враждебность или обиды. Надо было как-то терпеть.

Стефан помог юноше вытереться, осторожно промокнув полотенцем избитые части тела, а потом намазал мазью, которая, кстати, хорошо помогала бы, если б эти порки не происходили так часто. Они пришли в спальню.

— Нам нужно это дело регламентировать, — сказал Стефан и сам, к великой радости Равиля, потянулся за шахматной доской. — Я о том, чтобы назначить определенный день порки, к примеру, один раз в неделю, — уточнил офицер.

— Хорошая мысль! — тут же охотно согласился Равиль. — Я обеими руками за. Только, может, хотя бы раз в десять дней, а не в неделю?

И он тут же опасливо примолк под тяжелым взглядом немца. Но тот, видимо, притомился и больше не мог ни руками махать, ни орать. Стефан предостерегающе покачал головой и предложил:

— Выбери день сам.

— Спасибо за оказанную честь, господин офицер!

Мысли юноши лихорадочно заработали. Так, в какой же день на неделе хозяин мог быть наиболее утомленным? Выбрать пятницу? Но усталость может быть перемешана с накопившимся за рабочие будни раздражением, тогда дороже будет.

— Четверг, — твердо заявил он.

Стефан призадумался, пытаясь понять, чем обусловлена такая твердость в голосе, но понял, что это ему недоступно.

— Обоснуй, — приказал он.

— Просто так сказал, — невинно отозвался Равиль, который прилег на кровать и расставлял фигуры на доске, рассчитывая растянуть партию как можно больше.

— Если у вас устали или болят руки, господин офицер, то я могу переставлять за вас ваши фигуры, — учтиво предложил он, — я ведь совсем не устал, и у меня ничего не болит.

Стефан недовольно зыркнул на него.

— Ох, Равиль, отрежу я тебе когда-нибудь язык и скормлю его Альме. Начинай. Играем блиц.

— Как? — ахнул юноша. — Мне не хотелось бы…

Блиц его совершенно не устраивал. Во-первых, он всегда проигрывал, а во-вторых, вся партия длилась от силы час.

— Блиц, и на поцелуй в губы. И хватит спорить со мной по каждой мелочи!

Продолжать протестовать далее было чревато. Немец не кончил, а значит, злоба в нем еще бурлила, мог и избить, в самом деле. В полном молчании они стали переставлять фигуры. Равиль поражался, как контуженный немец мог так хорошо играть! Он словно знал все ходы наперед! Уже заранее настроенный на проигрыш, Равиль окончательно приуныл. День сегодня был крайне неудачный.

Парень робко протянул руку к офицеру и погладил его по ладони. Говорят, что лаской можно приручить даже бешеную собаку. Но только не этого фашиста, конечно же. Однако он все равно пытался. Мрачное выражение лица Стефана смягчилось, он слегка улыбнулся.

— Переходи, Равиль, — разрешил он. — Смотри на доску, что ты делаешь?

Равиль увидел, что совершил глупый ход, и поспешно переиграл.

— Спасибо, — улыбнулся он в ответ.

— Должен будешь. Когда продуешь, то поцелуешь два раза.

Вроде, хозяин стал слегка подшучивать. А означало это, что партия подходила к концу, а значит, скоро они лягут в коечку, и для Равиля начнется новый виток ада. Хоть бы один день пропустил, не трахал и дал отдохнуть!

— Шах и мат, — объявил Стефан. — Равиль, котенок, ну когда же ты научишься? Ты ведь неплохо играешь!

— Еще разок? — тут же быстро предложил парень вместо ответа.

Стефан потянулся к нему за поцелуями. Парень весьма неохотно обвил его одной рукой за шею, а второй обхватил выпирающий через домашние брюки член мужчины. Для него это обратилось полным кошмаром. Как же юноша был измучен бесконечным битьем и грязным сексом! Он сегодня толком ничего не ел, был весь изранен, а теперь вынужден сам целовать этого зверя в человеческом обличье.

