История спасения

Иногда Равилю было его жаль до глубины души. Он уже понял, что сердце этого ужасного человека не прогнило окончательно, что он способен на великодушные порывы, да еще какие, и глубоко страдал от отсутствия любви и внимания. Как мог, Равиль высказывал ему свою приязнь. Получалось не очень естественно, хотя офицера, судя по всему, все вполне устраивало.

Немец решил проблему с поцелуями, чем впервые пошел навстречу парню. Стефан совсем перестал целовать его с проникновением языка в рот, ограничившись лишь поверхностными и скупыми прикосновениями своих губ к его лицу. Равиль в очередной раз почувствовал к нему признательность, однако он не на миг не забывал, что все, чтобы ни делал Стефан, было не для других, а для лишь него самого. Просто хозяину не нравилось ощущать отвращение своего партнера к себе, вот он и поменял тактику. И не больше! Однако гибкость немца в данном вопросе порадовала парня, и он от этого стал гораздо веселее.

И все же были у них восхитительные моменты близости, когда Стефан укладывал парня себе на грудь, гладил его по темным завиткам волос на голове, которые начали уже отрастать, и они шептались, говорили обо всем. Беседовать с немцем было очень интересно, он обладал здоровым сарказмом, на любое явление имел собственное мнение и был очень эрудирован. Стефан говорил ему все, что думал, называя вещи своими именами. Он рассказал правду о тех кошмарах, которые творились на восточном фронте, и о том, как его спасла русская санитарка по имени Мария.

— Не будет никакой победы великого Рейха, — говорил Стефан тихо. — Мы все обречены и скоро умрем. Я знаю это точно. Советский народ нельзя победить. Их слишком много. У них нет ни оружия, ни боеприпасов, ни медикаментов. Мирное население живет в полной нищете и ест траву. Но эта дикая и необузданная орда воюет днем, ночью и всеми доступными средствами. Их не запугать, так как они совсем не знают, что такое страх. Их не перестрелять — патронов не хватит. Повесишь десять, а на завтра они словно воскресают, и их становится сто. Им не нужны автоматы. Вилы, палки, ножи — все идет в ход. Придумали какие-то адские бутылки с зажигательной смесью и подрывают ими танки! Пробыв в России, я словно вернулся с того света. Сам не понимаю, как я, вопреки всякой логике, умудрился выжить! А какие там морозы, Равиль! Как же холодно! В своих кожаных офицерских ботинках я отморозил все пальцы на ногах, и они болят у меня теперь. Дело в том, что русские ходят в валенках. Это такие уродливые сапоги из валяной шерсти. Или же, как я заметил, они носят обувь на несколько размеров больше, поддевая в нее несколько пар шерстяных носков. Нам же, согласно уставу, ботинки выдают точно по размеру. Этот с виду мелкий недочет сгубил немало наших офицеров, а еще больше — рядовых солдат.*

О России Стефан мог рассказывать бесконечно, и в его голосе порой звучала вовсе не ненависть, а неподдельное восхищение перед этим народом: голодными и оборванными людьми, которые без сна и отдыха защищали свою страну, не имея в общем-то для этого никаких ресурсов.

В один из подобных вечеров, когда они перевели дух после секса, Равиль решился задать офицеру личный вопрос в надежде, что воспоминания о Мойше вызовут в немце человеческие чувства, что не могло не сыграть парню на руку.

— Стеф, можно задать вопрос? — прошептал он застенчиво и даже нежно.

— Конечно, — великодушно согласился удовлетворенный Стефан, с наслаждением попыхивая очередной сигаретой.

Он всегда был не против поболтать, язык его был словно помело, он даже во сне что-то говорил, с кем-то спорил или ругался.

— Извини, но тогда, в беседе с господином комендантом, ты упомянул имя Мойши. Ведь это же, как я понимаю, твой друг, еврей? Расскажи, пожалуйста, о нем поподробнее, мне хотелось бы знать. И не злись, пожалуйста, если я спросил не к месту…

В беседе! Стефан усмехнулся. Были скандал, стрельба и драка, иначе не назвать, они оба тогда хотели уничтожить друг друга, пылая жаждой убийства. Вопрос Равиля, однако, вызвал в нем романтические воспоминания и великодушную улыбку.

— Да, был у меня такой парень, — мечтательно сказал Стефан, польщенный вниманием своего еврейчика, и приступил к рассказу. — Мы познакомились с ним, когда нам было лет по десять, в библиотеке. Оба одновременно нацелились на одну редкую и занимательную книгу и поспорили из-за нее. В результате Мойша мне уступил, но мы договорились встретиться в определенный час через неделю, чтобы эту книгу взял он, и она не ушла в другие руки. Так мы постепенно и подружились. Встречались мы исключительно на улице и просто гуляли. Сначала пару раз в неделю на часок, потом стали видеться каждый день. А вскоре меня просто затянуло. Он меня покорил. Он был настолько непосредственный, интересный, мне было с ним так хорошо и спокойно! Я заметил, что, расставаясь с ним, я уже мечтал, когда и как мы увидимся вновь. И так было до бесконечности. Я стал бывать у них дома. Его родители ничего не имели против нашей дружбы, наоборот, они очень хорошо меня приняли. У Мойши была большая, дружная и веселая семья, в отличие от моей, где каждый был сам по себе: отец постоянно на службе, мама со своей вечной мигренью в постели, и Ганс, имевший полную возможность безнаказанно третировать меня как только мог, под предлогом, что занимался моим воспитанием. У Мойши были папа, мама, дедушка, бабушка и еще шесть братьев и сестер. И мне находилось место за их столом, я пробовал их блюда, смеялся вместе с ними и забывал в те моменты обо всем на свете…

Стефан умолк и глубоко задумался, поглощенный воспоминаниями, его рука, держащая сигарету, мелко дрожала от волнения.

— А дальше? — тихо промолвил Равиль, с интересом приподнимаясь на локте. — У вас было что-нибудь?

— Ты про близость? — усмехнулся Стефан. — Да, у нас было все. Впервые мы поцеловались, когда нам исполнилось по четырнадцать лет. Просто, спасаясь от дождя, забежали в какую-то подворотню, оказались так близко к друг другу, что слышали стук наших сердец, там все и произошло. Меня тянуло к нему, как магнитом. Я засыпал и просыпался с мыслью о нем. В те дни, когда по каким-либо причинам мы не могли встретиться, я просто не жил, существовал. Мойша признавался мне, что чувствовал то же самое. Мне было мало этих коротких встреч, я хотел с ним быть постоянно. Мы обнимались с ним, ласкались, уезжали за город на велосипедах и валялись в траве. Это было наваждение какое-то. И чувства мои к нему не ослабевали, а лишь только росли.

— А потом твой брат все узнал?

— Да, он заинтересовался, где я пропадаю, и выследил нас. Мне было тогда шестнадцать. Ну, ты слышал, что они с его дружком со мной сделали. Я хочу сказать, что в ту пору у нас с Мойшей еще не было секса, мы просто занимались что называлось, рукоблудием. И тут вдруг этот Томас, дружок Ганса, сделал со мной то, что делают с извращенцами. Так он мне сказал, хотя я отлично понимал, что он сам таким и был. Да и Ганс, несомненно, тоже.

— И на этом твои отношения с Мойшей закончились? — взволнованно спросил Равиль, проникаясь к этой истории все большим интересом. Стефан резко обернулся к нему. В глазах его вспыхнули язычки адского пламени, и он злорадно заулыбался.

— Как бы не так! Еще два года мы с братом жили взаимным шантажом, захлебываясь в ненависти. Он грозил рассказать нашему отцу про меня и Мойшу, а я в ответ — раскрыть связь Ганса с Томасом и то, что они со мной сделали. В этот период мы с моим другом перешли к более интимным отношениям. Он настоял. Мне, после того, что я пережил, особо не хотелось, но я вошел во вкус, так как Мойша, оказалось, любил подчинение, жесткость и был согласен терпеть некоторую боль. Ну, а потом в один день все рухнуло.

— Почему?

— Дело в том, Равиль, что Томас внезапно умер. Я не знаю, в чем там конкретно дело, причины его смерти так и остались для меня неизвестными, но предполагаю, что он покончил с собой, так как раскрылась его гомосексуальность. Во всяком случае, мне так кажется. Ганс после его смерти совсем озверел. Очевидно, Томас был его единственной любовью, и он, потеряв своего друга, более не мог решиться на подобную порочную связь и искать ему замену. Да и обстановка в Германии стала накаляться, преследовались любое инакомыслие или иная ориентация. Мне бы в тот момент прекратить встречи с Мойшей хотя бы на время. Но мудрости нам не хватило, настолько мы были поглощены друг другом. И, как печальный результат, Ганс сдал меня отцу. Скандал был страшный. Семья моего любимого просто исчезла из города, бросив дом и бизнес, а меня запихали в казармы военной академии. Конечно, я был в жутком горе, когда понял, что безвозвратно потерял след своего возлюбленного. Однако это меня не усмирило. Будучи военным, я стал общаться со студентами берлинского университета, которые жили в общежитии, и где процветал полный разврат; завел себе любовников. Только Мойшу не забывал ни на миг. Он до сих пор мне снится, хотя я знаю, что он мертв.

В каком-то необъяснимом порыве Равиль неожиданно для себя потянулся к Стефану и ласково погладил его по плечу. Тот, не ожидая подобной ласки, обернулся к нему и тоже обнял, часто моргая глазами, чтобы не расплакаться.

— И ты во мне нашел его? — тихо спросил Равиль.

— Не совсем так, дорогой. Но, признаюсь, у меня есть некоторый фетиш относительно евреев. А знаешь, почему? Вы — очень странный и оригинальный народ. За всю жизнь я не встречал ни одного тупого, ограниченного или зацикленного на себе еврея. Все эти люди, как правило, глубоко понимают жизнь, вне зависимости от возраста мудры и интеллектуальны, а так же, в основном, как то не удивительно, добры. К недостаткам вашей нации относится уникальная способность извлекать из любого события материальный расчет или иную выгоду. А может, это и достоинство… Я даже и не знаю…

Стефан рассмеялся и повалил Равиля на постель, горячо поцеловав его в щеку. И Равилю вдруг стало невероятно хорошо, и это чувство захватило все его существо. Он окончательно осознал, что немец взял его в дом не только для развлечения, а для того, чтобы действительно спасти, в память о своем любимом, и потому ему больше нечего бояться. Так хотелось в это верить!

В ответ на откровенность Равиль рассказал о своей семье и родителях. Это были пожилые люди, которые поздно встретились и поженились. Родившаяся двойня подорвала здоровье матери, и она потеряла возможность ходить; болезнь приковала ее к инвалидному креслу. В ту пору с ними жила старшая сестра мамы, бездетная вдова, которая взяла на себя всю работу по дому. Отец же содержал несколько лавок, торговал антиквариатом, поэтому в материальном плане их семья никогда не бедствовала. Дети росли. Ребекка сидела дома, помогала тете по хозяйству, а Равиль учился. Время вне занятий он проводил в лавке с отцом, прибирал, бегал с мелкими поручениями, учился управлять семейным делом, а так же набирался жизненного опыта. Потом сестра матери неожиданно скончалась, и все домашние хлопоты и уход за родительницей свалился на руки юной тринадцатилетней Ребекки. Отец их был прижимист и не стал нанимать ей в помощь прислугу. Равиль же продолжал жить куда более насыщенной, свободной и интересной жизнью, чем его сестра.

— Значит, несчастная Ребекка была твоей служанкой. Я сразу заметил, что это трудолюбивая и неизбалованная жизнью девушка, в отличие от тебя, — с улыбкой подтрунил Стефан.

— Может быть, и так, — охотно ответил Равиль, — но отец хотел для меня лучшего будущего. А сестра моя, между прочим, слыла очень престижной невестой, да еще и с солидным приданным. Ну, а дальше нас всех переселили в гетто, заставив бросить все добро. Потом мы еще несколько месяцев жили на квартире, все в одной комнате. Нам говорили, что нас депортируют туда, где нужна рабочая сила и выдадут дома и участки, но это касалось только трудоспособных. И в один день пришли они, автоматчики. Велели всем идти на улицу, в общую колонну. Мы с Ребеккой вышли, а мама наша не могла ходить. Отец тогда благословил нас и решил остаться с мамой до самого конца. Я знаю, что их убили, сам слышал выстрелы…

Равиль сглотнул, готовый разрыдаться, пытаясь справиться с эмоциями. Стефан, чтобы поддержать его, сжал ладонь юноши. И эта взаимная откровенность вдруг сделала их значительно ближе. В ту ночь еврей заснул у немца на плече, раскованно вклинившись коленом ему между ног, к великому удовольствию последнего.

— Все будет хорошо, — шептал ему Стефан, засыпая. — Ты выживешь. Я сделаю для этого все, клянусь тебе. Я не смог спасти своего Мойшу, но спасу тебя. Ты выберешься из этого ада, вы с Ребеккой заведете свои семьи и родите детей. Я готов пойти ради этого на все.

На следующий день Стефан, после утреннего минета, превратившегося для него в добрую и приятную традицию, в отличном настроении пошел на службу. Сердце грело то, что он-таки победил весь злобный мир, в том числе и брата, и отстоял всех своих домашних. По пути он бодро здоровался с коллегами, потом отсидел совещание. Ганс тоже выглядел на редкость воодушевленным. На Стефана он принципиально не смотрел. После совещания офицер прибыл в комендатуру, вошел в свой кабинет в предвкушении приятной встречи со своим секретарем Маркусом.

И изумленно застыл, не застав его в кабинете. Вместо Маркуса там хозяйничал старик лет шестидесяти, сгорбленный и крайне неопрятный. К тому же, по толстенным линзам его очков было очевидно, что этот человек почти слепой.

— В чем дело? — ледяным тоном спросил Стефан. — Где мой секретарь?

— Теперь я ваш секретарь, господин офицер, — прошамкал старик своим беззубым ртом. Стефан почувствовал озноб от лютой, неистовой злобы. Итак, рано он радовался. Наивно было думать, что Ганс вот так просто оставил бы его в покое.

— Где Ротманс? — гневно потребовал ответа офицер.

— Его специальным указом господина коменданта перевели в Биркенау**, — ответил новый его секретарь дребезжащим от старости голосом.

Стефан просто не поверил своим глазам и ушам. Он не мог смириться с таким положением вещей! Нужно было срочно что-то сделать!

