Капризная вдова

20

Подойдя к массивным раздвижным дверям библиотеки, Генриетта в нерешительности остановилась, потом все-таки подняла дрожащую руку, чтобы постучать, но испугалась и прижала ее к губам. А вдруг ничего не получится? Ведь задача, которую она поставила перед собой, почти невыполнима! До того, как спуститься в библиотеку, Генриетта целый час, вышагивая взад-вперед по спальне, репетировала речь, с которой собиралась обратиться к своему бессердечному кузену. Добившись наконец связности изложения и решив, что пора, она направилась вниз. Слава богу, никто не попался ей на пути, и Генриетта, уверенная в успехе, быстро сбежала по лестнице. Но по мере приближения к библиотеке ее уверенность таяла, пока не исчезла совсем.

Стараясь держаться прямо, хотя от волнения у нее подгибались колени, Генриетта набрала в грудь воздуха и громко постучала. Голос Хантспила пригласил ее войти, и она, легко раздвинув двери, скользнула внутрь.

Библиотека в Раскидистых Дубах располагалась в небольшой уютной комнате. Возле одного из высоких окон стоял столик из капа, справа от входа, у стены, – два высоких кресла с подголовниками, обитые ситцем с веселым цветочным рисунком, а между креслами – стол с двумя тяжелыми канделябрами, серебряными щипцами для снятия нагара и большой, украшенной драгоценными камнями шкатулкой, которой Генриетта раньше никогда не видела. Впрочем, она с легкостью догадалась, что это табакерка – в комнате чувствовался слабый запах табака. Кузен Хантспил обожал нюхать табак, утверждая, что по сравнению с курением эта привычка не так разорительна.

Он стоял у окна, выходившего на красивый цветник, и с каменным лицом взирал на нежившихся в лучах раннего солнца птиц и волнуемые легким утренним бризом головки первых весенних цветов.

– Пожалуйста, вызовите ко мне садовника, – не поворачивая головы, недовольным голосом сказал он. – Здесь будет мой кабинет. Я собираюсь вести в нем все дела имения и не могу изо дня в день видеть перед собой этот беспорядок! Вместо цветника следует посадить аккуратно подстриженный кустарник!

– Боюсь, ваша идея вряд ли придется по душе мистеру Уайту. Наш садовник души не чает в тюльпанах, нарциссах, розах и полевых цветах! – улыбнулась Генриетта, догадавшись, что кузен принял ее за горничную. Она надеялась, что эта забавная ситуация хоть немного поднимет настроение Хантспилу, который, по-видимому, находился не в лучшем расположении духа после вчерашнего вечера в Бродхорне. Но она жестоко ошиблась.

Услышав ее голос, Хантспил повернулся, и его брови взлетели вверх.

– Вы?! – воскликнул он с отвращением. – Как вы посмели явиться ко мне сюда, да еще в столь неурочный час?! Да будет вам известно, что я ждал горничную с утренним кофе!

Этот красивый и, несмотря на раннее утро, уже полностью одетый человек был вне себя от злости. Его брови свирепо сошлись на переносице, глаза метали молнии. Будь на месте Генриетты другая, менее смелая женщина, она бы предпочла ретироваться. Но Генриетта не дрогнула. Вспомнив, как легко миссис Литон накануне сбила с него спесь, она почувствовала, что к ней возвращается уверенность.

– Обещаю, что не задержу вас надолго, ведь сегодня ваша свадьба, – сказала она твердо. – Но мне нужно обязательно обсудить с вами один вопрос.

– А мне с вами, миссис Харт, обсуждать нечего! Я буду говорить только со своей будущей женой или с миссис Литон! Все шесть лет после возвращения из Лондона вы были только гостьей в доме своей матери. Вы для меня не более чем одна из сестер Арабеллы, и, должен заметить, перед ней вы в большом долгу! Первоначально я даже отказывался сюда ехать, зная, что скандально известная миссис Харт все еще проживает в усадьбе Раскидистые Дубы, но уступил настоянию своей невесты. И очень жалею об этом, ибо с самого моего приезда вы пользуетесь каждым удобным случаем, чтобы мне досадить! Сначала устраиваете в моем доме лазарет для незнакомых мне господ, а потом заключаете это возмутительное, я бы даже сказал непристойное пари, оскорбившее чувства всех присутствовавших, и где – на званом вечере в честь моей помолвки! Никогда еще я не испытывал такого унижения! Но самое мерзкое – душок скандала, который вы привнесли в этот дом после позорной смерти своего беспутного мужа Фредерика Харта. Заверяю вас, как новый владелец усадьбы я приму меры, чтобы здесь после вашего отъезда как следует проветрили! И раз уж вы решили увидеться со мной сегодня с глазу на глаз, то хочу вам сообщить, – тут Хантспил с угрожающим видом двинулся к Генриетте, но не подошел, а остановился в нескольких футах, – что я никогда, слышите, никогда не разрешу вам сюда приезжать! Раньше меня еще можно было переубедить, но не теперь, когда я собственными глазами видел, как вопиюще безнравственно вы вели себя у леди Рамсден…

