Карамелька. Отыщи меня в своей памяти...

Включаю свет в студии и закатываю кресло, осматривая помещение.

Всего полгода назад это место приносило мне море счастья. А что теперь?

С каждым днем все больше раздражает, чем радует... Спроектировано Беловым, одобрено отцом. Сплошные отсылки… не ко мне…

Стягиваю с себя шарф и пальто, кидаю ключи на тумбочку и завариваю травяной чай в ожидании отца.

Не заставляет себя долго ждать. Появляется в дверях с улыбкой на лице, которую я мгновенно стираю своим вопросом.

– Скажи, почему ты скрыл это от меня?

Взгляд растеряно бегает по моему лицу в поисках подсказки. Кидаю на стол телефон с фотографиями из клуба. Глубоко вздыхает, глядя на них.

– Он тебе изменил, и я уверен, что не в первый раз, – садится передо мной на корточки, крепко держа за руки. Молчу, в ожидании продолжения. – Я всегда знал, что ничем хорошим ваша с ним связь не закончится. Понимаешь, он детдомовский. Не привык доверять людям и сам причиняет боль, не задумываясь над последствиями.

– У него же есть родители, – смотрю на отца сверху вниз, старательно выискивая в нем хоть каплю раскаяния. – Расскажи мне о нем. Все, что мне известно, я знаю из статей интернета. Он ведь с самого детства тренировался в твоем клубе. Каким он был?

Встает, скидывая с себя пальто, засовывает руки в карманы брюк медленно проходя к дверям террасы моей студии. Смотрит в окно, не зная с чего начать.

– Дана усыновили, когда ему было двенадцать, – произносит наконец оборачиваясь. – Это не было тем самым идеальным случаем, когда все в семье сразу приняли друг друга и жили долго и счастливо. Переходный возраст, бунтарский характер, проявление агрессии. Приемные родители не могли справиться с его взбалмошным характером. Он дрался в школах, грубил старшим, несколько раз сбегал из дома.

– Как и любой другой мальчишка в его возрасте, – фыркаю я. – Сколько у нас таких в клубе было? Пальцев рук не хватит пересчитать.

Усмехается, глядя на меня.

– Родители привели его к нам в секцию, пытаясь дисциплинировать. И оказалось, что вся его агрессия замечательно выплескивалась в позиции нападающего подростковой футбольной команды. Он отлично справлялся с игрой, с каждым голом собирая вокруг себя толпы заинтересованных лиц. Агенты и фанаты в очереди выстраивались, чтобы узнать побольше о талантливом мальчике с непростой судьбой... Мальчик тем временем рос прямолинейным и упрямым бараном... Никогда не держал язык за зубами, высказывая менеджеру и тренеру любое свое недовольство. Постоянно лез в драки с соперниками, не соблюдал дисциплину, подрывал авторитет и командный дух на поле... Когда появились первые заработанные футболом деньги, стал пропадать ночами в клубах. Напивался до отключки, каждый раз просыпаясь в новых местах. Сколько раз я доставал его из КПЗ пьяным, после очередной драки в баре из–за чужой девушки или кривого взгляда в его сторону… А потом внезапно в его жизни появилась девушка. И мальчик стал меняться на глазах. Поступил в архитектурный. Практически перестал мелькать на главных полосах журнальных скандалов. И все бы ничего, но той девушкой оказалась ты.

– Тебя это не устраивало?

– Понимаешь, после того как вас несколько раз ловили папарацци в кино, кафе, прогулках по набережной или катаниях на скейтбордах, мне приходилось тщательно подтирать за вами детками все то дерьмо, что полилось со стороны фанатов. С горем пополам смогли убедить общественность, что это всего лишь дружба на фоне общего интереса к искусству.

– Зачем? – я все еще искренне не понимала, к чему такие сложности.

– Тебя начали снимать исподтишка в парках, на улицах, в кафе. Могла выйти утром во двор и обнаружить машину, закиданную десятками сырых яиц... Влюбленные фанатки, чтоб их... Мы оба, мягко говоря, опасались за тебя... Поэтому придумали план с тусовками команд в клубах и девочками. Чтобы отвести от вас двоих подозрения... Все вроде затихло. Я думал, пройдет какое–то время, и вы оба поймете, что не сможете вместе. Ты – искусствовед, он – футболист, разъезжающий по разным странам. Но все оказалось гораздо проще… Он изменил тебе... Ты даже не поверила в происходящее, когда увидела эти долбанные фото в статье... А потом чуть не потеряла Лию, и сама приняла решение уехать из страны... Я не хотел снова расстраивать тебя, рассказывая о произошедшем. Но ты сама обнаружила эти фото, и я не думаю, что стоит продолжать скрывать от тебя правду.