Примечание к части

* - Насчет обуви - установленный и печальный для фашисткой Германии факт: данный момент был совершенно не продуман немецким командованием. Все обмундирование выдавалось точно по размеру. Также многие солдаты не имели теплых шапок и в морозы воевали в касках. Таким образом, на стороне России оказались климатические условия и неподходящая экипировка противника.

** - Биркенау - лагерь-спутник, состоящий в системе концлагерей Освенцим.

23. Визит в Биркенау.

В самом мрачном расположении духа офицер провел свой рабочий день. Разница была поразительная, словно небо и земля. Если к его приходу с совещания Маркус Ротманс уже подготавливал все документы, разобрав их по стопкам, и каждый из них подавал с подробными объяснениями о содержании, обращал внимание на отдельные аспекты, требующие его внимания, сопровождая их советом, и даже пальцем показывал место, где именно Стефан должен расписаться, то сейчас ничего подобного и в помине не было. При полном завале на столе офицер сам должен был находить каждый нужный документ, читать его, вникая в содержание, принимать решение, накладывать свою резолюцию, а потом нудно и утомительно объяснять своему новому секретарю, как с ним поступить, а также в какое подразделение отправить. Такое положение дел невероятно бесило. У Стефана было реальное ощущение, что он сам состоял в качестве секретаря при этом старом тупице, который категорически отказывался мыслить и что-либо понимать.

К счастью, у Стефана было достаточно опыта, чтобы разгрести все это скопление документов, чему старик отнюдь не способствовал, а лишь тормозил процесс. Кроме того, пожилой мужчина каждый час гонял в туалет. Очевидно, у него было старческое недержание мочи, что дико раздражало. Стефан, без всякого сомнения, предпочел бы терпеть рядом с собой вечно чихающего и сморкающегося, но такого компетентного, дотошного и аккуратного Маркуса Ротманса.

К концу рабочего дня немец полностью утвердился в своем решении избавиться от навязанного ему секретаря, и у него созрел некий план. Дело было в том, что офицеры высшего командования, к числу которых он принадлежал, имели полное право самостоятельно формировать штат своих личных сотрудников. К ним относились не только слуги, но и адъютанты, а также секретарь. Согласно уставу Стефан имел возможность выбирать всех служащих по своему личному усмотрению, и никто не имел права ему в этом препятствовать.

Отто Штерн, забежавший к нему на досуге поболтать и перекурить, подтвердил данный бесспорный факт. Сам Отто сказал, что менял своего личного секретаря каждый месяц, так как не мог ни с кем надолго сработаться, и присутствие рядом одного и того же человека начинало выводить его из себя.

В шесть часов вечера Стефан, наконец, освободился, учтиво поблагодарил своего секретаря за работу, надеясь, что он видит бедолагу последний раз в жизни. Удивительно, что у него даже не было особой обиды на Ганса, уж очень убогим был предпринятый им ход. В их жизни не раз они делали друг другу гадости гораздо более впечатляющие.

Закончив с делами, Стефан решил действовать. Он заехал домой, достал из подвала пять бутылок самого дорогого вина, велел Эльзе протереть их от пыли и разместить в корзинке, прикрыв чистой льняной салфеткой. Корзина получилась солидная и увесистая, с такой не стыдно появиться в любых гостях. Надо сказать, что винишко, оставленное Стефану его горе-предшественником, получалось, значительно выручало и уже не впервые способствовало налаживать дружеские связи. Немец мысленно поблагодарил за это бывшего хозяина дома.

— Наверно, не жди меня сегодня, — сказал он Равилю, который с готовностью и даже с улыбкой вышел ему навстречу. — Я переночую, скорее всего, в другом месте.

— Как скажете, господин офицер, — отозвался Равиль учтиво, а сам протянул руку и легонько сжал Стефану пальцы, лукаво заглядывая в глаза.

Стефан улыбнулся, ему стало очень приятно от этого ненавязчивого прикосновения. Он понимал ход мыслей своего парня. Тот решил, что Стефан собрался загулять с Анхен, однако, к сожалению, это было совсем не так. Офицер просто сгорал от желания провести вечер с очаровательной немкой, но, увы, пока было не до романов, потому они так и продолжали обмениваться редкими, полными страсти записками, не развивая отношений. Стефан наспех чмокнул Равиля в лоб и вышел на улицу к своему автомобилю.

— Мы едем в Биркенау! — объявил он водителю.

Стефан еще ни разу не был в других концлагерях, входящих в систему Освенцим, поэтому был даже рад выпавшей ему возможности посетить один из них. Увиденное повергло его в немой шок. Он-то, наивный, полагал, что Освенцим — самое ужасное место на Земле, однако, к его удивлению, это оказалось далеко не так.

Солдаты, служившие на блокпосту, были безнадежно пьяны. Но офицер сделал скидку на то, что уже вечер, и мужчины позволили себе выпить за ужином. Он показал свои документы, и его пропустили без всяких вопросов и дополнительных выяснений кто он, откуда и зачем. Стефан подумал, что будь он советским шпионом, то проник бы в лагерь без всяких затруднений.

Далее они ехали по самому́ лагерю, и он поражался всеобщей запущенностью и вопиющим беспорядкам, царившими в Биркенау. Как оказалось, пьяные постовые были не самой большой проблемой лагеря. В Освенциме поддерживалась идеальная чистота: снег убирался, грязь утаптывалась и засыпалась песком. Здесь же на всех дорогах была черная жижа из грязи и снега, машина периодически буксовала, и адъютанты офицера были вынуждены вылезать из нее, чтобы подтолкнуть автомобиль. Немец плевался и чертыхался, теряя всякое терпение.

Самое страшное и поразительное было то, что всюду валялись трупы узников, и ими, похоже, никто не занимался. Мертвецы были везде: на обочинах дорог, у бараков, лежали кучами и поодиночке. В Освенциме такое не допускалось. Любой труп мгновенно увозился на тележке или на специальном грузовике в печи. В Биркенау Стефан пока не заметил никакой техники.

По пути встретилась толпа узников, которых, очевидно, вели с работы в бараки. Именно толпа. В Освенциме заключенные ходили исключительно колоннами по четыре или шесть человек. Здесь же в человеческом стаде не было ровно никакого порядка. Узники шли оборванные, шатающиеся, до предела истощенные, падали, поскользнувшись в грязи, но их никто не добивал, так как немецкие солдаты мало чем отличались от конвоируемых, разве более сытым видом, да тем, что носили форму; они были такими же утомленными, небритыми и неопрятными. Упавших узников солдаты оставляли умирать на мерзлой земле. У Стефана от подобного попустительства глаза полезли на лоб, офицер не привык к такому зрелищу.*

Наконец, они подъехали к вилле коменданта лагеря Биркенау, которого звали Вильгельм Райх. Этот человек совсем недавно возглавил лагерь, а ранее прославился на весь Рейх тем, что был первым, кто догадался, как использовать против советских войск биологическое оружие, и полностью проработал механизмы осуществления своей идеи, за что, как говорили, был награжден самим фюрером.

Стефан вылез из автомобиля, прихватив корзинку с вином, и первым делом чуть не шлепнулся в грязь, еле устояв на ногах. Скрипя от негодования зубами, он представился дежурному адъютанту, и вскоре его пригласили в дом.

— Господин Краузе!

Навстречу с самой широкой улыбкой вышел сам Вильгельм. Райх был полным мужчиной с нездоровым цветом лица и набрякшими мешками под глазами. Было очевидно, что он большой любитель залить за воротник.

— Как же я рад, ведь сам собирался навестить вас на днях по неотложному вопросу!

Стефан очень обрадовался, что у Вильгельма к нему какое-то дело. Он был готов способствовать этому жирному хряку в чем угодно, лишь бы разрешить свою собственную проблему.

— Очень рад знакомству! — сердечно приветствовал его Стефан и вручил коменданту корзину с презентом.

Тот несказанно обрадовался и некоторое время любовно разглядывал бутылки с вином, бережно их поглаживая и читая этикетки, а потом встряхнулся.

— Будьте добры, проходите! Располагайтесь как дома!

Расторопный слуга мигом накрыл шикарный стол, на котором не было разве что только птичьего молока. Уставший Стефан немного расслабился и протянул ноги к камину, поцеживая вино из бокала и закусывая его сладкими орешками. Вскоре он понял суть проблем Вильгельма Райха.

— Мне остро не хватает финансирования, — жаловался тот. — Вы же сами ехали и видели, что здесь творится! У меня нет ни техники, ни бензина. На днях полностью встал швейный цех, так как все его работницы вдруг заразились тифом. И такая же беда почти во всех структурах. Мне нечем кормить узников. В Биркенау не поставляют ни ливерную колбасу, ни маргарин. Заключенные погибают в первый же месяц от истощения. Ганс Краузе, нечего сказать, хорошо устроился! Он содержит свой Освенцим в идеальном порядке, его узники чистые и относительно упитанные, также он оставляет у себя всех заключенных немцев. Мне не достается ровным счетом ничего. Он несправедливо распределяет финансирование, оставляя для себя львиную долю, тогда как в Биркенау и второй Освенцим попадают жалкие крохи. Все бы ничего, однако вдруг сюда пожалуют Геббельс или же Гиммлер? А вдруг нагрянет сам фюрер с проверкой? Что я тогда буду делать? Также ожидается приезд «Красного креста», члены которого тоже могут мне устроить большие неприятности. Я несколько раз писал доклады Гансу Краузе о бедственном положении лагеря Биркенау, общей антисанитарии, нехватке всех необходимых ресурсов, просил увеличить финансирование. Тот обещал, однако так до сих пор ничего не сделал. Убедительно прошу вас, Стефан, повлиять на ситуацию и разобраться в данном вопросе!

Стефан выслушивал данную речь, солидно кивая и мрачно хмурясь, все своим сосредоточенным и серьезным видом показывая, что его не на шутку встревожило данное бедственное положение в лагере Биркенау. Изредка он веско вставлял «это недопустимо» или «я полностью с вами согласен, уважаемый господин Райх! Далее так продолжаться не может». А потом убедительно заверил:

— Я всеми силами буду содействовать вам, чем смогу, господин Райх!

Данный разговор, признаться, ему уже наскучил, поэтому, как только возникла пауза, Стефан постарался сменить тему.

— Я счастлив, что имею возможность познакомиться с таким гениальным и полезным для великого Рейха деятелем, как вы, Вильгельм.

К тому времени они уже достаточно выпили, чтобы обращаться друг к другу по именам.

— Расскажите же мне подробности об изобретенном вами биологическом оружии! Ходят множество слухов, но никому толком ничего не известно! Или же это военная тайна?

Жирдяй горделиво приосанился.

— Конечно, не рекомендуется распространять данную информацию, — притворно заскромничал он, — но данный мой вклад в победу великого Рейха, как всем известно, очень высоко оценил сам фюрер. Для вас, Стефан, я сделаю исключение. Слушайте. Как вам, должно быть, известно, тиф — опаснейшее и смертельное заболевание. Я решил действовать следующим образом. На тот случай, если вдруг советские войска перейдут в наступление, я организовал в нашем тылу на их пути концлагерь, в который свезли несколько тысяч людей, больных тифом, и их здоровых родственников. Данный проект оказался малобюджетным, потому что на его осуществление не понадобилось ровным счетом никаких затрат. Мы просто оцепили колючей проволокой, находящейся под напряжением, зону на болоте, куда и поместили всех больных. Мы не строили ни бараки, ни санитарные блоки. В столовых и в туалетах нет никакой необходимости. Заключенные пользуются водой, которую выдавливают из мха, ей же и разбавляют муку, чтобы прокормиться. Раз в день приезжает грузовик и вываливает за проволоку эрзац-хлеб из отрубей с опилками. Самая суть в том, что если советские войска вдруг пойдут в наступление, то они неминуемо захотят освободить узников тифозного лагеря. Часть русских погибнут на заминированном вокруг лагеря пространстве, а другая заразится тифом от узников. Таким образом, силы противника будут подвержены глобальной эпидемии! **

И Вильгельм Райх горделиво уставился на Стефана. Тот с потрясенным видом покачивал головой, а потом поднялся из кресла и с деланным чувством воодушевления обратился к господину коменданту:

— Это просто потрясающе! Вы — гений, господин Вильгельм! Я искренне горжусь тем, что мы теперь знакомы!

— Ну, что вы! — пьяно захихикал Райх. — Все мы как можем служим на благо великого Рейха.

— Но далеко не всем это удается делать так же результативно, как вам! — льстиво парировал Стефан.

Он даже представить себе не мог такой концлагерь под открытым небом, в котором умирающие люди лежали в болотной жиже, не имея ни воды, ни еды, ни даже крыши над головой. Стефан мотнул головой, прогоняя мрачные видения, и решил, что пришла пора изложить суть собственной проблемы, ради чего он сюда приехал.

— Да, кстати, господин комендант! Мне хотелось бы уладить с вами небольшое дельце. Надеюсь, вы уделите мне всего одну минуту вашего драгоценного времени?

— Да-да, — радостно закивал головой Райх, выражая свою полную готовность способствовать Стефану в любом вопросе.

— Это личное дело. Я некоторое время болел, знаете ли, меня слегка продуло. И в это время мой секретарь проявил недопустимую безалаберность: небрежно относился к делам, опаздывал на службу. Я очень разозлился на него и попросил Ганса Краузе подыскать мне другого, более толкового офицера. Но, скажу я вам, мой расчет не оправдался. Новый секретарь оказался пожилым, больным и нерасторопным человеком. Да и со своим Ротмансом я уже сработался. По слухам, Ганс Краузе перевел его к вам, в Биркенау. Я хотел бы предоставить этому офицеру еще один шанс и забрать его назад в свой штат. Вы сами понимаете, что хороший секретарь - это золотое дно, практически правая рука для нас. Приходится иногда поступаться некоторыми их недостатками. Не так ли?

— Да, я совершенно с вами согласен! — с энтузиазмом затряс головой Райх. — Хороший секретарь - это великое дело! Вот я, например, своему полностью доверяю ведение всех дел! Один момент!

Несмотря на свою грузность, комендант проворно вернулся в кабинет и тут же состряпал необходимую бумажку о переводе офицера Ротманса из лагеря Биркенау обратно в Освенцим, а именно — в личные секретари к Стефану Краузе. Принимая ее, Стефан отвернулся, чтобы скрыть торжествующую улыбку. На тебе, Ганс, получи! Ты далеко не Бог и не центр всей вселенной!

