Карты мира снов [СИ]

Глава 18

Время. Странная и непонятная вещь, субстанция, что может тянуться почти бесконечно, а может убыстрять ход, так что не схватишь ни рукой, ни умом. Все знают, как прихотливо движение времени, и некоторые общие признаки знают тоже. Два времени, одно — насильно рассеченное на равные отрезки, что показывают себя мерностью солнечных и лунных циклов. Утекают или высыпаются, звучат, повинуясь удару пружины. И другое время, которое заставляет мерные порции мелькать или растягиваться.

Но кроме этих главных, таких основных и одновременно таких ничтожно малых знаний, есть другие. С ними пришлось столкнуться Даэду, оказавшись вместе с Неллет в дивном парке острова Ами-Де-Нета и во дворце, вырастающим из скальной породы холма над огромным, древним городом Хенне.

Даэд сидел рядом со спящей Неллет, глядя, как в узких высоких окнах еле видно светлеет небо, спрятанное за тонкими драпировками. Держал руку поверх нежной ладони. Думал, пытаясь сложить старые знания и те, что навалились нынешней ночью, в цельную картину. И не мог, понимая — это просто куски, крохотные, верхушки, торчащие из незнания. Как на заснеженном открытом витке торчат из сугробов малые части знакомых и незнакомых предметов. Как те плавники, что рассекали дальнюю воду лагуны, некоторые дополняли себя, если морской зверь выныривал, тяжко дыша, весь в потоках воды. О других говорила Неллет, заставляя работать воображение слушателя (это кахатти, у него толстое брюхо с тремя рядами плавников-лезвий, а морда вытянута, как длинная труба). Прочие оставались той малой частью чего-то большего, о котором не знаешь, только догадываешься, уповая на правильность мысли.

Санаты умели в своем полете, опираясь на сгущенный воздух, играть, прыгая по времени суток. Кажется, не более того. Даэд понял и даже сумел использовать эту способность. А ночные узлы королевского дворца? Почему так безмятежен целитель Кассиус, который советовал просто ждать утра. Кажется, он не боялся смерти принцессы. Это связано с изменением времени? А бессмертие вечной Неллет? Она сказала ему — вот моя названная сестра, младшая. Показывая на старуху, возрастом не меньше восьми десятков лет. Оно есть и тут, не только в Башне? Везде и кругом эти непонятные верхушки, которые внизу, под покровом незнания могут оказаться чем угодно. Почему Кассиус сказал о городе, утром все станет прежним? Эти пожары и крики… Весь город ввергается в бедствия по ночам? И снова обращается в райское место при солнечном свете? Волшебство? Магия? Или петляющее туда-сюда время?

Если бы Кассиус Монго услышал рваные мысли вчерашнего мальчика, который сидел сейчас, сузив черные глаза, такой повзрослевший, наверное, он бы изящно поаплодировал догадкам, выказывая восхищение ходу мысли.

Но в покоях стояла ненарушаемая извне тишина. Кассиус оставался в колеснице наедине с приступом вдохновения. А солнце подбиралось ближе к горизонту, светило снизу, делая небо утренним. Скоро брызнут из-за кромки земли солнечные лучи. Нет, подумал Даэд, вспомнив о солнце. Оно встанет из моря. Мы на острове. С главной вершины его можно охватить взглядом, поворачиваясь во все стороны. Только вот времени на разглядывание очертаний берегов нет. Снова — время.

Шум в анфиладах роскошных комнат раздался, кажется, одновременно с восходом. И это был уже знакомый Даэду шум, только немного усталый, а не радостно праздничный. Ну да, хмуро подумал он, прислушиваясь к возгласам, разговорам, шуму шагов, теньканью музыки, устали за ночь кататься и валяться, обращаясь в чудовищ.

Шаги приближались, ровно стукали по ступеням, ведущим в покои принцессы.

— Неллет! Мы идем навестить вас, милые дети. Мы можем войти?

Даэд встал, подошел к арке и распахнул занавесь Морено, держа край ткани в руке, на случай, если…

Но за аркой толпились нарядные люди, смеялись, вежливо держась позади королевской четы. Джент Денна вошел первым. Следом, небрежно кивнув Даэду, быстро прошла к постели королева, откидывая шлейф нового платья, другого, уселась, склоняясь над бледным лицом и беря в руки ладони дочери.

— Бедная девочка. Было больно? Мне так жаль!

Даэд возмущенно поперхнулся спокойствию голоса, проговаривающего участливые слова. И застыл в изумлении, слушая такой же спокойный ответ Неллет.

— Ничего, мама. Ночь кончилась. Даэд и Кассиус облегчили мне боль.