Язык Стефана настойчиво разомкнул его губы и проник юноше в рот. Равиль застонал от отвращения, но так, чтобы казалось, будто бы от удовольствия. Но в данных делах немца было не провести. Он оттолкнул парня и стал раздеваться.

— Радовался бы, что я не старый, не вонючий и не урод! — с некоторой обидой в голосе сказал он.

— Все в порядке, господин офицер, — дрожащим голосом промолвил Равиль.

Он просто цепенел от страха, так как всегда дико боялся этого момента проникновения в свой истерзанный и незаживающий анус.

— Стеф, пожалуйста, — решил попытаться он, — не надо. Давай минет сделаю?

— Ты не сказал «хайль Гитлер», — напомнил Стефан. — Слушай, Равиль, давай хоть раз без твоего нытья. Надоело уже слушать.

Мужчина распахнул на парне халат и опрокинул его на спину. Он гладил все его тело теплыми жесткими ладонями, а потом целовал его всего-всего с ног до головы, чувственно, долго, сладко, словно тая и дурея, катал по простыне и переворачивал, как хотел, словно игрушку, потянулся губами к члену. Парень вздрогнул, но сегодня переборол себя, не сжался и дал пососать. Стефан знал, что юноша сегодня не сможет возбудиться до такой степени, чтобы кончить, потому что помешает этому боль.

Накрыв своим мощным телом, приподняв его ноги, Стефан бережно и осторожно двигался в нем, стараясь быть нежным и не проникать слишком глубоко. Запрокинув голову, вцепившись мужчине пальцами в плечи, Равиль терпел все это и тяжело дышал, постанывая и давясь слезами. Избитая спина его терлась о постель, что еще больше добавляло страданий. Наконец, немец излился, больно сжав его ягодицы, и одновременно вцепившись ему зубами в плечо. Равиль всхлипнул и с облегчением обмяк. Теперь уже точно все!

Стефан поцеловал его в шею и набросил на юношу одеяло.

— Отдыхай, великий мученик, — насмешливо сказал он, одобрительно хлопнув его по бедру.

В это время в дверь постучали. Это Карл, а раз осмелился побеспокоить, значит, кто-то пришел с визитом.

— Господин офицер! К вам пришел господин комендант лагеря. Он ожидает вас в гостиной.

— Блядь! — злобно пробормотал Стефан сквозь зубы подцепленное на восточном фронте колоритное словечко, которое у русских выражало сразу весь спектр эмоций, который мог испытывать человек. — Не было печали. Принесли же черти!

Он быстро влез в штаны, набросил на себя сорочку и поспешно вышел в гостиную. За все время его болезни братец ни разу его не навестил и даже не позвонил, а тут вдруг заявился!

Ганс стоял в центре гостиной, расставив ноги, в сапогах, черном кожаном плаще и высоком головном уборе. С первого взгляда Стефан понял, что господин комендант значительно пьян.

— Я говорил тебе, — начал Ганс, — что избавлю тебя от этого еврейского выродка, если в связи с ним и дальше будут продолжаться скандалы? Говорил?! Ну, так получай!

Ганс выхватил из кобуры пистолет, оттолкнул брата с дороги и широким шагом направился в спальню, где в постели лежал Равиль.

21. Битва богов.

Всего лишь три шага и Ганс оказался на пороге спальни. Равиль вздрогнул и приподнялся на кровати. Грянул выстрел, и в тот же момент Стефан навалился брату на руку. Пуля ушла в плинтус. Тем временем Равиль, в панике вскрикнув, скатился на пол и проворно заполз под кровать.

— Я сказал, что избавлю тебя от еврейского выродка! — орал Ганс чуть ли не с пеной у рта. — Я говорил тебе?! Сколько можно позориться самому и позорить меня, гомосячий ты урод?!