Как ни уговаривал Райх остаться его переночевать, намекая даже, что можно скрасить досуг в компании симпатичных и ядреных немок, Стефан, заполучив желанный документ, решительно собрался уезжать. Он самым почтительным образом распрощался с комендантом, заверив его в своих искренних симпатиях, тот ответил тем же, и они еще долго сосали бы друг другу концы, толкаясь на пороге дома, но Краузе все же сумел оторваться от излишне гостеприимного хозяина и с чувством огромного облегчения оказался в салоне своего автомобиля.

— В офицерское общежитие! — приказал он водителю. Это оказалась одноэтажная длинная казарма с множеством комнат вдоль бесконечно длинного коридора, которая снаружи, пожалуй, ничем не отличалась от барака узников: жуткая, обшарпанная и безобразная. Охвативший его сразу за порогом кисловатый запах казарменного убожества, мужского пота, квашеной капусты неожиданно сильно возбудил в памяти студенческие годы, когда он часто бывал в общежитии, пережив там множество ярких сексуальных моментов. Он шел и пристально вглядывался в обшарпанные двери в поисках комнаты под номером пятьдесят четыре.

Неожиданно из бокового коридора вывернул сам Маркус. В руках он держал маленькую кастрюльку с дымящимся вареным картофелем.

— Краузе! — пораженно ахнул юноша и отступил на шаг, не веря своим глазам.

— А ты как думал? — торжествующе усмехнулся Стефан и тихо добавил: — Или посчитал, что я тебя кому-нибудь отдам? Ни за что!

Взгляд Маркуса заметался, а потом он решился:

— Пойдемте. В моей комнате никого нет. Меня поселили с двумя конвойными, они сегодня дежурят в ночную смену и будут на вахте до девяти утра. Я сейчас один.

И парень поспешил вперед по коридору, показывая дорогу. Стефан размашисто шагал за ним. Как и следовало ожидать, в комнате, в которую привел его секретарь, царили полные нищета и убожество. Три продавленные кровати плюс столько же тумбочек. Один обеденный стол и три табурета — вот и весь интерьер.

Маркус поставил на стол свой скудный ужин и повернулся к Стефану, не смея поднять на него глаза, а потом вдруг сделал два шага навстречу и судорожно вцепился офицеру в плечи, вжавшись лицом ему в шею. Они крепко обнялись в этом спонтанном, непроизвольном и чувственном порыве.

— Ты за мной приехал? — тихо уточнил Маркус.

— Да.

— Ты переночуешь?

— Если, как ты обещаешь, что точно никто не придет.

— Да я убью любого, кто зайдет! — счастливо рассмеялся Маркус, не переставая цепляться за плечи офицера, так как у него от переизбытка чувств подкашивались ноги.

Он сам жадно прильнул своими губами к жесткому рту офицера. Вот уж кто любил целоваться с мужчинами, в отличие от неженки Равиля! Стефан тут же это оценил и хрипловато произнес, срывающимся от страсти голосом:

— Снимай штаны, Маркус, и ложись на стол.

— Полностью раздеться, господин офицер? — с готовностью отозвался секретарь.

— Нет, нет, только брюки, я же сказал.

Маркус мгновенно все исполнил и прилег на стол, прижавшись щекой к его прохладной, деревянной поверхности. Вазелин у Стефана теперь всегда был с собой. На всякий случай. А случаи, как всем известно, разные бывают.

Он поспешно смазал им головку своего члена и залюбовался представшим перед ним зрелищем. Маркус, лежащий на столе в офицерском кителе, но без штанов, в одних носках. У парня были красивейшие выпуклые ягодицы и длинные стройные ноги. Стефан засадил один палец ему в дырку, насладившись его чувственными стонами, а потом приладил свой орган к анусу юноши и неспешно ввел, мощно надавливая и преодолевая сопротивление его мышц. Маркус приглушенно стонал, подмахивая офицеру задом, вцепившись зубами в рукав своего форменного пиджака. Стефан от души шлепнул его ладонью по бедру один раз, а потом второй, увеличивая темп, сношая его все быстрее и быстрее. Он навалился парню на спину, вжимая его в столешницу, грубо поглаживая и периодически похлопывая юношу, отчего на нежной коже Маркуса расцвели багрянцем отпечатки ладони. Тот совершенно не терялся: не подставлял расслабленную и пассивную дырку, а умело сжимал и расслаблял мускулы, чтобы трахающему его офицеру было еще приятнее.

— Порвите меня, господин офицер! — умоляюще стонал Маркус. — Я полностью ваш! Делайте со мной, что захотите, изнасилуйте, только заберите назад к себе!

Неясно было, как Стефан сдержал крик, когда кончал.

— Зачет! — восхищенно похвалил его Стефан.

Он схватил графин с водой и, опустошив примерно до половины, передал его Маркусу, который сидел на столе, смущенный, раскрасневшийся и, без сомнения, полностью счастливый.

— Ночевать я не останусь, — сказал офицер, заправляя в штаны свою сорочку. — Надеюсь, ты еще не распаковался? Бери свои вещи. Мы едем назад, в Освенцим!

Примечание к части

* - В концлагере Биркенау узники действительно содержались в гораздо худших условиях, чем в Освенциме, и выглядели более грязными и истощенными.

** - Подобный лагерь, где на болоте под открытым небом содержались тысячи больных тифом людей, существовал на самом деле. Как ни странно, в нем тоже оказались выжившие, которые оставили свои воспоминания. Вильгельм Райх - вымышленный персонаж, не он основал этот лагерь.

24. Суровые будни.

Это утро Равилю не принесло никакой радости. Он лежал пластом в постели своего хозяина, один, так как немец уехал на службу. Не хотелось ни вставать, ни вообще шевелиться. Вспоминая, что было вчера, он застонал и уткнулся лицом в подушку, но не от боли, а от стыда. Никогда в жизни он не переживал подобного унижения. Впрочем, истинный ариец, которого черти назначили его хозяином, на беду оказался наделен безграничной фантазией и умел весело проводить время.

В комнате было прохладно (Стефан, уходя, оставил окно приоткрытым). Равиль высунул нос из-под одеяла и поднял тяжелые веки. На тумбочке возле кровати немец оставил для него полный набор медикаментов: свою знаменитую мазь, заживляющую раны, пачку аспирина и флакон валерьянки. Заботливый, гад, хочет, чтобы несчастная еврейская шкура прослужила ему как можно дольше.

В общем Равиль чувствовал себя неплохо, если бы не саднящая боль в области бедер, живота, сосков, также досталось и губам за то, как сказал Стефан, что парень отказывался с ним целоваться.

Итак, вчера был очередной четверг. Вечером офицер пришел сияющий и принес стек. По лицу немца растеклась такая добрая и искренняя улыбка, как у сказочной феи, которая решила одарить подарками весь мир. Он торжественно вручил Равилю в руки стек для ознакомления и хвастливо выложил историю про то, как и где он его приобрел.

— Я поехал на конюшню, сказал, что хочу посмотреть лошадей, а может, и выбрать для себя одну из них. Хотя, знаешь ли, я не любитель верховой езды. В детстве я как-то упал с лошади, и с тех пор их вид меня совсем не возбуждает. Ну, в общем, там я и прихватил сию чудесную штучку.

Нахмурившись, Равиль повертел в руках твердую и гибкую тросточку с металлической рукояткой, а потом со вздохом передал назад немцу. Офицер, безусловно, еще тот кадр, похоже, воровал, что плохо лежало без всяких обременяющих мук совести.

— Но это немного не то, — оживленно продолжал Стефан. — Его необходимо доработать, чтобы сделать более функциональным. Смотри!

С помощью кусочка тонкой проволоки немец крепко прикрутил к концу стека плоскую лопатку из резины, и получилось что-то вроде мухобойки. Равиль следил за его манипуляциями из-под ресниц, тщетно скрывая враждебный гневный блеск в глазах.

Закончив свои манипуляции, Стефан опробовал стек, пару раз хлопнув себя по бедру и прокомментировал:

— Недурно. Ну? В чем дело? Опять нос повесил?

— Все в порядке, господин офицер, — с притворной бодростью произнес Равиль. — У вас воистину золотые руки! Я уверен, что на уроках труда в свое время вы имели сплошные высшие баллы, а ваши поделки до сих пор являются гордостью и украшением школьного музея!

Стефан, насупившись, сурово сдвинул брови, как бывало всегда, когда парень говорил что-либо едкое в его адрес, потому что порой не знал, как на это отреагировать: стоит ли заорать, засмеяться или оставить выпад бесстыжего еврея без внимания. В данном случае он быстро сориентировался и указал стеком на кровать.

— Раздевайся и ложись. Не хочу сегодня идти в подвал. И не вздумай орать, будешь терпеть. Да это и не очень больно.

Не говоря ни слова в ответ, сжав губы, Равиль решительно снял с себя всю одежду и аккуратно повесил на спинку стула. Надо было как-то достойно пережить предстоящее ему кошмарное испытание, дав ненасытному фашисту оторваться и успокоиться. По указанию Стефана он лег на спину, убрал руки за голову. Немец также велел ему согнуть в коленях и раздвинуть ноги. Равиль закрыл глаза. Все это было просто чудовищно, он тяжело дышал, пытаясь справиться с волнением, стыдом и праведным гневом. Стефан некоторое время любовно водил стеком по голому телу юноши, словно рисовал, а потом заявил:

— Во-первых, открой глаза и все время смотри на меня, а во-вторых, я тебя предупредил — веди себя тихо.

Равиль распахнул глаза и покорно кивнул. Стефан начал бить его по телу резиновым наконечником преимущественно по самым нежным местам — подмышкам, соскам, внутренней поверхности бедер и даже по мошонке. Сжав зубы, Равиль глухо постанывал, понимая, что если терпеть боль, соблюдая полное молчание, чертов садюга никогда не возбудится до такой степени, чтобы слить свои баллоны.

Зрачки немца расширились, в них плясали бесы - именно те, которые превращали его из человека в зверя. На самом деле, было не очень больно, вполне терпимо, каждый раз резина со щелчком отскакивала от кожи, словно обжигая, но эта была совсем не та режущая боль, когда немец избивал его ремнем. Однако все происходило еще гораздо более унизительно, особенно, когда резиновый наконечник случайно или нарочно задевал член юноши. Внезапно Стефан опустил стек и взял сигарету, закурил, а потом приказал Равилю:

— А теперь — дрочи!

Так вот оно что! И как же гад до такого додумался?! Равиль задохнулся от возмущения и произнес гордо, отворачивая голову в сторону:

— Не буду!

— Ах так? — злорадно воскликнул Стефан. — Ну тогда, тварь неблагодарная, считай, что твоя сестра уже в газовой камере. Ты был там и представляешь, что ей предстоит испытать. Дрочи, говорю, сученыш, не испытывай мое терпение!

Что можно на это сказать? Никакого намека даже на слабую эрекцию не было. Равиль сжал ладонью член и принялся ласкать его рукой, понимая полную бессмысленность и бесполезность своих действий.

— Ничего не получится! — предупредил он немца.

— Получится, — растягивая слова, с садистским удовольствием ответил Стефан. — Я, милый мой, никуда не спешу.

Потом офицер велел ему вновь убрать руки за голову. Второй заход был куда мучительнее первого и проходил в более быстром темпе. Равиль после каждого удара вздрагивал всем телом, к тому же, немец бил беспорядочно, и нельзя было предугадать, на какое именно место попадет злосчастная резинка. Хорошенько отхлестав юношу по его изящному телу, Стефан вновь приказал ему дрочить, а сам во время этого поглаживал Равиля по телу, словно щекотал, резиновой насадкой. Ух, как же Равиль его ненавидел, но ни сказать, ни сделать ничего не мог!

— Я открою тебе секрет, — сказал Стефан зачарованно, с маниакальной жадностью следя за движениями руки парня. — Я буду лупить до тех пор, пока ты не кончишь. Так что как долго продлится данный сеанс, зависит только от тебя самого!

Равилю внезапно вспомнился один знакомый его отца, мужчина, кстати очень добрый и веселый балагур, который в результате несчастного случая лишился пальцев на обеих руках. Есть он приспособился, зажимая ложку между культями. Почему жизнь так жестока именно с хорошими людьми? Где справедливость? Зачем, к примеру, нужны руки этому фашисту? Чтобы подписывать смертные приговоры и махать палкой или ремнем?

Очередная серия ударов вернула его из воспоминаний в реальность. Терпеть экзекуцию становилось все сложнее, потому что все уже болело. К тому же, Стефан прошелся и по лицу, в частности — по губам, а также несколько раз заехал и по одному уху, и по другому. Во время следующего перерыва Равиль уже не надеялся, что фашист устанет, тот, похоже, был настроен очень решительно и с каждым разом лупил все более яростно.

— Сейчас сниму резинку и буду бить самим стеком, — пригрозил он парню.

После этих слов Равиль более ответственно взялся за дело, тщетно пытаясь призвать хоть какую-нибудь эротическую фантазию из тех, что безотказно действовали ранее. Просить пощады не имело никакого смысла, так как немец ясно обозначил цель своей экзекуции. Лишь минут через тридцать, только через пять заходов, когда юноша натер свой несчастный член до боли, ему удалось выжать из себя оргазм с громкими стонами облегчения.

— Я просил тебя вести себя тихо! — злобно прошипел Стефан.

Он перевернул Равиля на живот, стянул с себя штаны и, как обычно, пристроился трахать, бесцеремонно затолкав в парня свой каменный от возбуждения член. Равиль прикрыл глаза. Смешно, но он сейчас балдел и отдыхал; хоть Краузе и дышал ему в затылок, ему было наплевать — настолько он морально и физически вымотался.

Остаток вечера Равиль со Стефаном не разговаривал, парень отказался и ужинать, и играть в шахматы. Это все просто невероятно! Ну должен же был быть какой-то выход! Неужели весь остаток своей жизни, ставшей такой жалкой, пока он не надоест немцу и тот его не убьет, придется состоять при нем в сексуальных рабах и бесконечно терпеть всю эту гадость!

Все существо его восставало против сложившегося положения дел, которое напоминало Равилю ситуацию, если бы взбалмошная и истеричная дамочка завела себе собачку, чтобы, в зависимости от своих желаний, ласкать ее, позволять есть лакомые кусочки со своей тарелки и лежать на диване или же вдруг ни за что ни про что лупить и таскать за хвост.

