Измена. У тебя есть другая (СИ)

Глава 8. Она

Я откладываю в сторону компресс и разочарованно смотрю на маму.

— Я, конечно, понимаю, что вы Жорика любите, но все-таки я — ваша родная дочь, а не он! Он… загулял! — выплевываю я. — Он не просто загулял, еще и дети в курсе! И они — на его стороне. Он мне столько слов наговорил…

— Загулял. Так всю жизнь не гулял, а тут вдруг загулял… Уверена, что загулял-то он, а?

— Уверена, мама! — и слово в слово повторяю то, что услышала — его разговор с дочерью.

Может быть, нехорошо впутывать стареньких родителей, но они должны знать, что причина расставания — не мои капризы, у меня есть на это серьезные основания!

— Загулял, значит. Что ж… Однажды оступаются все, — вздыхает отец.

Мать поддакивает:

— Да-да, доча. Все. Ты на отца своего посмотри! Ботаник, тихушник… И тот… лярву какую-то на свой причиндал подцепил однажды! — вздыхает.

— Что?!

Отец немного смущается:

— Строила мне глазки одна… Такая была, что я не удержался и… загулял.

— Загулял-загулял, — соглашается мама. — И тут я, наверное, могла бы его послать куда подальше! Но я рассудила так: я с этим мужчиной шла под венец девчонкой, детей ему родила, на ноги поставила… И, что, какая-то паскуда все испортит? Нет уж… Волосенки-то я ей повыдирала и перед фактом отца твоего поставила: бабе этой только его деньги нужны, таких, как он, у нее вагон и маленькая тележка! И, когда он раскаялся, начал просить прощения, препятствий чинить не стала. Зато теперь, вот… Живем душа в душу!

— Я не знала.

— Да где же тебе было знать! — вздыхает отец. — Ты в то время активно роман крутила со своим Жоркой. Я так тебе скажу… Мировой он мужик. Мог и оступиться, это в природе мужской так заложено: хоть один раз, но понюхать, как пахнет под юбкой другой женщины. И потом вернуться — к своей.

— Тем более, у тебя ситуация. Ты с этим климаксом, конечно, учудила! Рано решила глупостями заняться! Болезнь какую-то выдумала… Милая моя, климакс, как и месячные, это естественное течение природы! — произносит свысока.

Ее взгляд полон снисхождения, того самого, от которого тошно становится.

Будто не замечая, как мне неприятно было это услышать, мама продолжает говорить.

Ее голос набирает обороты.

— Да тебе радоваться нужно: что можно мужа радовать в любое время дня и ночи, не боясь забеременеть, а ты придумала: приливы, боли, — осуждающе качает головой мама. — И не надо мне тут «ля-ля», как это тяжело и сложно, я сама через это прошла, знаю, о чем говорю. Так что, милая, ты, конечно, отдохни, наберись сил, — ласково гладит меня по плечу. — А потом с новыми силами в бой и прекращай глупостями заниматься. Мужик всегда в цене, а нам, женщинам, за своих мужиков держаться надо и бороться. Да, иногда даже кулаками!

Мама будто гордится, что в драку с другой женщиной за отца полезла, а он, тьфу… тоже гордится, что понюхал под юбкой у другой женщины?

Тошнит!

Это не родители, это мрак какой-то…

— Спасибо, мама.

— Ты куда?

— Належалась я уже. Спасибо большое, я лучше дома побуду.

— Да куда ты… — начинает мать, отец останавливает:

— Не лезь. Дочь на ус намотала, едет исправлять ошибки.

— Да уж, ошибка здесь только одна — плясать под ваши капризы на старость лет! — выдаю я в сердцах.

От обиды меня несет, и я выдаю с претензией:

— Что вы в свой огород и сад этот вцепились, всех пахать заставляете… Как будто дел других нет ни у меня, ни у детей. Да, если хотите знать, мы картошку эту вашу… лучше купим! Горбатишься целое лето, зачем? Чтобы вы потом мне пару кило с гордостью презентовали и десять раз спросили, какие-такие кушанья я из нее приготовила? Надоело!

— Вот неблагодарная! — несется мне вслед.

***

Я мчу домой, глотая слезы. С трудом удерживаю руль в руках, в одном месте чиркнула бампером по бордюру — плевать.