Ганс ударил Стефана рукояткой пистолета по скуле, но тот и не думал отступать.

— Давай, — орал в ответ Стефан, побелев, как смерть, — меня убей! Ну, что? Кишка тонка? Стреляй! Ты всю жизнь меня ненавидишь, с момента, как я появился на свет!

Он бросился на брата, и они сцепились в рукопашную. Стефан пытался отобрать пистолет, но тот умудрился выстрелить еще раз, и шальная пуля вновь ушла в пол. Офицер сжал его запястье, и мужчины некоторое время боролись, в результате чего упали на кровать.

— Отлично! — прорычал Стефан. — Может, трахнешь меня, наконец, любимый братик? Ты же всю жизнь об этом мечтаешь? Нет? А что так? Я не против!

Наконец, ему удалось отобрать у Ганса пистолет, и офицер запнул его под кровать, где находился Равиль. Они в бешенстве вскочили и отпрянули друг от друга.

— У тебя совсем голову снесло! — злобно кричал комендант. — Ты своим поведением позоришь звание офицера Рейха! Это не просто хулиганство, Стефан! То, что ты совершил — должностное преступление! И как ты можешь мне говорить такие слова? Я не мужеложец, в отличие от тебя!

Стефан поспешно поправил на себе домашние штаны и рубаху, а потом предложил как можно более тише и учтивее:

— Господин комендант, давайте перейдем в кабинет. Там будет гораздо удобнее. Я полагаю, нам есть, что обсудить.

— Пошли, — махнул рукой Ганс, пьяно покачиваясь. — Я тебе сейчас все выскажу. Надоело покрывать твои безумные выходки!

— Эльза! — громко приказал Стефан. — Подай крепкий кофе на две персоны в кабинет!

Когда они вошли, Стефан достал из бара бутылку шнапса и две рюмки. Его до сих пор колотило. Хорошо, что Равиль не растерялся и успел отреагировать и спрятаться. Скорее всего, комендант его даже не ранил.

Вошла взволнованная Эльза и подала поднос с двумя чашками кофе, сардины на блюдечке, на другой тарелке лежали ломтики сыра и колбасы. Стефан успокаивающе ей кивнул, хотя понимал, что это слабое утешение. Наверняка все слуги были смертельно перепуганы, а Сара - так точно билась в истерике. В дверях кабинета мелькнула фигура Карла. Пожилой мужчина демонстрировал офицеру свою преданность и то, что он в этот сложный момент был готов находиться рядом, в его распоряжении. Стефан благодарно ему улыбнулся, и дверь кабинета прикрылась.

— Я не понимаю, в чем суть конфликта, — спросил Стефан, взирая на брата прозрачными и невинными серыми, словно небо после грозы, глазами. Он опрокинул в себя рюмку шнапса.

— Если я не убил его, так сейчас убью тебя! — начал опять заводиться Ганс, приподнимаясь со стула.

— Чем? — насмешливо приподнял брови Стефан. — Пистолета у тебя нет. Голыми руками? Позволь доказать еще раз, что я сильнее. Я моложе и я воевал, в отличие от некоторых, кто пропердел штаны, отсиживаясь в тылу.

Он изрек это и победоносно замолчал, наслаждаясь бессильной яростью своего брата. Главное, он сумел вывести господина коменданта из спальни, и Равиль теперь в безопасности, а на остальное ему наплевать. Ганс тем временем искал слова, чтобы парировать, но так как был перевозбужден и пьян, не находил.

— Ты… Ты, — наконец с трудом, запинаясь, проговорил он, — позоришь высокое звание офицера великого Рейха!

— И как же именно? — иронично прищурился Стефан, наслаждаясь моментом.