Равиль вспомнил еще один случай, тоже связанный с отцом. Неподалеку от них когда-то жила большая и дружная семья, как казалось, в достатке и любви. И все бы хорошо, но глава семейства частенько грешил тем, что колотил свою жену. Все про это знали, только никто не считал нужным вмешаться. К чему лезть в чужие дела? Однако отец Равиля, когда тот мужчина однажды зашел к ним в лавку, довольно жестко переговорил с ним, и не без толка. С тех пор домашний деспот прекратил поднимать руку на жену.

Так может, стоило попытаться изгнать из офицера бесов, завладевших существом Краузе, используя те же аргументы, которые привел тогда отец? Вдруг подействует? Равиль отлично помнил суть той беседы и решил рискнуть и сделать это при первом же удобном случае.

— Ты меня слышишь? — окликнул его Стефан.

— Да, господин офицер!

— Я говорю, ты сколько уже у меня в доме? Почти четыре месяца? Ты посвежел и поправился, Равиль. Пойми, мне ни в коем случае не жалко еды, однако у меня могут бывать гости. Отто Штерн заходит часто, Маркус Ротманс, тот же Менгеле. Как я объясню, что некоторые мои слуги гораздо более красномордые и упитанные, чем я сам?

Стефан начал смеяться над своими же словами и шутливо добавил:

— Без обид, но попрошу тебя ограничить свой рацион, ешь меньше сладкого и мучного.

— Если бы я курил, — тут же бойко парировал Равиль, — то и ел бы меньше. Курение, как известно, снижает аппетит.

Дело было в том, что Равиль хотел курить, однако данное удовольствие перепадало ему крайне редко, лишь пара затяжек, да и то не каждый день. Он и раньше имел такую привычку, покуривал тайком от родителей, что, по мнению Равиля, делало его более мужественным и взрослым. Теперь же ему было нелегко постоянно пассивно вдыхать табачный дым в обществе вечно смолящего Стефана. Тот посмотрел на него более пристально.

— Ничего не имею против. Ты можешь брать мои сигареты и выкуривать около пяти штук в день, но смотри — не более.

Впервые за этот вечер парень искренне ему улыбнулся.

— Спасибо, господин офицер!

А когда они легли спать, и Стефан безмятежно захрапел, Равиль еще долго вертелся в постели, изнемогая от последствий нешуточной порки, которую ему пришлось сегодня вынести. И утром опять придется брать у немца в рот, как ни противно, да еще и глотать его сперму на радость своему мучителю.

Дни шли, а сценарий не менялся. Утром — минет, вечером — секс, по четвергам — извращенная пытка в виде порки. Хотелось найти хоть какой-то выход из кошмарного замкнутого круга, куда его затянул Краузе, чтобы как-то нарушить его однообразие.

И тут Равиля осенила идея. Он тихо приподнялся и дотянулся до будильника. Стефан завел его на пять утра, с расчетом на сексуальные утехи, принятие душа, бритье, все остальные сборы и легкий завтрак в виде чашечки кофе. Из дома немец неизменно выходил в шесть часов тридцать минут, чтобы около семи утра уже быть в столовой.

Мстительно хихикнув, Равиль решительно перевел стрелки будильника ровно на семь, поставил его на место, а потом быстро уснул с блаженной улыбкой на губах, решив ни в коем случае не сознаваться в своем проступке. Пусть истинный ариец думает, что сам случайно ошибся, устанавливая время.

Как он и ожидал, утром катастрофически опаздывающему Стефану было ни до минета, ни до чашечки кофе. В своей манере, злобно чертыхаясь и изрыгая проклятия, он поспешно натянул на себя форму, впервые за долгое время не потребовав от Равиля выполнения его «почетных обязанностей».

Спал Равиль без всяких ограничений, сколько хотел. Особых дел у него не было. Офицер запретил ему работать по хозяйству и даже просто помогать другим слугам. На досуге юноша подтянул немецкую грамматику и теперь много читал. Стефан разрешал ему пользоваться всеми своими вещами, брать книги, письменные принадлежности, вести дневник и вот теперь даже курить. В этом плане он был, конечно, молодец, сказать нечего.

После обеда Равиль обычно выводил на прогулку во двор Данко, а потом играл с ним или занимался — рисовал для мальчика животных; потихоньку они учили цифры и буквы. Однако время обеда подходило, скоро мог заявиться Стефан, и нужно было вставать. Не хотелось встретить его растрепанным, помятым и изможденным.

Равиль заставил себя подняться, быстро принял душ, щедро намазал свои кровоподтеки мазью и облачился в одежду слуги. С досадой некоторое время он рассматривал в зеркале свое лицо со вздувшимися и от этого онемевшими губами и несколькими красными пятнами на щеках. Но он знал, что в жизни бывали вещи гораздо хуже и страшнее.

Вскоре Равиль покинул спальню своего хозяина. В гостиной он встретился с Сарой, которая, словно бледная и безмолвная тень, прошмыгнула мимо него с ведром и тряпками, едва слышно с ним поздоровавшись. Парень с жалостью посмотрел ей вслед. Зайдя в кабинет Стефана, он выдвинул один из ящиков бюро, взял сигарету, спички и поспешил на крыльцо, где столкнулся с Карлом, который как раз собрался уходить.

— Я иду в «Канаду», к Ребекке, — бодро оповестил мужчина. — Ты будешь передавать ей записку?

— Да, конечно!

Равиль извлек из кармана письмо, которое он приготовил еще вчера вечером.

— Ничего себе! — воскликнул Карл. — Ну и разукрасил же он тебя, парень! Как ты? Держись, главное, что ты жив.

— Я тоже так считаю, — согласился с ним юноша, смущенно отворачиваясь.

Все в доме знали, какого рода отношения у него с хозяином, но все равно он не мог привыкнуть и стыдился этого. Карл ободряюще похлопал его по плечу, безмолвно поддерживая.

— И еще, Карл, пожалуйста, передай сестричке мою вечернюю порцию хлеба.

— Зачем? — тут же насторожился Карл. — Что ты задумал? А вдруг про это узнает господин офицер? Боюсь, он этого не одобрит!

— Одобрит, — истекая едким сарказмом, ответил Равиль. — Господин офицер, да будь тебе известно, решил, что я до неприличия много жру и на глазах жирею, и дал мне совет прикрыть свою хлеборезку.

— Понятно, — с видимым облегчением вздохнул мужчина. — А хозяин наш знает, что ты берешь у него сигареты?

— Знает, разрешил, не беспокойся.

Успокоенный Карл поспешил по своим делам. Равиль курил, с тоской смотрел на синее весеннее небо, где ветер гонял зловещие, хмурые облака, которые приносил сюда со стороны круглосуточно дымивших крематориев.

Несмотря на теплую погоду, в лагере не было ни малейшей растительности. Едва стоило пробиться зеленой травинке, как кто-то из узников немедленно вырывал ее с корнем и съедал. Возле единственной в лагере клумбы напротив дома коменданта круглосуточно прохаживался охранник, потому что лишь автомат мог держать обезумевших от голода узников в стороне, иначе бы ее давно уже ободрали.

Все это ему рассказывал Карл, и от этих мыслей Равиль нервно передернул плечами, потушил окурок и поспешно скрылся в доме. В ожидании Стефана ему захотелось выпить глоток горячего чая или кофе.

Дверь на кухню оказалась прикрыта. Оттуда слышались голоса Эльзы и Сары, кроме того, девушка горько плакала.

— Мы должны сказать ему, — приглушенно убеждала Эльза. — Нельзя больше тянуть, девочка моя, ты только хуже себе делаешь!

— Я не могу, — стонала Сара. — Он же бешеный. Эльза, посмотри, как он издевается над бедным Равилем! А меня он сразу убьет или отправит в газовую камеру.

— Глупость! — твердо сказала Эльза. — Рожают в лагере, я же знаю. И ты родишь. Какой срок у тебя?

— Четыре месяца, почти двадцать недель…

— Необходимо признаться. Я сама скажу и постараюсь за тебя заступиться, — сердечно заверила Эльза. — Все будет хорошо, вот увидишь! Не такой уж он и злой, просто к каждому мужчине нужно уметь подобрать подход.

Равиль замер под дверью, прислушиваясь, а когда понял, в чем дело, то просто похолодел. Так вот почему Сара ходила такая бледная, поникшая и заплаканная. Она хранила свою тайну! Но все тайное, как известно, неминуемо становится явным.

25. "Он здесь. Он любит меня."

«Он здесь. Он любит меня.

Ведь даже ни на миг не прикасаясь,

Но, словно от огня, воспламеняясь,

Он здесь. Он любит меня.

Когда звезда его меня ласкает,

И нега ни на миг не отпускает,

Он здесь. Он любит меня.

И даже если я его не вижу

И не пойму — люблю ли, ненавижу,

Он здесь. Он любит меня.

Чем для меня все это обернется,

И сколько мне страдать еще придется,

Чтобы осмелился промолвить я,

Что здесь, сейчас, я полюбил тебя?»

Уже третий день бесконечное число раз Стефан перечитывал эти строчки, которые написал ему Равиль на листке бумаги и оставил на письменном столе у немца в кабинете перед тем, как запереться в подвале. Поступок Равиля ошеломил Краузе, так как в последние недели отношения между ними, казалось, пережили изменения в лучшую сторону. Стефан не знал, есть ли там у парня вода или еда. Он, словно цепной зверь, в бессильной ярости метался возле подвальной двери, стучал в нее ногами и кулаками, но тщетно. Немец тряс Карла, схватив его за воротник, пытаясь добиться хоть какого-то вразумительного ответа на свои вопросы, но что тот мог сказать? Того не было дома, когда Равиль заперся в подвале. Перепуганная Эльза тоже ничего не знала.

Стефан решился снять дверь с петель. При осмотре выяснилось, что воплотить идею в жизнь так просто не получится. Придется ломать стену — настолько глубоко были вмонтированы в нее железные петли. Стефан опять стучал и стучал. Все домашние отшатывались от него в полном ужасе, пока он не собрал «семейный» совет.

— Нам надо проникнуть в подвал, — сказал немец убитым тоном. — И поймите меня, я не держу ни на кого зла, просто очень сильно переживаю из-за Равиля. Он так боялся подвала, я и подумать не мог, что парень решится на подобный поступок.

После этого заявления слуги немного успокоились, но лишь за себя. Ситуация с Равилем так и осталась неопределенной. Стефан решил подождать еще сутки, а потом вызвать подмогу и взломать дверь. Ночью он не спал, а сидел возле подвала на полу, прислонившись спиной к стене.

«Он здесь. Он любит меня», — завороженно шептал он. — «Чем для меня все это обернется, и сколько мне страдать еще придется, чтобы осмелился промолвить я, что здесь, сейчас, я полюбил тебя…»

Кричавшие отчаянием строки перевернули все в его душе. Он понимал, что игра пошла не на жизнь, а на смерть, от этого переживал и маялся. Какой же он был скот! Ведь можно было сразу построить любовные и более высокие отношения!

Стефан был неспособен ни есть, ни пить, ни спать, ни мыслить. Утренние заседания он высиживал с трудом, скрипя зубами. Каждый час в течение дня он звонил домой и спрашивал у Карла, не вышел ли Равиль из подвала, готовый сразу же примчаться. В комендатуре почти всю работу за него выполнял Маркус Ротманс, напуганный крайней удрученностью своего офицера настолько, что не задавал лишних вопросов. Стефан приезжал домой в обед и сразу же, как только заканчивалось рабочее время.

На пятый день Стефан толкнул дверь подвала и обнаружил, что она отперта. Наконец-то! Он быстро спустился вниз по лестнице. Над кроватью горела единственная и тусклая лампочка. Равиль сидел, закутавшись в одеяло, у стены, в самом уголке, с блокнотом и ручкой в руках. При виде Стефана он сжал губы и даже не подумал подняться, лишь вскинул на него свои бесконечно длинные и влажные от слез ресницы.

— Пришел меня убить? — холодно спросил он.

Стефан бросился к нему и сжал его прохладные пальцы своими горячими ладонями.

— Что ты затеял? — глухо прорычал немец. — Как все это понимать?

— Так и понимай. Я же твой раб. Если ты пришел меня бить или трахать, то «добро пожаловать». Не надо делать видимость, что я твой друг или любовник; это все вранье. Если я тварь, недостойная жить, хуже, чем собака, то и веди себя соответствующим образом — посади меня на цепь и приходи, когда тебя призовет похоть.

Равиль дрожал, прижимаясь подбородком к своим худым коленям.

— Так, — решительно сказал Стефан, — немедленно заканчиваем комедию. Пойдем наверх, хватит. Я — взрослый мужчина и все понимаю. Я прочитал твои стихи. Они — лучшее, что было в моей жизни. Я никогда более не позволю себе чем-либо тебя оскорбить или унизить, но нам надо подробнее переговорить обо всем этом.

— Тогда переговорим здесь и сейчас, — решительно заявил Равиль, нервно облизав пересохшие от жажды губы. — Я действительно четыре дня не ел и не пил. Ведь ты сам намекнул, что я разжирел и слишком хорошо живу, хотя все время делил со мной обеды и ужины, при этом запрещая выполнять хоть какую-то работу!

— Равиль, я виноват, успокойся, — удрученно проговорил Стефан. — Пошли наверх. Оставаться здесь опасно для твоего здоровья.

— Плевать, — равнодушно отозвался Равиль. — Я не об этом. Что ты делаешь с нашими отношениями, Стеф? Да, у тебя не было семьи, дружной и прекрасной, но ты же говорил мне, что бывал в гостях у Мойши, и видел, с какой трогательной любовью люди могут относиться друг к другу! Я могу тебе поклясться, Стеф, что, если человек действительно любит, он никогда не будет бить своего любимого по лицу, топтать его тело и поливать его душу грязью. Реши уж, кто я тебе — раб для унижений или друг, с которым ты делишь свои мысли и которому позволяешь спать в своей постели. Я так больше не могу. Ты сломал во мне все. Твои жестокие рамки превратили мою жизнь в сплошную пытку. Стефан, так нельзя!

— Но я не был излишне строгим, — растерянно пытался оправдаться немец, беспомощно разводя руками.

Он присел на край кровати, предварительно проведя ладонью по матрасу, проверяя, чтобы из него не торчала какая-нибудь окаянная железка.

