Как бы нам расстаться

Глава 25

И поворачиваюсь, чтобы уйти.

Уже почти ухожу.

Вам приходилось читать книжки, где одни только сожаления о несделанном? Где героине надо было бы твердо стоять на своем и бороться за свое счастье? Вероятно, всю оставшуюся жизнь я буду писать мемуары о том, чего не сделала. Потому, что мне не хватает смелости, потому, что мне стыдно, потому, что Джонз смотрит на меня с такой улыбкой, которой я у него никогда раньше не видела.

Почти ухожу.

Но в двух шагах от лестницы я вспоминаю свою мать, то, как она живет с отцом. Что, если бы ей удалось сделать свой спинной хребет более твердым и преодолеть страх и гордыню и все эти «так полагается»? Может быть, тогда она прожила бы оставшуюся жизнь с Джередом Лиакосом. А мы с Джоной были бы братом и сестрой. А может быть, нас вообще не было бы.

Но мы есть.

И я не моя мать.

И я не буду повторять ошибки своих родителей.

Наших родителей.

Я разворачиваюсь и делаю пару шагов к двери Джоны (он все еще наблюдает за мной и пытается восстановить дыхание, сбившееся от неожиданного тычка коробкой из-под сигар), потом, оттолкнув его, прохожу в квартиру.

— Ладно, заходи, — говорит Джонз.

Там на диване сидит Дженет. Вся в пламенеюще-красном, такая тропически-экзотическая, что совсем не к месту в этой дыре.

— Привет, — говорю я ей.

— Привет, Уичита. Это ты продаешь сигнальные системы?

— У тебя есть своя машина? — спрашиваю я.

Она недоуменно мигает:

— Д-да…

— Тогда будь добра, залезай в нее и рули домой. Знаю, это невежливо и все такое, но мне надо поговорить с Джонзом.

Это, конечно, невежливо. Но все же лучше, чем если бы я вцепилась ей в горло и задушила на месте.

Она пристально смотрит на меня. Потом на Джону. Затем скрещивает руки на груди и одаривает меня взглядом охранника: «Это ты сперла коробку печенья в кондитерском отделе?»

Это совсем не идет к ее красному платью и всему остальному.

— Все это довольно странно, — произносит она непревзойденным тоном наемного стража порядка. Ее рука начинает шарить по поясу, наверное, в поисках кобуры, но — к счастью для меня — этого украшения в ее наряде сегодня нет.

— Прости, — говорю я, подавая ей пальто. — Я тебя провожу.

— Нет уж, спасибо. Я и сама найду дорогу. — Она встает и берет пальто из моих вытянутых рук. У двери она оборачивается: — Вообще-то, ты же помнишь, я спрашивала, все ли у вас кончено. — Она улыбается Джонзу, и жестяные коровки болтаются в ее ушах. — Если не договоритесь, позвони мне.

— Спасибо, — отвечает он.

Я что-то бормочу и захлопываю дверь за ее красной задницей с подпрыгивающими помпонами. Не выношу красные помпоны, даже если вдруг оказывается, что у них достаточно ума и стойкости, чтобы не видеть серы в ушах Неряхи Джефа.

Но вот дверь закрыта, и я в полной растерянности. Вся моя бравада сходит с меня так же, как сошла вся информация с магнитной полоски на моей кредитной карте. Джонз все еще стоит там, куда я его оттолкнула, прокладывая себе дорогу в его квартиру. Опустив глаза, он смотрит на коробку из-под сигар и водит пальцем по контурам красавицы на выгнувшейся от удара крышке. Черные волосы свесились ему на лоб, и мне не видно его лица.

Но все равно.

Я слышу, как его палец трется о картон коробки.

Этот звук бежит вниз по моей спине, и мне хочется плакать. Я открываю рот, чтобы сказать, что я сожалею о случившемся и что я ухожу. Но он говорит:

— Сегодня я заходил к твоей маме.

Я закрываю рот.

— Зачем?

Он поднимает глаза, убирает волосы со лба и улыбается, потом кладет коробку на стол.

— Она задала мне тот же вопрос. Сказала, что я должен быть в другом месте.

И, произнеся эту загадочную фразу, он плюхается на диван и сбрасывает ботинки. Я сажусь на пол. Я слишком устала, чтобы искать стул.

Интересно, не повредил ли скальпель наши мозговые извилины? Может, он разрезал их, как нож на благотворительном церковном обеде разрезает двухслойный шоколадный торт? Я больше не могу этого выносить. Меня все крепче засасывают паника и двухслойная черная тоска, и я говорю первое, что приходит мне в голову:

— Извини, что испортила тебе свидание.

Но это вовсе не значит, что мне уже не хочется плюнуть на туфли Дженет. Отсосала… Тоже мне!

