История спасения

Позже он узнал печальную историю жизни этой красивой и доброй женщины. Луиза была немецкой аристократкой и вышла замуж по любви за потомственного русского князя, родители которого эмигрировали в Германию сразу же после революции. Однако, когда началась война, все имущество князя конфисковали, самого его расстреляли, под предлогом сотрудничества с коммунистами, а молодую женщину вместе с ребенком отправили в Освенцим. Да, у нее была дочка, девочка трех с половиной лет.

Отто Штерн заметил Луизу при выгрузке на платформе концлагеря Освенцим, и у него мгновенно снесло голову. Неимоверно падкий до женской красоты, он был готов на все, чтобы сделать ее своей любовницей. Как и ту прекрасную еврейку, учительницу из детского дома, которая не пожелала расстаться со своими воспитанниками, запавшую офицеру в душу на всю жизнь, Менгеле отправил Луизу в колонну мертвых, ведь она не согласилась расстаться с маленькой дочкой.

В этом же случае внутри у офицера Штерна все вскипело, и он решительно вмешался, увел молодую женщину к себе в дом и определил в свои служанки. Просто и сразу заполучить ее ему не удалось. Так как он не хотел насиловать ее, пришлось и поухаживать, и даже прибегнуть к шантажу. Спустя месяц, она сдалась. Не малым фактором в этом сыграло то, что при ней оставался ее ребенок, которому немец пообещал безопасность и жизнь.

Все это Луиза рассказала Равилю, ухаживая за ним. Она словно оправдывалась перед ним, но он ее отлично понимал. Ведь любой нормальный человек пойдет на что угодно, лишь бы выжили его родные.

— Отто не плохой, — сбивчиво говорила Луиза, смущенно отводя глаза в сторону, когда кормила его с ложки жидкой кашей, — не обижает меня, и девочку мою не трогает…

С каждым последующим днем юноша чувствовал, как, благодаря ее заботе, к нему постепенно возвращались силы. К тому же, в течение пяти дней к нему ходила медсестра из местного госпиталя и ставила капельницу с глюкозой, да еще заставляла пить горькую микстуру, как говорила она, это были витамины. Лечение шло на пользу, и уже через несколько дней Равиль стал чувствовать себя гораздо бодрее.

А ночью его неотступно преследовали кошмары. В основном мучили два тяжких, постоянно повторяющихся сна. Первый — то, что он лежал на полу в бараке, всем узникам раздавали еду, а у него не было миски, он ее где-то потерял. Его пронзала такая страшная, щемящая тоска от безвыходности и близости смерти, и начинали душить слезы. И второй, что опять выдавали паек, а у него не было никаких сил подняться, чтобы встать в очередь, или даже хоть что-то сказать, словно какая-то тяжесть придавливала его к полу, а горло сжимала невидимая и безжалостная рука. Он дергался и бился в попытках вырваться из железных объятий смерти, но бесполезно, крик его так и оставался безмолвным, и он умирал.

От таких сновидений парень просыпался со вскриком и в рыданиях, резко садился на кровати, а потом вцеплялся руками в кусок сухаря, который, к своему великому стыду, взял в привычку постоянно держать у себя под подушкой. Но что он мог сделать? Лишь откусывая маленькие кусочки от черствой горбушки и разминая языком их во рту, он постепенно успокаивался.

Равиль понимал, что его поведение ненормально, что в те дни он находился на грани помешательства, но все равно не мог равнодушно смотреть ни на хлеб, ни на воду, и знал, что, пережив такое, уже никогда не сможет стать прежним, беззаботным и смешливым парнем.

С горькой усмешкой он вспоминал, как раньше, бывало, отказывался из религиозных побуждений есть свинину, и как бесился и орал на него за это Стефан.

Да, Равиль знал тогда, что за стенами их уютного дома царил жестокий голод, от которого ежедневно умирали люди. Но одно дело — знать, и совсем другое — испытать на себе эти адские муки, когда организм от острой нехватки калорий начинал пожирать сам себя, а разум мутился, и желание есть превращало человека в тупое животное, одержимое одной лишь мыслью о любом куске, пусть даже это были и последние отбросы.

Через пять дней пришел доктор, вновь осмотрел его и разрешил вставать с кровати, постельный режим закончился.

— Как его состояние? — озабоченно спросил офицер Штерн у врача.

— Все отлично, он быстро восстанавливается, — охотно и оптимистично заверил тот. — Парень на редкость здоровый и выносливый. Еще неделька, и он сможет один вырыть котлован под любой завод.

— Ха-ха! — рассмеялся Штерн, оценив эту шутку.

Впервые за долгое время Равиль получил возможность взглянуть на себя в зеркало и ужаснулся. Сильно он, конечно, исхудал, подбородок и скулы заострились, глаза запали. Но хуже всего было, что ладони и ступни его изуродовали глубокие шрамы от медленно заживающих язв.

Интуиция подсказывала юноше, что напрасно он ждал приезда своего офицера. Надеяться особо было не на что. Скорее всего, когда Стефан вернется, то даже не захочет с ним встретиться. Все дело могло быть в обычном самолюбии. Стефан мог посчитать, что проиграл, не сдержал данного слова, и поэтому уже не был героем в глазах Равиля. Он не спас, не смог. Ведь юношу мог запросто тогда расстрелять тот офицер, убивший остальных слуг покойного Райха, также он мог погибнуть и позже, в других ситуациях.

И все же на него произвел глубокое впечатление рассказ Маркуса Ротманса о том, что Стефан не смирился, не поверил в его смерть, что потом он даже снился офицеру, и тот страдал, не отступился, и велел своему секретарю искать его, не смотря ни на что. А может, это и есть любовь?

Так или иначе, Равилю было абсолютно понятно, что прежних их отношений уже не вернуть. Вряд ли Стефан захочет держать при себе истощенного юношу с изуродованной кожей. А ведь раньше он так восхищался фигурой Равиля, любил целовать его руки, посасывать и покусывать ему пальцы, и даже целовал ступни. Равиль, принимая все эти необычные ласки, с трудом тогда преодолевал в себе отвращение.

Ну что же… Как говорится, что хотел, то и получил. На его кости Краузе уж точно не бросится. Равиль постоянно думал о своей дальнейшей судьбе, что с ним будет, если Стефан от него действительно откажется. Быть может, по старой памяти, пристроит получше в лагере? Или же просто забудет о его существовании и перекинется на кого-либо другого? Могло ли такое случится? Вполне. А Отто Штерну он тем более не нужен.

Равиль твердо решил, что если Стефан, когда приедет, не захочет его видеть и не заберет, просить офицера Штерна пристрелить себя, лишь бы больше не возвращаться в лагерь. Ведь лучше быстрая смерть, чем неминуемая и медленная. Все эти мысли его несколько успокаивали.

Постепенно он втянулся в жизнь в доме у Отто, стал помогать по хозяйству Луизе, играл с ее маленькой дочкой. Равиль рассказывал ей сказки, которые так хорошо умел сочинять, рисовал на бумаге животных и ее любимых персонажей.

Занимаясь девочкой, он постоянно вспоминал о Данко, по которому очень скучал. Сердце терзала безызвестность о судьбе сестры. И ведь спросить о ней было не у кого! Отто, скорее всего, совсем не знал, кто такая Ребекка Вальд, а Маркус Ротманс больше не появлялся. И даже если бы и пришел, все равно Равиль не осмелился бы задать ему какой-либо вопрос. Также он постоянно думал о том, живы ли Карл, Эльза, Сара, где они сейчас, что с ними, кто родился у Сары и выжил ли ее ребенок?

Дни бежали один за другим, а Стефана все не было. Иногда Равилю казалось, что офицер давно приехал, но, как парень и предполагал ранее, просто вычеркнул его из своей жизни. Но тогда почему Отто Штерн до сих пор держал его в своем доме, а не отправил в лагерь или газовую камеру?

Что касается Отто, находясь дома, он совсем не замечал Равиля, и проводил все свободное время с Луизой, почти по-семейному. Страсть к этой женщине совершенно затмила его разум. Равилю иногда казалось, что немец даже и не помнил о его существовании, что было, несомненно, к счастью, поэтому он сам старался как можно реже попадаться офицеру на глаза.

С момента, как Равиль вернулся в коттедж из барака смертников, прошло уже двенадцать дней. Парень чувствовал, что он хоть и оставался по-прежнему худым, но значительно окреп, и был уже не таким бледным, как прежде. Сказывались заботы Луизы и хорошее питание.

Однажды он услышал, как Отто громко позвал его, и вздрогнул от неожиданности, внутри все оборвалось, и сердце ухнуло куда-то в живот. Все. Сейчас, наконец, окончательно все решится, и офицер Штерн вынесет свой приговор. Итак, Стефан по каким-то причинам или не приехал, или же просто отказался от него.

Юноша поспешно вышел в гостиную и замер перед офицером, уставившись в пол. Дрожь постепенно охватывала все его тело.

Отто Штерн сидел на диване с рюмкой в руке. Беззастенчиво, с пошловатой улыбочкой на губах он рассматривал Равиля с головы до ног.

— И что же, интересно, нашел в тебе наш Стефан Краузе? — задумчиво поинтересовался он, издав пьяный смешок.

Раз задан вопрос, положено было на него отвечать.

— Я не знаю, господин офицер, — тихо прошелестел Равиль.

Штерн прищелкнул языком, поднялся с дивана и обошел несколько раз вокруг парня. Тот внутренне сжался, в ожидании удара или еще какого-то подвоха.

— Луиза во дворе, играет с дочкой. Я велел ей меня не беспокоить, — произнес Отто, метнув взгляд в сторону окна, а потом вновь, с нахальной усмешкой, пристально уставился в лицо юноше. — И я подумал, а почему бы мне не попробовать голубенького, для разнообразия? Что скажешь на это, Равиль Вальд? Отблагодарить меня не хочешь?

Момент, и у Равиля вдруг вырвались такие слова, что он сам ужаснулся. Будто не он это произнес, а дьявол дернул его за язык. Произнеся их, он заледенел с головы до пяток.

— Примите тогда лучше благодарность от самого Стефана Краузе, господин офицер, потому, как, сами знаете, я ничего у вас не просил…

43. Снова вместе.

Равилю очень сильно повезло, что офицер Штерн оказался настолько пьян и не понял смысла произнесенной парнем фразы. До немца просто не дошла суть намека на то, каким образом его будет благодарить Стефан, и он зацепился за последнее предложение.

— Так ты у меня ничего не просил? А я и не для тебя это делаю, — хохотнул он. — Мне вообще плевать на тебя, еврей. Пошел вон!

Равиль, испытав огромное облегчение, собрался было уже рвануть из гостиной в выделенную ему комнату для слуг, где он обитал сейчас в одиночестве, так как Штерн принципиально не держал при себе никакую прислугу. Ему вполне хватало общества Луизы и адъютантов, которые делили с ним досуг, пили, составляли компанию в развлечениях и, если было нужно, таскали его, пьяного и сраного, по всему лагерю.

Юноша уже находился у дверей, как, услышав странные звуки, обернулся и замер. Он увидел, что Отто, поднявшись с дивана, вдруг покраснел, схватился руками за горло и начал хрипеть и падать.

В момент в воспоминаниях Равиля возник образ покойного коменданта Райха, который вел себя точно так же, а после упал и неожиданно умер. Да что же это такое, что за проклятие?! Неужели и этот фашист сейчас подохнет у него на глазах? Не трудно догадаться, кого обвинят в смерти Штерна и что за этим последует!

Тем временем Отто, продолжая хрипеть и подозрительно булькать, начал валиться на пол. Охвативший парня ужас сковал тело, его будто на миг парализовало, но потом он совладал с собой и бросился к злосчастному помирающему немцу.

— Что с вами, господин офицер?

Он схватил Штерна за торс, поддерживая и стараясь не дать ему упасть.

Тем временем, господина офицера вырвало прямо на ковер, и после этого он глубоко задышал, видно, что ему сразу стало легче.

— Отведи меня в спальню, — слабым голосом попросил он юношу.

Равиль так разозлился, что был готов его убить. Вот же пьяный придурок, как напугал! Он помог офицеру добраться до кровати и лечь, убедился, что фриц вырубился, хоть дрова на нем коли, а потом окликнул Луизу, которая гуляла во дворе виллы со своей дочкой. Они вместе замыли ковер и прибрали бардак, который Штерн устроил в гостиной.

— Я подумал было, что он умирает, — жалобно бормотал парень, оправдываясь перед Луизой. — Вот был бы номер, если бы он на моих глазах испустил дух уже второй по счету комендант Биркенау! Кошмар, после этого просто так бы меня не убили. Шкуру бы содрали. Я, наверно, уже весь седой…

Луиза посмеивалась, сказав, что Отто уже не впервые напивался до мертвецкого состояния и падал там, где стоял, засыпая прямо на грязном полу.

— Совесть их мучает, вот они и пьют, как свиньи, — пояснила она.

А Равиль продолжал изнывать в безызвестности. Просыпаясь каждое утро, он с тоской смотрел в окно в ожидании Стефана. Наконец, он не выдержал и решился обратиться к Штерну с вопросом:

— Господин офицер, извините меня, но не знаете ли вы, когда же приедет господин Краузе?

— Соскучился? — пошловато усмехнулся Отто. — Он здесь уже, я имею в виду, в Освенциме. Приехал сегодня утром. Так что готовься, примчится с минуты на минуту. Закончилась моя спокойная жизнь. Принесла нелегкая седого дьявола. Тебя увидит, какой ты стал тощий, и все, мне крышка.

Равиль от этого такого долгожданного и в то же время неожиданного известия охнул и отступил. Отто Штерн, нервно одергивая на себе китель, прошествовал мимо, и юноша тут же опрометью бросился в ванную комнату для слуг.

Там он нерешительно приблизился к зеркалу. Зрелище было печальное. Он оставался ужасающе худ, правда, лицо его несколько посвежело, и глаза не выглядели столь запавшими, да и чувствовал он себя уже значительно лучше и бодрее. Но все равно внешность его была, как он считал, безнадежно испорчена. Он оторвал взгляд от зеркала и некоторое время огорченно разглядывал свои ладони, трогал огрубевшую кожу. Ссадины и мозоли уже почти зажили, но в целом кожа рук, конечно, была обезображена.

Удрученный, полный томительных и дурных предчувствий, он тщательно умылся, потом старательно отгладил свой серый костюм слуги, который постирал вчера на ночь, снял пижаму и переоделся.