Испытывая огромную потребность выпить, он влил в себя вторую порцию шнапса и закусил ломтиком сыра, однако не расслабляясь и держась поближе к дверям, чтобы Ганс опять не прорвался в спальню. Оружия у коменданта не было, тот мог пытаться убить Равиля голыми руками. Что возьмешь с бешеного и пьяного? Оставалось надеяться, что Карл принял меры, вытащил парня из-под кровати и спрятал в безопасном месте, например, в подвале их дома.

— Как, спрашиваешь? — прорычал Ганс, теряя контроль над собой. — За одну ночь ты совершил с десяток нарушений устава, даже не буду перечислять, каких именно, ты и сам это знаешь!

— Это ты про то, что я вытащил еврея из газовой камеры? — уточнил Стефан. — Послушай, Ганс, у тебя лежит рапорт доктора Менгеле, что именно этот жид является ценным экспериментальным материалом? И документ составлен, как полагается, в двух экземплярах и зарегистрирован?

— Да, — неохотно согласился Ганс, тоже прикладываясь к рюмке.

— Этот еврейский юноша, Равиль Вальд, — основа научного изыскания, которое запланировал доктор Менгеле, — упоенно продолжал Стефан. — Именно в паре с сестрой-близнецом, Ребеккой Вальд. У меня с нашим великим доктором есть устная договоренность, когда этот жид надоест в качестве слуги, я передам его в клинику для опытов. Получилось так, что парень оказался в колонне смертников. Но я не могу не сдержать слово офицера! Поэтому мне пришлось приложить усилия, чтобы вернуть еврея домой.

— И кто этому поверит?! — озадаченно воскликнул Ганс после некоторой паузы.

— Да мне наплевать! — отозвался Стефан флегматично и опять глотнул из рюмки.

— Тогда я настоятельно рекомендую тебе передать этого треклятого близнеца в клинику Менгеле немедленно! — воодушевленно проорал господин комендант и пьяно икнул.

— Хуй! — произнес Стефан емкое словечко, которым все пленные русские выражали категорический отказ.

— Что? — не понял Ганс, который впервые услышал это слово.

— Я говорю: хрен вам собачий! — уточнил Стефан. — Все, Ганс. Разговор окончен. И не смей больше врываться в мой дом и наводить здесь порядки. Я не знаю, кто прислуживает тебе, но мне не наплевать на себя. Эти люди подают мне еду, оказывают услуги, прикасаются к моему телу, и я не могу брать в дом неизвестно кого, подвергая свою жизнь опасности. Штат слуг, который сейчас сложился, меня полностью устраивает. Ты, давай, не забывай закусывать!

— Да ты что?! — резко повысил голос Ганс, выпивая. — Прикасаются к твоему телу, говоришь? Все офицеры лагеря знают, что ты трахаешь этого жида, потеряв стыд и совесть, и носишься с ним и его сестрой, как полоумный! Думаешь, все слепые? Только про это и говорят! У нас одна фамилия, Стефан Краузе. И на меня невольно падает тень твоего позора!

Стефан уверенным шагом подошел к брату, тот непроизвольно поднялся со стула, и они оказались лицом к лицу, оба бледные, злые, с бешеными глазами.

— Ты мне говоришь про позор? — прошипел Стефан, брызгая слюной от ярости. — А как понимать последний концерт еврейского оркестра, который происходил вчера на плацу? Отто Штерн приглашал меня посмотреть, но я отказался, хорошо, что еще на больничном, иначе бы умер со стыда. Ты поставил в круг еврейских музыкантов, заставил их играть симфонию, а сам вызывал по одному в центр и собственноручно убивал! * Ты считаешь, это поведение достойно мужчины, тем более офицера? Если нужно уничтожить людей, то почему бы их просто не расстрелять, не подвергая такой чудовищной психологической пытке? Ты урод, Ганс! Это мне стыдно, что я ношу одну с тобой фамилию!

— Что плохого, что я дал жидам сыграть напоследок? — заносчиво парировал Ганс. — И потом, это же не люди, это — евреи!

