Как бы нам расстаться

Глава 23

Несмотря на туман и снег, я добираюсь до Чикаго уже к концу рабочего дня. А это значит, что Джона все еще в музее. В том случае, конечно, если он решил не выполнять своего обещания уйти. Я смиряю гордыню и паркую машину неподалеку от старого музейного здания. Я заплатила за целый день, поэтому, уж прежде чем вернуть машину, использую ее на всю катушку. Я не решаюсь оставить коробку из-под сигар без присмотра на переднем сиденье, откуда ее могут украсть, поэтому беру ее с собой.

Первым, на кого я натыкаюсь, оказывается Тимоти.

— Наконец-то заявилась, — говорит он. — Куда пропала?

— Да проблемы в семье, — отвечаю я. — Я же говорила. Помнишь?

Вот потому-то я и не теряла присутствия духа из-за того, что могу лишиться работы. Я была немного удивлена тем, что Дженет так хорошо осведомлена о моем увольнении, но мое беспокойство не выходило за рамки допустимого, хотя я прекрасно знаю, что ожидание в очереди на бирже труда — то еще развлечение.

Потом, если уж совсем прижмет, я всегда смогу шантажировать Тимоти и заставить его вернуть меня на работу. В конце концов, он мой начальник, поэтому то, чем мы с ним однажды занимались скорее всего противозаконно. Конечно, при условии, что он вспомнит тот случай, когда мы гладили друг у друга между ног. Все-таки немало времени прошло. А Тимоти часто и фамилию-то свою вспомнить не может.

— Проблемы в семье? — переспрашивает Тимоти. — Нашла оправдание!

— А Джонз здесь? — спрашиваю я.

— Откуда я знаю, черт подери! — И он идет от меня приплясывающей походкой, но потом возвращается. — К завтрашнему дню мне нужен запрос на грант, — говорит он.

— Нет, не нужен.

Он свирепо смотрит на меня.

— Этот запрос не потребуется раньше следующего месяца.

У него подергиваются губы. Потом он указывает мне на дверь моего кабинета:

— Ладно, иди работай.

— Завтра, — говорю я.

— Хорошо. Завтра так завтра. А это что такое? — спрашивает он, показывая на коробку из-под сигар.

— Да так, ничего. Джонз здесь?

— Откуда я знаю!

— Увидимся завтра, — говорю я его удаляющейся спине.

Он взмахивает рукой над головой.

Я иду по залу в кофейную комнату. Но там пусто. Не видно даже такого непременного ее атрибута, как Кенни. Сделав шаг обратно в зал, я внимательно осматриваюсь, повернув голову налево, потом направо. Не желая признаваться в этом даже самой себе, я все-таки боюсь наскочить на Дженет. Боюсь, что выкину что-нибудь непотребное. Например, плюну ей в лицо.

«День «Д» назначен на понедельник».

Сука.

Чтобы дать себе время подумать, я ныряю в дамскую комнату. Из одной из кабинок выходит Дороти, и при виде нее меня начинает неприятно кружить приступ дежа-вю.

— Привет, — говорю я. — Как ты?

Она поворачивается и идет обратно в кабинку.

— Не знаешь, Джона здесь? — спрашиваю я, когда, по моему мнению, уже можно задать ей вопрос.

— Сегодня понедельник, — отвечает она. — И я не особенно понимаю, почему сама здесь нахожусь.

— Не напоминай, — говорю ей я. — Я пытаюсь забыть об этом дне «Д».

Дороти выглядывает из кабинки, и брови удивленно сходятся у нее над переносицей.

— Тебе надо сходить к врачу, — говорит она, по-матерински беспокоясь за меня. — Беременным не надо…

— Я не беременна, — говорю ей я. Но мои слова звучат неуверенно, потому что в этот момент, бегло взгляну в зеркало, я себя вижу. Поднимаю руку и снимаю со своей головы чердачную паутину.

— О! — Она закрывает дверь кабинки.

— Ты видела Дженет? — спрашивает она через минуту-другую.

— Нет.

— Выглядит потрясающе. У нее сегодня была жаркая ночь, или это еще что-то?

— Еще что-то, — бормочу я. — Мне надо идти.

Я приоткрываю дверь из туалета и выглядываю в щель, чтобы убедиться, что Дженет на горизонте не видно и путь свободен. Потом иду к кабинету Джоны. Он заперт. И никто не отзывается на мой стук, хотя из-под двери просачивается свет лампы. Я плетусь к выставочному залу в южном крыле. Там все так красиво… Все точно на своих местах.

Музей пуст. По крайней мере, пуст без Джоны.

Такой вот кит с пустым пузом[18].

Я иду обратно к машине.