Чтобы преодолеть волнение и скоротать время томительного ожидания, он решил заняться полезными домашними делами и принялся в помощь Луизе чистить картошку.

Весь день он ходил сам не свой, маялся и шатался, словно неприкаянный, из угла в угол. Чем бы он не занимался: мыл полы, топил камин, драил кастрюли, развешивал белье, колол поленья — перед глазами у него был один лишь образ его светлоглазого офицера. Какого чуда ждал Равиль? Ему самому это было непонятно. Ведь Стефан все время, что был в Берлине, считал его мертвым, а значит, мысленно с ним давно уже попрощался.

По иронии судьбы, адъютант Отто Штерна сообщил своему офицеру, что после скоропостижной смерти коменданта Райха всех слуг, находящихся у него в доме, расстреляли, о чем сам Штерн и сообщил по телефону, когда созванивался с Краузе.

Вскоре стемнело. Нервы Равиля к этому времени накалились до предела. Он сидел на своей кровати в полной темноте, вжавшись в угол. Душа его рыдала. Что-то подсказывало ему, что если он сегодня не увидит своего офицера, то они не встретятся более никогда.

Напряженно вслушивался он в лагерную ночную тишину, чутко улавливая каждый звук, будь то лай собак или же рев мотора мотоцикла патрульных, проезжающих мимо комендантской виллы. Казалось, что он даже на какое-то время задремал, прислонившись спиной к холодной стене.

От внезапного шума он распахнул глаза, зрачки его расширились, и он весь напрягся. Во дворе виллы взвыла собака, громко хлопнула входная дверь.

Стефан! Равиль сразу же узнал его голос. Душа рванулась к нему, хоть беги навстречу, одновременно вдруг все существо его охватил такой страх, что захотелось спрятаться.

Тяжелые шаги. Дверь распахнулась. Стефан стоял в проеме, освещенный светом. В темной комнате он не мог увидеть Равиля, который, натянув одеяло чуть не до бровей, продолжал зябко в него кутаться.

— Равиль! — тихо окликнул Стефан.

— Стефан!

В момент Равиль выбрался из-под одеяла и через секунду, слетев со своей жесткой койки, уже повис у офицера на шее. Они судорожно сжали друг друга в объятиях, Стефан впился в его рот жестким поцелуем, от которого юноша чуть не задохнулся.

— Пацан мой ненаглядный, — шептал ему в ухо мужчина. — Ты жив! А мне сказали, что ты умер… Ты не представляешь, что со мной было… Какой же ты худой! Потрепала тебя жизнь. Прости меня!

— Не жизнь, смерть меня потрепала, — с горечью, голосом, дрожащим от волнения и избытка чувств, отозвался Равиль.

Он пытался отстраниться, так как стеснялся своей худобы, но Стефан не отпускал, продолжая прижимать к себе.

— Я все уже знаю, Маркус мне рассказал. Молодец, парень, он разыскал и вытащил тебя. Я о таком счастье даже и мечтать не мог!

Равиль с наслаждением вдыхал запах этого мужчины, смесь шнапса, табачного дыма, его одеколона, и льнул к нему всем своим отощавшим и исстрадавшимся телом.

— Никогда больше тебя не оставлю, — в душевном порыве пообещал ему немец. — Сколько же ты перенес!

— Не больше, чем все остальные, — пробормотал Равиль и тут же мысленно обругал себя, что даже сейчас не смог сдержать язык, а затем спросил, — Господин офицер, вы не знаете, где моя сестра? Что с ней?

Стефан приподнял пальцами его за подбородок, вновь властно поцеловал в губы и ответил, немного помедлив:

— С ней все в порядке, она так и работает в блоке «Канада» в Освенциме. Ты ее скоро увидишь.

— А что же будет со мной? — выпалил Равиль. — Что вы насчет меня теперь решите?

В душе у Стефана невольно неприятно засаднило от того, что парень не сказал ему ни одного теплого слова, что ждал, что верил, а при встрече сразу завел разговор о своей сестре и о себе самом.

Он немного напрягся, в тишине повисла пауза, но Равиль так доверчиво прижимался головой к его плечу и дрожал в объятиях, что все же он вымолвил, правда, немного помедлив из-за нахлынувшей досады:

— Я полагаю, милый, что ты мне еще пригодишься. Ведь так?

Он провел ладонью по бедру парня. Равиля вдруг оставили силы, и он беззвучно и безутешно разрыдался. Стефан усадил его на кровать, а сам встал на колени и взял узкие ладони юноши в свои сильные и горячие руки. Они так все еще и находились в полутьме, свет шел лишь через приоткрытую дверь из коридора.

— А что с твоими руками? — негодующе вскричал Стефан, почувствовав, как огрубела на них кожа.

Он быстро поднялся с пола, шагнул к стене и включил свет. Наконец, они увидели друг друга.

Стефан тоже изменился за месяц их разлуки, похудел, лицо его осунулось и как бы постарело, более четко проступили мимические морщины возле губ и на лбу, и вообще он выглядел безмерно уставшим. Но все это было ерундой по сравнению с теми переменами, которые за это время произошли с Равилем. Парень быстро отвернулся от офицера и спрятал ладони за спину.

— Покажи руки! — потребовал Стефан дрожащим от негодования голосом.

Равиль поднялся с кровати, с вызовом взглянул ему в лицо и протянул руки ладонями вверх. Тот долго и огорченно рассматривал их, попутно чертыхаясь и проклиная всю эту жизнь.

— Бедненький, — бормотал он, — ну ничего, ты совсем молодой парень, тебе расти и расти, кожа еще десять раз поменяется и примерно через год от всех этих шрамов не останется и следа.

— Я столько не проживу, — ответил Равиль.

После бурной встречи на него нахлынула апатия, он расстроился и как-то даже обессилел. Стефан это заметил и прижался губами к его виску.

— Сегодня я переночую здесь, а завтра мы уедем, — пообещал он. — У меня произошли перемены в жизни, я получил другую должность. А теперь отдыхай, дорогой, а я пойду поболтаю с Отто. Мне есть что сказать ему, негодяю.

— Он не виноват и не обязан был, — сказал Равиль.

— Нет, обязан! — резко отозвался Стефан. — Я тоже помогал ему в некоторых личных делах и прикрывал не один раз его задницу. Обязан!

— Я слышал, его дезинформировали…

— Ничего не знаю, он мог бы не полениться и перепроверить, а, в результате его безалаберности, ты прошел через весь этот ад. Я знаю, что здесь страдают десятки тысяч людей, не слепой. Но для меня более всего важен именно ты. Я чуть с ума не сошел, когда по приезде в Берлин получил весть о твоей смерти. А тут еще и мама умерла. И я стоял на похоронах рядом с ее гробом, а думал о тебе. Я спал с женой, и даже тогда думал о тебе, Равиль. Я не могу ни при каких обстоятельствах представить тебя мертвым. И душа моя все это время была не на месте, металась, я не мог поверить в твою смерть, не мог принять ее и смириться, и мне было так плохо, как будто свет померк и весь смысл моей жизни пропал. Вот что ты сделал со мной! Ладно, потом поговорим об этом. Сейчас отдыхай.

Но Равиль не давал ему уйти, вцепившись немцу в плечи и обвивая его торс. Ему казалось, что все это нереальный сон, и Стефан, едва промелькнув в его жизни светлым лучом, снова исчезнет за грозной и черной тучей, принесенной злым ветром из крематория.

— Не уходи, не оставляй меня! — шептал Равиль влажными от слез губами. Он вновь испуганно затрясся, цепляясь за его рукав, словно за последнюю соломинку.

— Я здесь, и я люблю тебя. Приду к тебе ночью, если ты не против, — пытался успокоить его Стефан.

— Я не против, — тут же быстро согласился Равиль и вновь потянулся к нему губами в поисках поцелуя. — Я буду ждать.

— Да не жди, ложись…

— Нет, Стеф, я все равно не усну. А можно, я буду подслушивать ваш разговор со Штерном?

— Можно, — тихо рассмеялся мужчина, — только сделай так, чтобы он этого не заметил.

Он ласково потрепал юношу по голове, опять горячо чмокнул и вышел. Равиль счастливо перевел дух и вновь забрался к себе под одеяло. Он даже снова всплакнул, настолько вдруг его охватило чувство облегчения.

Все вроде бы складывалось удачно, просто даже не верилось. Завтра он увидит Ребекку, и Стефан обещал увезти его отсюда. Куда? Равилю было абсолютно все равно. Он готов был на что угодно, лишь бы оставаться рядом с ним, настолько соскучился и исстрадался по нему за все эти дни, наполненные ужасом и болью.

Обещание мужчины прийти к нему ночью глубоко его взволновало. Он уже отвык от ласк и всего остального, что дарила ему близость офицера, и не представлял, как это все теперь произойдет и сможет ли он выдержать натиск пьяного Стефана. Он сам не знал, жаждал ли он объятий своего немца или же больше боялся их.

Сон не шел, и он в самом деле прокрался в коридор, ведущий в гостиную, и пристроился на маленьком диванчике. Отсюда отлично была слышна беседа Краузе и Штерна. Разумеется, мужчины говорили на повышенных тонах.

— Когда я уезжал, — распалялся Стефан, — я попросил тебя оказать мне лишь одну услугу, а именно: присмотреть за Равилем. И что получилось? Ты стал комендантом Биркенау, здесь теперь вся власть в твоих руках, а парень мой в это время махал лопатой, словно каторжный, а потом и вовсе угодил на мушку к моему сумасшедшему брату! Как это понимать, Отто?

— Да не знаю, — мямлил тот в оправдание, — так получилось, Стеф! Мне поступила неточная информация…

— И что же?! — орал в ответ Краузе. — Ты не мог перепроверить данные, чтобы точно убедиться?!

— Признаться, мне подобное даже в голову не пришло, — пожал плечами Отто, — убили и убили. Здесь, знаешь ли, это не редкость. Меня подобный расклад почему-то совершенно не удивил. Райх сдох, слуг его расстреляли. Я лишь через пять дней после его смерти приехал в Биркенау и вступил в должность коменданта, и, уж извини, мне не пришло в голову бросаться искать твоего Вальда! Я был уверен, что он мертв!

— Будь ты проклят, — злобно бормотал Стефан в ответ. — Тебя самого бы на несколько деньков без воды и еды поместить в тот барак смертников, чтобы ты хорошенько там просрался и прочувствовал, что это такое!

— Как будто ты знаешь, что это такое! — запальчиво парировал Штерн.

— Да, представь, я знаю!!! — заорал в ответ Стефан. — Я знаю, что значит быть абсолютно беспомощным и подыхать без глотка воды и еды! Понял это, навсегда запомнил, когда меня завалило в штабе, и я, истекая кровью, провел три дня, придавленный балкой, из-под которой не мог выбраться, и непременно сдох бы, не спаси меня одна русская девочка.

— Который раз я слышу от тебя эту историю, и всегда возникают какие-то новые подробности. Раньше ты вроде говорил, что сам выбрался… Ну, все, хватит, Краузе. Твой еврей жив и здоров. Давай лучше выпьем, и расскажи мне, что же там в штабе говорят о дальнейшем ходе войны и о победе великого Рейха? Когда же это произойдет?

— Когда рак на горе свистнет, — ожесточенно ответил Стефан. — Зачем спрашиваешь, если и сам все отлично знаешь?

После этого разговор офицеров вошел в серьезное и спокойное русло. Чутко подслушивающий Равиль узнал из него некоторые интересные, но, увы, не предвещающие ничего хорошего, факты. По словам Стефана, вторжение советских войск в Польшу ожидалось примерно в середине зимы, на это же время был запланирован и так называемый «марш смерти»*.

Всех узников из концлагерей, которые на тот момент будут в состоянии идти, зимой, в морозы, пешком погонят на запад, а оставшихся, больных и немощных, умертвят или же просто здесь бросят.

— Так что сейчас, — говорил Стефан, — когда приток евреев из Европы резко сократился, уже нет смысла особенно заниматься их уничтожением. Они и так умрут по ходу марша.

— Почему всех выживших людей не оставить в лагере, а самим отступить? — задал Отто риторический вопрос.

— Ты меня спрашиваешь? — усмехнулся Стефан. — Придется поступать так, как предписывает инструкция.

— И ты всерьез считаешь, что все кончено? — упавшим голосом спросил Штерн.

— Не я так считаю, Штерн, а ситуация такова. Кстати, надеюсь, нас никто из посторонних не слышит, а то мы так разорались…

— Нет, в доме только твой еврей и моя женщина. С тех пор, как она появилась, я стал отправлять своих адъютантов ночевать в казарму. Луиза такая красавица у меня. Хочешь покажу?

Штерн пьяно икнул.

— Сбесился? — оборвал его Стефан. — Ты посмотри на часы, давно уже ночь, она спит.

Отто не без сожаления согласился с этим доводом, хотя ему, конечно же, не терпелось похвастаться своей красавицей немкой, которая вынуждена была стать его любовницей.

— Я так в нее влюбился, — пьяно заныл он, — каков бы ни был исход войны, я с ней ни за что не расстанусь, увезу ее отсюда. Мы обязательно поженимся. Кстати, как там твоя Анхен? Твой расчет оправдался? Ребенок будет?

— Еще не известно, — нервно ответил Стефан. — А так вроде все хорошо. Ее, вместе с сестрой, я устроил жить в нашем фамильном доме в пригороде Берлина. Жаль, моя мама умерла. Не старая ведь еще женщина, чуть больше шестидесяти лет, жить бы и жить. Зато отец мой — железный молоток. На похоронах будто бы даже взбодрился, такой элегантный в траурном костюме. Еще бы — вдовец, завидный жених теперь! Знаешь, ненавижу всех без исключения мужчин из своего семейства, и отца, и брата. Если у меня и будет ребенок, то хочу девочку, и назову ее Мария.

— Мери — отличное имя, — одобрил Отто. — Я тоже надеюсь на ребенка и еще на то, что Луизе после войны помогут мои родственники…

Офицеры замолчали, и каждый из них обреченно думал о неизбежной близости смерти.

Потом Отто спросил о назначении Стефана на новую должность. Тот рассказал, что, узнав о гибели своего любимого юноши, два раза подавал в штаб рапорт с просьбой отправить его на восточный фронт, и оба раза получал отказы, на этой почве он рассорился с отцом и, наконец, принял назначение на строительство всем известного химического завода в Польше, а именно: как представитель Рейха курировать производственный процесс.

