Из мещан

6.

Осень быстро наступала, и из окон высокого дома можно было любоваться, как природа постепенно одевала окрестности в осенний наряд.

Теплые вечера позволяли забывать, что на дворе уже сентябрь, и общество по-прежнему пило вечерний чай на открытом воздухе.

Соседний помещик пригласил полковника на охоту. У помещика имелась замечательная свора, и фон Герштейн от души радовался предстоящему удовольствию.

Полина и в этот день не вышла к общему столу. Болезнь, выставленная причиной этого, не была вымышленной: у молодой девушки действительно болела голова и Полина была нездорова. Но, помимо физического нездоровья, ее еще больше терзало нравственное!…

Полина ощущала внутреннюю пустоту, тупую душевную боль, с которой не могли бы справиться никакие упреки совести.

После обеда к ней зашел отец, но занятый предстоящей охотой и еще более озабоченный болезнью скаковой лошади, он не обратил внимания на бледные щеки дочери.

Барон Рихард был наблюдательнее. Для него не было ничего дороже Полины.

Заметив выражение муки на лице ее, Рихард стал уговаривать молодую девушку согласиться на прогулку в лес.

Задушевная доброта „дядюшки Рихарда“ и деликатное умалчивание о вещах, могущих взволновать ее, подействовали на Полину успокоительно, облегчив, как слезы при тяжелом горе.

Все общество замка, собиралось отправиться к пастору, и какое-то тайное предчувствие заставило Полину сдаться на неотступные уговоры барона Рихарда и присоединиться к компании. Фон Браатц сообщил Полине, что Геллиг обедал вместе с другими и будет участвовать вместе в охоте на лисиц.

Молодая девушка со вчерашнего вечера, разъединившего их, не видела Геллига и теперь, с чисто женской непоследовательностью, волновалась при мысли, что Геллиг уже забыл ее!…

Она несколько раз за день подходила к окну, надеясь увидеть его хоть мельком и, когда ей это не удалось, ее мучил страх, что он заболел или уехал совсем.

Когда же дядя Рихард сообщил ей, что видел Геллига здоровым, Полина стала уверять себя, что ей необходимо повидать его для того, чтобы позаимствовать у него силы характера и мужества!

И сегодня Полина уже сетовала на то, что Геллиг слишком пунктуально исполнял ее желания, на которых она так настаивала вчера!…

О, женщины, женщины, кто вас поймет!

Барон Рихард говорил о Геллиге очень мало и так неопределенно, что Полина решила сойтись поближе с Гедвигой Мейнерт, надеясь, что она сможет утолить ее жаждущее сердце подобном разговором. Барон Рихард сознательно не распространялся о Гансе Геллиге…

Этот добродушный старик заметил, что с его любимицей творится что-то неладное, но счел за лучшее предоставить ей погрузиться в размышления.

Он искренно уважал Геллига и был огорчен, что Полина так несправедлива к нему. Но он хотел, чтобы она сама, без посторонней помощи, разобралась в себе, и избрала правильный путь.

Ради этого барон Рихард незаметно поменялся местами с Альфредом во время прогулки.

Полина так задумалась, устремив взор вдаль, что не сразу заметила эту перемену. Опомнилась она лишь тогда, когда Альфред глубоко вздохнув, сказал:

– Я хочу воспользоваться случаем и поговорить о серьезном деле, касающемся нас обоих! Моя мать, в пылу материнской любви, не могла дождаться исполнения страстного желания ее сердца и…

– Прошу вас, г-н Браатц, не будем говорить об этом! – нетерпеливо перебила его Полина, рассеянность которой перешла в лихорадочное волнение. – В том настроении, в каком я сейчас нахожусь, я не могу дать вам определенного ответа. Поэтому будьте терпеливы и дайте мне время придти к решительному заключению, каково бы оно не было.

– Но вы не понимаете меня, дорогая Полина! – возразил Альфред, не зная, как объяснить ей, что единственная цель его разговора – желание сообщить ей, что он любит другую. – Моя мать говорила мне о ваших желаниях, позвольте и мне передать вам мои.