Генриетта редко к кому относилась с неприязнью, но по сравнению с Хантспилом даже виконтесса показалась ей приятной. С языка молодой женщины уже готов был сорваться не менее резкий ответ, но она сдержалась, здраво рассудив, что ссора с кузеном только помешает ей добиться цели.

Поэтому она решила прибегнуть к другой тактике.

– Мне очень жаль, Руперт, что я доставила вам столько огорчений, – сказала она, соединив перед собой ладони в просительном жесте. – Но поверьте, я от всей души желаю вам с Арабеллой счастья!

– Благодарю вас, – холодно кивнул Хантспил. Повернувшись к ней спиной, он подошел к письменному столу, на котором среди аккуратных стопок книг и перевязанных красными шелковыми ленточками свертков было разложено множество разнообразнейшей корреспонденции. – А теперь я прошу вас оставить меня в покое, потому что мне надо многое успеть до свадебной церемонии!

С этими словами он уселся за стол, взял в руку перо и принялся что-то быстро писать на листке бумаги, который лежал перед ним.

– И не подумаю! – со смехом воскликнула Генриетта, подбежала к столу и, вырвав у кузена перо, наклонилась к его лицу. – Я требую, чтобы вы выписали моей матери чек на три тысячи годовой ренты, иначе я отсюда никогда не уеду!

– Пустое! – ухмыльнулся он, раздувая ноздри.

– А вот увидите! Если понадобится, я, как цыганка, разобью палатку поблизости от усадьбы и всем, кто только пожелает меня выслушать, буду рассказывать о вашей жестокости к собственной теще! Я каждый день буду стучаться в ворота Бродхорна и кричать о вашем черством сердце! Собираясь к вам, я рассчитывала на ваше великодушие и благородство, но сейчас вижу, что у вас нет ни того, ни другого. Вы – мерзкий скряга, недостойный своих благородных предков и своей жены, которая, по крайней мере, признает за вами долг перед своей семьей! – Видя, что Хантспил никак не реагирует на ее слова, Генриетта, выведенная из себя его немыслимым бессердечием, закричала: – Неужели вы не понимаете, что моей матери не на что жить, что она нищая! Кроме вас, ей больше не от кого ждать помощи! Способны вы проявить хотя бы каплю сострадания?!

– Я должен заботиться о собственном потомстве! – воскликнул Хантспил, опасливо отодвигаясь от ее гневного лица. – А о вас должен был заботиться ваш отец! Если он не выполнил своего долга, с какой стати мне страдать из-за его упущения?

Поняв, что спорить бесполезно, Генриетта вернулась к прежней тактике. Но на угрозы он тоже не реагировал. Тогда она уселась в одно из кресел и сказала, что не сойдет с этого места, пока он не изменит своего решения. Хантспил вызвал слуг, чтобы они ее вывели, однако они не только ослушались его приказа, но приняли сторону бывшей хозяйки, приготовившись ее защищать. Когда из-за двери библиотеки послышались их встревоженные голоса, среди которых явственно выделялся басок самой Кук, Хантспил занервничал.

Внезапно в дверях появилась разбуженная шумом Арабелла – в торопливо натянутом платье из бледно-лилового муслина и папильотках, наспех прикрытых чепцом. С опаской поглядывая на будущего мужа, она бросилась к сестре и потянула ее к двери, умоляя уйти. Генриетта же спокойно, не повышая голоса, рассказала ей о своем намерении оставаться в библиотеке или, если по-другому не получится, в окрестностях усадьбы, пока мистер Хантспил не даст их матери ренту. Старшая сестра особенно напирала на то, что, по всем нравственным законам цивилизованного общества, он обязан помощь обнищавшему семейству, как кузен и единственный родственник.