— Он все сделал правильно? — королева оглянулась на скромно стоящего у стены врача, — ты же знаешь, лучше бы подождать утра, ночью в дневных делах несложно наделать ошибок.

— Подождать? — хрипло сказал Даэд и повторил громче, перекрывая светскую болтовню свиты, — подождать? Она умирала! И ее нога!

— Да полно. Полно! Ты так мало знаешь о здешних обычаях. К чему горячиться.

Она с внимательной усмешкой оглядывала Даэда.

— Хотя… Ты так молод, мальчик. Так славно горяч. Но все равно это не повод ошибаться, усложняя девочке жизнь.

— Он хотел, как лучше, мама. — у Неллет был не спокойный, как показалось Даэду голос. Усталый, понял он. Бесконечно усталый.

Королева поднялась, погладив Неллет по щеке. Поправила блистающее платье.

— Мы ждем вас к завтраку. Прислать тонков для утреннего туалета? Если хочешь, милая, отправимся в сады джента и мисерис Логано, устроим фруктовый праздник.

Взволнованный Денна наклонился, целуя Неллет в лоб. И тоже двинулся к выходу, подхватывая под локоть Кассиуса.

— Ты расскажешь, как дети вытащили тебя из зала цветов, джент Касси? Дамы сгорают от любопытства. Мне тоже интересно. Что? Начал поэму?

Все захлопали, восклицая. Кассиус рдел пятнами румянца на бледных щеках, отвечая восторженным дамам поклонами. Штора упала, заглушая голоса.

— Они все безумны, — с отчаянием сказал Даэд, снова усаживаясь рядом с Неллет, — не говори, что нет.

— Безумны, Дай. Поэтому я не хочу оставаться. Но мы должны еще раз побывать в городе. Мне нужно поговорить. С некоторыми людьми.

Она села, цепляясь за его руку. Волосы свесились на лоб и скулы, рассыпаясь облаком по плечам. И вдруг, морщась, резким движением оторвала повязку, которая тут же скрутилась темной от мази и крови серединой и пожелтевшими краями.

— Нель! Ты что… — Даэд умолк, с изумлением глядя на гладкую кожу с тонким, кажется, на глазах исчезающим шрамом.

— Помоги встать. Голова кружится.

— Тебе нужно поесть. Чтоб силы.

— Нет времени. Поведешь санатов?

Солнце сияло над крышами и деревьями, отбрасывающими длинные, еще утренние тени. Даэд управлял, двигаясь над прямыми и гнутыми линиями улиц в пышной листве, над яркими чешуйчатыми крышами и башенками.

Если бы не увиденные ночные пожары, можно было бы остаться у Ехима. В харчевне так славно пылал огонь в середине старого зала, а по бокам лестницы уводили в комнаты. Наверное, там спокойно и уютно. Днями. Так же, как в маленьком домике старой Агейи, ласкающей лежащего на руках рыжего Ариску. Но придет ночь. Она приходит повсюду. И теперь нельзя вернуться в их смешной рукодельный домишко в роще прозрачных ромелий. Кто знает, какие твари выходят из чащи ночами там, где они с Неллет сидели, задирая головы к небу. Теперь старательно сложенные из тонких стволов стены, переплетенные хворостом, им не преграда. Наверняка. Куда им деваться?

Иногда он оборачивался. Неллет сидела, упираясь руками в пухлый сафьян скамьи, сосредоточенно думала, кажется, не замечая, что они медленно кружат над широкой улицей, по одну сторону которой раскинулся парк с зеркалом озера. Единственное знакомое Даэду место. Он уже собрался спросить, но она сказала сама, привстав и указывая на лоскутные крыши:

— Туда. Маленькие дома, среди них башня, видишь?

И снова села, откидываясь на изогнутую спинку. Даэд натянул цепочку, поворачивая санатов к башне, тонкой, с бликами света на круглом навершии. Башня была ближе к окраине, виднелась маленькой палочкой, торчащей из зеленой пены и квадратиков крыш. Даэд сосредоточился, приказывая санатам. Закручивая в голове непонятное что-то, моргнул, ловя окончание пропущенной фразы.

— …зкий дом. Под красной черепицей.

На молчание пояснила быстро:

— Красная чешуя.

Он кивнул, с беспокойством посматривая на бледное решительное лицо. Рана совсем зажила, но видно — у принцессы совсем не осталось сил. Хорошо бы в доме под красной чешуей им предложили поесть.

Санаты замедлились, одновременно возвращая солнце на положенное ему место. Сухо ударили в мостовую члененные лапы с металлическим блеском. Радужные крылья смыкались плотными веерами, угасали в густой тени, которую отбрасывала башня. Неллет сошла, опираясь на руку мальчика.