— По мне, так лучше строить завод, чем жечь людей в печах, — признался Стефан, которому данное назначение принесло значительное облегчение на душе. — Вот только я не понимаю, за каким чертом продолжать вкладывать средства в это предприятие, если через несколько месяцев мы планируем отступление!

— Жизнь непредсказуема, — флегматично ответил Отто.

Мужчины еще долго обсуждали военные события, перемалывали все услышанные сплетни. Когда разговор пьяных офицеров стал совершенно бессмысленным и превратился в пересказ баек и анекдотов, Равиль тихонько вернулся к себе в комнату. Он не знал, что же ему делать: ложиться ли в кровать или ждать Стефана, да и спать уже захотелось, так как время было предутреннее. Ему все же удалось задремать полулежа на кровати, но все равно он прислушивался к каждому звуку.

Услышав знакомые тяжелые шаги, он встрепенулся и приподнялся на кровати. В комнату ввалился Стефан, естественно пьянющий.

— Еле уложил этого спившегося придурка, — громогласно оповестил он, а потом ухватил юношу за локоть и поволок в спальню, которую приготовила для него Луиза.

— А разве здесь можно? — шептал Равиль, правда, не особенно сопротивляясь. — Вдруг кто-нибудь заметит? Ничего не скажут?

— Наплевать, — заявил офицер и швырнул парня на кровать.

Равиль поначалу стеснялся при нем раздеться, но почти сразу понял, что Стефану все равно, какой он теперь комплекции, — настолько офицер оказался пьян.

Мужчина сорвал с себя форму, пытался повесить ее на спинку стула, но вся одежда упала с нее на пол. На спинке каким-то чудом остался висеть лишь один его носок.

Стефан со стоном навалился на Равиля, подмяв его под себя, бесцеремонно облапал с головы до ног. Было больновато, но юноша терпел, шепотом уговаривая своего любовника вести себя потише, но на того ничего не действовало.

Негодуя, какой же Равиль стал худой, офицер сжал рукой его член, пошарил ладонью по промежности, а потом вдруг без всякой подготовки вкрутил парню в задницу сразу три сухих и жестких пальца. Равиль едва не взвыл во весь голос и рванулся.

— Тихо, тихо, — горячо шептал ему Стефан в ухо, — потерпи, милый мой, сейчас…

С трудом сдерживая стоны и задыхаясь от слез, Равиль крутил бедрами, стараясь избавиться от шершавых и грубых пальцев, которые во всю орудовали у него в анусе. Пьяному Стефану показалось, что вся эта возня — проявление страсти со стороны Равиля, и он беспорядочно целовал и покусывал лицо и шею парня, а потом вдруг затих. Равиль тоже замер, хорошо, что удалось вытолкнуть из себя пальцы.

Офицер Стефан Краузе уснул, придавив, как он любил, Равиля всем телом к кровати. Парень дождался, пока тот начал похрапывать, а потом набрался сил и аккуратно перевалил немца на спину, освободившись от его тяжести.

На улице уже светало, и просыпающийся лагерь смерти оглашали крики немцев и лай овчарок.

Спать оставалось совсем недолго, но Равиль все же позволил себе забыться, прикорнув на плече своего врага, чудом ставшего ему родным и любимым человеком.

Примечание к части

Марш смерти* - реальный факт. Гуглите, кому интересны подробности.

44. Счастье любви.

Проснувшись утром, офицер Краузе даже сначала не понял, где это он находился, и лишь через некоторое время на него нашло озарение, что он в Биркенау, на вилле своего друга Отто Штерна, который после смерти злосчастного Райха теперь занимал должность коменданта этого лагеря.

Равиля рядышком не было, очевидно, юноша встал значительно раньше. Некоторое время Стефан лежал, пытаясь вспомнить, что вчера происходило. Во рту у офицера сильно пересохло и был омерзительный привкус. Нестерпимо хотелось пить. Стефан, со стоном приподнявшись, увидел рядом с собой на тумбочке графин, приготовленный заботливым Равилем. Мужчина жадно присосался к горлышку и выпил примерно половину содержимого, оказавшегося водой с лимонным привкусом. Как раз именно то, что надо с похмелья.

В окошко светило скупое октябрьское солнце. Немец поднялся с кровати и отодвинул штору. Во дворе он увидел Равиля, который, кидая мячик, играл с маленькой дочкой Луизы. Некоторое время Стефан наблюдал за ними, с болью в душе замечая, как же изменился, осунулся и исхудал его друг, одежда висела на нем мешком.

Через пару минут Стефан постучал по стеклу костяшками пальцев, привлекая к себе его внимание. От неожиданного звука Равиль вздрогнул всем телом и испуганно обернулся, метнув в сторону окна затравленный взгляд. У Стефана сердце кровью облилось, никогда он не видел его таким забитым.

Они встретились взглядом, и Равиль неожиданно просиял, глаза его лучились счастьем, а лицо осветила улыбка.

Стефан быстро влез в штаны и поспешил на крыльцо, ему навстречу. Приоткрыв дверь, зябко вздрагивая, он вышел на ступеньки. Тут же к нему подбежал Равиль.

— Замерзнешь, — с нежной улыбкой сказал юноша, с обожанием разглядывая худощавый и подтянутый торс мужчины.

Стефан взял парня за руки и тяжко вздохнул, почувствовав мозолистую кожу его рук.

— Да наплевать, что замерзну, — отозвался он и добавил, заметив встревоженный взгляд юноши. — Ничего, заживут твои ладошки. Зато теперь ты хоть чем-то отличаешься от девицы!

Равиль в ответ звонко расхохотался, удивившись при этом сам себе; он уже и забыл, что значит смеяться, и ему было чудно слышать собственный смех. Он с восторгом поглощал глазами своего офицера, который вопреки всему не забыл его и приехал за ним. Парень робко сделал шаг, придвинувшись ближе, и прижался к нему своим плечом.

— Люблю, — шепнул ему Стефан. — Не сомневайся во мне. Скажи только: я вчера напился, как свинья, и, кажется, пытался сотворить с тобой что-то дурное?.. Мне так неудобно…

Равиль хихикнул и собирался было ответить что-то колкое, но в этот момент дверь открылась и на крыльцо выбежала Луиза, которая из кухонного окна увидела, что ее дочка играет одна. Равиль и Стефан тут же отпрянули друг от друга, прервав свою задушевную беседу.

— А где Отто? — обратился к ней Краузе.

— Уже давно на службе. Что будете на завтрак, господин офицер?

— Ничего, милая, не суетись, мы сейчас уезжаем. Равиль, собирайся.

Юноша печально усмехнулся. Собирать, собственно говоря, ему было нечего, все было на нем, кроме пижамы из грубой ткани, домашних тапок и суконного полотенца. Он завернул все эти свои скудные пожитки в газетный лист и вновь вышел во двор в ожидании своего офицера.

Он вдруг так растрогался, на глаза опять навернулись слезы, счастье наплывало какими-то волнами, и каждая последующая была сильнее предыдущей; неожиданно он стал задыхаться от нахлынувшего в его душу облегчения. Все кончено, жуткие страдания позади. Он победил смерть, и не один раз. Они опять со Стефаном, и разлучит их теперь только смерть, потому что он не собирался больше ни на миг задерживаться в этом ужасном мире, полном боли, страданий и чудовищных убийств, вновь и вновь испытывая судьбу. Теперь до самого конца, до последнего момента своей жизни, он собирался быть счастливым и любить этого немца, такого безумного в своем великодушии, сделавшего ему столько хорошего.

Вскоре во дворе появился Стефан в полном офицерском облачении, несколько помятый после вчерашней пьянки, но все равно вполне солидный. У ворот виллы их уже поджидала служебная машина, в которую они и сели.

Поехали они не в сторону Освенцима, а в противоположную, на выезд из Биркенау. Равиль удивился, с интересом поглядывал в окно, но при водителе и адъютанте офицера предпочитал помалкивать.

Путь их, как он вскоре понял, лежал в городок, в который они раньше ездили за покупками. Может, и сейчас господину Краузе пришло в голову пройтись по магазинам? Но все оказалось иначе, Равиля ожидал большой сюрприз.

Как выяснилось, раз офицер Краузе теперь занимал должность главного военного инженера и должен был заниматься строительством химического завода, жить им предстояло в городке по соседству, где ему была выделена служебная квартира. Секретарь офицера Маркус Ротманс к приезду своего начальника добросовестно подготовил для него жилье, перевез туда все вещи из особняка, в котором Стефан ранее обитал в Освенциме.

Квартира оказалась огромной и роскошной, она занимала весь второй этаж кирпичного дома и состояла из пяти просторных комнат. В гостиной на потолке висела хрустальная люстра, стояло пианино, перед камином, заставленном различными безделушками, располагались уютные и мягкие диваны, а стены украшали репродукции знаменитых картин. Совершенно очевидно, что бывший жилец был аккуратным человеком с неплохим вкусом.

Но самое главное — их с большим нетерпением поджидали Карл, Эльза и… Ребекка!!! Равиль с воплем восторга бросился к ней и прижал девушку к себе, потом обнялся с плачущей Эльзой и пожал руку довольному, сияющему Карлу. Стефан вновь собрал под своей крышей почти всех своих слуг, за исключением Сары и Данко.

В квартире все сияло чистотой, пахло свежестью, в камине весело потрескивали поленья, а с кухни доносился аромат свежей сдобы. Когда схлынули первые эмоции, и все немного успокоились, выразив свою безграничную благодарность Стефану, Эльза, разумеется, поинтересовалась судьбой своего любимого малыша, а так же Сары, которая должна была уже родить ребенка.

— Все у них в порядке, они так и живут на ферме, — заявил Стефан, торжествующе улыбаясь. — Я заезжал к ним на несколько минут по пути, когда возвращался в Освенцим.

По его словам, он решил не забирать с фермы Сару с новорожденным, и цыганенка.

— Я посмотрел и решил, что им там будет лучше. Их капо справедливая и хозяйственная женщина. Я приплатил ей, чтобы она лояльно относилась к моим подопечным. А пацаненку нашему там будет действительно лучше. На ферме он весь день на свежем воздухе, бегает, играет, кормит животных и помогает Саре присматривать за младенцем.

Он подробно рассказал, как испугалась молодая женщина, когда его увидела, прижала к своей груди маленький пищащий комочек. Сара родила мальчика и назвала его в честь офицера — Стефан. Ведь если бы не он, ее ребенок и не появился бы на свет. После недолгих уговоров еврейка позволила ему подержать своего сыночка. Говоря это, немец сиял довольной улыбкой, словно он действительно являлся отцом, такая в голосе Краузе звучала гордость.

— В общем, дорогие, они там неплохо устроены и находятся в относительной безопасности, какая только может быть во время войны, ведь, сами понимаете, шальная бомба может свалиться куда угодно, в том числе и на крышу этого дома. Эльза, не плачь, раз в неделю мы будем ездить проведывать их и заодно покупать там свежие продукты.

Услышав это, Эльза, безутешно всхлипывающая в платок по полюбившемуся ей цыганенку, немного успокоилась. А Равиль вскоре распаковал коробку со своими восхитительными вещами, подаренными ему ранее Стефаном — блокноты, книги, глобус, одежда, обувь, наручные часы и другие ценные для него мелочи. Он брал каждую вещь в руки, благоговейно ее рассматривал, гладил пальцами, словно приветствуя, и даже нюхал, а потом аккуратно размещал на выделенные для него полки в шкафу офицера.

Жить он должен был, как и ранее — вместе со Стефаном, в этом плане ничего не изменилось.

У Равиля было ощущение, что он попал в нереальный сон, дивную сказку. За окном слышались обычные звуки улицы, будто поблизости и не существовали лагеря. Лишь гортанная немецкая речь периодически напоминала, что идет война и городок оккупирован.

В первый день Равиль сто раз с любопытством выглядывал за окошко из-за шторы, его так и тянуло на улицу, но сегодня было некогда. Когда офицер уехал на службу, весь день юноша провел со своей сестрой. Ребекка тоже похудела, но не так сильно, как он сам. Месячное отсутствие Стефана она выдержала стойко, но не без помощи Карла, который, будучи капо в одном из бараков, не забывал про девушку и регулярно снабжал ее дополнительным пайком — хлебом, сахарином и маргарином. Поэтому выглядела она вполне прилично.

Равиль ничего не стал говорить сестре про свои «приключения» в Биркенау, а свою изможденную худобу объяснил ей тем, что переболел тифом и целый месяц провел в больнице. Бекка взволнованно раскудахталась, но поверила в эту байку.

Равиль в полной мере чувствовал, что он дома, в своей семье, которую Бог даровал ему вместо другой, родной и навсегда потерянной. Конечно, он понимал, что это временно и скоро все изменится, ведь он слышал, как Стефан говорил про «марш смерти», запланированный фашистами на середину зимы, и от этих мыслей его пробирал озноб до самых костей, хотя он и сидел в теплом доме у жаркого камина.

Однако он пока решил не думать про это. Ведь любой человек имеет право хоть на короткие мгновения счастья. А там — будь, что будет, но понятно, что любая смерть лучше, чем подобие жизни, которую влачили узники в придуманных чьим-то чудовищным разумом концлагерях.

Равиль понимал, что практически сломлен. Никаких сил для борьбы за жизнь у него не осталось, ведь смерть так близко подобралась к нему, он в полной степени ощутил ее манящее вечным покоем дыхание, и даже был момент, когда он жаждал ее. И он уже не боялся. Лишь бы пристроить Ребекку так, чтобы у нее все было хорошо и выжила она, а сам он был готов умереть в любой момент, приняв небытие как избавление от страданий.

Но была еще любовь, нежный, зародившийся в его душе, слабый росток, робко пробивающийся через черную трясину мерзости, жестокости и грязи. И именно это обретенное им чувство заставляло Равиля вновь улыбаться, и смотреть на мир сияющим взглядом, и вновь познавать его красоту.

Вечером Стефан приехал, и они наконец остались наедине. В эти минуты откровения они много рассказали друг другу. Задыхаясь от рыданий, Равиль поведал ему про умершего в бараке смертников молодого паренька Адама, которому он безуспешно пытался помочь. Стефан внимательно слушал, поглаживая юношу по спине и утопая в его слезах, хоть сорочку потом выжимай, а когда парень закончил свой рассказ, качнул головой.

