Канарейка Великого князя

Глава 38. 14 декабря

Проснулась я от пробирающегося под одеяло холода. Поёжилась и поняла, что лежу в кровати совсем одна. Открыв глаза, увидела горящую свечу на столе, а рядом одевающегося Петра.

— Ты опять уезжаешь рано? — сонно зевнула я, кутаясь плотнее в одеяло, — одежда на мне совершенно отсутствовала.

— Прости, Оленька, — любимый застегнул рубашку и подошёл ко мне, присев на кровать. — Обещаю, вечером вернусь. Не скучай без меня. Хорошо?

Его рука нежно скользнула по моей шее, губы ласково коснулись уст, будоража во мне воспоминания о прошедшей ночи. По телу растекалась нега, которая ещё осталась после близости с любимым. Как же хорошо рядом с ним, мы будто две половинки одного целого, и расставаться совсем не хочется.

— Долго мне ещё прохлаждаться в доме барона Штейнгеля? — вздохнула я, понимая, что Петр не отступится, он снова отправляется в Петербург. — Когда мы поедем в Москву?

— Скоро, обещаю, — уверенно ответил он. — Мне пора, прости. Дела не ждут, пока доеду, уже рассветёт.

— Буду ждать тебя, — и я сама потянулась к нему, наслаждаясь нашим поцелуем.

Любимый всё же отпустил мои губы, оделся и поспешил во двор, где его уже ждал конь, снаряжённый в дорогу.

Стоило только Петру выйти и закрыть дверь, как тревога снова начала разъедать моё сердце. Уже десятый день мы живём в особняке барона, а точнее встречаемся вечером и расстаёмся на рассвете. Все эти дни Пётр мотался в город, с его слов, улаживая свои дела.

Вчера он сообщил, что Ольга идёт на поправку. Она заболела в тот же вечер, как вернулась домой, и сейчас находится там, пока нездорова. Голос её охрип и не скоро восстановится. Таким образом, у окружающих не возникнет вопросов, почему у Алединской изменился голос. Пётр выяснил, что Елена Павловна отправила Ольге письмо, выразив своё сочувствие фрейлине из-за потери памяти, но ждёт её возвращения в Михайловский дворец.

От сердца сразу отлегло. Значит, Ольга останется фрейлиной Её Высочества, как и должно быть. Надеюсь, поручик Демидов не сильно расстроится, узнав, что девушка лишилась чудесного голоса. А вот за Михаила Павловича и его реакцию на перемены в Ольге я волновалась. Хотя ему сейчас не до неё. Тут политический заговор назревает под самым носом — точно не до любви.

Весь день я опять провела в одиночестве — слонялась по дому, гуляла в саду, немного поиграла на рояле, но настроения совсем не было, и я быстро оставила это дело. Устроилась на полдня в библиотеке и до самого ужина читала роман о пиратах. Горничная позвала меня к столу, когда за окном совсем стемнело.

Я поковырялась вилкой в еде, аппетит пропал. Пётр должен был вернуться к ужину, но до сих пор не приехал. Нехорошие предчувствия сжимали сердце словно железные тиски. Так толком не поев, я отправилась в спальню, где горничная приготовила для меня лохань с горячей водой.

Полчаса я просидела в воде, но не смогла расслабиться и успокоиться. Вдруг я заметила, что грудь моя стала болезненной и набухла, как бывает перед менструацией, только вот сегодня тринадцатое декабря, и у меня задержка уже шестой день. Сердце волнительно забилось в груди. Неужели я беременна? Где же Пётр?

— Глаша! — позвала я горничную, которая ждала меня за дверью. — Помоги, пожалуйста.

Женщина вошла и поднесла мне полотенце и халат.

— Пётр Григорьевич ещё не вернулся? — с надеждой спросила я, вытираясь.

— Нет, барышня, — помотала она головой. — Да и вряд ли вернётся. Поздно уже, ложитесь спать.

Горничная помогла мне подготовиться ко сну. Я в последний раз выглянула в окно, но в темноте ничего не увидела. Небо затянуло низкими тучами: ни звёздочки, ни луны, ни Петра.

Перед сном я долго думала о том, что скажу любимому, когда он вернётся. Обрадуется ли, узнав, что, возможно, у нас будет малыш. Жаль, что УЗИ не скоро ещё изобретут. Пока не почувствую первые шевеления ребёночка, не поверю, что беременна. С этой мыслью я уснула, расстроенная тем, что засыпаю одна, а не в объятиях любимого. И мне приснился жуткий сон, я словно оказалась в историческом фильме.

Я стояла на Сенатской площади, полной народу: солдаты, выстроившиеся в ровные ряды, люди, пришедшие поглазеть на происходящее, шум, гам. Вдруг громкий баритон прокатился в самой гуще, там, где стояли солдаты.

