К морю Хвалисскому (СИ)

Великий Булгар

По круглому серебряному полю скакал всадник в дорогих одеждах. Его гордую голову украшал светящийся драгоценными камнями венец, ноги, обутые в сапоги с загнутыми носками, упирались в резные стремена. Тонконогий, долгогривый конь, повернув лебединую шею, любовался, как седок натягивает тугой лук.

Искусна была работа мастеров из-за моря Хвалисского. Как живой сидел всадник на коне, и, казалось, сделай конь один шаг – разомкнется граница серебряного блюда и помчатся конь и седок по вольной степи.

А рядом с дивным блюдом лежали кинжалы с рукоятками в виде птичьих голов, женские украшения, конская упряжь с кистями и бубенцами, треноги, кубки, светильники и множество другой утвари, предназначение которой не всегда можно было разгадать.

В царский град Булгар серебра свозилось с разных земель так много, что и град, и самих булгар знали в других землях как серебряных. В Булгаре пересекались пути купцов, идущих по Итилю вниз к морю Хвалисскому и поднимающихся в верхнее течение реки, держащих путь в земли славян, варягов и руссов, идущих в Великую Пермь или в края урманские.

И весело было ходить меж рядов тем, у кого за поясом звенело серебро, тем, кто присматривал и покупал уборы для жен и дочерей, кто менял меха и мед на звонкие дирхемы. Но и тому, кто серебра отродясь в руках не держал, тоже горевать не стоило – за погляд денег не берут: любуйся работой искусных умельцев сколько влезет. Рассказов о ней, да о людях чудных заморских на полжизни хватит!..

– Эй, глядите-ка! Не наш ли это Драный к узорчатой кузни примеривается? Никак покупать собрался!

– Уж Драному и впрямь впору кузнь покупать! Если его самого продать вместе со всеми потрохами, может и наберется на дырочку от золотого кольца!

Тороп обернулся. Ох, и остры же языки у новгородских парней! Впору изо рта вынимать да в ножны класть, никакого иного оружия и не надобно!

Примерно с десяток человек из дружины Вышаты Сытенича и сам боярин прохаживались возле соседнего ряда, с интересом разглядывая украшенные зернью и жемчугом причудливые фибулы и височные кольца, примеряя на вес изящные кинжалы с чернеными рукоятками. Там же мерянин увидел Мураву и ее верную прислужницу. Девушки рассматривали драгоценные уборы, разложенные под шатрами смуглых, чернобородых купцов, и весело переговаривались.

Завидев красу-боярышню, торговцы вдвое громче обычного принимались драть глотки, расхваливая свой товар. Им вторила Воавр. Падкая на всякие безделушки корелинка заливалась соловьем, уговаривая Мураву что-нибудь купить. Тороп уже заметил, что корелинке все одно было в радость, себя ли украшать, хозяйкиной ли красой любоваться. Да и как тут не радоваться! Нешто найдется такой, кого оставит равнодушным драгоценное серебряное кружево, кого не зачарует бесконечное плетение кованого орнамента!

Впрочем, был на торжище один человек, которого дорогое узорочье совсем не занимало. Лютобор-русс, сопровождаемый своим верным Маликом, совсем не глядел на товары заморских купцов. Спокойный и невозмутимый, воин следовал за боярышней, оберегая девушку от людской толчеи. Не подходя к Мураве ближе, чем на шаг, русс не позволял и кому-либо другому приблизиться к красавице. Временами он бросал по сторонам быстрые, внимательные взгляды, не упуская ничего из происходящего на торгу, и при этом не отказывая себе в удовольствии лишний раз без помех вдоволь налюбоваться боярышней.

Ну и дерзок же был Лютобор! Нешто это боярин поручил ему присматривать за дочерью? Пару дней назад, не смущаясь тем, что все его имущество нынче помещается в дорожной котомке, русс таки подошел к боярину со сватовством. И Белен, а также прочие, кто надеялся от души повеселиться после того, как Вышата Сытенич прогонит наглеца, были сильно разочарованы – веселого позорища не вышло.

Что ответил боярин не осталось тайной, да и чего тут было скрывать. Все знали, что молодец Вышате Сытеничу ох как по душе. С дочери боярин воли не снимал, однако попросил ее подумать. Потому, верно, после разговора с отцом девица долго сидела, внимательно глядя на желтые, испещренные мелкими, похожими на жучков значками листы священной для всех сторонников ромейской веры Книги, словно надеялась там отыскать ответы на мучившие ее вопросы.