— Кирпич. Очень старое место. Ты знаешь, как делают кирпич? Замешивают из глины. Она похожа на землю после дождя. Понимаешь? Берега ручья, помнишь? Где ноги вязли.

— Да.

— Потом его обжигают в печах. Отец брал меня, когда уезжал осматривать владения. Показывал мне.

— Джент Денна?

— Нет. Мой другой отец. В другой моей жизни. Потом. Я расскажу потом, Дай. Но кирпич не годится. Мы не сможем столько земли. Глины. И это потребует слишком много труда.

Она говорила, размышляя вслух. Вела пальцем по щербатой от времени кирпичной кладке, красивого темно-красного цвета. На этих рукодельных камнях нет следов пламени, на всякий случай отметил Даэд, идя следом в узкий проулок, где смыкался со стеной башни прилепленный к ней небольшой домик под ярко-красной крышей.

— Черепица тоже сделана из глины. Удивительно, правда? Как будто весь дом вырос из земли. Глина. Камень. Дерево. Даже стекла в окнах — плавленый песок. И все это не годится. Жаль.

Почему не годится, хотел спросить Даэд. Кирпичи не очень понравились ему, по сравнению с полированными плитами витков и лестниц Башни, с пружинистыми поддонами игровых площадок, с узорчатым литым паркетом праздничных уровней, — они были грубыми, неровными и царапали руку. Но черепица была хороша. И дерево он любил, вырезая для сестер мелкие игрушки, когда доставалась изредка настоящая чурочка, а не пластиковые отливки.

Неллет уже стучала подвешенным молоточком в серую деревянную дверь с остатками краски в швах и возле медной ручки.

— Поклонись, как следует, — сказала вполголоса, а изнутри слышались мягкие шаги.

Щелчок, и в прорезанном окошке опустилась резная пластина черного металла, открывая толстое стекло. Неллет кивнула в ответ на чей-то внимательный взгляд. Двери открылись.

Высокая худая старуха отступила, пропуская принцессу и Даэда в длинный коридор с узкими стенами, загремела, кладя в пазы тяжелый засов.

— Мисерис Натен, я пришла.

— Хорошо, девочка.

Потом они шли следом, высокая фигура закрывала обзор, Даэд на ходу разглядывал гладкие стены с развешанными картинками, непонятными, с узорами из спиралей, кругов и квадратов. Над каждой картинкой висел светильник, и казалось, свет придает рисункам объем, отбрасывая вниз неяркие тени.

Что-то коснулось голой ноги, Даэд вздрогнул, опуская голову. Внизу, подняв пышный хвост, шествовал зверь, такой же, как рыжий Ариска, с острыми ушами на круглой голове, ступал неслышно мягкими лапами.

— Не пугай гостя, Шонко, — у старухи был сильный, уверенный голос, но говорила она негромко.

Шонко муркнул, отставая. А впереди светила приоткрытая дверь. Мисерис Натен вошла, негромко говоря что-то. Неллет взяла мальчика за руку, шепнула быстро:

— Все делай, как я.

В небольшой комнате за деревянным столом сидел старый мужчина, склонив голову с блестящей плешью к расстеленному во всю столешницу листу бумаги. В руке на весу держал перо, набухшее черной тяжелой каплей.

Трое молчали, дожидаясь, когда перо, выбрав нужное место, плавно опустится. Капля растеклась по желтоватому фону, перо задвигалось, выравнивая очертания. Завершив рисунок, мужчина положил его на резную подставку, поднял голову, щурясь. У него было темное лицо, изрезанное морщинами, светлая короткая борода, тщательно выбритая возле сухих губ, сейчас тронутых спокойной улыбкой.

— Пусть дни твои, джент Калем, срастятся с ночами, и, если ты достиг верного пути времени, пусть время длится столько, сколько положено ему.

Неллет незаметно толкнула Даэда локтем и он, запинаясь и путаясь, повторил фразу.

— А помнишь, маленькая принцесса, как мы играли в слова? — улыбка стала шире, джент откинулся на высокую спинку стула.

— Помню, джент Калем. Тогда нам казалось, это всего лишь слова.

— Какой я тебе джент. А, ладно. Прошлого не вернешь, так?

Он махнул высушенной возрастом рукой, потер блестящую макушку.

— Видишь, как время обошлось с моими кудрями? А ты не меняешься, Неллет. Неллет-проныра, Неллет-сорока. Неллет-выдумщица.