— Ты и сейчас думаешь только о себе, — горько констатировал Равиль, проследив за его жестом. — Мне недавно снился сон, Стеф. Был теплый день. Лужайку перед нашим домом согревало солнце. Ребекка срезала розы, чтобы составить букет, моя мама, сидя в своем инвалидном кресле, вязала, а отец курил трубку и читал газету, и я, сидящий у них в ногах, на самой низкой ступеньке, смотрел на небо, и мечтал, и чувствовал себя совсем счастливым. Сон казался мне явью — таким он был теплым. Я видел каждую черточку на лицах своих родителей. И вдруг ты разбудил меня, схватил за шею и пригнул!!! — Равиль не выдержав, сорвался на крик. — Стеф, так нельзя! А если можно, то лучше я останусь здесь. Либо убей меня сам, либо просто дай умереть. Я так больше не могу!

Стефан прилег к нему и прижался головой к его плечу, а потом обхватил руками юношу за гибкий торс, вдыхая волшебно-сладкий запах его волос, которые, постепенно отрастая, стали виться забавными темными колечками.

— Равиль. Я же тебе говорю, что все понял…

— Ты дашь мне шанс тебя полюбить? — парень, успокаиваясь, пронзил его взглядом, уютно прислоняясь к плечу мужчины. — Стеф, ты пойми. У меня нет ненависти именно к тебе. Я ненавижу то, как ты со мной обращаешься и что ты делаешь. Я, на самом деле, скучаю по тебе очень, бывает, жду. Но мне страшно: хоть иногда у нас случаются чудесные моменты, ты чаще просто подавляешь меня. Я, может быть, и сам хотел бы приластиться, так как ты мне вовсе не безразличен, однако у меня нет никакого шанса. Ты все регламентировал! И эти порки… Я понимаю, они тебе нужны, и я согласен идти навстречу в твоих желаниях. Но не всегда же я могу быть к этому готовым! Поставь себя на мое место! Я, может, и хотел бы отвечать тебе любовью и взаимностью — только как? Ты просто убил мою душу, Стеф, честное слово.

Они замолкли на несколько минут. Каждый думал о своем: Стефан вспоминал собственные чистые моменты из жизни, Равиль с грустью размышлял о том, на что оказался способен пойти, чтобы спасти себя и сестру. Если его план вытащить наружу из Стефана то доброе, что в нем еще оставалось, четырехдневным истязанием не сработает, придется смириться с рабским существованием и потерей своей личности.

— Мне тоже снятся сны, — наконец поделился Стефан. — Как я катаюсь в лодке по озеру возле нашего дома и кормлю лебедей хлебным мякишем. Это тоже были самые счастливые моменты в моей жизни, я чувствовал себя бессмертным, словно что-то важное должно было произойти, как будто я тоже смог бы летать вместе с этими птицами. Равиль… Не обижайся. А знаешь, я хотел спросить, ты видишь свое будущее? Оно тебе представляется?

Равиль, тем временем обмяк, и они сплелись во взаимных теплых, уютных объятиях. Настрадавшийся от подвального холода Равиль жался к мужчине с вполне искренним удовольствием. Впервые Стефан спрашивал его о мечтах и Равиль убедился, что принял верное решение подняв «подвальный» бунт.

— Я хочу иметь семью, большую, чтобы были дети, мамы, тети, дяди, дедушки, бабушки, и мы все вместе садились за праздничный стол, смеялись, желали друг другу добра и счастья. А… ты?

— Я совсем не вижу своего будущего, — потерянно пробормотал Стефан, прикрывая глаза. — Вернее, не совсем так сказал — я вижу, но точно знаю, что для меня все закончится здесь, в этом месте. Все молчат, только многие строят планы, как отсюда исчезнуть, когда придут советские войска. Почему-то кажется, что у меня не получится это сделать. Я нахожусь в своем последнем мире. Больше у меня ничего и никогда не будет. Наверно, потому я так за него цепляюсь…

Глаза Равиля увлажнились, и он, почувствовав удивившее его самого сочувствие, прижался своим носом к лицу немца. Таким трогающим за душу оказалось его признание.

— Ты меня любишь? — тихо спросил он.

— А ты действительно сам сочинил это стихотворение? — вопросом на вопрос ответил Стефан.

— Да, сам. Просто уже больше не было сил молчать…

— Люблю. С первого момента, когда мы вдохнули общий воздух. Люблю, Равиль, тебя. Никогда в жизни мне никто не писал стихов, только я сам, хотя и не очень-то умею. Спасибо. Я в эйфории. Никогда больше тебя не обижу и не унижу, потому что действительно люблю с того самого момента, как увидел на перроне, и ты показался мне таким родным, будто знал я тебя до нашей встречи тысячу лет. Пойдем же. Я помогу тебе подняться. Хватит терзать и себя, и меня. А если честно, я бы остался здесь, с тобой, до самого конца запертым в этом подвале и в ожидании смерти, потому что хотел бы забыть, что происходит там, наверху, к чему я тоже косвенно причастен, но, к сожалению, так не получится. Пойдем же, Равиль!

По лицу Стефана потекли слезы, и он вжался им в плечо своего друга.

— Погоди! — парень несколько придержал его за плечи. — Постой, не спеши. Поцелуй меня…

Равиль потянулся к нему губами, и они слились в долгом и любовном поцелуе, который перешел в пожирание друг друга, в жадные укусы, вскоре затихшие.

— Я рад, что мы поговорили. Спасибо за стихи и откровенность, — пробормотал обессиленный и умиротворенный Стефан. — Да, пора уже отсюда выбираться.

— Пошли тогда…

Последние слова они произнесли одновременно, поднявшись с железной койки, возле которой валялись брошенные и никому теперь ненужные железные оковы.

26. Новые неприятности.

Когда Равиль и Стефан вышли из подвала и добрались до спальни, настроение офицера вдруг резко изменилось. Лицо его омрачилось, как только они переступили порог комнаты. Немец решительным шагом подошел к шкафу, открыл его и, достав ремень, развернулся к Равилю. Поняв, что его ждет, потрясенный таким оборотом, парень отступил назад.

— Нет, только не это, — в отчаянии, со слезами в голосе забормотал Равиль, — ты же мне обещал! Нет, пожалуйста, я не выдержу, я и так обессилел!

— Сейчас я тебя взбодрю, мелкий ты гаденыш, — яростно выпалил Стефан. — Значит, говоришь, я плохо с тобой обращаюсь? Ну держись у меня. И мне наплевать на твою гордость, душу и задницу, как, я абсолютно уверен, и тебе на меня!

После этих слов на парня посыпался град ударов. Порка была очень энергичная и быстрая. Немец с энтузиазмом отстегал его ремнем прямо через одежду. Равиль сопротивлялся как мог в попытках уклониться. У него был шанс укрыться под кроватью, но он не осмелился, боясь, что от этого хозяин рассвирепеет еще больше.

— И посмей еще хоть раз меня расстроить! — свирепо приговаривал Стефан между ударами. — Тварь ты неблагодарная! Я столько для тебя сделал! Говоришь, плохо живется? Я устрою твоей еврейской шкуре веселую жизнь!

Заключительным ударом немец впечатал в бедро Равиля железную пряжку ремня, отчего парень громко взвизгнул. В глубине дома заплакал Данко, до которого, очевидно, донесся этот крик.

— Ты еще и ребенка мне напугал! — вновь начал орать Стефан, схватив Равиля за ухо, которое подозрительно хрустнуло. — Не смей шуметь, скотина. Говори немедленно, чего тебе не хватает в этой жизни?

— Нет-нет, все хорошо, — умоляюще лепетал Равиль. — Мои взгляды резко изменились, господин офицер, я очень благодарен за все, что вы для меня делаете, а особенно за воспитательный процесс, меня чаще нужно наказывать!

— Вот так-то! — торжествующе провозгласил Стефан. — Еще хоть одно малейшее непослушание или провинность, и ты вновь будешь бит! Я относился к тебе, как к человеку, даже назначил определенный день для порки, но ты хорошего обращения, видно, не понимаешь. Значит, будет по-плохому!

Он отшвырнул ремень и наконец выпустил из железных пальцев ухо парня, ставшее пунцовым.

— Быстро на кухню, Эльза сварила для тебя, засранец, бульон! — гаркнул на него Стефан.

Равиль, жалобно всхлипывая, попытался встать с пола, но не получилось, и он на четвереньках выбежал из хозяйской спальни. В гостиной он встал на ноги, цепляясь за кресло, вытер зареванное лицо порванным рукавом рубахи и, спотыкаясь, отправился на кухню.

— Бедный, — шепнула ему Эльза. — Как же ты нас напугал!

Равиль быстро умылся в кухонной раковине, чтобы текущие из носа сопли не попали в тарелку с едой, и чинно сел за стол, поморщившись от боли в заднице, которая теперь вернулась в свое нормальное, раскрашенное синяками, состояние. Он был такой голодный, что даже не заметил, как проглотил весь суп, после чего получил еще стакан сладкого чая и булочку.

За едой он постепенно обрел былое хладнокровие. Итак, весь его план вызвать в фашисте жалость и хоть какие-то романтические чувства с треском провалился. Все мучения оказались напрасными. Любовного стишка и слезливой беседы хватило ровно на то время, пока они находились в подвале, а когда вышли, Стефан увидел свой шкаф, контуженого гада сразу переклинило, и он схватился за ремень.

Поев, парень еще с минуту сидел на стуле, мрачно разглядывая стенку напротив. Выхода не было, значит, придется терпеть, ну и как-то пытаться сглаживать особо острые углы, а сейчас нужно было идти и получать следующую порцию ругательств и колотушек. Он с тяжким вздохом поднялся и крайне неохотно вернулся в спальню.

Стефан полулежал на кровати и разбирал старую подшивку газет за сорок первый год, которую прихватил из подвала. Страницы пестрели докладами о сплошных победах Германии на всех фронтах, но былые времена, видимо, уже не вернуть. Статьи в газетах от этого года содержали гораздо менее оптимистичные новости. Офицер метнул хмурый и мстительный взгляд на вошедшего Равиля.

— Поел? Отлично. Теперь набери ванну, полежи в ней и помойся. А потом я снова буду тебя лупить, пока твоя шкура не покроется кровавыми пузырями. Быстро!

— Слушаюсь, господин офицер! — прошелестел Равиль и бросился исполнять. Но и ванной, в которую он скоро улегся, не было никакого покоя. Через минуту Стефан возник на пороге и заявил:

— Все, с меня хватит. Раз я такой жестокий деспот, завтра же отведу тебя в лагерь. Пристрою в бригаду на строительство химического завода, в ней как раз сегодня все передохли. Тебе понравится. Пятнадцать километров туда, пешочком, пятнадцать обратно, рабочий день длится десять часов, будешь махать лопатой и таскать на себе кирпичи. Ты и неделю там не продержишься!

— Как скажете, господин офицер! — тихо отозвался Равиль, не поднимая глаз и погружаясь до самого подбородка в теплую воду.

Стефан решительно тряхнул головой и скрылся, захлопнув за собой дверь. Равиль в напряжении ожидал очередную сцену, понимая, что этим дело не закончилось. Так и есть, через пару минут наступило явление номер два.

— А почему, собственно, химический завод?! — вскричал офицер. — Есть и другие, еще более теплые места. Я определю тебя в зондеркоманду! Будешь вырывать у мертвецов золотые зубы, потом таскать трупы из газовой камеры в крематорий и заталкивать в топку! Очень подходящая работа, раз тебе так плохо здесь, у меня, живется, и с тобой жестоко обращаются!

— Как скажете, господин офицер!

— Да, и это последний день, когда ты ешь вместе с моими слугами. С завтрашнего дня будешь стоять в общей очереди за теми помоями из гнилых и червивых отходов, которыми здесь питаются все заключенные! Ясно?

— Как скажете…

— Да что ты заладил одно и то же?! — в бешенстве заорал на него Стефан. — Забыл все другие слова, придурок? Утопить бы тебя в ванне, как щенка, и хорошо бы было!

Стефан вновь ушел и хлопнул дверью. Услышав последние слова фашиста, Равиль резво вскочил и принялся поспешно смывать с себя мыльную пену. Нужно срочно делать отсюда ноги. С придурка станется — ведь в самом деле мог запросто утопить! Парень завернулся в теплый халат и вышел из ванной, не отваживаясь предположить, что его ждало дальше.

К его удивлению, Стефана в спальне не было. Равиль обнаружил его в гостиной. Тот уютно расположился на диване поближе к камину, читал газету, пил чай и с видимым наслаждением жевал булочку. Выражение лица его было уже гораздо более благодушным, но, увидев Равиля, он вновь сурово сдвинул брови и состряпал свирепую морду.

— И даже не умоляй меня, как я сказал, так и будет, — произнес офицер и сладко зевнул.

«Может, сейчас он набьет брюхо булками и успокоится?» — с тоской подумал Равиль, а вслух сказал, решив ему подыграть:

— Умоляю вас, господин офицер, не наказывайте меня так строго, дайте мне еще хоть один шанс доказать преданность! Я буду очень стараться, и готов сделать все, что бы вы ни приказали!

— А куда ты денешься? — с самодовольной улыбкой отозвался Стефан. — Сделаешь, и еще как. Будто у тебя огромный выбор. Слушай, будь добр, принеси мне ручку и тетрадь из кабинета, я нашел цитату для доклада, нужно ее выписать.

— Можно я возьму у вас в бюро сигарету? — тут же скороговоркой выпалил Равиль, набравшись наглости.

Стефан снисходительно кивнул. У Равиля значительно отлегло от души. На сегодня, похоже, сольное выступление закончено. Хорошо, что хоть не стал бить второй раз. Наверно, фашист замучился на службе, подписывая кипы смертных приговоров. Но ничего, ведь они еще лягут в постель, и придется терпеть пыхтение за своей спиной. Равиль быстро принес офицеру что требовалось, а потом ускользнул на кухню, где с наслаждением покурил, приоткрыв створку окна.

Угрозы немца отправить его в лагерный барак не на шутку растревожили душу юноши. Даже если Стефан сделал бы это в воспитательных целях только на пару дней, чтобы напугать, Равиль все равно не был уверен, что смог бы это вынести. К тому же, парня давно и не на шутку беспокоило присутствие в жизни офицера его секретаря, Маркуса Ротманса, которого тот регулярно потрахивал, в чем Равиль был абсолютно уверен. Незаменимых, как известно, нет. Если Стефан в нем разочаруется, наступит конец всему благополучию и для него, и для Ребекки, а в койке офицера будет царить этот белобрысый, похожий на крысу Ротманс.

