Капелька Солнца

Часть 1.2

Айрель подвязалась помогать по дому. Готовила, прибирала, собирала инструменты и подготавливала приёмную перед приходом пациентов. Домработнице пришлось дать отпуск. Не то, чтобы я так сильно желал сэкономить, хотя это тоже было не лишним, просто работы для неё вовсе не осталось. Да и лишнее вопросы были ни к чему.

А к Айрель я привязался. Причем сразу и бесповоротно. Хотя, наверно, это случилось еще тогда, в той грязной подворотне. А вот осознал я это только сейчас. Привык к ее постоянному, порой незримому присутствию. Как там говорят, к хорошему быстро привыкаешь? Истину глаголют!

И чем больше времени мы проводили вместе, тем яснее я осознавал, что не смогу её отпустить. Просто не хочу.

А потом меня вызвали. Ночью. В Нижний город. Пьяная драка, ножевое ранение. А денег на приличного доктора нет. А одарённого тем более. Я же порой помогал просто так. Просто потому, что не мог иначе.

Вот и прибежали ко мне. Босоногие мальчишки в рваном тряпье. И, перебивая друг друга, вопили, что папка умирает. С пустяками из Нижнего города ко мне не суются, только в крайних случаях, когда надежды справиться своими силами уже нет. И зря. Чем раньше начинаешь лечение, тем проще побороть болезнь. Каждый раз им это втолковываю. Но всё бесполезно. То ли гордость прийти не позволяет, то ли глупость. А потом бывает уже слишком поздно…

Я собрался не глядя. Оделся, схватил приготовленный специально для таких случаев чемоданчик и направился к выходу.

Айрель поймала меня у самой двери.

— Я с тобой, — сказала она, напяливая поверх платья мой теплый вязаный свитер.

Сначала хотел отказать. Незачем ей на это смотреть: на жизнь нищую, людей грязных и убогих. Но взгляд у неё был столь решительным, что понял — не отступит. Следом за повозкой побежит, но одного не отпустит. Да и мне, если честно, после таких вот тяжелых случаев бывает крайне погано, так что редко когда самостоятельно домой добраться могу, а потому…

— Крови не боишься? — спросил я, лелея слабую надежду, что сама откажется. Но она лишь мотнула головой и вперед меня выскочила в дверь.

Вот ведь дурная девчонка!

Повозка была старенькая, хлипкая, запряженная всего одной лошадкой. И правил её всё тот же босоногий мальчуган, что в дом ко мне заходил. Да только домчали мы быстро. Минут десять, не больше.

Потом была мрачная улица без единого фонаря, ряд кособоких домов, жавшихся друг к другу, словно в попытке согреться. Широкая доска вместо двери и вонючая комната, пропахшая алкоголем и сыростью. Тусклая масляная лампа на столе и бессознательный мужчина посреди комнаты. Его положили прямо на струганные половые доски, подстелив снизу какую-то грязную тряпку, и тряпка эта насквозь пропиталась кровью.

Еще жив. Но силы уходят, стремительно, вместе с алой жидкостью, что сочится из раны в боку.

Привычным движением открыл чемоданчик. Перчатки. Инструменты. Счет на минуты.

Айрель села рядом. Не испугалась. Приготовилась помогать.

Кинул перчатки ей — мне они уже ни к чему. На нитку с иголкой времени нет, а потому придется работать руками.

— Спирт, — бросил через плечо, не задумываясь над тем, что она его отыщет.

Отыскала без труда. На руки мне брызнула и рану щедро обдала.

— Разведи края.

Сделала и даже не поморщилась. Будто целыми днями только с поножовщиной и работает.

Дальше были лишь четкие, быстрые движения. Выверенные, привычные. Нащупать сосуд, пережать, срастить ткань. Следующий, и ещё один. Остановить кровотечение. Отдышаться. Почувствовать, как кончики пальцев покалывает от сочащейся силы. И руки чуть трясутся. Ещё так мало сделано, а уже трясутся. Но силы ещё остались.

А вот пациент, несмотря на остановленное кровотечение, слишком слаб, чтобы выкарабкаться самостоятельно. Слишком большая кровопотеря.

Чувствую, как истончается нить его жизни. Как угасает медленно, но неотвратимо.

Решаюсь.

Ныряю вслед за ним на нижний уровень и пытаюсь ухватиться за тоненькую ниточку жизни. Вытянуть. Не дать уйти. Но она ускользает, словно вода сквозь пальцы. Стремительно приближается к грани и в миг ныряет на нее.

Проклятье!

Теперь у меня есть только вдох. Один вдох, не больше, иначе сам не вернусь в мир живых.