— Да, Равиль. Это урок для тебя. Во-первых, не быть тебе врачом, и вообще не связывайся с медициной, а после войны постарайся заняться тем, что умеешь делать — какой-нибудь коммерцией. Знаешь, почему? Нет в тебе жесткости, чтобы нести за кого-то ответственность и принять свое поражение. Ведь медики ежедневно ухаживают за десятками людей, переживают за них, стараются помочь, но многие больные все равно чаще умирают, чем исцеляются… И второе. Если берешь кого-то под свое крыло, то умей трезво оценивать свои силы. Видишь ли, в жизни бывают моменты, когда тебе кажется, что ты у руля и так крепко стоишь на ногах, что даже можешь начать кого-то опекать. Это очень опасное и обманчивое ощущение, Равиль. Жизнь может поменяться в любой момент, тебя может настигнуть болезнь, банкротство, пожар или потоп, и ты в одночасье лишишься всего, что имеешь. А что будет с теми, которые на тебя понадеялись? Поэтому никогда нельзя брать на себя повышенных обязательств. Вот посмотри, что случилось с нами. Я взял всех вас в свой дом и дал себе слово сделать все возможное и невозможное, чтобы вы выжили, считая, что у меня достаточно для этого сил и средств. И что же вышло? Я получил приказ и вынужден был оставить вас и уехать в командировку. И за это время любой из вас мог погибнуть!

Равиль тем временем перестал всхлипывать и глубоко задумался над словами своего друга.

— И все равно, ты ведь сдержал свое слово, мы все живы.

— Вам Бог помогал, не иначе, — согласился Стефан, удивив Равиля тем, что впервые в их беседах сам упомянул создателя.

— Без его вмешательства ничего в этом мире не делается, — живо продолжил Равиль.

— Ты это всерьез? — усмехнулся офицер. — Не будем дальше, пожалуй, развивать эту тему. Если бы он был, то не позволил бы твориться тому беспределу, который существует сейчас вокруг нас. А еще я хотел добавить следующее. Конечно, невыносимо жаль этого паренька, как и всех остальных людей, замученных при существующем режиме. Ты говоришь, что взялся помогать ему? Ну и чего же в результате добился? Ты отдал ему те бесценные несколько глотков воды, которые позволили бы тебе самому прожить на несколько часов дольше. А ему было уже не помочь, он умирал, даже глотать не мог, когда ты пытался его напоить.

— Стефан, но он смотрел мне в глаза, держал меня за руку, дал мне консервную банку и просил пить! Как бы я смог отвернуться от него?!

Равиль почти выкрикнул свою последнюю фразу, и в голосе его вновь закипели слезы.

— Я считаю, что нужно иметь мужество иногда и отвернуться, а не поить почти мертвого человека драгоценными каплями влаги, от которых зависит собственная жизнь. Нельзя помочь человеку, если дело совсем безнадежное.

Равиль опять горестно всхлипнул.

— Ну ничего, — Стефан, с ласковой улыбкой, прикоснулся к его плечу. — Я думаю, придет день и в твоей жизни появится друг, который в какой-то степени заменит тебе этого юношу, и тогда он тебя утешит, как я нашел утешение в твоих объятиях, когда судьба навсегда развела меня с любимым человеком.

Стефан говорил так проникновенно и уверенно, будто и в самом деле видел будущее Равиля, как тот, пережив весь этот ад, обзаведется семьей, обрастет друзьями, откроет собственное дело.

— Ты считаешь, что я выживу? — робко спросил у него юноша.

— Я в этом абсолютно уверен, — твердо ответил офицер. — Во-первых, ты уже выжил. Ну, а во-вторых, у меня есть определенный план по твоему спасению. Я сделаю все, чтобы ты и твоя сестра избежали «марша смерти», и даже примерно знаю как.

Равиль посмотрел на него с некоторым сомнением, однако промолчал. В любом случае, конечно же, хотелось верить в самое лучшее. Офицер дарил ему главное — надежду, и парень был ему безмерно благодарен за это.

После ужина, вечерних разговоров и ставшей традиционной игры в шахматы они ложились в постель и ласкались до умопомрачения, бесконечно прижимаясь, жарко целуясь, тела их переплетались, и они вновь и вновь пробовали слезы друг друга на вкус.

Днем Равиль ходил истомленный любовью, от счастья просто не чувствовал под собой ног. Он летал, словно на крыльях, и внутри у него царила сладкая невесомость, от которой замирало и падало куда-то вниз его сердце. Иногда Равиль просто подолгу сидел, замерев без движения, без книги в руках, погрузившись в свой сказочный мир любви. И жил ожиданием, когда придет он и снова наполнит его до краев, словно сосуд, пьянящий нектаром.

Стефан пригласил портного, который снял с Равиля мерки и сшил юноше гардероб — два домашних костюма, один полотняный, а другой из мягкой фланели; батистовую пижаму, брюки, несколько сорочек, шерстяное пальто и пару теплых и крепких ботинок. Стефан всегда обращал внимание на внешний вид своего друга и был готов разбиться в лепешку, лишь бы любимый парень был хорошо и добротно одет.

Теперь Равиль получил возможность гулять на улице. Делать это можно было в утренние часы и в будние дни, когда в городе почти не было немецких солдат и офицеров, за исключением патрульных. Юноша надевал пальто, кепочку, обматывал вокруг шеи шарф, связанный для него Эльзой, и отправлялся на прогулку. Ему было очень приятно находиться в этих новых и таких хороших вещах, надежно защищающих его от осеннего пронизывающего ветра.

В эти часы он почти забывал, что он узник концлагеря, если бы не две нашивки на его одежде. Одна свидетельствовала о расовой еврейской принадлежности, а на другой чернилами был написан его личный лагерный номер. Во внутреннем кармане он постоянно носил бумагу, заменяющую ему удостоверение личности, в которой говорилось, что он узник Биркенау и слуга офицера Краузе.

Конечно, он боялся столкнуться с немцами, поэтому выбирал для своих прогулок не центральные дороги, а обходные пути. Однако встречи с солдатами были неизбежны, но, к счастью, те не обращали на него ни малейшего внимания. Они достаточно убивали на службе, а в город приезжали в отгулы весело провести время или по неотложным делам. Поэтому Равиля никто не трогал.

Однажды все же его остановил патруль — два здоровых немца со злобной овчаркой на поводке. Надо сказать, что парень значительно струхнул, у него даже ноги подкосились от страха, и он почувствовал морозный холодок, словно смерть опять прикоснулась к его коже своими ледяными губами.

Но ничего страшного не случилось, солдаты просто проверили его документы, этим и обошлось. В городе вместе с офицерами жили множество узников в качестве прислуги, а эти патрульные слишком дорожили своим теплым местом в тылу, поэтому вовсе не жаждали разъярить какую-нибудь высокопоставленную шишку и оказаться на передовой восточного фронта.

Равиль любил проходить через парк, пинать ногами мерзлые листья, смотреть на хорошо одетых дамочек, укутанных в дорогие меха и выгуливающих своих маленьких декоративных собачек, или же на проходящих мимо пожилых нянь с колясками.

Он заходил в булочную и покупал там ржаной хлеб, полюбившийся Стефану, пять рогаликов с маком и несколько пирожных. В булочной стоял такой одуряющий запах свежей сдобы, что, находясь там, он едва не падал в обморок, а цены на продукцию были столь высокими, что раньше на деньги, которые сейчас стоила одна булка, можно было накормить приличным обедом целую семью.

Парень решил, что если случится чудо, и все произойдет так, как предсказывал Стефан, и он умудрится отсюда выбраться, то они с Ребеккой приложат все усилия, чтобы открыть свою пекарню и торговать хлебом. Это стало его мечтой. Он поделился ею с сестрой, и она поддержала идею. Нужно же на что-то надеяться, хотя строить какие-либо планы в их положении было, конечно же, смешно.

Иногда он посещал местную комиссионную лавку, естественно как бы по делу, например, покупал там для Стефана ручки, тетради или еще какую-нибудь мелочь. На всякий случай, если опять остановит патруль и спросит, что он несет, юноша всегда брал у продавца товарный чек с обязательной припиской, что куплено это для офицера Краузе.

Еще Равиль раз в три дня ходил в библиотеку. Сам он пользоваться услугами общественных учреждений не мог — не имел права, — но в нее записался Стефан, и Равиль брал книги на абонемент офицера, как будто бы для него, а на самом деле — себе. За дарованную ему Краузе возможность читать книги юноша был очень благодарен. Но как он мог отблагодарить? Любые слова не отражали его настоящих чувств, да он и стеснялся лишний раз откровенничать, хотя все чаще и чаще в их совместной постели шептал на ухо своему офицеру слова любви.

Стефан тоже ходил одуревший от счастья. С его возвращением, характер Краузе сильно изменился. Словно грызущая, адская боль, которая жила в нем все эти месяцы, вдруг отпустила, и он, избавившись от демонов, впервые за долгое время дышал полной грудью. Умиротворенный, веселый, он прекратил скандалы и, несмотря на то, что частенько по выходным навещал своего друга Отто Штерна, стал гораздо меньше пить. То, что Равиль вопреки всему оказался жив, возродило к жизни его самого.

Хорошему настроению офицера также способствовала смена должности. На новой работе он чувствовал себя гораздо более комфортно. Подписывать акты о поступлении мешков с цементом, составов с кирпичом и грузовиков с щебенкой ему нравилось больше, чем вести учет трупов безвинно замученных людей.

К тому же, Стефан имел основания полагать, что труд его не так уж и бесполезен, как казалось. Пусть завод пока отстроен лишь частично, понятно, что ни красная армия, ни польское население в последствии не сровняют его с землей, и была вполне реальная надежда на то, что после войны предприятие постепенно введут в эксплуатацию и, настанет время, оно принесет пользу человечеству.

С Равилем у них установилась восхитительная близость, они так душевно общались и оказывали друг другу такие интимные ласки, что Стефану порой хотелось кричать на весь свет о своей любви.

А тут произошло еще одно счастливое событие — он получил письмо от жены с радостным известием. Анхен сообщала Стефану о своей беременности. Краузе был готов скакать до потолка, да, в общем-то, и скакал, потрясая над головой заветным исписанным листком бумаги. А вечером он писал ей в ответ:

«Моя возлюбленная жена, драгоценная Анхен! Ты сделала меня счастливейшим в мире человеком. Береги себя, ведь в тебе вся моя жизнь. Если родится девочка, то обязательно назови ее Марией. Если же будет мальчик, то пусть он носит имя моего отца. Целую тебя, бесконечно верю тебе и люблю. Твой Стефан Краузе.»

Равиль смотрел на это не без печали. Он ревновал, но одновременно испытывал мужскую солидарность, ведь ребенок — это в любом случае хорошо. Однако Стефан даже не заговаривал о том, что увидит и когда-либо возьмет на руки своего малыша, а значит, твердо верил в свою ближайшую гибель.

— Ты решил умереть, — однажды с укором сказал Равиль Стефану, целуя его шею и ключицы. — А меня заставляешь жить…

— Если будет нужно, то мы умрем вместе, Равиль, — прерывающимся голосом ответил ему Стефан, тая в объятиях любимого и задыхаясь от страсти. — Верь мне. Я больше тебя никогда не оставлю.

45. Любое желание.

Нахлынувший на Стефана адреналин счастья довольно быстро сошел на нет. И виной этому был не его дурной характер, вовсе нет. Просто с каждым днем офицер стал чувствовать себя все хуже и хуже. Боли в груди беспокоили его, еще когда он поехал в командировку в Берлин, но они были не сильными, и поначалу мужчина просто не обращал на них внимания. Да и последние события, связанные со смертью мамы и вестью о гибели Равиля, не дали ему серьезно задуматься о своем здоровье.

Однако все же он показался в военном госпитале и проконсультировался у врача. Впрочем, визит оказался совершенно бесполезен. Доктор тщательно его прослушал и простукал и порекомендовал лечь на обследование, чтобы сдать все анализы. Стефан разозлился. В последнее время он вообще считал врачей абсолютно бесполезными людьми. Ведь большинство своих приятелей, которые ложились в больницу, вскоре после этого скоропостижно умирали.

Но и в этом вопросе абсолютной справедливости не было. Вот, например, как известно, его родной брат Ганс пролежал в клинике около месяца с тифом и, вопреки ожиданиям, благополучно исцелился. О чем это могло говорить? Так что в связи с этим печальным фактом Стефан окончательно разочаровался в современной медицине.

В общем, он решил ничего не предпринимать и пустил свою жизнь на самотек. Чему быть, как говорилось, того не миновать. Одно время ему даже показалось, что он стал чувствовать себя значительно лучше. Это было связано с возвращением в лагерь. Равиль, о счастье, оказался жив, да и остальные его слуги тоже, и он вновь мог помогать им. К тому же Анхен прислала весть о своей беременности, после чего он резко воспрянул духом. Однако воодушевленное состояние долго не продлилось.

Краузе чувствовал, что изнутри его подтачивал невидимый червь и высасывал из него последние силы. С самого утра он поднимался с постели уставшим и разбитым, будто бы и вовсе не спал, а боли в груди усилились до такой степени, что он просыпался среди ночи.

Но Стефан упорно никому ничего не говорил и категорически не хотел ни лечиться, ни обследоваться. Он даже в страшном сне представить себе не мог, что окопается в больнице, тогда как близился «марш смерти». Как бы он смог бросить своих слуг? Поэтому ни о какой госпитализации не могло быть и речи.

Чтобы хоть как-то поддерживать в себе жизненный тонус, Стефан начал пить. Он приспособился делать это незаметно и, начиная с самого утра, маленькими глотками в течение всего дня выпивал не менее бутылки шнапса. Надо сказать, что это подействовало. Правда, из-за боли ему и по ночам приходилось подниматься, чтобы приложиться к дежурному графину, но это было лучше, чем лежать без сна и корчиться в муках, а потом еще и страдать целый день от слабости и недосыпа.

Вскоре хорошее настроение к офицеру вернулось, и жизнь вошла в относительно нормальное русло. Он постоянно теперь ходил в легком подпитии, и его совершенно не беспокоило, что будет дальше. Мужчина старался об этом не думать. Главное было — перезимовать и пристроить своих слуг так, чтобы они не пострадали при эвакуации концлагеря. Офицер искренне надеялся, чтобы «марш смерти» отложили до весны, тогда всем узникам было бы легче его перенести.