Равиль пришел к выводу, что идея запереться в подвале была крайне неудачной. Стефан зациклен исключительно на себе и абсолютно не поддавался никакому влиянию или убеждению. Вернувшись в гостиную, Равиль попытался подсесть к нему на диван и взять за руку, но тот резко отдернул ладонь.

— Уйди, Равиль, от греха. Я очень и очень злой на тебя, ведь ни одного дня нормально не спал, пока ты сидел в подвале.

— Извините… — прошептал Равиль.

Он уныло поплелся в спальню, снял халат и обнаженный залез под одеяло. Потом вспомнил, что не намазал мазью синяки, но подняться не было сил. Он лежал в ожидании офицера. Жизнь казалась серой и беспросветной и, кроме смерти, похоже, ждать было нечего. Вскоре пришел Стефан, он раздевался в полной темноте.

— Кстати. Слышишь, Равиль? — примирительно заговорил он. — Я ведь перевел Ребекку на другую работу. Мне не нравилось, что она бегала по лагерю с тележкой, да и в том бараке, где они сортировали вещи, я обратил внимание на жуткие сквозняки. Теперь твоя сестра будет шить постельное белье для офицеров и работать в теплом помещении, сидя на стуле, что немаловажно. Правда, там требуют выполнение нормы, но, как мне сказали, сестра твоя очень хорошо справляется.

— Спасибо, господин офицер, — дрожащим голосом, страдальчески отозвался Равиль.

Стефан забрался к нему под одеяло, придвинулся и обнял юношу за плечи. На всякий случай Равиль жалобно всхлипнул.

— Что опять не так? — начал вновь раздражаться немец. — Прекрати уже страдать, давай мириться. Ну, сам посуди, не мог же я оставить твою выходку без последствий! Ты должен был быть наказан!

— Мне этого еще и мало, меня нужно бить гораздо чаще и сильнее, — горестно поддакнул ему Равиль.

— Отрок должен быть бит! — продолжал горячиться немец, но в голосе у него появились заискивающие и виноватые нотки. — Когда у юноши болит задница, у него в его голове прибавляется ума. Разве я не прав?

— Вы совершенно правы, господин офицер, я просто поражаюсь вашей мудрости. Только задница у меня болит постоянно и внутри, и снаружи, а вот ума почему-то до сих пор не прибавилось.

— Все, хватит, — шикнул на него Стефан. — Спи давай, не раздражай меня больше.

— Слушаюсь, господин офицер.

Стефан с чувством, весьма ощутимо врезал ему ладонью по многострадальному заду, и они наконец пристроились спать. Секса не было, и Равиль не знал, радоваться ему по этому поводу или огорчаться. А вдруг Стефан охладел к нему и действительно надумал отправить в лагерь? С этими печальными мыслями парень погрузился в тяжелый и беспокойный сон.

Проснулся он утром и в одиночестве. Итак, для минета хозяин его не разбудил. Не зная, как отнестись к данному факту, Равиль еще некоторое время нежился в кровати, а потом, ощутив зверский голод, быстро оделся и отправился на кухню, где съел целых две тарелки каши. Сердобольная Эльза подложила ему и маргарина, и даже ложечку джема из банки, который предназначался исключительно для Данко, но Равиль не стал протестовать — уж очень сегодня захотелось сладкого.

После этого он взял из запасов Стефана сразу две сигареты, решив с горя укуриться до смерти, и вышел во двор. С наступлением весны и теплой погоды Карл оборудовал для слуг в дровнике что-то вроде маленького уголка отдыха, смастерил скамейку и столик. Здесь можно было уединиться и предаться своим тяжким мыслям. В дровнике приятно пахло деревом, смолой, закрыв глаза, можно было даже на миг представить, что ты на свободе, где-нибудь в лесу. Вот только птички не пели. Если и были слышны какие-то звуки, так это лай собак, гул моторов проезжающих мимо автомобилей, каркающие крики охранников и конвойных, а иногда и выстрелы, каждый из которых означал, что в этот момент оборвалась чья-то жизнь.

Равиль курил, а мысли его работали лишь в одном направлении — как обуздать звериную натуру Стефана и сделать так, чтобы тот проявлял себя более мягким, сдержанным и добрым. Неужели у немца не было ни капли совести, и ему ни грамма не стыдно постоянно избивать Равиля, зная, что это становилось достоянием всех его слуг?

В это время в дровник вошел Карл. Равиль приветливо ему кивнул, обратив внимание на то, что вид у слуги мрачный и крайне озабоченный.

— Мне нужно срочно поговорить с тобой, Равиль.

— Хочешь сигарету? — предложил в ответ юноша. — Возьми, у меня две.

— Не надо, я свои.

Карл курил самокрутки, выменивая табак на сахарин, который у него оставался от собственного пайка, положенного капо.

— У нас случилось несчастье, — начал он взволнованно и сбивчиво, — с нашей Сарой беда. Выяснилось, что она беременна, и срок уже очень большой.

— Я знаю, — вяло кивнул Равиль, — я случайно услышал, как женщины на кухне про это говорили. А в чем же беда, Карл?

Карл вздохнул, собираясь с мыслями, пытаясь подобрать нужные слова.

— Сейчас попытаюсь тебе объяснить. Мы живем здесь, в доме господина офицера, уже пятый месяц, верно? Так вот, примерно именно такой срок беременности Сары, а это означает, что отцом ребенка теоретически может быть наш хозяин. Я думаю, что у господина Краузе в лагере немало недоброжелателей, мечтающих его подсидеть. Возьми хотя бы этого противного Отто Штерна, который вечно возле него толчется. Сексуальная связь с еврейкой для арийца — это преступление, которое может быть наказано полным разжалованием и даже тюремным заключением. А какой это позор! В наше время, чтобы уничтожить человека, достаточно простого подозрения, а тут, вроде, есть и доказательство — беременность девушки, и ничего не опровергнуть. Как он докажет, что ничего не было?

Равиль напряженно молчал, пытаясь осознать все сказанное, а слуга продолжал:

— Краузе - человек далеко не глупый, поэтому поймет, что Сару нельзя отправлять в больницу рожать или избавиться от плода, ведь там сразу установят срок! Сплетня эта тут же разлетится по всему лагерю, и нашему Краузе конец!

— И что же делать? — настороженно спросил Равиль. — Как ты думаешь, Карл, каким образом он поступит?

— Я думаю, что он ее собственноручно убьет, другого выхода нет, — сказал Карл и грузно опустился на лавку рядом с парнем.

— Как же — убьет? — растерялся Равиль. — Неужели больше совсем ничего не придумать?

— Мне еще приходит в голову, что он, в попытках спасти девушке жизнь и самому не попасть под подозрение, прикажет избить Сару так, чтобы у нее случился выкидыш.

— Какой кошмар, — ужас сковал все тело парня, ему даже стало дурно и затошнило. — Как это возможно?

— Еще как возможно! Но самое страшное, что если ему придет в голову подобное решение, то он, скорее всего, попросит это сделать меня.

— Но почему тебя?

— А кого, Равиль? Тебя? Или адъютанта, который может обо всем догадаться и потом насплетничать? Сам офицер точно бить ее не будет, я в этом уверен. Ты не представляешь, как я расстроен, Равиль. Я ведь полюбил нашу девочку, словно родную дочь. Как же мне поднять на нее руку? Я уже не знаю, что для нее хуже — смерть или потерять ребенка таким вот зверским образом. Но решать, конечно, все равно будет господин офицер, от нас мало что зависит. А теперь слушай, к чему, собственно, я затеял с тобой весь этот разговор.

Равиль, угнетенный самыми плохими предчувствиями, насторожился и весь обратился во внимание.

— Сам понимаешь, что господин Краузе задаст девушке вопрос - от кого ребенок. И, к сожалению, под его подозрение можешь попасть ты. Он может запросто решить, что именно ты и сотворил этот грех.

— Я?! — пораженно вскричал Равиль и вскочил. — Я?! Карл! Но это ведь точно не я, мы ведь с ней толком даже никогда и не общались!

— А ты докажи это нашему господину, если его вдруг осенит подобная мысль! Ты ведь отлично знаешь, что слышит он только себя самого! А тут еще может серьезно приревновать или вообразить, что ты его предал.

— Господи! — Равиль прижал ладони к полыхающим от стыда щекам. — Карл, но ты ведь сам не подкинешь ему подобную идею? И, в случае чего, вы с Эльзой подтвердите, что у меня с Сарой ничего не было?

— Разумеется, мальчик. Но что сама Сара скажет нашему хозяину? Он же потребует назвать отца. Вдруг, чтобы оградить того мужчину, она возьмет, да и назовет твое имя! Это будет логично, так как ты фаворит офицера и тебе вроде как все сходит с рук.

У Равиля подкосились ноги, и он сел, дрожащей рукой потянулся за второй сигаретой. Все мысли его окончательно спутались. А еще вчера он страдал и думал, что у него есть проблемы! Да если прозвучит хоть намек на то, что он был с Сарой, Равиль был уверен, что фашист разорвет его на куски, ведь он запрещал ему даже разговаривать с ней!

— Что же мне делать? — растерянно пробормотал он и с надеждой уставился на Карла.

— Молчать, — резко ответил старый немец. — Сидеть и молчать. И ни в коем случае не заступайся за бедную девочку, иначе Краузе может решить, что ты испытываешь к ней больше, чем просто обычную симпатию или солидарность. А Саре нашей, похоже, мы уже ничем не можем помочь. Нам нужно сохранить хотя бы твою жизнь, Равиль. Помни об этом.

— Так как же он все-таки поступит? — тихо, упавшим голосом спросил Равиль.

— Не знаю, — покачал головой Карл, — но мы больше не имеем возможности утаивать от него страшную правду. Эльзе может очень сильно достаться за то, что она скрывала беременность Сары, ведь женщины живут в одной комнате, и она-то должна была все это узнать самая первая и тут же доложить хозяину. Она решила сказать сегодня, после того, как господин офицер пообедает. Прошу, Равиль, не зли и не раздражай хозяина во время обеда, будь с ним милее.

— Это бесполезно, — с безнадежным отчаянием махнул рукой юноша, — он кидается, словно дикий зверь, и по поводу, и без повода.

— После еды наш господин обычно добреет, это мы уже заметили, — продолжал Карл. — Когда Эльза скажет ему, он, конечно, взбесится, но решение вопроса придется отложить до вечера, так как на обед у него лишь час. Пока он проорется, а там, глядишь, нужно будет уже ехать в комендатуру. А дальше всем нам придется положиться на Бога…

— Бедная Сара! — вырвалось у Равиля.

Но в этот момент он осознал, что на самом деле переживал больше не за Сару, а за собственную шкуру. Это было горько, ужасно, но совершенно достоверно.

Карл поднялся с лавки и вышел из дровника, оставив Равиля одного. Огонек тлевшей сигареты медленно добрался до указательного пальца юноши и обжег кожу. Он вскрикнул и быстро потушил окурок.

Вот так же внезапно совсем скоро мог потухнуть огонек тлеющей в нем жизни, всего лишь одним простым нажатием пальца на курок несущего смерть оружия.

27. Женщины Стефана Краузе.

В последнее время Стефан установил нерушимое правило — все будние дни обедать только дома и с Равилем. Исключениями являлись выходные. В субботу он разделял трапезу в столовой с очаровательной Анхен, а в воскресенье ему, там же, составлял компанию Маркус Ротманс.

В этот будний день ему, как обычно, адъютант принес из столовой большой поднос, и Равиль поспешно и ловко разложил еду по тарелкам и блюдцам. Сегодня им предстояло полакомиться бульоном с гренками, яйцом и сыром, тушеной бараниной, овощным рагу, на десерт же полагался великолепный яблочный пирог с румяной корочкой, сметана с сахаром и компот.

Равиль и Стефан чинно уселись за стол. Салфетки, приборы — все находилось на своих местах. Немец выдрессировал своего парня сервировать стол надлежащим образом, и тот теперь справлялся с этим без замечаний. Однако Стефан обратил внимание, что юноша сегодня был бледен и явно чем-то расстроен.

Некоторое время они ели молча, и, наконец, мужчина не выдержал:

— Равиль, сделай личико поприятнее, я же все-таки ем, а на твою удрученную физиономию тошно смотреть, пропадает всякий аппетит! Что у тебя стряслось?

— Я… — вымучил из себя Равиль. — Я… очень скучаю по своей сестре, господин офицер, ведь не видел ее уже много месяцев. Нельзя ли нам как-нибудь устроить встречу, хотя бы на часок?

— Ну почему же нельзя? — великодушно отозвался Стефан. — Можно. Давно сказать надо было. Завтра же я прикажу адъютанту, и он приведет Ребекку к тебе в гости. Пусть она даже зайдет в дом и посидит с тобой на кухне, вы попьете чая и поговорите. Ну, что? Ты доволен?

Парень благодарно кивнул, однако на лице его офицер не заметил должного ликования. Значит, наврал, скорее всего, и дело было вовсе не в сестре. Конечно, Стефан предполагал, что все его домашние живут своей, тайной от него, жизнью, имеют отношения, разговоры, что скрыты от него. Но все тайное, как известно, всегда становится явным. Стефан хмыкнул и решил подождать, когда Равиль сам расскажет о причине своего плохого настроения, а сейчас ему было некогда. Сразу после обеда Краузе нужно было срочно ехать в комендатуру, где накопилась масса документов.

— Ты будешь сметану? — коротко спросил он у парня.

— Нет, с вашего позволения, — вяло мотнул головой Равиль.

— Я тоже не буду, отдашь ее Данко. Все, можешь убирать посуду.

Равиль расторопно и аккуратно поставил все тарелки на поднос, вытер стол салфеткой и вышел из гостиной. Стефан, недовольно нахмурившись, смотрел ему вслед. Что еще выдумал этот неугомонный чертенок? Вроде бы все вчера выяснили и помирились. Живет, как сыр в масле, не знает никакого горя, ему даже пообещали устроить свидание с сестрой. Что еще нужно для счастья?

Может, до сих пор дуется из-за вчерашней порки? Стефан подумал, что нужно было бы дополнительно разъяснить юноше суть сего величественного действия, которое зависело не от ненависти или злости, а просто служило для обострения сексуальных ощущений мужчины. И вообще, понятно, что порка была совершенно безобидной. Некоторых детей родители лупили куда сильнее, чем порой перепадало Равилю. Но сейчас Краузе было не до философских размышлений на данную тему, у ворот ждала машина, и пора было ехать на службу.