— Смирно! — мужчина в генеральском мундире верхом на коне вытащил шпагу и взметнул руку вверх. — Солдаты! Скажите, кто из вас был со мной под Кульмом, Люценом, Бауценом? Кто из вас был со мною, говорите?! (*)

Тишина на площади была ответом генералу. Но он продолжил свою пламенную речь, обращаясь с мятежникам, называя их мерзавцами и разбойниками. В какой-то момент солдаты дрогнули, вытянулись в струнку, заглядывая ему в глаза, и готовые пойти за генералом куда угодно.

Вдруг раздался выстрел, оглушая меня. Мужчина на коне обмяк и свалился наземь. У меня чуть сердце не разорвалось, когда я поняла, что стрелок находится прямо за моей спиной. Обернулась, и крик ужаса застыл в горле. Пётр держал в вытянутой руке пистолет. Он убил генерала!

Взор заволокло туманом, а когда он рассеялся, я увидела деревянный помост с виселицей, на котором стояли пять мужчин в рубашках, с кандалами на руках. Палач зачитывал имена приговорённых, но я и так узнала среди них Рылеева и моего…

— Пётр! — ахнула я, кусая губы до крови… — Нет!

Проснулась вся в поту, дрожь сотрясала тело. Мне приснился вещий сон. Вот оно — действие метки запечатлённости! Словно спала пелена, укрывающая память, и я вспомнила всё, что проходила на уроках истории. Пётр Каховский убьёт генерала Милорадовича, который попытается увести солдат с Сенатской площади. Это убийство станет точкой невозврата, и восстание перейдёт в кровавую фазу.

Я подскочила с кровати и кинулась к окну. Небо уже светлело на востоке. Четырнадцатое декабря — день попытки государственного переворота, который закончится кровавым побоищем. И этот день пришёл! Я выскочила в коридор.

— Глаша! Вели карету запрягать! Я еду в Петербург! — крикнула я, зная точно, что горничная где-то рядом ждёт моего пробуждения.

— Хорошо, барышня! — донёсся голос снизу.

Я бросилась обратно в комнату и начала одеваться. Успеть бы только! Как собиралась, не помню, все мысли были о Петре. Его нужно срочно остановить, пока он не сотворил непоправимое!

Очнулась я уже в карете, которая тряслась по заснеженной дороге. Кажется, я наорала на кучера, велев ему ехать быстрее. Посмотрела через окно на небо — совсем рассвело. Войска, наверное, уже вышли на площадь.

— Только бы успеть, — шептала я, сжимая ладони у груди.

И когда впереди замаячил город, у меня появилась надежда — не зря ведь Высшие силы направили меня сюда. Возможно, как раз не для того, чтобы помочь декабристам, а, наоборот, помешать им устроить бойню.

На подъезде к Сенатской я поняла, что восстание началось. Карета не смогла проехать через толпы народа, мне пришлось выйти и пробираться к площади, где стоял памятник Петру Первому. Миновав строящийся Исаакиевский собор, я увидела того самого генерала на коне. Он держал шпагу, выставив её вперёд. Его громкий голос даже я услышала. Милорадович! Ещё живой! Я успела! Значит, Пётр где-то рядом с ним. И я начала пробираться сквозь толпу зевак в нужную сторону.

— Нет тут ни одного офицера, ни одного солдата! — генерал продолжал свою пламенную речь, обращаясь к мятежникам. — Тут мальчишки! Буяны, разбойники, мерзавцы, осрамившие русский мундир, военную честь!

Я торопилась как могла, ища глазами Петра. Где же он?

И вдруг увидела знакомую фигуру. Он стоял, слушая генерала, правая рука была скрыта под бортом пальто. Неужели пистолет прячет? Лицо Петра ничего не выражало, никаких эмоций. Он шагнул вперёд, выходя из толпы.

— Петя, нет! Не делай этого! — отчаянный крик вырвался из моей груди. — Прошу тебя! Ради меня!

Любимый остановился, тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение, и начал озираться по сторонам, услышав мой голос.

— Петя! — толкалась я локтями, пробираясь к нему. Народ удивлённо разглядывал меня, но пропускал.

— Оля?! — Пётр всё же увидел меня и растерянно шагнул в мою сторону. — Ты что здесь делаешь?

— Я приехала к тебе! — остались последние метры, которые мы преодолели в одно мгновение. Пётр сгрёб меня в охапку, крепко сжимая.

— Зачем ты приехала? Ну зачем? — горячо шептал он. — Тут опасно, уходи, прошу тебя.

— Я уйду только с тобой! — замотала я головой, вцепившись в его плечи. — Не делай этого… прошу. Ты нужен мне и нашему малышу.

— Что? — опешил он, глядя в мои глаза.

— У меня появились первые признаки беременности, — шептала я, сдерживая слёзы. — Не оставляй меня. Я не смогу без тебя.

— Оленька, не плачь, — он взял мои щёки в ладони и поцелуем стёр выступившие слёзы. — Мы уйдём сейчас же.

— Только нужно проследить, чтобы генерал Милорадович договорил свою речь и убедил солдат покинуть площадь, — я кивнула в сторону офицера, который продолжал уговаривать солдат опомниться и не доводить дело до смертного греха. — Тогда они уйдут и не будет кровавой бойни.