– Только не сегодня, г-н Браатц, – сказала Полина тоном, не допускавшим возражений. – Я так взволнована, что не способна ни о чем рассуждать, и нуждаюсь только в покое!

Альфред поклонился.

Для его нерешительной натуры, отклонение фатального объяснения было весьма желательным. Вот почему он беспрекословно повиновался Полине.

Барон Рихард, отгадавший содержание разговора молодых людей, поспешил к ним присоединиться, начав разговор о чем-то отвлеченном.

Сусанна тоже приняла участие, и когда разговор сделался общим, Рихард, завязавший его, незаметно удалился под руку со своей любимицей.

Он видел, что Полина еле сдерживается от рыданий, но шел рядом с нею молча. Он не любил навязываться на откровенность: она должна быть признаком истинного расположения.

Общество вскоре достигло прелестной долины, расположенной около флигеля пастора. Узкие тропинки спускались террасами от флигеля, хребет горы был покрыт зеленевшим, как бархат, гладким английским мхом, на котором кое-где еще были поздние осенние цветы.

Полина, давно отставшая от общества, в безотчетном страхе остановилась совсем и прижалась к дядюшке Рихарду.

Молодая девушка увидела полускрытого ветвями березы Ганса Геллига, разговаривавшего серьезным тоном с Гедвигой, опустившей голову.

– Я не могу послушаться тебя, Ганс! – страстно проговорила она, и в голосе ее звучали слезы. – Вера моя тверда, и немыслимо, чтобы сердце могло так ошибиться!…

– И все же оно ошибается!… Оно обманывает тебя, питая тебя надеждой и мечтами! Но что будет, когда ты убедишься, что верила в химеры?

– Когда вера моя погибнет, мне останется прощение! – мягко произнесла она. – О, не будь жесток ко мне, оставь мне мою любовь. Она делает меня счастливой! – молила она кротким голосом.

– Милое, доброе дитя, – растроганно ответил Ганс, – иди своей дорогой и да хранит тебя Бог!

Прелестная девушка бросилась нему и обняла его, лицо ее сияло чистой радостью.

– Ты довольна мною, Гедвига? – ласково спросил Геллиг.

– О, вполне!… Ты отдал мое счастье в руки Господа, а Он уже поведет нас: меня и ту бедняжку, счастье которой я украла!

– Будь спокойна, – холодно произнес он, – это совсем другая натура! Такая потеря, если только это будет потерей для нее – вряд ли произведет на нее впечатление!

Полину резанули эти холодные слова, и она отшатнулась, прижав руки к сердцу.

– Я не могу идти к пастору, я вернусь домой! – решительно объявила Полина, обращаясь к барону Рихарду.

Тот, не возражая ни слова, предложил ей руку, но она отклонила его любезность, говоря:

– Нет, нет, дядя, оставайся здесь!… Я должна побыть одна!… Очевидно, я нездорова или большая невежда, если даже возле тебя не чувствуя себя хорошо и спокойно!

– Я понимаю тебя, Полина, и советую вырвать с корнем плевелы, заглушающие твои искренние, добрые чувства!… Тогда ты снова обретешь покой! К чему напрасно мучить себя? Ты хочешь убедить себя и других, что не веришь в любовь, и, однако, преклоняешься перед нею с завистью, когда видишь ее проявление на других, как сейчас! Когда же тебе признаются в ней, то ты отвертываешься, прикрываясь именем человека, сердце которого принадлежит другой! Но почему ты хочешь связать жизнь свою с человеком, не подходящим для тебя?

– Дорогой дядя, пощади хоть ты меня! Я сейчас так нуждаюсь в ласковом слове… Только что я многому научилась и хочу быть мужественной, как эта кроткая девушка, которую Геллиг назвал ангелом! Как она хорошо сказала: „когда вера моя погибнет, мне остается прощение!“

Послав рукой прощальный привет, Полина поспешила удалиться, а барон Рихард пошел догонять компанию, уже вошедшую в домик пастора.

Все общество было достойным образом встречено пасторской семьей и его пансионерами.

Через несколько минут появился накрытый стол, уставленный холодными закусками и достопочтенный прелат, в витиеватых выражениях, поблагодарил гостей за ту честь, какую они оказали его бедному жилищу.