В этот момент в гостиную вошла Эльза. Офицер вежливо с ней поздоровался, полагая, что женщина, согласно сложившейся традиции, зашла спросить, что предпочтет офицер на поздний ужин, будет ли есть со всеми лепешки или ей следует специально для него приготовить бутерброды.

— Я обойдусь лепешками, — бросил ей Стефан, заранее предвкушая удовольствие от вечерней трапезы и облизнувшись.

Он не желал причинять служанке лишние заботы, которых у нее и так хватало, ведь на ней лежало все хозяйство в доме, да еще и заботы о малыше, которому, по сути, она заменила мать.

— Господин офицер, у меня к вам очень важный разговор, — произнесла Эльза таким тоном, словно бы наступил конец света.

— А его нельзя отложить до вечера?

— Нет, дело очень важное и срочное, господин офицер.

Стефан вздохнул, взглянул на наручные часы и предложил женщине присесть на стул. В принципе, если он задержится на пару минут, великий Рейх не потерпит свой крах. Он неохотно уселся напротив Эльзы и сделал лицо, будто он полон внимания и терпения, словно у него не было никаких дел и забот.

Для чего он живет на этом свете? Понятное дело, чтобы выполнять все прихоти своих слуг, беседовать с ними, воспитывать, объяснять обязанности, решать их проблемы. Можно было бы прямо с утра составлять список всех их пожеланий, и только ими весь день заниматься.

Эльза, тем временем, набралась мужества и произнесла, вжавшись в спинку стула и прикрыв глаза:

— Наша Сара, господин офицер, она… беременна…

— Что-что? — озадаченно переспросил Стефан.

До него сразу не дошел смыл ее слов, но служанка, произнеся их, зажмурилась и замолчала.

— Как беременна? Как беременна?!

Осознание заявления Эльзы расцвело в мозге Краузе ошеломлением, и свою фразу он уже проорал, вскочив со стула.

— Как?! Ты что же, шутки со мной вздумала шутить?! С каких чертей она может быть беременна?! Ты хочешь сказать, что к ней сюда кто-то ходил?! Да вы все спятили! Да я… Да вы…

Он задохнулся от негодования. Эльза тоже вскочила и отступила подальше, оставив между ними преграду в виде стола.

— Это случилось еще до того, как вы взяли ее в дом, господин офицер, — нашла в себе силы пояснить Эльза. — Девушка говорит, что у нее была связь с каким-то капо из мужского барака.

— Связь?! — брызгая слюной продолжил орать Стефан.

Он возбужденно забегал по кабинету, непроизвольно размахивая руками, словно хотел взлететь.

— Да твою ж мать! — высказался он и с чувством добавил еще несколько эмоциональных фраз на загадочном русском языке. — И какой у потаскушки срок?

— Пятый месяц…

Стефан остановился и принялся беззвучно что-то считать, шевеля губами.

— Постой, — он нахмурился. — Вы все живете у меня в доме четыре месяца и три недели. Эльза! Говори мне правду. Кто и когда обрюхатил эту суку?

— Но это правда, господин офицер. Здесь, в доме, у Сары не было ни с кем отношений.

— Не было… — медленно, раздумывая произнес Стефан, а потом оглушительно крикнул. — Равиль!

Равиль, который, трясясь от страха и волнения, околачивался возле дверей гостиной, тут же появился на пороге.

— Признавайся, сученыш, это ты ей вдул? — яростно набросился на него Стефан.

— Нет! — твердо и как можно более бесстрастно ответил Равиль. — Господин офицер, я не причем. Как бы я смог, ведь мы же были совсем не знакомы!

— А для этого и не нужно знакомиться, — истекая ядом заявил Стефан. — Даже разговаривать не обязательно. Ладно, пошел вон. Вечером буду тебя пытать и все равно выведу на чистую воду, все мне расскажешь.

Равиль бесшумно испарился, а Стефан вновь уставился на Эльзу.

— Так. Пятый месяц…

При всех своих скудных познаниях в области медицины, у него хватало ума понять, что срок значительный, середина беременности.

— Слушай, Эльза. Ты же опытная женщина. Может быть, знаешь, как от этого избавиться?

— Я слышала, что в больницах вызывают преждевременные роды, но как это делается, даже не представляю, — виновато вздохнула Эльза.

— Ладно, — Стефан вновь взглянул на часы. — Да будьте вы все прокляты. Стараюсь, стараюсь для вас, и никакой благодарности, одни неприятности и проблемы. Скажи брюхатой шлюхе, чтобы готовилась. Вечером приеду и сам вытрясу у нее из живота жидовского ублюдка!

В знак вескости своих угроз Стефан грозно потряс кулаком, а потом вскричал, озаренный новой мыслью:

— Так, постой! Эльза, я точно знаю, что мужчинам в лагере добавляют в пищу бром, а женщинам какой-то другой препарат, от которого у них прекращаются месячные, нам это говорили на инструктаже. Так как же тогда Сара могла забеременеть?

Эльза всхлипнула и развела руками, показывая своим жестом, что пути господни неисповедимы.

— Дас ист фантастиш! — мрачно подвел итог Стефан их разговору.

Он вышел из дома, оглушительно хлопая всеми дверями, которые попались ему на пути. Когда он отъехал, дом еще некоторое время сотрясался от грохота и ора.

Неимоверно злющий, офицер прибыл в комендатуру. Ярость и обида клокотали в его раненой груди. А он-то думал, что спас невинную девушку, которая находилась на грани истощения, почти умирала, однако еврейская сука, как оказалась, крутила роман с мужиком, и уже тогда, получается, была с приплодом. Так-то оно так, но немыслимо было, чтобы в доме у него обнаружилась беременная служанка. Если данный факт станет достоянием общественности, то не трудно догадаться, на кого укажут стрелки, а там недалеко и до трибунала. От ужаса и злости у него кровь стыла в жилах. Широким шагом он ворвался в свой кабинет.

— Добрый день, господин офицер, — учтиво поздоровался с ним Маркус. — Как ваши дела?

— Зо-зо ля-ля! — яростно гаркнул Стефан так оглушительно, что секретарь с перепугу отшатнулся в сторону. Было очевидно, что дела совсем не так хороши, как он только что высказался. Стефан уселся за стол и потянулся к стопке с документами, мысли его путались, но нужно было работать.

— Так, что здесь? Ага, акт на уничтожение ста двадцати евреев. К черту, в топку их. Ненавижу евреев. Дьявольское семя, будь оно проклято. А это? Цыгане? Тоже в топку, ко всем чертям. А что тут? Сто пятьдесят поляков? И их туда же.

— Стойте! — на свой страх и риск вскричал Маркус. — Что вы творите, Краузе? Я же вам говорю, что это специальная команда из крепких мужчин, отобранная для работ на химическом заводе, а вы меня не слушаете!

— Н-да? — скептически усмехнулся Стефан. — Откуда, интересно, в Польше в середине войны нашлись сто пятьдесят физически крепких мужчин, могу я поинтересоваться?

— Это антифашисты, диверсанты, господин офицер.

— То есть диверсантов поставили строить химический завод? — злорадно хохотнул Стефан. — И кому пришла в голову такая гениальная идея?

— Инициатива принадлежит Отто Штерну.

— Отлично, в топку Штерна вместе со всеми поляками и с химическим заводом в придачу. Дай-ка, Маркус, мне лист бумаги, я напишу донос про его сотрудничество с польским сопротивлением.

— Господин офицер, — заискивающе засуетился Маркус, — давайте потерпим с доносом, ведь сейчас у нас много работы. Скажите, если у вас какие-то проблемы, быть может, я смогу помочь?

— Можешь. Было бы замечательно, если бы ты заткнулся со своими советами, этим бы и помог.

Стефан вздохнул и откинулся на стуле. Его жизнь на глазах превращалась в ад. Никогда еще Стефан Краузе не был так близок к провалу.

И все почему? А потому, что пожалел прекрасную еврейку, тонкую, как тростинка, с глазами огромными и доверчивыми, будто у лани, прекраснее которой он никогда не видел… Он пытался собраться мыслями. Что там говорила Эльза? Можно прервать беременность, спровоцировав выкидыш. Только вот как это сделать?

Понятно, что требовалась помощь акушерки или, по крайней мере, профессиональной медсестры. Стефан немедленно вспомнил об Анхен, однако мог ли он довериться ей? Он никому не решился бы рассказать об этой щекотливой ситуации. Одно дело — баловаться с мальчиками, так как никто свечку не держал, и доказать такую связь было невозможно, а совсем другое — иметь в качестве неопровержимого доказательства возможной связи с узницей-еврейкой надутый живот его личной служанки. За такое могли под горячую руку и расстрелять!!!

Что касается Анхен, то офицер уже составил о ней свое мнение. Девица была родом из нищей семьи. Отец — ткач на фабрике, мать там же работала буфетчицей. Анхен сломала рамки, в которые ее засунуло происхождение и получила образование медсестры, а потом нанялась служить в Освенцим, одержимая мыслью выйти замуж за офицера, чтобы, пользуясь впечатляющими внешними данными, обеспечить свое блестящее будущее.

И никогда, ни единого раза, Стефан не видел на ее прекрасном лице ни малейшего сочувствия к узникам. Ее интересовало только собственное благополучие, словно она и не видела того кошмара, который царил вокруг. Ни разу глаза девушки не теряли веселого блеска, блудливый взгляд покорял все и всех, короче, та еще была стерва. И все же… Стефан, подумав, решил навестить ее.

С огромным трудом он, извинившись перед секретарем за свою вспышку, максимально сосредоточился на бумагах и просидел остаток рабочего дня в кабинете, работая с документами. Впрочем, у Маркуса не было повода для особых недовольств. Стараниями офицера он был переведен в отдельную угловую комнату при общежитии, а так же повышен в должности, пусть незначительно, всего на одну мизерную ступеньку, но именно это продвижение основательно увеличило паек секретаря, а так же дало другие привилегии: право содержать выбранную им собаку, посещать не общую душевую, а сауну, при необходимости пользоваться транспортом с водителем, да и получить доступ к некоторым иным благам. Поэтому Маркус пребывал в хорошем настроении и был еще более услужлив и вежлив.

По истечении рабочего времени, Стефан все же решил проехать в жилую часть лагеря и навестить Анхен. Он не надеялся, что сможет что-то разузнать, но все же вдруг, избегая разговора напрямую, обломится хоть какая-то интересующая его информация. На служебной машине он доехал до общежития местных медичек, которое, в общем-то, являлось самым заманчивым и злачным местом во всем лагере, так как именно в нем жили самые привлекательные и престижные женщины, обслуживающие высший офицерский состав, живущий в лагере без жен.

Анхен приоткрыла дверь и пораженно ахнула, отступив в полном замешательстве. Никогда еще Стефан не приходил к ней домой. Обычно они расставались у порога общежития после того, как офицер галантно и почтительно целовал ее хрупкие пальчики. Она была не в порядке, в полураспахнутом домашнем халатике, который не скрывал ее изящные ноги и соблазнительно высокие грудки. Изображая смущение, она пыталась прикрыть руками низкое декольте, и Стефан подумал: «Не любовник ли у нее?» Вдруг в данный момент она принимала другого офицера, потому что, несмотря на простоту облачения, белокурые волосы ее были аккуратно завиты, косметика на лице безупречна, а шею украшала нитка искусственного жемчуга.

— Я не вовремя? — хмуро и загадочно осведомился он, включив на полную катушку свою мужскую харизму.

— Я вас не ожидала, — смущенно пролепетала она.

— И кого же ты тогда ожидала? — насмешливо усмехнулся он.

— Я просто… — она окончательно забыла все слова, однако пригласила офицера в комнату.

Итак, Анхен была одна. Стефан победоносно улыбнулся и ступил через порог.

— Я не смог дотерпеть до субботы, — выпалил он, — захотел увидеть тебя немедленно.

— Для меня это большой сюрприз, господин офицер, — ответила она, крайне взволнованная подобным признанием, и нежный голосок ее неподдельно задрожал. — Проходите!

Анхен проживала не одна. Ее соседка тоже работала в клинике Менгеле, но, в отличии от Анхен, в ночную смену, и девушки почти не пересекались. Сейчас ее не было. Стефан сразу же отличил уголок, в котором проживала Анхен. Койка ее соседки была самым тщательным образом, без единой морщинки, с солдатской четкостью заправлена суконным одеялом, и над ней висели портреты бессмертных вождей — Гитлера, Геббельса и Гиммлера. Кроватка же Анхен была застлана кружевным покрывалом розового цвета, над ней висели полки — одна с книгами, а другая — с безделушками и фотографиями киноактеров.

— Одевайся, — сдержанно приказал Стефан. — Я мечтаю с тобой поужинать.

Девушка, не высказав возражений, приоткрыла дверцу единственного шкафа, схватила какие-то тряпки и укрылась за ширмой. Стефан, тем временем, быстро метнулся к полке с книгами. Торопливо перебирая пальцами переплеты, он за считанные секунды нашел то, что ему требовалось — справочник по гинекологии и акушерству. Он ловко извлек книжку из общего ряда и спрятал ее за ремень своих брюк, прикрыв кителем.

Спустя тридцать минут он уже сидел в столовой в приятнейшей компании Анхен, которая льнула к нему всем телом, Отто Штерна и еще одной чистокровной немки. Но сегодня он не мог ни выпивать, ни отдаться флирту. Существующая проблема продолжала давить на него, словно могильный камень.

— У меня к тебе есть дело, — интимно шепнул он Анхен в ушко. — Я бы хотел проинспектировать женский барак для рожениц. Это стоит у меня в графике. Не могла бы ты мне помочь? Если честно, я не хотел бы в него заходить…

На самом деле он не лгал, такая инспекция давно стояла в графике у Стефана Краузе, да он ее все время откладывал. К тому же, согласно своему чину, офицер мог проверить любой другой блок или барак в лагере на свое усмотрение, что входило в его обязанности. Анхен охотно согласилась. Молодая женщина хотела показать, что вполне компетентна, чтобы помочь офицеру в его делах и в столь щекотливом вопросе. Спустя несколько минут они доехали до барака, где содержали узниц на последних сроках беременности. Когда они вышли из машины и приблизились к крыльцу, офицер заметил несколько жирных крыс, метнувшихся из-под ступеней за угол. Крысы? В бараке? Интересно, что они тут жрали?