Молчание.

Я гляжу вверх и вижу, что Джона, нахмурившись, смотрит на меня. Похоже, он несколько смущен.

— Ты считаешь, что это было свидание? — спрашивает он.

— Разве нет?

— Она постучала. Я открыл дверь. Первое, что пришло мне в голову, — что у нее в той маленькой сумочке пистолет, поэтому я и впустил ее. Это было скорее не свидание, а насильственное вторжение в квартиру.

— И она не спросила…?

Он отрицательно качает головой и не дает мне закончить.

— Это я виноват, — говорит он. — Я поцеловал ее в тот день, когда ты уехала. Сразу после твоего отъезда.

— Вот как!

— Вот так. — Он опускает руку и начинает играть бахромой старого вязаного пледа, в который он завернул меня в тот вечер, когда я чуть не умерла от холода в сугробе. — А что ты скажешь о Майке? — спрашивает он.

Я не отрываю глаз от бахромы и от пальцев Джоны.

— О Майке?

Джона издает печальный смешок.

— Прости, — говорит он. — Может быть, в ту ночь я сделал слишком поспешное заключение. Но я подумал, что ты и он… — голос его замирает.

Я сглатываю.

— Что касается Майка, ты не ошибся. Мы… — Я делаю рукой неопределенное движение. — Мы… я… я выбрала не того мужчину.

— А!

Звук его вдоха скребет по моей спине сильнее, чем шорох его пальца по поверхности картона.

— Да. А как насчет Морган?

Кожа вокруг его глаз собирается в складочки:

— Морган?

— Да. И зеленого «вольво». И красных помпонов. И торчащих… — я прикладываю кисти обеих рук к своей груди. — …Морган.

— Морган…

— Ну да, Морган.

— Зачем копаться в прошлом?

— Вот значит как! — Я складываю руки на груди, но вдруг понимаю, что я, наверное, выгляжу не лучше Дженет.

— Преступника вывели на чистую воду, — говорит он.

— Не издевайся, — отвечаю я. — Я вас видела.

— Видела не видела, разницы никакой, — говорит он. — Я же сам тебе сказал. Даже не пытался скрыть.

— Я и не говорила, что пытался.

— Но имела в виду.

— Не имела.

— Имела.

— Не имела.

Он запускает пальцы себе в волосы, и голова его падает на спинку дивана:

— Ну, и о чем мы с тобой спорим?

— О тебе и о Морган.

— Нет, — говорит он, — о тебе и о Майке.

— Нет.

— Да.

И я начинаю смеяться в тот самый момент, когда замечаю, что плечи Джоны трясутся и что он едва может дышать от смеха.

Но вот улыбка уходит из его глаз. Он наклоняется вперед и берет мое запястье в свою ладонь.

— С Морган был только секс, — говорит он. — Мне было семнадцать, и у меня дым валил из ноздрей…

— Тебе было шестнадцать, — перебиваю я.

— Хорошо, пусть шестнадцать.

— А Майк — это скальпель, — говорю я. — Чтобы отрезать нас друг от друга, тебя и меня.

— Напомни мне, чтобы я спросил тебя, что это значит, — говорит он. — Я не совсем понял.

— Ладно, проехали.

Я слышу, как его палец шуршит по коже моего запястья, скользя по венам. Слышу через долю секунды после того, как чувствую это. Звук запаздывает, как удары молотка с дальней стройки. Молоток беззвучно ударяет по гвоздю. А когда он поднимается, слышен звук удара железа по дереву. Я чувствую, как кожа соприкасается с кожей. И только потом звук шороха достигает моих ушей. И глаза Джоны — черные дыры на полотнище неба, и я падаю, падаю…

Друзья навеки.

Я снова делаю вдох. Я вдыхаю воздух и этим прерываю свой полет в бесконечность.

— Я…

— Спасибо, что привезла эту коробку, — говорит он так тихо, что я почти не слышу.

— Я знаю, что ты поехал туда, чтобы взять ее…

Он сжимает мое запястье, и я снова оглядываюсь на прошлое и вижу бесконечность будущего.

— Я ездил в Хоув не за коробкой, — говорит он. — Я и так все помню. Я поехал туда за тобой.

Я протягиваю свободную руку, чтобы отвести упавшие ему на щеку волосы.

— Тебе еще нужен спасатель? — спрашиваю я. — У меня есть опыт такой работы.

Он улыбается, и его щека двигается под моими пальцами.

— А где твой нимб?

— Да вот же он.

Своими губами я чувствую тепло его губ.

А за окном, на кедре, на секунду проснулся скворец и сонно пропел пару тактов своей песенки другим членам стаи. А потом снова засунул голову под темное крыло и погрузился в сон.