– Конечно не стоит, – выдыхаю наконец. Смотрит на меня оценивающе, старательно считывая реакцию на свой монолог. – И о том, как подкупил девушку с этих фотографий, я думаю тебе тоже следует мне рассказать… О девушке из кафе с поддельными фотографиями и несуществующим порошком, из–за которого у меня якобы случился «выкидыш»… – кидаю на стол планшетку с распечатанной выпиской из медицинской карты. – Поддельном медицинском заключении врача клиники, предоставленном Горскому, после моей выписки… Расскажешь, почему Дан до сих пор казнит себя в моем мифическом выкидыше, и воспринимает собственную дочь, как ребенка Белова?

На лице отца появляется легкая усмешка.

– Герман принимал Лию, как свою, но тебя это совсем не беспокоило, – он все–равно считает, что поступил правильно.

– Герман называл твою внучку «приблудышем» и терпел ее присутствие рядом, только ради твоих связей с общественностью... – рычу в ответ, мгновенно срываясь. – Что ты вообще знаешь о моей жизни с ним?! Лишь то, что он устраивал тебя в качестве моей пары?

Вижу, как бледнеет его лицо, но меня это уже вряд ли остановит.

– Что же ты, договаривай правду! Это ведь ты виноват в том, что с нами произошло! Ты убедил меня в изменах Дана! Ты смонтировал эти гребанные фотографии и не поленился нанять девочку, чтобы заставить меня уехать из города! Из-за твоего чертового эгоизма, я чуть не потеряла Лию!

– Я не знал, что ты ждешь ребенка!

– Это тебя не оправдывает! Ты подделал документы, солгал Дану! Папа, он столько лет винил себя в случившемся! Все ради чего? Избавиться от неугодного тебе мальчишки, нарушавшего спокойствие твоего клуба в течении десяти лет? …Неподходящая пара друг другу? Ты в своем уме?! А кто тогда подходящая? Гера, сидящий на синтетике? Не справляющийся с собственными приступами агрессии, отправивший меня на больничную койку и спихнувший вину за аварию на невиновного человека? Я три года с этого гребанного кресла на ноги встать не могу, прошлого не помню и просыпаюсь от ночных кошмаров, не понимая сон это был или реальность! Это именно та жизнь, которую заслужила твоя особенная дочь, да, папа?!

Меня трясет. Стараюсь успокоиться, растирая плечи руками.

– Мира, я не хотел… – смотрит сквозь меня.

Взгляд потерянный, плечи опущены. Даже не пытается подойти, знает, что не подпущу.

– Ты даже сейчас врешь, – глаза застилает пелена слез, даже не пытаюсь остановить их поток. Пусть знает, насколько больно мне говорить об этом. Уже не кричу, просто смотрю на человека, вырастившего меня, и не понимаю, в какой момент, он превратился в абсолютно чужого для меня. – Я попросила тебя рассказать правду, а ты… – рвано выдыхаю, пропитывая солеными дорожками рукава водолазки, как когда–то в детстве. – Ты снова мне врешь, папа… После всего, что ты сделал с нами за все эти годы… Как ты смеешь решать, какой жизнью мне жить? Чем ты лучше Белова … или того же Горского… Проблемы с доверием? Детдомовский? Он верил тебе… А ты что сделал, растоптал его доверие в болоте вранья, которое сам же и создал? Он доверял мне… А я просто бросила его одного, поверив в байки собственного отца… даже не попытавшись его выслушать… Так кому ему доверять, папа? Ради чего все это…

– Прости меня… Я не хотел…

– Так просто? – смотрю на него сквозь затуманенную пленку и мне его совсем не жаль. – Попросил прощения… и все? А кто вернет мне шесть лет моей нормальной жизни? Ты? А Дану и Лие первое слово, шаги, отцовские объятия, первую улыбку, разбитые коленки и произнесенное впервые слово «папа»? Тоже ты? Они чужие друг другу, как и мы с тобой теперь…

– Мира, я… Дочь, прошу тебя…

– Не смей, – перебиваю его жестко. – Не верю ни единому твоему слову… Не сегодня… Если ты сейчас просто молча уйдешь, я буду тебе очень благодарна…

– Не отгораживайся от меня, – собирает пальто в охапку, умоляюще глядя на меня. – Я очень виноват перед тобой и Даном. Я прекрасно осознаю это, но все же надеюсь… вы когда-нибудь сможете простить меня... Вы с Лией единственное, что осталось светлого в моей жизни.

Растеряно оглядывается, робко кивает напоследок и твердым шагом выходит из студии.

Сдерживаю себя. Впиваюсь ногтями в плечи так сильно, что если бы не рукава водолазки, там точно остались бы кровавые следы. Хочется кричать от боли, но не физической. Грудную клетку сдавливает, словно металлическими прутьями. Сгибаюсь пополам, разрешая себе разрыдаться и выплеснуть скопившееся наружу.

Это нормально... Когда-нибудь это все-равно должно было произойти...