— Тварь ты, — в сердцах сказал Стефан. — Харкнуть бы тебе в лицо. И еще: скажи, дорогой братец, ведь тебе почти сорок лет — так почему ты ни разу не был женат и не имеешь детей? Ладно я, позор семьи, содомит, мужеложец, но ты?

— Время не то, — быстро попытался оправдаться тот в ответ. — Мне не до этого. Я все силы отдаю службе на благо великого Рейха.

— Устраивая потеху на плацу и расстреливая музыкантов? — ехидно переспросил Стефан. — Это в твоем понятии значит «служить Рейху»?

В их яростном споре наступила пауза, но не надолго, лишь на несколько секунд.

— Оставь меня в покое, — тихо, с угрозой в голосе произнес Стефан. — Я не забыл, что произошло, когда мне было шестнадцать лет, и ты узнал о моей связи с Мойшей. Тебе напомнить?!

Ганс мотнул головой и отвернулся, всем своим видом показывая, что напоминать не стоит, но Стефан продолжал. Он впал в такое бешенство, что его уже ничто не могло удержать, и он говорил о запретном.

— К тебе в гости приехал твой дружок, Томас, и ты ему все рассказал. Рассказал о том, что я состою в отношениях с евреем. Вы всю ночь пили и избивали меня, издевались, как могли, унижали и истязали. А потом, когда ты вырубился, твой приятель меня изнасиловал. Тебе напомнить, как ты валялся у меня в ногах, умоляя, чтобы я ничего не сказал нашему отцу? А я вот теперь думаю — с чего бы это? Почему ты так горячо и страстно заступался за этого Томаса, вместо того, чтобы призвать его к ответственности за преступление над родным братом? Не потому ли, что сам состоял в связи с ним? И почему ты так неравнодушен к моим любовным похождениям с мужчинами? Не потому ли, что сам хочешь трахнуть меня? Не поэтому ли, у тебя до сих пор, в твои-то сорок лет, никогда не было ни семьи, ни детей?!

Ганс застыл, словно сраженный громом, не зная, что сказать.

— Я хотя бы честен сам перед собой, — с горечью продолжал Стефан, глотая слезы. — Да, я люблю мужчин. Так давай, сдай меня, помести в барак к узникам с розовыми треугольниками. Мне наплевать на все после того, что я пережил на восточном фронте, где жизнь мне спасла русская санитарка. Я ненавижу тебя, этот лагерь, этот воздух, все, что есть вокруг. Мы все умрем, и очень скоро. Только полный идиот может в этом сомневаться. И свои последние дни я буду жить так, как захочу. А теперь убирайся и никогда больше не переступай порог моего жилища. Пошел вон, Ганс!

— Ты еще пожалеешь! — забормотал тот в ответ.

— И, кстати, похоже, у меня будет синяк на лице от твоего удара пистолетом, так что еще дней пять меня не жди на службе, — самодовольно заявил Стефан.

— Можешь совсем не приходить, от тебя все равно нет никакого толка, одни скандалы, — ответил Ганс, которого заметно развезло от выпитого. Стефан вывел его в коридор и сдал на руки адъютантам.

— Я пришлю тебе на днях слугу-немца, — пообещал Ганс, у которого закатывались глаза. — И это мое последнее слово. Или ты избавишься от еврея, или сильно пожалеешь.

— Я о чем угодно могу пожалеть в этой жизни, но только не об этом, — твердо произнес Стефан ему вслед.

После того, как комендант отбыл, Стефан, не чувствуя под собой ног, прошел в свою спальню и присел на кровать. Голова кружилась, он вообще не представлял, как пережил все это, и не мог поверить, что самое страшное осталось позади. В комнату бесшумно вошел Равиль. Он молча присел рядом с офицером. Парень не знал, что сказать, как поддержать. Не только он, но и все слуги слышали каждое слово гневного диалога.