Когда же вечером Белен начал говорить во всеуслышание, что, дескать, стрый Вышата совсем из ума выжил, скольким именитым мужам отказал, чтобы просватать дочь за татя лесного, Мурава покинула свой чердачок и провела остаток вечера на берегу с мужами. Да еще после ужина попросила дядьку Нежиловца уступить свое место Лютобору, дескать, захотела послушать рассказы о дальних странах да походах вдоль и поперек виноцветного моря. Белену ли решила досадить, батюшку ли послушанием порадовать. А может, отыскала-таки какую мудрость в святой Книге: Христос, чай, завещал своим последователям терпеть и прощать!

***

Когда Тороп приблизился к новгородцам, Воавр уговаривала Мураву купить массивный серебряный венец франкской работы.

– На что он мне! – отшучивалась та. – Он же тяжелее батюшкиной кольчуги.

Пожилой торговец-франк посмотрел на девушку с отеческой укоризной, а затем поднял в воздух указательный палец и сладким голосом бахаря, приглашающего совершить с ним увлекательное путешествие к молочным рекам с кисельными берегами, произнес:

– Знаю, красавица, что тебе по вкусу придется!

Он нырнул в недра своего шатра и извлек оттуда нечто настолько легкое и изящное, что казалось выкованным из лунного света древними альвами, которых урманские басни называли первейшими мастерами по злату и серебру. Драгоценный венец ромейской работы был щедро усыпан жемчугом и украшен перегородчатыми эмалями, изображающими диковинные растения и невиданных птиц. Такие же птицы смотрели с подвесок-колтов, спускающихся с венца на длинных жемчужных нитях.

– Ух, ты! Красотища-то, какая! – восхищенно воскликнул Путша. – Глядите-ка! Птицы райские!

Лютобор покачал золотоволосой головой:

– Похожий убор я видел в Царьграде только у императрицы Феофано.

– Ромейские мастера, чай, не только для басилевса работают, – хитро подмигнул ему торговец.

– Ты видел императрицу Феофано? – просиял Путша.

Тороп уже заметил, что молодой гридень просто обожал разговоры про все необычное, будь то рассказы о райских кущах, или повествования о властителях земных.

– А правду бают, что краше нее нет никого во всем белом свете?

– Про Феофано много что говорят, – усмехнулся Лютобор. – Да только речи те не всегда от чистого сердца ведутся. Да и в отношении красоты, я бы, пожалуй, поспорил. Феофано, конечно, хороша, но против вашей боярышни она как серая уточка против белой лебеди.

– Нашел, Путша, у кого спрашивать! – хохотнул Твердята. – Ты бы еще у Тальца спросил. Он бы точно сказал, что во всем мире нет женщины краше его рыжей корелинки.

Торговец, меж тем, с поклоном протянул Мураве венец:

– Не откажись примерить, красавица. Позволь хоть взглянуть, стоила ли эта вещь того, чтобы ее из-за моря везти.

Даждьбог весть, как там выглядела в своем уборе ромейская царица, тезка Муравы. Но когда райские птицы закружились над высоким челом новгородской боярышни, когда серебряные колты упали на ее высокую грудь, а жемчужные нити, оттененные вороным блеском долгой косы, обрамили прекрасный лик, даже купец, видевший на своем веку немало диковинного, не сумел сдержать восторженный вздох. Да и сама девица, не особо охочая до всяких там побрякушек, поглядев на себя в серебряное зеркало, аж зарделась от удовольствия.

– Ой, матушка, Царица Небесная! – всплеснула руками Воавр. – С тебя, госпожа, нынче только икону писать да Храм Божий украшать!

Лютобор в волнении так стиснул пальцами загривок Малика, что обиженный зверь укоризненно заворчал.

– С твоей госпожи, – воскликнул он, – и безо всяких уборов иконы писать лепо и в песнях ее красоту воспевать. Но кабы она согласилась принять этот венец от меня в подарок, я бы вместо всякой иконы денно и нощно молился на нее.

Красно сказал Лютобор, и, верно, какая другая девка от подобных речей зашлась бы в сладкой истоме, не особо задумываясь, сумеет ли молодец выполнить свое обещание али нет. Мурава же услышала в словах воина только новую хулу своей веры.