— Когда я вырасту… — начала я как-то летним днем, обращаясь к Джоне и жуя апельсин на ветке старого дерева в парке.

— Звучит так, как будто ты ребенок, — прервал он меня. — Пару сотен лет назад ты была бы уже замужем.

— Ну ты и хватил, — сказала я.

— Тебе же четырнадцать, — ответил он. — Ты уже взрослая.

Я покраснела.

Дюймов на шесть ниже моих босых ног он вырезал на дереве чье-то лицо. Я сидела на одной из нижних веток как раз над его головой. И пальцы у меня пахли апельсинами, потому что я сдирала кожуру с фруктов, которые мы потихоньку взяли у него дома. «Потихоньку взяли» — это вежливая формула для обозначения воровства. Апельсины лежали в пакете, на котором было написано: «Кэро. Не брать!».

— Я прав? — спросил он. Потом взглянул вверх и увидел, что я покраснела. — Ладно, — сказал он, — не обращай внимания. — Какое-то время он молча работал ножиком. А я думала: зачем только я родилась девчонкой и вынуждена терпеть (или не терпеть) эти месячные!

— Так кем же ты хочешь стать, когда вырастешь? — спросил Джонз.

Я посмотрела на него сверху вниз. Он делал вид, что продолжает вырезать, но не мог сдержать улыбку. Я толкнула его ногой в макушку, и он рассмеялся.

— Тебе повезло, что ты парень, — сказала я.

— Да уж. Просто редкостное везение. Тренеры по баскетболу все время долбят тебя за то, что ты тратишь время на такую хренотень, как искусство. Учителя считают, что ты просто идиот. А девчонки пихаются грязными ногами и вытирают их о твои волосы… Куда уж лучше.

В знак сочувствия я ткнула средним пальцем вверх.

— Спускайся, посмотри, что я сделал, — сказал он, не обращая внимания на мой средний палец.

Я соскочила с ветки и посмотрела. Он обрезал нарост и наплыв по краям, и непостижимым образом нарост превратился в морщинистое лицо, а наплыв обрел форму бороды.

— Мне нравится, — сказала я, потому что не знала, как сказать ему, что это лицо одновременно и пугало, и излучало тепло.

Он ждал, и я уголком глаза взглянула на него.

— И? — спросил он.

— Что «и»?

Он вздохнул.

— Ну что же, одно мы, по крайней мере, выяснили. Художественным критиком ты не будешь.

Я фыркнула:

— Я знаю, кем я буду. Никем.

— Как это «никем»?

— У меня просто не будет свободного времени. Все свое время я буду тратить на то, чтобы не дать людям бросить тебя на съедение киту.

Но музей Джону не глотал.

Я иду назад к машине, влезаю в нее, пытаюсь подумать… и роняю голову на рулевое колесо, в своей попытке обрести душевный покой слишком близко подойдя к рыданиям.

Кто-то стучит в стекло, и я вскрикиваю.

Это Тимоти.

Я опускаю стекло.

— Он ушел, — говорит Тимоти.

— Ушел? Ты хочешь сказать, уволился?

— Уволился? Зачем ему увольняться? Ты что-то знаешь?.. Вот сукин сын! Как раз перед…

— Тимоти! — говорю я, прерывая эту тираду. — Это я тебя спросила, не уволился ли он.

— Ах, вот в чем дело. Нет. Он просто ушел. Уехал. Позвонил мне вчера вечером и сказал, что не придет сегодня. Что ему надо поехать и где-то кого-то найти.

— Где?

— Дома, в Хоуле… нет, в Хоуве, — отвечает Тимоти. — В Хоуве. Что-то в этом роде.

Дома, в Хоуве.

Мы с Джонзом в тумане проехали мимо друг друга.

— Скорее всего он выйдет завтра, — говорит Тимоти. — Они с Дженет… — И он начинает корчить рожи и жестикулировать не хуже комика Монти Пайтона.

— Спасибо, — благодарю я.

— До завтра, — отвечает мне Тимоти.

Я киваю, стираю со своих глаз туман слез и поднимаю стекло. И тут наконец вспоминаю о мобильнике. Почему-то (наверное, потому, что я провела эти несколько дней в Хоуве) я напрочь забыла о его существовании. Меня можно простить. Нет смысла звонить Джоне. Он считает, что сотовый телефон — это вторжение в частную жизнь, поэтому и не побеспокоился обзавестись им.

Я звоню Индии.

— Я взяла машину напрокат, — говорю я ей. — И мне надо вернуть ее, но я совершенно вымоталась и не могу сейчас общаться с людьми, особенно с пешеходами.

— Голос у тебя просто ужасный, — говорит она.

— Потому, что я ужасно себя чувствую.

— Ты где?

— На грани самоубийства. — Я вспоминаю о Дженет: — Или убийства. Еще чуть-чуть, и машину я им не верну.