Декабрь сорок четвертого года в Польше выдался относительно теплым, снега почти не было, почти ежедневно стоял штиль, а температура воздуха редко падала ниже пяти градусов.

Немцы словно окончательно посходили с ума: пили без всякой меры, гуляли, воровали кругом все, что только могли, при этом на службе сохраняя респектабельный, подтянутый и серьезный вид. О поражении Рейха никто вслух не говорил: данная тема находилась под запретом, но все про это только и думали.

Этот щекотливый вопрос Стефан обсуждал только с Отто. По прибытии в Берлин Штерн собирался сменить документы, выехать за рубеж вместе с Луизой и зажить спокойно, как и все нормальные люди, но Краузе глубоко сомневался, что у того это получится. Пахло грандиозной чисткой, которую скорее всего должны были провести пришедшие коммунисты и мало вероятно, что кому-то посчастливилось бы ее миновать. Однако он не отговаривал Отто совершить попытку к бегству, потому что, по сути дела, для всех них это был единственный шанс к спасению.

Для себя лично Краузе не строил абсолютно никаких планов. Центром его мира был один лишь Равиль, и если Стефан о чем и мечтал, то как вывезти из Германии Вальдов, а уж до себя ему и дела не было.

Ампула с ядом, вшитая в лацкан пиджака, вселяла уверенность в завтрашнем дне. Попасть в плен к русским он точно не хотел, ужаснее участи нельзя было и представить. Он видел в России этих людей, с оголтелыми и зверскими лицами, страшных в своей жестокости. Уж лучше смерть, чем попасть в застенок к коммунистам и терпеть издевательства, пытки, а потом позорную казнь. Итак, для себя все решил и вздохнул с облегчением.

Одновременно он благодарил судьбу за то, что она даровала ему такое незаслуженное счастье — жить в последние свои дни в кругу близких ему людей и что-то для них делать. Чего еще можно желать?

Вскоре пришла еще одна радостная весть. Его брат, комендант концлагеря Освенцим Ганс Краузе, наконец получил направление на восточный фронт! Учитывая, что в войне фашистская Германия терпела поражение по всем позициям, Стефан предполагал, что данный «романтический вояж» окажется для его брата незабываемым и весьма колоритным.

Иными словами, он искренне надеялся, что Ганс сдохнет где-нибудь в России, в сугробе, порванный голодными собаками, или же увязнет в трясине, захлебнувшись болотной жижей, что было еще более вероятно, ведь у Стефана сложилось впечатление, что Россия сплошняком состоит из болот, во всяком случае ни единой дороги он так и не увидел, приходилось все время месить сапогами жидкую грязь и трясину.

Совсем неплохо было, если бы бывший комендант попал в плен, тогда, гад, на своей собственной шкуре понял, что такое мучить людей, морить их голодом, избивать и заставлять терпеть изнуряющую жажду.

Вряд ли плененного Ганса обменяли на какого-нибудь русского генерала. У людей этой странной национальности были не приняты обмены. Раз попал в плен — значит, считался предателем, вот и все.

Говорили, что сам Сталин совершенно равнодушно отнесся к тому, что захватили его собственного сына, отказался на кого-либо его менять, и бедный парень так и сгинул в одном из концлагерей.

В общем, узнав о том, что Ганс уже сидит на чемоданах, Стефан впал в полную эйфорию и, прямо на рабочем месте посасывая шнапс, сидя за столом у себя в конторке близ химического завода за просмотром кучи счетов, накладных и других документов, принялся тихонько хихикать, напевая себе под нос и не скрывая улыбки, растекшейся по его лицу:

— Айн-цвай, тетка Лина, во поле ничья, парня мало, дога полюбиля я… Во поле бяроза стояля, выпиля сто грамм и упаля… Здес птичка не поет, дяревя не клюет, строчит лишь по фашистам советский пулямет…

Маркус Ротманс, насупившись, с подозрением и неодобрительно на него поглядывал. Но сказать ему было нечего. Он уже давно привык к заскокам своего офицера, равно как к резкой смене его настроения и беспробудному пьянству. Секретарь лишь безмолвно указывал Стефану пальцем на строчки и графы, в которых Краузе должен был поставить свою подпись.

Стефан решил навестить своего братца в ближайший день, чтобы распрощаться с ним навсегда, и от этой мысли был готов пуститься в русскую народную плясовую. Уж на этот раз он был уверен, что Ганса ничто не спасет и граната противника попадет точно в нужную цель.

Позже к нему в кабинет завалился Отто Штерн, красный, пьяный и злющий. Причиной его негодования было то, что теперь он был вынужден совмещать две должности сразу — и коменданта Биркенау, и Освенцима.

— Сочувствую, — без особого интереса бросил ему Стефан, наливая другу выпить.

— Ты должен был быть на моем месте! — орал на него Отто. — Так нет же, взял и уехал тогда вовремя в свою командировку! И теперь я вынужден нести ответственность за все, что происходило в этом гадючнике!

— Судьба… — равнодушно пожал плечами Краузе. — Что ты переживаешь? Мы все умрем: и ты, и я…

— Ну, знаешь! — вспылил Штерн. — Ты — как хочешь, а я лично подыхать не собираюсь!

— Попутного ветра в горбатую спину, — на ломанном русском сказал ему Стефан.

Отто ничего не понял и лишь растерянно заморгал глазами, а потом вопросительно взглянул на секретаря Ротманса. Тот украдкой сделал знак, что Краузе — невменяем, и его лучше лишний раз не трогать. Штерн понимающе качнул головой.

— Да у тебя, я слышал, горе, господин Краузе. Брата твоего отправляют на верную гибель?

— И не говори! — вскричал Стефан. — Наконец-то я буду спать спокойно, не переживая, как земля носит эту сволочь!

Штерн от неожиданности вылупил глаза, стал опасливо пятиться к двери и поспешно выскользнул из кабинета. Стефан захихикал ему вслед.

Он досидел положенные часы в конторе, а потом в хорошем настроении поспешил домой к своему Равилю.

Юноша тем временем всерьез увлекся пекарнями и всем остальным, что было связано с производством хлеба. По этой теме он набрал в библиотеке кучу книг, но, поскольку рано или поздно их нужно было сдать, он завел две толстые тетради: одну для рецептов, а вторую для технологий — и без конца теперь мелким почерком писал конспекты. Он даже умудрился подружиться с хозяином местной булочной, и они частенько болтали. Равиль все выспрашивал у него, как организовать подобное дело, какое нужно оборудование и другие нюансы.

Стефан полностью одобрил увлечение своего друга и от души радовался, видя Равиля занятым и счастливым. Глаза юноши сияли, и он постоянно улыбался. Парень поверил в свое будущее, и это подхлестывало мужчину идти и дальше с ним рука об руку, до самого конца пути.

Офицер добыл и принес специально для него несколько больших кулей муки разных сортов и помола, и парень занялся практикой, экспериментируя с тестом собственного замеса. Вне зависимости от результата: подгорел ли хлеб или же по каким-то причинам не поднялся — все до последней крошки Равиль заворачивал в бумагу и брал с офицера клятвенное обещание, что тот отвезет эти куски на химический завод и раздаст узникам.

Сам Стефан, конечно же, не собирался ничего раздавать. Он попробовал было спихнуть это дело на Маркуса, но тот категорически отказался под предлогом, что его разорвут узники, и Краузе перепоручил сию почетную обязанность одному своему адъютанту, самому верткому и расторопному. Солдат проворно высыпал хлеб близ работающих заключенных прямо на землю и ловко сматывался. Таким образом, наказ Равиля беспрекословно исполнялся, и совесть Стефана была чиста.

Кроме того, он украл, будучи у кого-то в гостях, с книжной полки, толстенькую брошюру, под названием «Сто один рецепт изделий из муки». Равиль алчно вцепился в нее и теперь с ней практически не расставался.

Отношения у них сейчас были достаточно нежные, и эти, такие непохожие, двое людей словно срослись в единое целое.

Равиль, естественно, замечал, что его офицер ходил постоянно нетрезвый, и пенял ему за это, но Стефан шутливо отмахивался. Говорить о том, что боль в груди порой выматывала его так, что хотелось выть и лезть на стены, и в шнапсе находилось единственное для него спасение, он не собирался. Офицер упорно молчал про свою предполагаемую болезнь, ни словом не обмолвившись даже Равилю. Если среди ночи ему порой приходилось постанывать, то потом он просто объяснял, что ему снился дурной сон. А днем он, будучи всегда под градусом, чувствовал себя достаточно бодрым.

— А почему господин Штерн не на фронте? — поинтересовался как-то Равиль у Стефана. — Извиняюсь, но с виду он выглядит вполне здоровым.

— Мне он рассказывал, что будто бы страдает эпилепсией, — ответил мужчина, — но я не очень-то верю в его байку. Во всяком случае сам лично я не наблюдал у него ни одного приступа. Чем, на мой взгляд, на самом страдает наш Отто — так это хроническим алкоголизмом.

— Ты тоже злоупотребляешь в последнее время, Стефан, — осторожно сказал ему Равиль. — Я не спрашиваю, в чем причина, но мне больно за тебя.

— Все нормально, — отмахнулся Стефан и, пользуясь тем, что юноша прильнул к его плечу, игриво куснул Равиля за мочку уха, а затем поспешно перевел тему. — И что я в тебе нашел, скажи? Никогда в жизни мне не нравились молодые пацаны, ведь всегда я предпочитал иметь дело с ровесниками. Хотя… Стой, вру. Был случай в России. Мы оккупировали одну небольшую и совсем глухую деревушку, где поймали партизана, юношу лет шестнадцати. Поймали — это слабо сказано: бойня была жуткая, пацан каким-то непостижимым образом убил пятерых наших солдат и одного офицера, прежде чем нам удалось схватить и связать его. И даже тогда он продолжал жутко ругаться, проклинать нас и кусаться. Мне он сразу чем-то понравился. Избили, конечно, его до полусмерти, и мне так жалко было этого мальчишку. Я отговорил, чтобы не ломали ему кости, ведь казнить решили утром, и я сказал, что ему предстоит идти на казнь на своих ногах. Ну, а ночью я, такая фашистская сволочь, пришел к нему в сарай и пристал. Почти до самого утра с ним промучился, все уговаривал. И знаешь, чуть-чуть ему не хватило твердости. Честно говоря, даже если бы он не согласился, я бы все равно его отпустил. Но… сдался он, когда петухи запели и наши стали просыпаться. В итоге я сдержал слово, вывел его за околицу и отпустил, дал с собой хлеба и медикаменты. Запал он мне в душу, не знаю, почему…

— Негодяй ты, — презрительно бросил ему Равиль, брезгливо нахмурившись. — Зачем мне рассказываешь эту гадость? То, что произошло, не делает тебе чести, хоть ты и отпустил этого партизана.

— Да, я негодяй, — парировал Стефан, — но он тоже, согласись, не ангел.

— Человек свою родину защищал! Наверно, не просто так взялся за оружие, тем более в таком юном возрасте, — продолжал возмущаться Равиль. — А тебя, Стеф, я не понимаю, в тебе словно живут два разных человека. Один добрый и великодушный, а второй — насильник и убийца. Я не лгу, что полюбил тебя, но совесть за мое чувство все равно мучает.

— А меня, может, тоже совесть мучает, что я, устроив побег человеку, убившему шестерых наших воинов, предал этим поступком своих. А сколько он убивал до этого — кто знает?

— Сидели бы дома, а не завоевывали мир, никто бы вас тогда не убивал, — с досадой высказал ему Равиль и отвернулся.

— Ты вот сидел дома, мир не завоевывал, и, скажи, где теперь твоя семья и где ты сам? — легко парировал Стефан, наливая себе очередную рюмку.

Равиль пораженно обернулся на него, было хотел что-то произнести в ответ, однако быстро передумал и выбежал из их спальни. Стефан услышал, как хлопнула дверь в комнату, где в одиночестве жил Карл.

Мужчине стало горько и одиноко. Он понимал, что не прав, и жалел, что рассказал Равилю о спасенном им юном партизане. Черти по пьяни за язык дернули. Давно они уже не ссорились.

Неожиданно на мужчину нахлынула такая дикая тоска. Что он делал? Ради чего жил? Почему вдруг вообразил, что у него кто-то есть и кто-то его любит? Анхен нужны были от него лишь статус и материальные блага, а Равиль надеялся с его помощью выжить, вот и все. Они все просто использовали его, каждый как мог.

Мужчина допил остатки шнапса из бутылки, запил несколькими глотками воды и выключил светильник. Пора было укладываться спать. Сколько ночей ему осталось засыпать и просыпаться? Сто? Десять? Можно было закончить со всем этим прямо сейчас. Уснуть и больше не проснуться.

Он лег под холодное одеяло, некоторое время вертелся в постели, стараясь пристроиться так, чтобы боль в груди беспокоила меньше, и сомкнул ресницы.

Вскоре Стефан услышал, как приоткрылась дверь и в спальню проскользнул Равиль.

— Стеф, ты спишь? — примирительно просил он. — Можно мне к тебе?

— Ложись, — негромко ответил мужчина. — Не злись на меня, пожалуйста. Если бы я встретил тебя в другой обстановке и в другое время, кто знает, может, мы и могли быть счастливы…

Равиль проворно забрался к нему под одеяло и прижался к горячему телу своего любовника.

— Ничего, — горячо зашептал он в ответ. — Как вышло, так и вышло, Стефан, ничего уже не изменить. Слушай, а хочешь я исполню любое твое желание? Ну, не из области фантастики, а которое мне по силам? Хочешь?

— Нет уж, — рассмеялся Стефан, — потому что ты опять скажешь, что я извращенец. Сам понимаешь, приличных желаний у меня быть не может. Я могу предложить тебе очередную мерзость.

— Но ведь хоть какое-то есть для меня, наверняка же? — продолжал приставать Равиль, которому вдруг невероятно захотелось хоть чем-то порадовать офицера.

— Да, есть, конечно же.

— Ну скажи тогда! Хочешь, я действительно его исполню?

Стефан продолжал довольно смеяться, а потом ущипнул Равиля за бок, правда, щипок из-за худобы юноши не особенно получился.

— Да, хочу. Ну, слушай тогда. Давно эта мысль меня преследует, но чтобы ее осуществить, не находился достойный партнер. Ну, а тебе, я думаю, понравится. Я хочу, чтобы мы поехали в лес, зашли поглубже, где никого нет, ты разделся догола, а я привязал бы тебя к дереву, отодрал ремнем и оттрахал в задницу. Что на это скажешь? Как тебе мое желание?