– Грех такое говорить! – строго одернула она его. – И грех такие речи слушать! Коли тебе в самом деле серебра некуда девать, отнеси его в храм! Авось, Господь простит беспутные твои речи. А что до венца, так он мне вовсе не люб!

И она совлекла со своей главы убор, да с такой поспешностью, словно был он свит из ядовитых змей.

Лютобор едва сумел сдержать стон: больно жалит змея подколодная любовь.

Тороп подумал, что какие бы чувства ни обуревали нынче красавицу и молодца, лучше дать им обоим с этими чувствами самим разбираться. Так же решили и прочие парни. Путша, правда, по своему обычному недомыслию застрял было рядом с торговцем, продолжая глазеть на венец, но Твердята довольно ощутимо ткнул его в бок и потащил за собой поглядеть, чем заняты на торжище прочие новгородцы.

***

Блеск серебра и сверкание дорогих самоцветов манили к себе, как вода в жаркий полдень, и кружили головы не хуже крепкого меда. Те, у кого кошельки оказались потолще, похоже, торопились их развязать.

Черноусый Талец о чем-то оживленно рядился с одним пухлым и низколобым булгарином. Обычно сдержанный и немногословный новгородец сыпал словами, как горохом, и бурно жестикулировал. Купец, не собираясь ни в чем уступать, размахивал руками раза в четыре живее, а говорил так быстро, что трудно было понять: по-булгарски ли, по-словенски ли он лопочет или на обоих языках сразу.

Среди новгородцев ходили слухи, что Талец подошел-таки к боярину с разговором о выкупе за Воавр, говорили, что он собирается, несмотря ни на что, если позволит Вышата Сытенич, взять девчонку себе в жены. Видать, эти разговоры были не пусты, и нынче парень решил приглядеть подарок для суженой.

Подойдя ближе, Тороп увидел, что внимание новгородца привлекла небольшая серебряная привеска, какие обычно носят на груди женщины и девки. Искусный мастер выполнил привеску в виде утицы, держащей в клюве яйцо. Драгоценная зернь, напаянная на привеску, выглядела совсем как всамделишное оперение, прикрепленные к лапкам и хвосту птицы бубенчики звенели задорно и весело. Как известно, для мерянина, весина или корела нет оберега дороже птицы, когда-то снесшей яйцо на колене великого Венъянейменена. Лучшего подарка для Воавр не сыскать.

Талец, похоже, понимал это не хуже мерянина, однако, вся загвоздка заключалась в том, что, хоть привеска и стоила того, чтобы ее купили, хорезмская зернь даже в Булгаре ценилась баснословно дорого, а серебра у Тальца водилось не так уж много. Пожалуй, так купишь невесте подарок, а платить за девицу выкуп будет уже нечем. Новгородец пытался торговаться, но купец ни за что не хотел уступать.

В поведении этого булгарина сразу что-то насторожило Торопа. Уж чересчур много болтал он о том, как вез эту привеску из самого Хорезма, слишком уж цветисто и красочно описывал опасности, выпавшие на его долю. При этом его мелкие маслянистые глазки так и шныряли по сторонам, иногда съезжая к самой переносице, лишь бы избегнуть встречи с взглядом собеседника.

Оставив Мураву на попечении отца и дядьки Нежиловца, к новгородцам подошел Лютобор. Немного послушав болтовню торговца, русс поинтересовался, о чем идет торг.

– Да вот, хочу цену сбавить, – пожаловался Талец, – а он заладил, что у других гостей хорезмская зернь в два раза дороже стоит.

– Правильно он говорит, – подтвердил Лютобор. – Так то ведь хорезмская! А эта утица никуда дальше Булгара и не плавала. Да и не зернь это вовсе. Погляди, – он взял привеску из рук удивленного Тальца. – Настоящая хорезмская зернь похожа на стерляжью икру или хорошо обмолоченное зерно, сказывают, на работы настоящих мастеров даже птицы, бывает, слетаются, пытаются клевать. А эти зерна будто кто-то хорошо придавил. Да еще по краю полоса идет – след от формы. Сразу видно, отливали по глиняному или восковому образцу.

Торговец, увлекшийся собственным рассказом о том, как в одиночку отбивался от десятка разбойников-огузов, не сразу заметил, что от него отваживают покупателя. Когда же он ненадолго заглянул из огузских степей обратно на торжище, то пришел в неописуемую ярость. Набрав в легкие побольше воздуха, он собрался было по всем правилам базарной науки откостерить умника, посмевшего усомниться в его честности, но, посмотрев на Лютобора, вдруг осекся на полуслове.