Пётр задумался, развернулся в сторону генерала и тут вдруг резко выхватил пистолет из-за пазухи. Не успела я опомниться, как прозвучал выстрел!

Генерал даже вздрогнул; вместо него на землю упал подбирающийся к нему князь Оболенский, который сжимал в руках солдатское ружьё. Раненый князь сыпал проклятиями, но его быстро подхватили под руки и увели с площади.

Я обняла любимого, понимая, что он выстрелил в руку своего товарища, предотвратив убийство генерала.

— Пойдём отсюда, пока меня не схватили, — тихо проговорил Пётр, обняв меня за плечи. — Здесь небезопасно.

На этот раз я позволила любимому увести меня из гущи событий. А генерал Милорадович всё говорил и говорил, его голос раздавался громом по площади, лилась речь, внушая выступившим полкам, что следует вернуться в казармы.

— Да здравствует Милорадович! — выкрикнул кто-то из солдат. Его клич подхватили остальные, скандируя имя генерала.

— За императора Николая Павловича! — прокричал сам Милорадович, и войска его поддержали.

Мы вернулись в карету, на которой я приехала. Пётр обнял меня, и я наконец-то расслабилась, понимая, что успела. Слёзы тихо покатились по щекам.

— Ну что ты, не плачь, — ласково прошептал любимый, вытирая большим пальцем мои слёзы. — Прости, что заставил тебя беспокоиться.

Мне нужно было выплеснуть свои переживания, накопившиеся за последние дни. Потом расскажу Петру о сне, который помог мне вспомнить историю восстания.

Карета стояла на месте. Мы не уезжали — хотели убедиться, что солдаты уйдут. И когда полки строем стали покидать площадь, радости моей не было предела. Пушечные выстрелы так и не прозвучали, никто не погиб. Восстание сошло на нет. Милорадович всё же имеет большой вес среди офицеров и солдат, он смог уговорить их не делать того, что посрамит честь русского воина. Николай Павлович даже принял присягу от тех, кто только что пытался пойти против него.

— А ведь Трубецкой так и не пришёл на площадь, — вдруг произнёс Пётр, наблюдая в окошко, как солдаты маршируют по дороге. — Кондратий очень надеялся на него, ждал, что он поведёт войска за собой.

— Видимо, понял, что может оказаться на виселице, — вздохнула я.

— Якубович тоже отказался вести войска на штурм Зимнего дворца, — продолжал любимый рассказывать подробности. — Мне же готовили участь убийцы Николая Павловича, но я сразу отказался.

— Зачем ты вообще пришёл на площадь? — покачала я головой.

— Я дал слово, что буду там, и не мог бросить своих товарищей.

— Ты хотел убить Милорадовича, — с упрёком посмотрела я на любимого.

— Сам не знаю, что нашло на меня, — он сжал челюсти. — Кажется, кто-то подлил мне в питьё подчиняющего зелья, чтобы я послушно действовал. И даже знаю кто.

— Рылеев? — догадалась я на кого он намекает.

— Да. Понял, что по доброй воле я не буду стрелять в Николая Павловича, — Пётр посмотрел мне в глаза. — Когда я стоял в толпе, в голове вдруг появилась навязчивая мысль, что генерал-губернатора нужно убить, пока он не уговорил солдат отступить. Если бы ты не появилась и не окликнула меня, я бы так и не очнулся от наваждения. Всё же запечатлённая магией пара способна на многое. Твой голос помог мне прийти в себя и не совершить смертного греха.

— Всё закончилось? — с надеждой я смотрела на пустеющую площадь. Зеваки расходились, военных тоже почти не осталось.

— Думаю, нам пора ехать. Завтра выезжаем в Москву. Ты ведь не против? — на его губах наконец-то появилась лёгкая улыбка.

— Я только за, — и прильнула к груди любимого, слыша как бьётся его сердце.

Пётр крикнул кучеру трогать, и карета поехала по улицам Петербурга.

— Знаешь, чего я хочу больше всего на свете? — мечтательно спросил Пётр, не выпуская меня из своих объятий.

— Чего? — изогнула я бровь.

— Назвать тебя своей законной супругой, — его глаза сияли радостью. — И я очень счастлив, что у нас будет ребёнок. Нужно как можно скорее обвенчаться. Ты ведь согласна?

— Я давно дала своё согласие, — и выставила руку, на которой красовалось обручальное кольцо, — я теперь всегда ношу его на положенном пальце, как невеста.

— Оленька, счастье моё, — восторженно прошептал Пётр, целуя меня так нежно, а я наконец-то приняла свою судьбу.

Да, я родилась в двадцать первом веке, но волею Высших сил оказалась в прошлом. Здесь моё место и судьба, моя любовь и счастье. Не знаю, что теперь написано в учебниках истории про восстание на Сенатской площади, но здесь оно пошло по другому сценарию.

_______________________

(*) Речь генерал-губернатора М.А. Милорадовича перед восставшими на Сенатской площади 14.12.1825