46. Прощай и прости.

Ранним утром по дороге в направлении от системы концлагерей, в сторону леса, ехал автомобиль. За рулем его сидел офицер СС, он небрежно крутил баранку, периодически прикладываясь к фляге со спиртным. Рядом с ним на сиденье находился узник, молодой еврейский юноша, который с тоской поглядывал то за окно, то на сидящего рядом мужчину.

— Я замерзну, Стеф, — тихо ныл Равиль, пытаясь разжалобить фашиста, — ведь на улице не месяц май…

— Ничего, глотнешь шнапса, — живо отозвался Стефан.

Видно было, что мужчина находился в отличном настроении.

— Живодер, — продолжал стенать юноша. — Вот застанут тебя со спущенным штанами свои же и повесят на первой сосне.

— На сосне не вешают, — важно, со знанием дела поправил его Стефан, — для этого дела более подходит молодое дерево с раскидистой кроной и толстыми упругими ветками.

— Извини, я забыл, что ты специалист по данной теме, — Равиль нервно притоптывал башмаком по резиновому коврику. — Чем было тебе еще заниматься в России?

— Замолчи, иначе я пропущу нужную развилку, а там вполне безопасное и безлюдное место, которое я давно уже присмотрел.

— Вот горе-то какое будет, если пропустишь.

Равиль печально вздохнул и с тоской уставился на Стефана в надежде, что офицер передумает. Сверкать среди зимы голым задом, терпеть порку, а потом еще и извращенный секс его ни капельки не прельщало. К тому же, ему категорически не нравилось, что немец с утра уже успел много выпить. Вот возьмет и спьяну или сдуру замучает его до смерти или просто убьет ради забавы. От этих мыслей леденило кровь.

— Может, просто пристрелишь, без всего этого? — примирительно спросил юноша. — Тебе, наверно, в жизни и не хватает экстрима, а вот я после памятного для меня расстрела коммунистов, газовой камеры и барака смертников сыт им по горло. Так что, если действительно решил убить…

— Приехали! — Стефан вывернул руль, сворачивая на нужную отворотку и остановил машину. — Равиль, прекрати истерику. Хотел бы я тебя убить, не стал бы тратить время, бензин и везти тебя в лес за пятнадцать километров!

— Извини еще раз, но далеко не все твои поступки поддаются логике, Стефан. Я же не могу знать, что именно у тебя на уме!

Они вышли из машины. Стефан протянул парню солдатскую флягу со спиртным, но тот оттолкнул руку.

— Можно мне одно последнее желание? Дай тогда лучше сигарету! — попросил он.

Стефан дал ему закурить, и они медленно пошли от обочины в глубь леса. Под офицерскими сапогами похрустывали веточки и мерзлые листья, нарушая абсолютную тишину.

Равиль, спешивший за ним, с наслаждением вдыхал морозный, свежий воздух. Через хмурые тучки пробивались слабые солнечные лучики. Вдруг ему так захотелось любви, романтики, каких-то добрых слов, что на глазах от обиды закипели жгучие слезы.

Они вышли к темной узенькой речке с быстрым течением. Равиль пристально вглядывался в ее мутную поверхность, словно это было последнее, что он видел в этой жизни. Стефан тем временем присел на поваленный ствол дерева и тоже закурил. Равиль стоял чуть поодаль и, повернувшись к нему, с вызовом спросил:

— Все, пришли, как я понимаю? Мне раздеваться?

Тот некоторое время молчал, хмуро глядя в сторону, а потом со вздохом ответил:

— Присядь рядышком. Расслабься, ничего не будет. Ты мой друг, а не зверек, которого я держу для развлечения. Просто взял тебя сегодня в свой выходной день прокатиться на машине и прогуляться по лесу. Только надолго задержаться здесь нам не получится, мне надо к восьми часам быть в Освенциме. Ганс, братец мой, сегодня отбывает на фронт. Нужно успеть проводить и напоследок не забыть плюнуть в морду. А насчет порки и всего остального я пошутил.

Вздох облегчения вырвался у Равиля и он сказал с досадой:

— Я бы больше получил удовольствия от прогулки, если бы ты мне об этом сказал раньше, а так я всю ночь не спал!

— Я уже много ночей не сплю, — отозвался Стефан.

Равиль присел рядом с ним, прижался бедром к его бедру и доверчиво нырнул под руку к мужчине, словно под крыло, положив ему голову на плечо.

— Что с тобой происходит? — с нежностью спросил он, поглаживая мужчину по колену. — Я же вижу, что ты сам не свой. Плохо ешь, плохо спишь, пьешь все время, куришь, как паровоз. Я знаю, что ты от меня что-то скрываешь.

— Я жду одного человека, Равиль. Он скоро должен приехать, но неизвестно точно, когда именно, поэтому и нервничаю. Он должен забрать отсюда тебя и твою сестру тоже. И еще я попытаюсь уговорить его взять Сару с ребенком. Пожалуй, что это будет труднее всего…

Равиль заметно сник и еще теснее прижался, обхватив обеими руками торс мужчины. Это известие сильно его взволновало, и он совсем не знал, как к нему отнестись.

— А что это за человек, куда он нас повезет, и когда это будет? — попытался подробнее расспросить он, не скрывая своей растерянности.

Вот так: живешь, живешь, и вдруг опять все должно поменяться! Безызвестность страшила. А еще больше резанула по сердцу близость грядущего расставания со Стефаном. Равиль понимал, что на этот раз чудес точно не будет и жизнь разведет их на веки вечные. Настроение окончательно упало, и он всхлипнул носом.

— Это уже решено? — печально промолвил он.

— Абсолютно, дорогой мой, — решительно кивнул Стефан. — «Марш смерти» уже на носу, а мне, кроме вас, нужно будет еще позаботиться о Карле, Эльзе и Данко. Пацаненок — моя самая главная головная боль. Ума не приложу, куда его девать. Постараюсь вывезти вглубь Германии и, может быть, удастся пристроить мальчика в какую-нибудь семью к сердобольным людям. Эльза говорила, что у нее есть родственники и она хотела бы оставить его при себе. В общем, не знаю, что у меня получится.

— А мы? — Равиль вскинул на него голову. — Где и когда потом встретимся мы?

— Я тоже об этом думал, — охотно ответил Стефан, — а потом пришел к выводу, что проще всего мне будет разыскать тебя после войны через любую еврейскую диаспору.

— И ты точно сделаешь это?

— Да, не сомневайся, мы обязательно встретимся еще. Если я буду жив, то найду тебя. Мне же очень интересно посетить твою пекарню и попробовать в ней хлеб.

Почему-то Равиль в этом сильно сомневался.

Вот и конец его счастью. Он прижался к мужчине еще крепче, и они в абсолютной лесной тишине наслаждались теплом друг друга, будто были совсем одни в целом мире, и нигде не гремели выстрелы, и не звучали крики умирающих и сходящих с ума от ужаса и горя людей. Будто не было войны.

Стефан уткнулся ему носом в теплую макушку, прижимаясь губами. Равиль засунул ему руку между ног, и мужчина сжал ее бедрами, чувствуя, как юноша медленно и нежно водит пальцами по его промежности сквозь плотную ткань брюк.

— Мне… почему-то так грустно, — жалобно произнес юноша. — Так тяжело… Я ведь уже не представляю своей жизни без тебя…

— Ничего! — офицер взбодрился и поднялся на ноги. — Забудешь меня, как самый страшный и кошмарный сон.

Парень отрицательно покачал головой, горько усмехнувшись.

— Понимаю, ведь я жизнь тебе поломал, такое не забыть, — предположил Стефан.

— Ты спас меня! — напомнил Равиль.

Мужчина махнул рукой, мол, все это мелочь. Настало время возвращаться к машине. Назад Равиль тащился еще более печальный. Нужно радоваться бы, что Стефан пытался устроить его спасение, но ни ликования, ни душевного подъема он не испытывал, лишь только безмерную тоску и горький осадок на душе. Давно он ждал этот день. И вот он уже на подходе.

— А что будешь делать ты, Стеф?

— То же, что и все. Буду участвовать в эвакуации лагеря и поеду в сторону Берлина вместе с колонной, а потом попытаюсь смыться и где-нибудь спрятаться. Скорее всего, для этого придется покинуть Германию, — бросил Краузе через плечо, но голос его прозвучал как-то вяло и без особого энтузиазма.

Внезапно он остановился и обернулся к юноше, пронзив его пристальным взглядом стальных глаз.

— Мне не интересна жизнь без тебя, Равиль!

— Ну почему? Ведь у тебя жена, скоро ребенок родится…

— Для ребенка — позор иметь такого отца, как я, — ожесточенно отрезал Стефан. — Не хочу даже думать об этом.

Вскоре они вышли к машине. И если бы кто посмотрел на них со стороны, то очень удивился бы. Они шли, взявшись за руки — высокий и плечистый мужчина, совершенно седой, в форме офицера СС, а рядом — изящный и совсем молодой юноша, ростом немного пониже, большеглазый и кучерявый, с еврейской нашивкой на пальто. А потом они еще долгое время стояли возле автомобиля, заглядывая друг другу в глаза, словно не могли насмотреться, и не находили слов, которые смогли бы выразить все чувства, всю важность встречи и всю силу их любви. Оба запинались и смущались.

— Мы еще ведь не прощаемся?.. — пробормотал Равиль срывающимся голосом.

— Сегодня — еще нет. Но может быть это произойдет уже завтра. Так что будь готов.

— Я не могу в это поверить, — признался парень.

— Просто я — твоя соломинка, за которую ты долгое время хватался. Но, боюсь, что у меня уже нет сил что-то для тебя сделать. Сломалась соломинка, Равиль…

Стефан печально улыбнулся и распахнул перед ним дверцу, жестом приглашая сесть в салон. Они в полном молчании добрались до города, офицер высадил парня возле дома, где располагалась их квартира, а сам поспешил в Освенцим.

Хотелось в последний раз взглянуть в глаза Гансу Краузе и сказать ему в напутствие пару ласковых. Очень хотелось. А потом, когда этот человек навсегда исчезнет из его жизни, наконец вздохнуть полной грудью и с облегчением.

К вилле коменданта Освенцима Ганса Краузе он подкатил как раз вовремя. Тот уже при полном параде стоял на улице, а солдафоны таскали его пожитки и складывали в грузовик.

— Ты даже мебель забираешь? — ехидно спросил у него Стефан, с ним поравнявшись. — Так она казенная!

— А, хорошо, что ты приехал! — встрепенулся Ганс, выплевывая окурок. — Как раз надо с тобой переговорить.

— Н-да? Удивительно. Или ты напоследок надеешься насрать мне в душу?

— Стефан, ты сам знаешь, что все наши разногласия берут истоки в твоей распущенности. С детства ты был испорченным и развратным. Я пытался как мог влиять на тебя, чтобы выправить твою жизнь в нормальное русло, но, как ты сам знаешь, у меня, к сожалению, ничего из этого не получилось.

— Какая досада. Спасибо за заботу, но лучше было бы, если б ты вместо этого занимался своей личной жизнью, а не ломал мою.

— Да, кстати, о личной жизни, — мерзко прищурился Ганс. — А именно — о твоей жене.

— Хоть одно слово о ней, и я дам тебе в морду при всем честном народе, — с угрозой в голосе предупредил Стефан.

— Я ни единого раза не спал с твоей женой, — выдал Ганс.

У Стефана даже рот приоткрылся от неожиданности.

— Да неужели? По-твоему, она мне солгала, что ты избил и изнасиловал ее?! — яростно зашипел он, постепенно теряя над собой контроль.

— Скорее всего, это так. Дело в том, дорогой брат, что фройляйн Анхен было все равно, за кого из нас двоих выйти замуж. В гонке за удачным браком участвовали и другие, в частности твой дружок Отто Штерн. Но поскольку фройляйн Анхен — лагерная потаскуха, ни он, ни я не повелись на ее уловки. Я представления не имею, с кем она была в ту ночь и кто ее избил. Я действительно приходил и стучал, но она не открыла. Я через дверь пытался уговорить ее отменить вашу свадьбу, даже предлагал деньги и хорошее место в тылу, но… она не согласилась. Так что, Стефан, твоя жена не может носить моего ребенка. Если тебе это на самом деле интересно, то спроси у своего собутыльника Отто Штерна. Уж он-то точно это знает.

Слушая его, Стефан постепенно бледнел; он понимал, что нужно срочно уходить, иначе он не выдержит и сделает с братом напоследок что-то страшное.

— Мне это совсем не интересно, — сквозь зубы выдавил из себя он.

— Ты как был дураком, так и остался и в очередной раз опозорил семью, ввел в нее шлюху! — презрительно хмыкнул Ганс.

И Стефан в этот момент вдруг почувствовал великое облегчение. Все. Ведь он взглянул на своего брата в последний раз.

— Прощай, Ганс. Удачи. Желаю легкой смерти.

Уж тут он покривил душой, так как желал ему исключительно тяжелой смерти, самой, которая только могла быть. Страшно, когда родные люди даже в расставании не находили прощения, но сейчас был именно подобный случай. Офицер резко отвернулся и зашагал прочь.

— В Биркенау, к коменданту, — приказал он водителю, разместившись рядом с ним на переднем сиденье.

Отто оказался дома; он занимался тем же, что и Ганс, а именно: собирал свои немногочисленные пожитки, чтобы занять виллу коменданта Освенцима. Оба его чемодана уже стояли во дворе, равно как и объемная сумка с вещами Луизы и ее ребенка.

— Нет никакого покоя! — бормотал Штерн, нервно чертыхаясь и сплевывая на землю. — Гоняюсь из лагеря в лагерь, словно бездомный пес. Когда уже закончится это проклятие!

— Уже совсем скоро, — флегматично ответил Стефан.

Он смотрел на хмурого Отто и понимал, что ему, на самом деле, уже совсем не интересно, от кого беременна его жена, и нет ни малейшей охоты это выяснять. Сперва он вроде разозлился и загорелся, а потом остыл. Не все ли равно? Идет война. И если родится ребенок, он будет Краузе, и точка. Главное — дать жизни выжить, ведь именно в этом и состоит вся суть человеческого существования на земле.

— Организую банкет сегодня. Приедешь? — поинтересовался Отто, уже шагая к машине.

— Нет, — поморщившись, ответил Стефан.