Стремительно набираю воздух в легкие и задерживаю дыхание, падаю вслед за ушедшей искоркой жизни. Ниже, глубже. Вон она маячит где-то на линии видимости. Но мне не дотянуться, не дозваться. Нужно ещё глубже, ещё ниже. Забывая дорогу назад, теряясь в зыбком тумане чужой угасающей жизни.

Ну же! Еще чуть-чуть — и дотянусь. Схвачу за хвост и вышвырну наружу. Обратно. В пока ещё тёплое тело. Пока…

А потом всё смазывается, теряются очертания, меркнут краски. Звуки доносятся, будто из-под толщи воды. Пространство вокруг заполняет пустота и звенящая тишина. Густая, осязаемая. И нет ничего, ни искорки, за которой так упрямо гнался, ни тропинки, что выведет обратно.

Не успел.

И тут кто-то резко выдернул меня наружу. Из легких мгновенно выбило воздух, и я, закашлявшись, чуть сам не растянулся на этом грязном полу.

Легкие горели, голова раскалывалась от боли, а чья-то рука мягко гладила по голове, удерживая от падения.

— Всё. Уже всё, — шептал на ухо знакомый голос. — Ему уже не помочь.

Открыл глаза.

Та же грязная комнатушка, женщина с заплаканным лицом, что отворачивается, не желая показывать слёзы. И бездыханное тело у моих ног.

Всё напрасно. Все старания напрасны. Если бы хоть немного пораньше.

— Простите. Я сделал все, что мог, — проговорил через силу, не узнав свой охрипший голос.

И, с трудом поднявшись, вышел в дверь. На холодный, промозглый ночной воздух.

А ноги совсем не держат. Пришлось привалиться к стене, думая лишь о том, чтобы не упасть лицом в грязь. Но шатало так, что никакая стена не поможет.

Со свистом втянул воздух, стараясь справиться с головокружением и запоздало настигшей тошнотой.

Меня вывернуло прямо под шершавую бревенчатую стену. Во рту поселился кисло-горький тошнотворный привкус, и почти сразу кто-то услужливо протянул носовой платок, а затем и кружку с водой.

— С тобой всегда так? — спросила Айрель, а я попытался отвернуться. Не хочу, чтобы она видела меня в таком состоянии.

Не позволила. Подхватила под локоть и помогла выпрямиться.

— Да, всегда. Когда хожу за грань.

— Не делай так больше, — тихо попросила она и заглянула в лицо.

А взгляд обеспокоенный, тревожный. И глаза мягко мерцают в ночной тьме. Переживает. Но ведь я не такой дурак, чтобы по глупости уйти за грань. Хотя, порой бываю буквально в шаге от этого. Как сегодня.

Вот только, не могу обещать, что такого больше не повторится.

И она понимает. Не просит клятв и обещаний, а просто прижимается к моему боку, берёт за руку и мягко переплетает наши пальцы. Я вспоминаю, что руки у меня грязные, все в крови и надо бы их помыть. Да вот только сил нет.

Как вернулся домой — не помню. Не помню, как раздевался, как отмывался от грязи и крови.

Проснулся я уже среди ночи. Знать бы ещё, которой. В камине догорали жаркие угли, а под боком, свернувшись клубочком, тихонько сопела Айрель. И на безмятежном лице играли отблески багрового огня. А на плечах у неё был все тот же вязаный свитер. Мой. Большой, зараза. Он ведь ей почти что до колен доходит. Дальше юбка. А ноги голые. Даже чулок не надела.

Вот дуреха! А если заболеет? Надо в кровать. Под тёплое одеяло. А не так… на полу.

Попытался отстраниться и встать, а она вдруг проснулась и сонным голосом недовольно пробурчала:

— Ты куда?

— Дров в камин подброшу, — вопреки планам ответил я.

А с другой стороны, ковер толстый, шерстяной, и тепла от огня достаточно. Если побольше подкинуть, до утра хватит. А на столе скатерть. Махровая, с пушистыми кисточками. Чем не одеяло?

Сдернул её одним движением и укрыл свернувшуюся калачиком девушку. Сам примостился рядом. А она вдруг перевернулась на другой бок и, обняв рукой за талию, доверчиво ткнулась носом мне в плечо.

Совсем ещё девчонка. Сколько ей? Шестнадцать, семнадцать? Могла бы быть моей младшей сестрой. Вот только чувства во мне вызывает отнюдь не братские…

Я ещё долго не мог уснуть. Всё смотрел на огонь и багровые отблески, пляшущие на светлой, идеально гладкой коже. Аккуратно перебирал золотистые локоны, рассыпанные по ковру, боясь нарушить хрупкий девичий сон. И всё никак не мог придумать, что же я стану делать утром, когда спадет очарование и вседозволенность ночи, выставляя на белый свет чувства, которые я не в силах больше скрывать.