Заваливаюсь в дом, в слезах, полная тягостных мыслей и не знающая, где мне обрести покой и поддержку, как вдруг приезжает старший сын.

Увидев меня, Андрей вздыхает:

— Господи, одно и то же! Снова у тебя глаза на пустом месте, а у лица такое выражение, как будто нас всех ждет некрасивый новый скандал…

— Ты знал, — усмехаюсь ему в лицо и опускаю руку на дверной косяк.

Преграждаю путь в дом.

— Войти-то хоть дашь?

— А зачем? Я смотрю, вы с сестрой ловко сработались: она родителям моим сообщила, а вот ты лично… решил меня проконтролировать, что ли? И как? Получается? Выходит? Много папочка тебе за это обещал? Новое кресло, должность еще повыше? Деньги? Тачку новую?

Глаза сына вспыхивают, на лице появляется раздражение:

— Тачку, значит, — понимаю, что я попала в цель. — Иуда!

— Что? — ахает он.

— Иуда! — повторяю я. — Продался.

— Что мне было делать, по-твоему?! — возмущается он. — Вы с отцом ссоритесь весь последний год, ты всем уже нервы сделала! Своими истериками, слезами, меняющимися настроениями и требованиями тебя уважать и поддерживать. Ты из любимой, теплой, заботливой матери превратилась в мерзкую, визгливую квашню! — бьет словами.

Я хватаюсь за сердце, едва удержавшись на ногах:

— Вот так бывает, сынок, — хриплю я. — Всю жизнь была — для вас. Всю себя отдала, на ногах стойко все болезни-простуды переносила, а потом… сказалось. И, знаешь, — слезы текут по щекам без остановки. — У каждого в жизни бывает период, когда ему требуется внимание и любовь близких.

— У ТЕБЯ БЫЛО ЭТО ВНИМАНИЕ! И ЛЮБОВЬ! И ЗАБОТА! Вот только твоя болезнь… подзатянулась мама! — глаза сына сверкнули недобро. — Я вообще считаю, что ты это выдумала. Ну, может быть, и было у тебя немного измененное состояние, и мы бегали вокруг тебя на цырлах, а тебе это понравилось. Настолько, что ты решила всегда быть в амплуа! Вот только нам это надоело. И… — выдает он, неожиданно покраснев. — Если хочешь знать, любовница нашего отца — шикарная девушка! Роскошная, чувственная, улыбающаяся.

Голос сына чуть-чуть меняется, когда он добавляет хрипло:

— Сексуальная. За собой следит… Ее, знаешь ли, хочется обнять и поддержать!

— А что это у тебя так голос поменялся? — цепляюсь я. — Ты, случайно, глаз на нее не положил?

Сын разозлился еще больше:

— Ерунду не неси! Вообще-то хотел тебя поддержать, а сейчас смотрю на тебя, ты такая… жалкая, мам… От тебя только бежать хочется.

— Беги, — выдыхаю без эмоций. — Беги, но рекомендую вспомнить, как тебя в школе гнобили, помнишь? Как чмырили! Сейчас это буллингом называют, а тогда… — усмехаюсь грустно. — Тогда и таких слов не знали. Забыл, что ли, как тебя головой в унитаз макнули, а потом забросили в мусорный бак с гниющими отходами? Ты тогда такой был… Такой забитый… Моменты слабости есть у всех. И то, как ты себя показываешь себя в них, тебя характеризует. Говоришь, мои истерики затянулись? Так и ты вспомни, сын, ты больше года ходил сам не свой и затихарился, никому не хотел рассказывать, что тебя взяли в оборот компания хулиганов! Ты только тогда признался, когда тебя на воровстве за руку поймали: ты, вроде бы умный мальчишка, а воровал у нас с отцом деньги для каких-то тупых шпанюков!

Сын изменился в лице, но ничего добавить не смог, развернулся и ушел.

И, когда он уходил, у него даже походка изменилась.

Он остановился лишь у калитки.

Обернувшись, говорит мне:

— Это все давно в прошлом. Я — мужик!

— Ну, если мужик, — развожу руками. — Тогда ты можешь взять, что хочешь, не так ли? И одобрения отца и матери тебе больше не нужны?