— Стеф, — робко шепнул Равиль, — спасибо!

— Иди к черту!

Стефан сердито выдернул свою руку из его узкой ладони и отвернулся в демонстративной обиде. В это время донесся приглушенный шепот Карла:

— Господин офицер! Адъютант привез из больницы Данко. Нашего мальчика выписали!

В голосе Карла было столько непритворного волнения и любви, что было даже удивительно.

— Ну наконец-то! — радостно встрепенулся Стефан.

Они с Равилем бросились в прихожую. Там Эльза приняла из рук солдата маленького цыганенка.

— Мама! — воскликнул малыш и разрыдался так горько и безутешно, пытаясь выразить этим водопадом слез весь ужас, что ему пришлось пережить — потерю настоящих родителей, окружение чужих людей, нападение собаки, болезненные операции и уколы, бессонные ночи в одиночестве и страхе в мечтах о покое в теплых женских руках.

Он прижался к груди Эльзы, вцепившись в нее своими пухлыми дрожащими ручонками, жалобно всхлипывая, почти задыхаясь от слез.

Стефан стоял, прислонившись к косяку двери, и чувствовал себя почти счастливым, но одновременно безмерно ослабевшим и опустошенным. Он понимал, что это то, ради чего стоило жить и умереть. Его скула побаливала, он чувствовал, как на ней разрастался синяк значительных размеров.

— Я сейчас сделаю вам примочку, господин офицер, — пообещала Эльза, глядя на него с неприкрытым обожанием.

— Не надо, — упрямо мотнул головой Стефан. — Я вызову Менгеле, пусть лучше продлит на несколько дней мой больничный.

Он повернулся к своим слугам спиной и медленно прошел назад в спальню, отметив, что встречать вернувшегося домой Данко почему-то не вышла лишь одна Сара.

Примечание к части

* - Эпизод расстрела оркестра основан на реальных событиях. Так все и происходило: люди играли, встав в круг, а их по одному вызывали в центр и убивали.

22. Взаимные откровения.

Никогда еще в доме Стефана Краузе не было так тихо, мирно и спокойно. С возвращением из больницы Данко все словно расцвели. Слуги с удвоенным рвением выполняли свои обязанности и ходили в приподнятом настроении. Даже сам хозяин ни к кому не цеплялся, не орал, а предпочитал проводить время в своем кабинете за книгами или документами. Несколько дней больничного, который он взял в отместку Гансу за полученный синяк, были лучшими в жизни офицера за последние военные годы. Он старался никому не досаждать и не портить жизнь, даже мимо вечной жертвы, Сары, проходил с равнодушным лицом, словно ее не замечая.

Гитлеровцы подорвали и разграбили товарный состав с продовольствием, и в связи с этим офицерам лагеря выдали по большому мешку муки. Теперь Эльза каждый вечер пекла свои коронные лепешки, и они ели их, смазав небольшим количеством джема, меда или масла. Таким образом, проблема ужина для всего «семейства» была снята, стало оставаться больше лишнего хлеба, и Стефан смог значительно увеличить паек, передаваемый Ребекке.

Карл принес из столярного цеха деревянные кубики разной формы и размера, покрашенные в различные цвета, которые Стефан неделей ранее заказал для Данко. У немца самого были такие в детстве, и он отлично помнил, как упоенно ими играл. Цыганенок, увидев это чудо, пораженно ахнул и даже затопал ногами и захлопал в ладоши от восторга. Он никогда в жизни не видел ничего подобного и даже не подозревал, что мальчикам его возраста полагалось иметь подобные игрушки.

Теперь по вечерам Стефан и Данко располагались в гостиной на ковре перед камином и увлеченно предавались нехитрой игре, воздвигая башни, бастионы и целые города. В действии также участвовали машинки. Офицер на четвереньках ползал по ковру вместе с ребенком, и они играли по несколько часов подряд, пока Эльза решительно не уводила малыша пить молоко и готовиться ко сну.