Казалось, ее слова вернули Арабелле самообладание и чувство собственного достоинства. Заискивающе склонившаяся перед сестрой, она выпрямилась и, повернувшись к жениху, с побелевшим, исказившимся страданием лицом сняла с пальца аметистовое кольцо, подаренное Хантспил он в знак любви и уважения по приезде в усадьбу. Потом, бросив на кольцо грустный взгляд, подошла к письменному столу и положила подарок перед женихом.

– Что это значит?! – поднял на Арабеллу глаза ошеломленный Хантспил.

– Я не могу больше носить ваше кольцо, милый мистер Хантспил! Мне не вынести позора, который обрушится на меня, когда все соседи узнают, что вы отказали моей матери в ничтожной ренте! Это особенно унизительно потому, что всей округе известно – мама осталась без средств только по неосмотрительности отца. Генри повела себя в высшей степени непозволительно, но вашего, Руперт, упорного нежелания помочь моей семье я тоже не могу одобрить, поэтому разрываю нашу помолвку и постараюсь избавить вас от своего присутствия!

Услышав, как она назвала Хантспила по имени, Генриетта посмотрела на сестру с уважением: оказывается, от ее внимания не ускользнул урок, преподанный кузену в Бродхорне!

Хантспил явно заволновался – он заерзал на стуле и начал суетливо собирать и складывать в стопки разложенные на столе бумаги, однако не сделал попытки остановить невесту.

– Что ж, будь по-вашему, Руперт! – спокойно сказала Арабелла. – Всего хорошего! В следующую субботу я уезжаю в Лондон вместе с матерью и сестрами!

Она повернулась и не спеша, с достоинством направилась к двери.

Генриетта начала считать шаги, но, когда дошла до семи, мистер Хантспил вскочил, опрокинув стул, и опрометью кинулся вслед за невестой. Бросившись перед ней на колени, он судорожно вцепился в нее обеими руками и выпалил, что готов на все, только бы обожаемая Арабелла его не покидала, ведь он без Арабеллы с ее золотым характером как без рук!

Она благосклонно выслушала покаянную речь, ласково поглаживая его руку.

Генриетта деликатно выскользнула из комнаты и, отпустив изнывавшую от любопытства прислугу, осталась ждать Арабеллу в коридоре.

Не прошло и пяти минут, как та вышла. На лице ее было написано умиротворение. Она сказала, что Хантспил уже подписывает чек для матери именно на ту сумму, которую назвала Генриетта.

– Ты вела себя очень смело, Арабелла! – внимательно глядя на нее, сказала старшая сестра. – Я и не знала, что ты можешь быть такой решительной!

Одернув платье, Арабелла направилась к лестнице, попросив Генриетту подняться вместе с ней наверх. Она посоветовала старшей сестре до конца дня не показываться Хантспилу на глаза.

– О, с радостью, дорогая! – рассмеялась Генриетта. – Похоже, я не отношусь к числу его любимиц!

Бросив на нее пристальный взгляд, Арабелла едва заметно улыбнулась. Когда они остановились у лестницы, Арабелла наклонилась к сестре и прошептала:

– Спасибо, Генри! До сегодняшнего утра я с ужасом думала, что мне всю жизнь придется терпеть его самодурство. Но благодаря твоей стойкости я поняла: за то, что мне дорого, надо бороться! Я больше его не боюсь!

– Но ради семьи ты поставила на карту свое будущее! – воскликнула Генриетта. – Представляешь, что было бы, не останови он тебя в последний момент?

Арабелла задумалась на мгновение, потом покачала головой.

– Я знала, что он за мной побежит. Видишь ли, он любит порисоваться, но при этом ужасно боится публичных скандалов. Отказ невесты в день свадьбы – что может быть позорнее? – Она снова задумалась, потом продолжала: – Я боялась его гнева больше всего на свете, но теперь, – она улыбнулась и потянула Генриетту за собой вверх по лестнице, – теперь я отлично знаю, как добиться своего. Ведь Хантспил, по сути, просто большой ребенок, испорченный плохим воспитанием, верно?

– Абсолютно! – согласилась Генриетта. – А хочешь знать, что я думаю о тебе?

Арабелла удивленно подняла брови.

– Я думаю, ты очень добрая, но скрываешь это даже от самой себя! – Румянец, мгновенно заливший щеки сестры, убедительнее всяких слов доказывал, что Генриетта права. Когда они поднялись наверх, к остальным сестрам, Генриетта, не жалея красок, расписала триумф Арабеллы. И бедная девушка, уверенная, что близкие в лучшем случае лишь ценят ее за хладнокровие и благоразумие, вновь сполна насладилась их восхищением и любовью.