— Давай адрес, идиотка.

Я называю ей адрес бюро проката. Потом останавливаюсь у магазина с восточными товарами.

Час спустя прокатная машина возвращена конторе, а я сижу в неотапливаемом мусорном ведре, именуемом машиной Индии, и держу в руках коробку из-под сигар.

Индия разворачивает оберточную бумагу, вынимает новую кошечку Манеки Неко и улыбается.

— Хорошенькая какая, — говорит она.

— Она такая же, как… — начинаю я, но она обрывает меня на полуслове:

— Мне очень нравится.

Молчание.

Она постукивает пальцами по колесу руля, но не выжимает сцепление и не отъезжает от обочины на покрытую снежной кашей улицу.

— У тебя… — начинает она. «У тебя все в порядке?»

— Я должна тебе деньги, — говорю я в надежде с помощью этого хитрого маневра увернуться от ответа. Мне не хочется отвечать на вопрос, ответа на который я не знаю. — Ну, моя сестра должна.

— Нет, она мне ничего не должна, — возражает Индия. — По крайней мере, не так, как ты думаешь. Перед тем как вы все уехали, она в качестве извинения оставила на моей кровати пятьдесят баксов и долговую расписку.

Я не отрываясь смотрю на женщину в шелках, украшающую крышку коробки из-под сигар. Как странно чувствовать себя автором стольких неверных умозаключений.

— Почерк был подозрительно мужской, — продолжает Индия. Она усмехается: — Все еще думаешь, что он не годится на роль отца?

Ладно уж. В конце концов, в том, что касается Джины, не так-то уж я и ошибалась.

— Если он когда-нибудь опять смешает свои гены с джиниными, — назидательно говорю я, — им надо будет прежде всего купить ребенку компас.

— Жаль, что случился выкидыш, — сказала Индия после того, как мы молча просидели в машине еще несколько минут.

— Не могу найти Джонза, — откликнулась я, как будто она задала мне вопрос, а я на него отвечаю. — Надо съездить в Клуб.

— Думаешь, он там?

— Я туда поеду не из-за Джонза.

Она опять постукивает по рулю.

— Это как-то связано с тем парнем, который тебе тогда звонил?

— Да.

— Не хочешь об этом говорить?

— Да не о чем особенно говорить: всего-то потеря девственности старой девой, применение скальпеля для разделения близнецов и чудовищная ошибка.

— Вот это да! — говорит Индия. — Больше, чем я ожидала.

— Я так и думала.

— Не могу тебя сейчас оставить, — говорит она. — Не хочу найти тебя потом где-нибудь в канаве, поэтому мы поедем вместе. Согласна? А когда ты будешь говорить с этим парнем, я выйду в туалет или еще куда-нибудь.

— Ты настоящий друг, — отвечаю я, цитируя ослика Иа-Иа. — Не то что некоторые.

И хотя, как правило, я привожу цитаты, когда хочу, чтобы мои слова звучали саркастически, — как в тот раз, когда обладатель лотка с хот-догами заявил мне, что надо дополнительно платить за жгучий перец или маринованные овощи, — на этот раз я и в самом деле так думаю.

— Значит, ты собираешься посвятить свою жизнь тому, чтобы вырывать меня из челюстей китов? — спросил Джонз, не переставая смеяться.

— Если я не буду этого делать, то китовые желудки превратят тебя в месиво и медленно переварят.

— А что, разве Бог не заставит кита выплюнуть меня?

— Ты же не веришь в Бога.

Он отвесил мне поклон:

— Уичита Грей! Спасатель-доброволец! Звучит отлично. Особенно в качестве официального наименования рода занятий.

— Мне не хватает нимба, — ответила я, оглядываясь в поисках какого-нибудь подходящего желтого предмета.

— Тебе нужны светлые волосы и тонированные стекла в автомобиле.

— Сначала нимб.

И как-то так получилось, что в самом разгаре нашего веселья и поисков нимба мы налетели друг на друга. Джонз схватил меня за руку, чтобы я не упала, а я схватилась за дерево, и в результате получилось, что мы прижались к вырезанному им на дереве лицу духа. Полуденное солнце стало еще жарче, а Джона пах «Тайдом», мылом и… Джоной. И мне захотелось, чтобы нас проглотил какой-нибудь кит… чтобы мы никогда не разлучались и чтобы я всегда могла чувствовать этот его запах.

Джона отпустил мою руку, и она упала.

— Спасателей не нужно спасать, — сказал он. Но он больше не смеялся. — Ты настоящий друг.

Считайте меня сумасшедшей, но у меня всегда было такое чувство, что невинность я потеряла именно в тот день, когда так и не смогла найти себе нимб.