Его раскрасневшееся в пылу вдохновенного повествования лицо внезапно побледнело. Испуг неузнаваемо изменил и обезобразил его и без того не очень-то привлекательные черты. Толстое брюхо и бесчисленные подбородки затряслись мелко и часто, словно все двенадцать трясовиц разом нагрянули к нему в гости. Неожиданно гибко согнув в льстивом поклоне спину, купец подобострастно залепетал:

– О, мой добрый господин, возможно ли это? Какая честь для меня видеть тебя в добром здравии в великом граде Булгаре. Надеюсь, ты не забыл тех скромных услуг, что я имел честь оказать твоей милости, а также Великому князю, да будут дни его долги, да прольется дождь ему под ноги, да осветит солнце его путь и путь моего благодетеля!

Было похоже, что торговец забыл не только о созданных его воображением огузских разбойниках, но и о сегодняшних покупателях, и даже, страшно сказать, о собственном товаре.

Незадолго до того к Тальцу присоединился боярин, сопровождаемый Муравой, корелинкой и несколькими людьми из дружины. Все они немало удивились необычной перемене, произошедшей с купцом, а тот, не видя никого, кроме русса, продолжал свои сладкие речи:

– Как поживает многомудрая княгиня? Смею ли я надеяться, что и светлейший владыка, и его высокородная матушка пребывают в добром здравии? Что же до меня, то я не устаю в своих скромных молитвах упоминать имя того, – купец красноречиво посмотрел на Лютобора, – кто избавил меня от стольких зол и отвратил от моей скорбной главы столько бед!..

Булгарин, кажется, собирался до вечера упражняться в красноречии, но Лютобор довольно-таки холодно прервал его:

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, добрый человек, – сказал он, безо всякого выражения глядя на торговца. – Ты, верно, обознался. Я не припоминаю, чтобы мы когда-либо прежде встречались…

Если бы на торговца внезапно упал столетний дуб, он, верно, был бы меньше поражен и раздавлен. Поперхнувшись очередным словесным изыском, булгарин открыл рот, да так и не смог его закрыть.

Лютобор ненадолго замолчал, ожидая, пока его собеседник вновь обретет способность слышать и понимать, потом как-то странно поглядел на торговца и негромко, но с чувством добавил:

– Да оно и к лучшему, – глаза его сверкнули. – Боюсь, познакомься мы прежде, тебе б не поздоровилось. Уж я бы нашел способ проучить такого бессовестного обманщика!

Он отошел в сторону, не обращая больше ни малейшего внимания на опешившего купца.

Торговец с трудом перевел дух, затем повернулся к Вышате Сытеничу.

– Скажи, о, почтенный, – вымолвил булгарин, чуть заикаясь, – давно ли ты знаком с этим молодцем?

Вышата Сытенич пожал плечами.

– Я взял его на свою ладью чуть более двух седьмиц тому назад, – спокойно ответил боярин. – Он пришел пешком и согласился сидеть на непочетном месте. Думаю, ты в самом деле принял его за кого-то другого.

Торговец согласно закивал. Хотя встреча с Лютобором, похоже, вызвала в нем такие воспоминания, от каких и хотел бы избавиться, да страх не позволяет, булгарин на удивление быстро овладел собой. Не первый год служивший Велесу, он давно перенял у своего покровителя змеиную изворотливость и хладнокровие. Досадуя на то, что показал слабость в присутствии чужеземцев, а может быть и опасаясь того, что русс осуществит свою угрозу, торговец принял единственно верное в такой ситуации решение. Он снова взял в руки несчастную привеску, внимательно осматривая ее, и вдруг, якобы увидев то, чего не заметил раньше, притворно скорбно простонал:

– О, горе мне! Проклятые разбойники из огузских степей нанесли непоправимый ущерб моему товару! Я только сейчас разглядел, что несколько драгоценных зернышек при падении откололись. Увы, мне придется теперь продать ее за сущий бесценок, только чтобы как-то покрыть дорожные расходы!

Талец не стал теряться. Он отлично знал, что настоящую хорезмскую кузнь ему все равно не купить. А так хотелось порадовать Воавр. На этот раз, на удивление быстро сговорившись с купцом, новгородец сторговал утицу за полторы серебряных монеты, верно, столько она на самом деле и стоила.