Выпить он мог и дома, а вот терпеть рядом с собой шумную компанию неприятных ему людей он не собирался и уже не был обязан, потому что на данный момент его приписали к заводу, и он был на нем единственным начальником из верхушки СС.

— Послушай, Отто, — наконец спросил он. — Можно личный вопрос? А у тебя вообще есть дети, как ты считаешь?

— Ха! — усмехнулся Штерн. — Если бы! Нет, и скорее всего, уже не будет. Не получается. Во всяком случае, ни одна дама мне не предъявляла претензию, а было у меня их не менее сотни. Да и ладно. Вон чудо мое бегает.

И он указал кивком на дочку Луизы.

— Да, кстати, едва не забыл тебе сказать! Шиндлер приехал, он уже звонил мне, разыскивал тебя и просил, чтобы ты зашел к нему, вроде у вас есть какое-то общее дело. Он остановился в городе, в гостинице.

— Да?

Стефан сразу же забыл и о всех бедах, и о «прощании» с братом, и о своем омерзительном настроении. От сердца отлегло. Итак, Оскар Шиндлер* не обманул, ведь не зря утверждал, что он — человек слова.

Стефан познакомился с ним в Берлине, в одном из ресторанов. Шиндлер пил, плясал, пел, обнимался и фотографировался с немецкими офицерами.

Поначалу Краузе держался от шумного и излишне компанейского балагура на почтительном отдалении, да и траур по матери ему не позволял весело проводить время, а в ресторан он зашел за самым элементарным — поужинать. Но потом получилось так, что Шиндлер к нему прилип, и они разговорились.

Стефан узнал, что этот авантюрный фабрикант вознамерился открыть фабрику изделий из алюминия — посуды и полевых кухонь — и использовать на ней труд заключенных в концлагерь евреев. Так же Оскар недвусмысленно намекнул ему, что ставит своей целью спасение от уничтожения стольких евреев, скольких ему удастся заполучить к себе на производство, где он собирался организовать для своих рабочих нормальные условия труда и достойное питание.

— А потом? — поинтересовался у него Краузе.

Шиндлер сразу понял, что стояло за его вопросом, и дал точный ответ.

— Просто оставлю всех их на фабрике, а сам смоюсь. Далее о них позаботятся коммунисты, а уж те — точно не убьют.

Тут Стефана и озарил план. Он решил предложить Шиндлеру своих близнецов, а также организовать для него еще несколько десятков заключенных в дополнение к тем, что уже имелись.

Странным, конечно, выглядело это пристрастие фабриканта именно к евреям, но, что поделать, ведь у каждого свои причуды.

И вот он появился у них в городе.

Стефан поспешно распрощался с Отто, пожелал ему удачи с новой должностью коменданта Освенцима и отбыл в город. Шиндлер ожидал в своем номере, уже за накрытым столом. Они встретились, словно давние друзья, даже обнялись и некоторое время вели светскую беседу.

Оскар оказался живым и обаятельным человеком, не красавцем, но весьма симпатичным, с озорными глазами, авантюрным складом ума и, по мнению офицера, являлся не иначе как диссидентом. Они легко нашли общий язык и почувствовали друг к другу дружескую симпатию.

Однако Оскар заметно приуныл, когда речь зашла о Саре и ее ребенке. Услышав о ней, он начал категорически отказываться, говоря, что у него на фабрике нет никаких условий для содержания младенцев.

— Ну, а если бы одна из ваших работниц родила, что бы вы сделали? Выгнали бы на улицу? Отправили назад в Освенцим? — невинно поинтересовался у него Стефан.

— Пришлось бы тогда организовать ясли, — подумав, ответил Оскар, попыхивая дорогой и ароматной сигарой.

— Так и организуйте тогда! Понимаете, Шиндлер, я обязан ее спасти, а другого выхода, кроме как просить вас, у меня нет. Она не выдержит «марша смерти», умрет вместе с ребенком одна из первых. Есть же у вас сердце?

Оскар долго отказывался, приводя различные доводы, но после совместно распитой бутылки наконец резко подобрел и согласился. Они расстались, и уже поздно ночью офицер отбыл домой. Стефан радовался, что пьян, иначе от мыслей о разлуке с Равилем у него не выдержал бы рассудок.

Отъезд был назначен на раннее утро. Этой ночью они все не спали. Офицер послал своего адъютанта за Сарой на ферму, и вскоре та появилась вместе с младенцем, до крайности взволнованная, имея при себе саквояж и корзинку с продуктами. Эльза хозяйничала на кухне — тоже готовила провиант в дорогу, — а Карл помогал всем укладываться.

Равиль оказался не способен собираться, он, словно тень, шатался за Стефаном по всей квартире, пытливо заглядывая ему в лицо, но немец упорно от него отворачивался.

— Не трави душу! — наконец прикрикнул на него офицер. — Ведь все удачно складывается! На фабрике у Шиндлера вы все будете в полной безопасности! Это счастье, что он приехал и согласился вас забрать. Да, самое главное, едва не забыл. Те часы, что я тебе подарил… Сами они ничего не стоят, но у них корпус с секретом. В нем есть потайное отделение, там спрятаны пять бриллиантов. Этого тебе вполне хватит, чтобы начать после войны новую жизнь и открыть свое небольшое дело. Смотри береги их.

— Ох, — расчувствовавшись, простонал Равиль, будучи не в силах выразить эмоции. — Спасибо! Ты… Я так… Стефан, неужели мы больше не увидимся?!

Это был крик души. Он подбежал к мужчине и схватил его за руки. Они судорожно и яростно целовались, стоя у окна посреди разгрома, царившего в спальне, сжимая друг друга в объятиях до боли.

А время летело неумолимо быстро. Еще час, потом еще, и нужно было уже ехать.

Освенцим. Четыре часа тридцать минут утра.

Стефан Краузе стоял на деревянном помосте недалеко от платформы и наблюдал за партией узников, которые постепенно заполняли два вагона: один — мужской, второй — женский. Дул пронизывающий, холодный ветер, от которого плохо защищала даже добротная шерстяная шинель.

Рядом с ним находился Оскар Шиндлер и что-то рассказывал о своих планах на будущее, в частности о том, как хитроумно наладил производство кастрюль, которые после войны можно будет без труда сбыть на черном рынке, но офицер его не слушал.

В веренице заключенных он искал одно-единственное лицо, поэтому скоро спустился с помоста и подошел к составу как можно ближе.

С жадностью они с Равилем смотрели друг на друга. Видно было, что юноша полностью выбит из колеи, он сделал несколько шагов по направлению к немцу, но бдительный охранник оттеснил его в общий ряд. Стефан не выдержал и сам приблизился к нему.

— Все будет хорошо, — сбивчивой скороговоркой пробормотал он. — Держись. Береги сестру. И обязательно открой свою пекарню! Я найду тебя, где бы ты ни был, и попробую твой хлеб.

Тот лихорадочно кивал в ответ, и зеленоватые глаза юноши застилали слезы, которые мешали в последний раз увидеть такие дорогие черты любимого человека.

— Ты тоже держись, — сказал Равиль, с трудом борясь со спазмами рыданий. — Ты спас, как и хотел. Я буду всегда за тебя молиться. Спасибо вам за все, господин офицер!

Равиль одним из последних залез в вагон, и за ним с лязгом закрылась дверь, но юноша тут же пробрался и приник к крошечному оконцу. Офицер Краузе уже не мог разглядеть его лица, лишь блестящие и влажные глаза смотрели на него не отрываясь и не мигая.

— Люблю… — прошептал ему Стефан.

Он сомневался, что Равиль его мог услышать, но был уверен, что парень прочтет признание по губам.

— Прощай… — растерянно добавил он не веря, что все это происходит наяву.

Паровоз издал пронзительный гудок, от которого заложило уши, и воздух наполнился дымом и лязгом. Состав тронулся с места.

Некоторое время Стефан шел вровень с вагоном, потом ускорил шаг, лишь бы не потерять этот взгляд, смотреть еще и еще, ведь пока он смотрел на Равиля — он жил. А потом… наступила тишина.

Краузе свернул с платформы и бесцельно побрел в сторону бараков. Некоторое время он просто не понимал, куда идет, лишь потом стал осматриваться.

Что ему теперь делать? Ах, да, можно пойти на виллу к Отто и напиться. Так он и решил поступить. Хорошо зная лагерь, он взял верный курс и, решив немного срезать, пошел по тропе между бараками.

Он не взял сегодня с собой адъютантов, отдав предпочтение автомату, который свободно болтался у него на плече.

Мысленно он призывал себя не горевать, а радоваться, ведь Равиль теперь находился в полной безопасности. Можно было действительно попытаться найти его после войны через несколько лет, когда в Европе все утрясется.

А сам он пока мог вернуться к жене и ожидать рождения сына или дочки. А может быть, удастся как-нибудь вырваться и посетить фабрику Шиндлера, увидеть там Равиля?

Стефан улыбнулся, представляя их неожиданную для юноши встречу. Прошло всего лишь несколько минут, как они расстались, а он уже планировал свидание! Офицер представил, как бы обрадовался Равиль его нежданному приезду, и заулыбался еще шире.

Он остановился на углу одного из бараков, чтобы глотнуть из фляжки шнапса.

Неожиданно на него надвинулась тень. Мощный удар отшвырнул его в сторону, и он еле устоял на ногах, ударившись спиной о стену барака. Одновременно с этим напавший сорвал с его плеча автомат.

Стефан с трудом сфокусировал на нем взгляд. Долю секунды он растерянно всматривался в лицо, а потом узнал его.

Это был тот самый узник, седой и сутулый мужчина, которого он однажды спас от смерти во время селекции Менгеле, перенаправив из колонны мертвых в колонну живых.

И все вдруг ему стало ясно как день. Так вот почему он заметил этого узника и спас его! Ведь это была она, его смерть!

Оборванный и грязный, заключенный стоял напротив, решительно сжимая в руках автомат, дуло которого было направлено на Стефана.

— Так это ты! — усмехнулся Стефан. — Ну, и что же ты ждешь? Стреляй. Стреляй!!!

Последние слова он крикнул и вскинул голову, устремив взгляд ввысь.

Что надеялся найти он там, на небесах? Образ умершей матери? Святые лики ангелов? Божье милосердие? Он не знал. И прав был в предчувствии, что уже никогда не увидит Равиля.

— Но все же я найду его и обязательно приеду, — пробормотал он сам себе. — Я же дал ему слово…

— Сдохни, фашистская гнида! — с ненавистью прорычал узник.

Это было не больно, и после оглушающей автоматной очереди грудь его словно взорвалась, и стало обжигающе горячо-горячо. Весь мир зашатался, а земля начала неуклонно приближаться.

Стефан лег щекой во что-то липкое и теплое. Его охватила томящая усталость, и веки плотно сомкнулись сами собой.

Где-то кричали люди, лаяли собаки, земля сотрясалась от приближающихся шагов.

— Прости, Равиль, — прошептал офицер Краузе, чувствуя, как вместе с сочившейся из ран кровью безвозвратно уплывало сознание. — Простите все меня за то, что я был.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ — БОНУСНАЯ, НАПИСАННАЯ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ТЕХ ЧИТАТЕЛЕЙ, КТО НЕ МОЖЕТ СМИРИТЬСЯ С ГИБЕЛЬЮ ОФИЦЕРА И ХОТЕЛ БЫ УЗНАТЬ, КАК БЫ СЛОЖИЛАСЬ СУДЬБА ГЕРОЕВ В ПОСЛЕВОЕННОЕ ВРЕМЯ, ОСТАНЬСЯ КРАУЗЕ ЖИВ.

Примечание к части

Оскар Шиндлер* - реальный персонаж, фабрикант, спасший во время ВОВ более тысячи евреев.

Часть 2. (Бонус) После войны. 1. Жизнь без него.

— Тебе письмо, — сухо сказала Ребекка и протянула Равилю изрядно помятый и затертый конверт.

Мельком взглянув на него, Равиль вдруг остолбенел, ясно рассмотрев в графе отправителя фамилию Краузе, написанную четким и крупным почерком. Сердце его учащенно забилось, и он быстро выхватил конверт из рук сестры.

Уже прошло шесть лет, как закончилась война, и Равиль Вальд вместе со своей семьей поселился в Швеции. Выбор страны оказался не случаен, ведь именно здесь у него нашлись родственники, которые сами его разыскали и пригласили к себе, — двоюродный дедушка семидесяти лет, вполне еще крепкий и бодрый, и троюродный брат, на пару лет моложе Равиля; они тоже носили фамилию Вальд. В сорок шестом году Равиль переехал к ним, и таким образом вся семья счастливо воссоединилась.

Между троюродным братом и Ребеккой завязались романтические отношения, и они вскоре поженились. Равиль тоже женился, из соображений благородства, на Саре и усыновил ее ребенка. Любви между ними не возникло, но отношения сложились дружеские, доброжелательные и уважительные. Этот брак позволял молодой женщине оставаться жить с ними под одной крышей, иначе это посчиталось бы неприличным.

Итак, на данный момент их семья состояла из дедушки, заядлого балагура и весельчака, что несколько искупало его патологическую склонность к безделью, чтению газет и собирательству сплетен; Ребекки с ее мужем, толковым, но до крайности жадным и занудным парнем, их малыша, двухгодовалого и шустрого мальчугана, Сары и ее ребенка, меланхоличного мальчика, недавно начавшего посещать школу, и, собственно, главы семейства — самого Равиля, которому недавно пошел двадцать пятый год. Всего семь человек и маленьких человечков.

Сначала они жили в небольшом ветхом домике на самой окраине Стокгольма, но потом нашли возможность переехать ближе к центру и приобрести более приличное жилье — двухэтажный просторный особняк. Они сделали в нем ремонт и обосновались на втором этаже, а на первом, как и полагалось у всех приличных евреев во все века и времена, располагалась лавка — булочная с мини-пекарней. Излишне говорить, что все их семейство — и женщины, и мужчины — работали на производстве с утра и до позднего вечера: пекли булки, плетеные караваи, изготовляли торты и пирожные на заказ.

Благосостояние семьи росло. Равиль теперь считался солидным господином, ходил в костюме и котелке, ездил в собственном автомобиле, разумеется, когда не стоял у жаркой печи и не ворочал противни с выпечкой и сдобой.

В последние два года Вальды значительно расширили свое предприятие, открыв несколько булочных в престижных местах: в центральном парке, на вокзальной площади, возле церкви, а также в промышленной зоне, где располагались несколько заводов и фабрик.