— Войди туда и запиши все недочеты, нарушающие лагерный устав, — попросил он, — если вдруг обнаружишь антисанитарию, грязь, неубранные трупы или недозволенные предметы, то сделай необходимые пометки.

— Слушаюсь! — отрапортовала Анхен и гордо, изящной походкой поднялась по ступенькам.

Она была чудо как хороша в своей форме медички СС, перетянутой в талии широким ремнем из черной кожи. Ожидая ее, от скуки Стефан, попыхивая сигаретой, прошел за угол барака и замер, словно вкопанный.

Возле заднего крыльца возвышалась куча из трупиков новорожденных, синюшных, тощих и большеголовых, и все это как будто шевелилось. Всмотревшись, Стефан заметил несколько крыс, жадно поедающих мертвые детские тельца. Именно ими и питались здесь крысы!

Резко отвернувшись, он вернулся к своей машине. Вскоре выбежала Анхен, лицо ее сияло счастьем. Явно девушка была довольна тем, что являлась избранной, и ее ни в коем случае не могла постигнуть судьба узниц, а остальное ее не волновало.

— Нарушений нет, господин офицер, — оптимистично доложила она, радостно блеснув глазами.

— Хорошо, — глухо отозвался Стефан, который до сих пор не мог опомниться от увиденного им ужасного зрелища. — Спасибо тебе, дорогая. Да, кстати, господин комендант устраивает банкет на следующей неделе у себя на вилле. Могу ли я иметь честь вас пригласить, милая Анхен?

Та заулыбалась еще более обворожительно в надежде, что данная интрижка будет иметь достойное продолжение с предложением замужества. Стефан отвез ее в общежитие и поспешил домой.

По дороге он опять невольно задумался об участи беременных узниц. Говорили, что в этом бараке смерти в качестве капо служила женщина, немка по национальности, преступница, которая работая в больнице, имела страсть убивать маленьких детей. Ее арестовали и, заключив в лагере, предоставили ей привычную и любимую работу — убивать младенцев. Она с помощью другой капо принимала роды и тут же топила ребенка в ведре с водой.*

Сегодня Стефан однозначно понял, что будет чудовищно и бесчеловечно, если он поместит Сару в этот барак. Так и не решив проблему, офицер, удрученный и сломленный, прибыл домой. Он проигнорировал приветствия Карла и Равиля, которые встречали его на крыльце, сразу же прошел в свой кабинет.

Там он достал позаимствованную у Анхен книжку по акушерству и углубился в чтение. Все, как оказалось, было предельно просто. Для того, чтобы вызвать выкидыш на позднем сроке беременности, поступали следующим образом: большим шприцем в животе у женщины делали прокол и отсасывали околоплодные воды из матки, а затем в таком же количестве вводили туда раствор обыкновенной соли. В результате вполне уже сформировавшийся ребенок погибал от ожогов и обезвоживания примерно в течение суток. При этом женщина, конечно же, чувствовала все судороги и конвульсии умирающего в ней младенца.

Далее… Далее необходимо было вызвать сами роды. В справочнике были названы препараты, но достать их можно было исключительно в больнице. А если ими не воспользоваться, то отторжение погибшего ребенка начиналось только, когда мертвый плод начинал разлагаться в утробе матери, что было чревато заражением крови для роженицы, и, естественно, ее дальнейшей смертью.

Стефан замер над книгой. На стене в кабинете висели часы, которые гулко отсчитывали последние секунды жизней. Их жизней. Его, Равиля, Данко, Сары, Ребекки, Карла, Эльзы, если он не найдет способ разрешить ситуацию, в которую их всех поставила неосмотрительная девица. Какой же можно было найти выход?

Стефан подумал о том, что можно было бы провести всю процедуру, пригласив медичку из больницы для узниц. Но разве эта женщина смогла бы молчать, если бы при малейшем подозрении начался бы ее допрос? Значит ее, сразу после этого, пришлось бы убить. Жизнь одной невинной женщины против другой. Предстать перед таким выбором Краузе был не готов.

Некоторое время Стефан сидел над книгой, вцепившись пальцами в свои седые волосы. Потом он решительно поднялся и вышел из кабинета. Карл играл во дворе с Данко. Раздавался веселый и заливистый смех мальчишки. Эльза и Равиль хозяйничали на кухне над лепешками. Стефан заглянул и тихо прошел мимо. Он знал, где мог сейчас найти Сару.

Мужчина стукнул кулаком в дверь, ведущую в комнату своих служанок, а потом зашел, испытав вдруг неожиданное смущение. Ведь он никогда еще здесь не был. Стефан обвел взглядом комнату. А дамы совсем неплохо тут расположились! Окна украшали вышитые занавески, на полу лежал коврик ручной работы, сплетенный из лоскутков, а на единственной тумбочке в простой стеклянной банке стояли бумажные цветы.

И Сара, белее, чем мел, обмирая от ужаса, вжималась в стену у окна своими острыми от худобы лопатками.

Стефан мягкой поступью, затаив дыхание, словно зверь, выслеживающий свою добычу, приблизился к ней. Медленным движением руки он провел по ее, с виду под просторной одеждой незаметному, но уже выпуклому и твердому животу. Она содрогнулась, колени девушки подогнулись, Сара была готова упасть и смотрела на него с такой мольбой, что он впервые в жизни не выдержал и отвел взгляд.

Стефан обхватил ее за талию рукой и прижал ее животом к своим чреслам, сильно и властно, наклонил к ней голову и стал искать ее рот, в жажде поцелуя. Она, хоть и дрожала от ужаса, словно в предсмертной лихорадке, но поддалась, разомкнула губы и допустила в себя язык офицера. Какая же она была худая! Теперь Стефан понимал, почему Сара морила себя голодом — чтобы как можно дольше скрывать беременность. Своими бедрами он ощущал ее живот и то, как плод, находящийся в ней, вдруг обеспокоенно шевельнулся, а в ответ ему, словно во грех, шевельнулся член мужчины. Он продолжал жадно пить ее вкус и покусывать губы девушки, поглаживать хрупкую спину, которую, как казалось, мог переломить одной рукой… Неожиданно возникшая эрекция Стефана стала мощной и невыносимой. Низ живота сладостно скрутило, погнав жар по венам, пока он продолжал терзать губы беременной служанки своими жесткими и такими безжалостными губами. Вскоре мужчина насытился, осторожно отодвинул Сару от себя и тихо спросил:

— Кто связал этот коврик?

— Что? — в полном замешательстве произнесла она в ответ, не понимая, при чем тут коврик, когда решалась судьба ее ребенка и ее самой, и она была уже почти мертва.

— Я хочу такой же, — с торжественной насмешкой оповестил Стефан. — Постелю его у себя в ванной, ведь у меня там голый пол. Так кто вязал?

— Я…

Сара дрожала, девушку колотило в неистовом ознобе, она не могла сейчас связать и двух слов.

— Вот и отлично!

Стефан со вздохом сожаления повернулся к ней спиной и покинув комнату, медленно прошел на кухню. Находящиеся там Равиль вскочил с табуретки на ноги, окатив его таким испуганным и от этого еще более пленительным взглядом. Эльза стояла у плиты и жарила лепешки. Они замерли в ожидании его жестокого приговора.

— Эльза, ты сможешь, в случае чего, принять роды? — спокойно спросил Стефан.

Примечание к части

* - Женщина, убийца детей, - реальный персонаж. Имя и историю этой гадины, кому интересно, можете гуглить сами, а у меня, извините, нет никакого желания.

28. Счастье есть.

— У меня, похоже, здесь Ноев ковчег! — дрожащим от злости голосом вычитывал Стефан Равилю, который уже почти час стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу. — Каждой твари по паре! Два немца, два еврея, теперь еще скоро к цыганенку прибавится младенец. Осталось только в пару к собаке завести кошку, и можно плыть прямо в ад. Вы сделали из меня форменного идиота, и я до бесконечности иду у вас на поводу. Слуги мои, оказывается, так хорошо живут, что начали плодиться и размножаться. Я устроил для вас еврейский Эдем. Никаких забот! Приносите в подоле и рожайте себе на здоровье и мне на радость. Дом большой, всем места хватит. Нашли дурака и пользуетесь этим. Выгоню всех к черту за ворота, и идите, куда хотите, ройте себе могилы.

— Стефан, хватит, — простонал Равиль утомленно. — Никто не виноват, что так вышло. Сара говорит, что сама не знала о своем положении.

— Ха-ха! — прогремел Стефан в ответ. — И откуда интересно берутся дети? Наверно это великая тайна, что когда мужчина засовывает хуй женщине в одно место, от чего наступает беременность! Может и тебе объяснить, Равиль, ты тоже не знаешь? Про пестик и тычинку, гнездышко и птичку, — Краузе сопровождал свои слова весьма живописной жестикуляцией, — про член и влагалище? Говори, негодяй, это ты ей вдул?

— Не я, — стонал сквозь зубы Равиль.

Он смертельно устал от этих разговоров. Стефан вымещал на нем все свое раздражение, тогда как со всеми остальными общался спокойно и вежливо.

— А кто?

Немец сев на стул, закинул ногу на ногу и закурил.

— А кто, позволь узнать? Я сам своими глазами видел однажды, как вы с ней обжимались в дровнике.

— Да, мы трахались на куче дров, — не выдержав, огрызнулся Равиль. — Ты можешь меня представить в тот момент?

Стефан мотнул головой и рассмеялся, злость его вроде немного отступила.

— Да я же не в упрек, Равиль. Просто, если у вас что-то было, то признайся. Во всяком случае, это естественно. Вы с Сарой одной национальности, одногодки, как я понимаю, и оба симпатичные. У меня нет никаких претензий. Дело житейское. Когда вдруг наступает подходящий момент для интима, люди часто не думают о последствиях, по себе знаю. Столько раз подвергал себя риску, но ничто не могло меня остановить. Поэтому, если вы с Сарой…

— Не было ничего, — Равиль упорно продолжал гнуть свою линию. — Я не возьму за это на себя ответственность, даже чтобы доставить тебе удовольствие. Не было, говорю же. Отец ребенка Сары не я.

— Возможно. Но в таком случае я совершенно не понимаю, кто мог позариться на ее кости. Она тощая, словно скелет. Как она вообще смогла понести?

— Ты меня спрашиваешь? Лучше докажи, что ребенок не от тебя.

Благодушное выражение тут же стекло с лица офицера, и он вновь обозлился.

— Поговоришь мне сейчас, поганец! Еще одно подобное предположение, и жизнь твоя превратится в кошмар.

Равиль отвел взгляд, поняв, что зашел слишком далеко в своей фамильярности.

— Извините…

Стефан недовольно зыркнул, потушил окурок и велел Равилю принести им в спальню поднос с лепешками и чаем. Эльза, чтобы задобрить хозяина, расстаралась и смазала их не только маслом, но еще и медом. По этому поводу Стефан сразу стал ворчать, и все его недовольство вновь вылилось на Равиля.

— Мед надо экономить, — бубнил немец. — Или вы считаете, что я — медоносная пчелка, и мой хоботок постоянно полон нектара? Вдруг кто-нибудь из нас заболеет? Это же лечебный продукт. К тому же в доме есть дети, а такими темпами, как вы решили плодиться, скоро тут будет целый детский сад, ясельная группа. Если все обнаружится, то я охотно признаю свое отцовство. Когда допрашивают в гестапо, признаешь все, что угодно. Хорошо, если просто расстреляют, а могут и кастрировать. А займется этим, разумеется, наш общий добрый знакомый, доктор Менгеле, который очень любит проводить данную процедуру без наркоза. Будьте вы все прокляты, блудливые твари!

Ворча, Стефан жадно поглощал лепешки, одну за другой, несмотря на то, что они намазаны лечебным и драгоценным медом. Равиль тоже держал одну и деликатно откусывал от нее по маленькому кусочку, замирая от удовольствия, а потом вздохнул. Что, интересно, на ужин сегодня ела бедная Ребекка? Стефан, обещал, однако так и не устроил им свидание — забыл, а чтобы напомнить, Равилю никак не удавалось подловить подходящий момент, так как немец теперь постоянно ходил в омерзительном настроении.

— И что мне теперь делать? — не прекращал зудеть офицер. — У меня в доме — девица с брюхом! Помню, как я обсмеял Эльзу, которая прятала у себя в подвале еврейскую семью. А сам я чем лучше? Я не могу поверить, что это все происходит со мной, Равиль, живу, будто в страшном сне. По ночам я просыпаюсь, и мне кажется, что в доме орет новорожденный младенец.

Последним кусочком лепешки Стефан вытер фарфоровое блюдце. Пришло время ложиться в постель. Равиль всегда волновался перед этим. С одной стороны, его, вроде бы, тянуло к мужчине, а с другой, он продолжал стесняться того, что происходило между ними. И сердце его сладко и тревожно замирало. К тому же в последнее время немец стал с ним гораздо более ласковым в постели. Все колотушки прекратились, максимум, он мог позволить себе укусить юношу за сосок или плечо, но не более, и то в порыве страсти, а все остальное было просто прекрасно, и Равиль неминуемо таял в его нежных и сильных руках, испытывая с ним оргазм каждую ночь.

И если раньше его совесть была чиста, он злился, боролся, сжимался, оправдывая себя тем, что его насилуют, то теперь все изменилось, он сам отдавался. Получалось, что продал свою задницу фашисту за кусок хлеба. Что могло быть позорнее? Иногда днем он терзался и ненавидел себя до такой степени, что хотел умереть. Знала бы Ребекка, как он жил! Его бедные родители, наблюдая за ним с небес, наверняка плакали горючими слезами и сгорали от стыда, что он, их сын, до такой степени опустился.

Он разделся и лег под одеяло, ожидая своего хозяина. Внутри все дрожало от предвкушения близости.

— Мне забавно наблюдать, как ты до сих пор переживаешь, — бросил ему Стефан, раздеваясь. — А еще мне очень обидно. Я уже не знаю, как мне танцевать перед тобой, на задних лапах или же на передних, чтобы ты перестал кривить свою рожу.

— Все хорошо, Стефан! — взмолился Равиль. — Хватит уже ворчать!

— Я вижу, как тебе хорошо. Каждый раз ты ложишься в мою постель, будто в гроб. И не надо мне ничего от тебя. В мире полно других доступных задниц. Твоя ничем не лучше.