Равиль, полулежа на диване, с улыбкой наблюдал за их возней, поражаясь, как расцветал фашист, играя с ребенком в кубики так увлеченно, словно этому здоровому мужику самому было пять лет. Присоединяться к ним парень отказывался, так как ему больше нравилось смотреть. Стефан не настаивал, ему и так было хорошо.

Данко, равно как и иной ребенок, попавший в экстремальную ситуацию, очень быстро адаптировался к новым условиям. Он уже неплохо владел немецким языком, Эльзу назначил своей мамой, Карла — дедушкой, Стефан получил титул дяди, а Сару и Равиля мальчуган называл по именам.

Самое поразительное для Равиля было то, что офицер ни грамма не злился на мальчика, даже если тот начинал капризничать, громко смеяться или плакать. Немец каким-то образом умел найти к малышу подход, строго и ласково призвать Данко к порядку, никогда не повышая на него голос. Равиль даже завидовал цыганенку, так как все колотушки от хозяина в этом доме неминуемо доставались молодому еврею, а все остальные слуги, похоже, безмятежно жили и благоденствовали.

Все бы было ничего, но Равиль продолжал тяготиться теми сексуальными отношениями, которые у него сложились с Краузе. Утром Стефан требовал обязательный минет. Причем, он не ленился, всегда перед этим ходил в ванную и тщательно мыл промежность и член туалетным мылом, чтобы не было ни малейшего запаха. И все равно каждое пробуждение, когда немец толкал парня в плечо, а потом нагибал к своему животу, оборачивалось для Равиля тихим кошмаром. Он никак не мог поверить, что жизнь опустила его до такой степени, и он теперь вынужден безропотно терпеть этот позор ради того, чтобы выжить самому и спасти сестру. Но ни сказать, ни сделать он ничего не мог. Бунтом он добился бы избиений, и больше ничего.

Каждый вечер был секс. Они приноровились и выбрали позицию, в которой Равилю было наиболее комфортно: когда оба лежали на боку, то есть Стефан за спиной юноши. Проникновение уже не было столь болезненным, да и Стефан старался не вбиваться до упора и двигаться плавно и осторожно. Равилю было в это время разрешено ласкать себя самому, таким образом, он неминуемо кончал, чем всегда вызывал похвалы со стороны хозяина и прилив у того хорошего настроения.

Но самым противным, как ни странно, для Равиля оказались поцелуи. Если во время минета или секса он мог как-то абстрагироваться от ситуации, отвлечься на свои мысли, то эти поцелуи, когда Стефан проникал ему в рот своим настойчивым языком и начинал там мощно шарить, вызывали у Равиля рвотные позывы, и он отчаянно отворачивался и отбивался. Разумеется, офицера это бесило, и они ругались. Стефан как-то от досады побил его ладонями и подушкой.

— Да в чем дело? — психовал он. — Находясь в больнице, я вылечил все зубы, чищу их постоянно, не жалея порошка, так что изо рта у меня не пахнет. Чего тебе не хватает, привередливый ты сученыш?

Равиль горестно всхлипывал, он и сам был не рад, что лишний раз злил хозяина, но ничего не мог с собой поделать. Этот мужской поцелуй был для него просто невыносим, и он не мог справиться с отвращением.

— Если так дело пойдет и дальше, я решу, что ты меня совсем не любишь! — строго сказал офицер. Равиль поднял на него потрясенный взгляд. О какой любви этот сумасшедший вел речь? Дело было всего лишь в выживании. Но Стефану не было ровно никакого дела до его чувств. Он создал себе свой вымышленный мир, в котором бесправные рабы заменили ему семью, о чём он, видимо, мечтал, а симпатичного еврейчика назначил своим любовником и вообразил, что ежедневные изнасилования, которые он чинил над этим парнем, пользуясь своей неограниченной властью, есть любовь.