Впрочем, оставалось время и для досуга. По субботам Равиль самым добропорядочным образом посещал синагогу, а в воскресное утро ходил в библиотеку, после которой забегал в шахматный клуб сыграть несколько партий. В клубе, кстати, не только в шахматы играли — в нем можно было завести полезные знакомства, которые он потом использовал, чтобы расширить свой бизнес.

Лишь личной жизни долгое время у него совсем никакой не было, ведь брак с Сарой по сути дела оставался фикцией. Молодая женщина, казалось, совершенно не интересовалась мужчинами, полностью сосредоточившись на воспитании сына, работе, домашнем хозяйстве и религии.

А Равиль глубоко страдал, и ему было даже не с кем поделиться своей печалью. Стефан в его жизни так и не появился. Оставалось только гадать, где он и что с ним теперь.

Может, уехал в какую-нибудь страну по подложным документам или пал в боях за Берлин? Равиль постоянно вспоминал о нем и сильно тосковал. Ему так не хватало его заразительного смеха, их задушевных бесед, крепких, мужских объятий и поцелуев. Хоть подушку по ночам грызи.

Самому искать любовника ему даже в голову не приходило, но жизнь не стояла на месте, и случай свел его с интересным парнем примерно одного с ним возраста. Он постепенно сблизился с помощником библиотекаря, белобрысым и курносым швейцарцем. Звали его Кристофер.

Они много времени проводили в книжном хранилище. Крис помогал Равилю выискивать там нужные книги, разок вместе сходили в кино, еще один — в театр, а потом Равиль оказался у Криса дома и переночевал.

Конечно, они тщательно скрывали свои отношения, ведь иначе Равиль стал бы изгоем в своей диаспоре. Однако общение с Крисом, хоть и редкое, приносило ему облегчение. Конечно, со Стефаном его было не сравнить, но Крис был умным, начитанным, вполне эрудированным, поэтому интересным собеседником. Они встречались уже год, и эти свидания придавали жизни Равиля оттенок авантюры, что дьявольски щекотало нутро и заставляло сердце учащенно биться.

В одной из библиотечных книг Равиль однажды вдруг увидел фотографию мужчины, чем-то очень похожую на Стефана Краузе. Не один в один, конечно, но все же… Это был какой-то ученый и доктор наук.

При всем своем трепетном отношении к книгам Равиль, ни минуты не сомневаясь, взял лезвие и аккуратно вырезал иллюстрацию со страницы, а потом отнес это изображение в художественную мастерскую и заказал там одаренному подмастерью написать портрет, внеся в образ некоторые изменения.

Достойный вариант получился лишь с четвертой попытки. Равиль взял в руки законченный портрет и чуть не разрыдался. На него смотрел Стефан, словно живой. Ироничный прищур его глаз, высокомерно-насмешливая улыбка, спрятанная в уголках губ, суровая морщинка между седоватых бровей. На картине Краузе был облачен в офицерский мундир и головной убор и был именно такой, каким его запомнил Равиль.

Бережно завернув портрет в холст и прижимая к груди, Равиль принес его к себе домой, спрятал в выдвижной ящик бюро и запер на ключ. То, что теперь у него было изображение дорогого ему человека, одновременно принесло облегчение и добавило страданий. В душе Равиля произошел новый всплеск ностальгии по утраченной любви, и он вновь ударился в глухую тоску. Хотелось узнать правду о судьбе офицера, пусть даже страшную, но после успокоиться.

И вот — это письмо. Стараясь сохранять перед сестрой внешнее достоинство, он снял с себя пальто, повесил на крючок кепочку и лишь после принял из рук Бекки смятый конверт. Укрывшись в закутке, служившем ему кабинетом, Равиль подробнее рассмотрел его. Итак, это письмо, конечно же, не от Стефана, а от Анхен, жены офицера Краузе.

Дрожащими от волнения руками парень вскрыл его, пробежал глазами, а потом перечитал более внимательно.

Из письма он узнал, что Анхен разыскала Равиля Вальда только с одной целью — спросить, не известно ли хоть что-нибудь о судьбе ее мужа. Женщина писала, что автомобиль, который вез из Освенцима документацию и архивы, был взорван. Таким образом, все данные о служащих в концлагере были безвозвратно утрачены.

Однако несколько очевидцев говорили, что офицер Краузе был застрелен в лагере во время бунта. А вот далее сведения расходились. Кто-то из выживших сослуживцев считали, что мужчину похоронили, другие слышали, что вроде он попал в госпиталь. Но последние могли его перепутать с братом Гансом Краузе, который несколькими месяцами ранее лежал в клинике с тифом, фамилия ведь у них одна. Выехал ли Стефан из Освенцима с автоколонной, сопровождающей «марш смерти», или же умер доподлинно оставалось неизвестным.

Анхен не удалось разыскать ни Карла, ни Эльзу, но она нашла семью Вальдов, поэтому и написала. Женщина умоляла Равиля, что если он узнает хоть что-нибудь о судьбе ее мужа, пусть сразу сообщит. Она не питала надежд, что Краузе однажды вернется в семью, ей просто важно было знать, каков был его конец и точно ли он умер.

Также Анхен сообщала, что у нее растет дочка, по имени Ева, и с ней все хорошо, она не болеет и отлично себя чувствует.

Читая все это, Равиль волновался все больше и больше, ведь к письму была приложена и фотография ребенка, чудесной белокурой девочки с аккуратным носиком и ротиком-вишенкой.

Ему стало дурно. Значит, Анхен полагала, что Стефан все это время мог жить с ним!!! Как же она ошибалась! Он вновь уткнулся носом в листок, исписанный уверенным каллиграфическим почерком.

Женщина сообщала, что все эти годы проводила поиски офицера Краузе и в Германии, и в ближайших странах; не один раз посылала запросы в госпитали, клиники, дома инвалидов и даже приюты, однако отовсюду ей приходили отрицательные ответы. Мужчина такого возраста с заявленными приметами у них не значился. Еще она бесконечно размещала объявления в газеты, в которых имелись специальные рубрики для тех, кто потерял родных и близких.

Равиль в волнении резко отодвинул от себя письмо, вскочил и заметался по кабинету. А он сам ничего не сделал!!! Пока Анхен искала, он преспокойно жил на денежки Краузе, купаясь в благополучии, как сыр в масле, расширял свой бизнес, играл в шахматы, валялся в койке с любовником и жрал булки!

Чувствуя себя последним подонком, он набил табаком трубку и закурил, а потом опять присел в кресло, судорожно вцепившись пальцами в свои кучерявые вихры. В это время в дверь постучали и спросили, выйдет ли он к обеду.

— Нет! — крикнул он. — Не беспокойте меня.

Равиль напряженно думал, вновь и вновь перечитывая письмо. Взяв себя в руки, он все же вышел к семейному обеду, сел на свое законное место во главе стола, однако, был настолько растерян, что не слышал разговоров и проносил ложку мимо рта.

В голове вертелась одна назойливая мысль, которая все никак не хотела обрести четкую форму.

— Наш сосед, Измаил Моисеевич, совсем сошел с ума, — громко пожаловался дедушка. — Представляете, таки трижды сегодня приходил к нам за хлебом и все время забывал дома свой кошелек!

— И вы, дедушка, конечно же разрешили взять ему хлеб в долг? — неодобрительно предположила Ребекка.

— Пришлось, ведь он, бедный, уже совсем старый и ходит с костылем. Не приходить же ему в четвертый раз!

Они все смотрели на Равиля в ожидании реакции на неразумное поведение пожилого родственника. Равиль с трудом оторвал взгляд от своей тарелки. Их сосед сошел с ума…

Психиатрические клиники! Вот, где забыла поискать Стефана Анхен!

Целый месяц Равиль строчил письма, вкладывая в каждое из них конверт с обратным адресом, и рассылал по всей Швеции, не забыв про Германию, Швейцарию и Австрию.

Он разыскивал мужчину примерно тридцати пяти лет, седого, сероглазого, высокого, немца по национальности, со шрамами от огнестрельных ранений на груди.

А потом стали приходить ответы: «нет», «нет», «не значится», «нет и не было такого». Равиль вскрывал их одно за другим, а потом нервно комкал и выбрасывал в урну.

Надежда найти офицера Краузе была столь мала, но он не мог отказаться даже от самого мизерного шанса. Ведь все, что у него было, и даже жизнь, дал ему Стефан и спас его так, как только мог спасти один человек другого.

Спустя полтора месяца он вдруг получил положительный ответ. В одной из психиатрических клиник находился пациент с именно такими приметами, отлично говорящий по-немецки, но страдающий полной потерей памяти.

Равиль просто не верил своим глазам, вновь и вновь перечитывал письмо. Сердце подсказывало ему, что он напал на верный след! Он помнил, как Стефан говорил, что никогда не сможет стать достойным отцом, поэтому мог и не вернуться в семью к нелюбимой жене, которой он дал свою фамилию. Так что же случилось с ним, что привело к потере памяти? Или же это ловкая симуляция?

Равиль переговорил с Сарой и Ребеккой, объявив им, что уезжает и причину своего отъезда. Кажется, он нашел их офицера. Их. Ведь не только его спас Краузе, и этих женщин тоже. Но ни у жены, ни у сестры он не нашел поддержки. Женщины высказали свое неодобрение и посчитали авантюру пустой тратой времени и денег.

— И что ты будешь делать, если это он? — хмуро спросила у него Бекка.

— То, что сочту нужным, — отрезал Равиль. — Посмотрю по его состоянию. Если получится, то привезу к себе домой.

— К нам домой, — значительно поправила Ребекка, напоминая, что он живет не один.

— К нему домой! — вспылил Равиль. — Это его дом! Все, что у нас есть, дал нам он! И не смейте говорить против ни единого слова!!!

Равиль ненавидел вокзалы. Громыхание составов, гудение паровозных труб, толкотня на перронах — все это напоминало ему жизнь в Освенциме, если тот ад можно было назвать жизнью. Ненавидел и избегал путешествий на поездах.

Но на этот раз он быстро и уверенно шел по платформе в поисках своего вагона. В одной руке молодой мужчина держал свой дорожный саквояж с самыми необходимыми вещами, а в другой — небольшую корзинку с провиантом.

Куда бы он не отправлялся, с некоторых пор Равиль всегда предпочитал иметь при себе хлеб, воду и кусочек сыра.

Вскоре он занял место в вагоне у окна. Сердце его билось в радостном предвкушении. Конечно, он старался излишне не обольщаться, ведь вместо Стефана он мог увидеть совершенно чужого ему человека.

Но любовь сметала все преграды, и он, всей душой, вопреки всему: традициям, заведенном порядку, здравому смыслу — стремился к единственному человеку, которого он полюбил раз и навсегда. Ему не верилось, что он хоть еще раз в жизни сможет коснуться седой головы этого мужчины и произнести ласковые слова, что-то сделать для него: забрать, вылечить, утешить. Спасти любой ценой. Узнает ли? Вспомнит?

Равиль Вальд чувствовал, что начинал сходить с ума от нетерпения и мысленно мечтал как можно скорее прибыть на место и все окончательно выяснить. И дал себе слово, что в случае неудачи он непременно продолжит поиски, даже если ему на это придется потратить всю жизнь.

Локомотив издал гудок и тронулся. Равиль прикрыл глаза, стараясь обрести душевное спокойствие под мерный стук колес, а потом приподнял манжет пиджака и взглянул на часы.

Да, те самые, которые ему подарил офицер Стефан Краузе и которые он поклялся до конца своих дней не менять ни на какие другие…

***

Живодер и массовый убийца Йозеф Менгеле после войны счастливо жил в Аргентине и скончался лишь в 1979 году.

Фабрикант Оскар Шиндлер остаток своих дней провел в нищете и существовал на пожертвования еврейских семей, родственников которых он спас от верной смерти, а их было почти 1200 человек. Умер в 1974 году.

Комендант Освенцима офицер Отто Штерн был задержан при попытке к бегству через границу, возвращен обратно в концлагерь и публично повешен на центральном плацу.

Бывший секретарь Стефана Краузе Маркус Ротманс после войны оказался в Западном Берлине, устроился на службу обычным клерком. Вскоре он завел семью и детей, однако все равно продолжал встречаться с мужчинами и имел среди них даже высокопоставленных любовников.

Ганс Краузе близ одного из польских селений попал в плен. Его схватили и приволокли к взрослым подростки. Озверевшие бабы, узнав форму СС, забили офицера до смерти палками и камнями, а труп бросили в яму за околицей осады.

Бывшие узники Освенцима Карл и Эльза поженились и взяли на попечение цыганенка Данко, которого в свое время вытащил из газовой камеры офицер СС Стефан Краузе.

2. Вещий сон.

Оказавшись на станции, Равиль растерянно осмотрелся. Старинное, с виду совсем заброшенное здание вокзала, на дверях которого висел ржавый замок. И тут же, на перроне, толклись голодные синюшные дети. Сколько же их по всей Европе было таких, брошенных и никому ненужных, потерявших родителей после отшумевшей войны? Они алчно смотрели на корзинку с провиантом, которую нес в руке Равиль, ведь салфетка, свисавшая с ее края, сбилась в сторону, и под ней виднелась подрумяненная корочка коврижки…

Почти не раздумывая, он вручил корзинку самому маленькому из детишек. Стайка мальков тут же стремительно умчалась прочь, выхватив из его рук желанное угощение, а сам Равиль, приметив рабочего станции, с самым безразличным видом поинтересовался, как добраться до психиатрической клиники.

Бородатый старик с полубезумным взглядом неопределенно махнул рукой куда-то в сторону деревьев. Равиль пошел туда, сначала плутал по лесу, а потом обнаружил нехоженую с виду тропу, которая поднималась резко на верх холма.

Он долгое время пробирался, временами приходилось карабкаться. Равиль чувствовал, что это самый важный путь в его жизни, уж слишком глубокие и противоречивые эмоции он сейчас испытывал.

С одной стороны, он всей своей душой жаждал вознестись на эту гору на крыльях и узнать всю правду: жив Стефан Краузе или давно мертв. С другой — его так сладко томили мечты, и одновременно сковывал ужас, что они безосновательны, и он желал, чтобы тропа не заканчивалась никогда. Ведь так прекрасно иметь последнюю надежду, тем более, осознавая, что за ней ничего нет. Только смерть и черная черта, пересекающая всю его дальнейшую жизнь.