Старуха коротко рассмеялась, пошла вокруг стола, совершая мелкие нужные действия. Поправила покрывало на спинке стула, убрала с плеча джента комочек пуха, аккуратно положила на завернутый край свитка граненый брусок. И, подойдя к узкому высокому шкафу, открыла его, являя сотни черных кружков, что смотрели, как вытаращенные глаза. Зацепила один, вытащила, оказалось — такой же свиток, свернутый в длинную трубку.

— И сверху, — подсказал джент, — в углу, самый крайний. Садитесь, мои дорогие, ноги — счастье, но им полезно отдыхать.

Даэд опустился рядом с Неллет на жесткую скамью. С некоторым возмущением уставился на хозяев, которые, кажется, забыли о них. Мисерис Натен развертывала свиток, просвечивающий странными узорами, шепотом толковала дженту, он слушал, касаясь пальцем, и то кивал, а то с досадой тряс головой, не соглашаясь. Свиток отправился в угол, встал там длинной трубкой. Мисерис развернула другой.

Неллет качнулась, цепляясь руками за край скамьи.

— Простите, джент. И мисерис. Принцесса голодна и слабеет.

Оба подняли головы на сердитый голос. Свиток, шурша, свернулся в руках старухи. А Неллет снова толкнула Даэда в бок. Но он выдержал суровый взгляд хозяйки и удивленный — джента. Калем рассмеялся, вставая.

— Натен, я один чую запах твоих пирогов? Чай давно заварен.

Снова шли по узкому коридору, у ног торопились коты, все цветные, с поднятыми пушистыми хвостами. Толпой, уступая друг другу путь, спустились по круговой лесенке и оказались в просторном подвале, центр которого занимал круглый стол, уставленный всякими кухонными предметами. Были тут миски, полные свежей зелени, плоское блюдо с буханками и лепешками хлеба. Стояли глиняные горшки, накрытые белым полотном. На каменной плите, от которой шел сытный запах мяса и овощей, красовался поднос под высокой крышкой.

— Ну-ка, — ласково прикрикнула Натен, и коты разошлись, усаживаясь на скамьи, подоконники крошечных полукруглых окон, на коврики, брошенные в углах.

Неллет, улыбаясь, уселась к столу. Похлопала рядом, приглашая Даэда. Приняла из рук Натен чашку, полную белого.

— Что это? — Даэд отхлебывал, пытаясь разобраться, вкусно ли. Белая жидкость обволакивала язык и горло, была несладкой и несоленой, ласковой.

— Молоко, Дай, — Неллет расхохоталась, ставя полупустую чашку, — не бойся. Это не то молоко. Коровы и козы. Помнишь, я показывала тебе лесную козу, в роще? А еще лошади, но тех доят на материке Зану. Жаль, ты не видел, как носятся по саванне стада кобылиц с жеребятами. Прости, я снова сказала много чужих тебе слов.

— Пироги с печенкой, — мисерис перебила гостью, церемонно придвигая тарелки с горками пухлых пирожков, — а тут с квашеной зеленью, с печеным мятым батом, и те, что ты любишь, Неллет, с кусочками мяса в пряной заливке.

Напротив сидел Калем, с удовольствием макал обкусанный пирожок в миску, ел, роняя вязкие белые капли. Показал Даэду, мол, делай так, вкусно. Прожевав, хлебнул горячего чая.

— Думаю, мы найдем в этих свитках твои старые сны, Неллет. Если ты точно решилась.

— К чему за едой разговоры, — вступила мисерис, но джент перебил ее.

— Нет времени, Натен. Прости, но придется обойтись без торжественной ерунды.

— Ерунды? Пф. Ерунды… — обиженная Натен отвернулась к окну, пряча руки под клетчатый передник.

Даэд помалкивал, доедая третий пирожок, слушал внимательно, мало что понимая.

— Еще раз прости, мать вязальщиц Натен, но пойми.

Мисерис махнула рукой, уселась рядом с мужем, готовясь слушать.

У того поблескивали глаза, затененные седыми бровями.

— Так что? — напомнил Неллет свои слова.

— Решилась, джент. Я бы решилась давно, но это касается не только меня.

— Толку от раннего решения немного, принцесса. Тогда тебе не достало бы сил. И еще — вот он сидит рядом. А раньше?

Оба поглядели на Даэда и тот покраснел, с трудом глотая изрядный кусок вкусного пирожка с пряным мясом.

— Но и сейчас, джент Калем. Как я могу, ведь изменится совершенно все? Люди могут проклясть меня.

— Могут, — Калем крошил и мял кусочек пирога, бросал котам и отрывал новый, — но через время, осевое время, те же люди проклянут себя, за то, что сидели, ничего не делая. Тонули в болоте. К чему я говорю простые вещи, о которых ты знаешь сама?

— Мне нужно, чтоб кто-то меня поддержал, потому говоришь. А вы с Натен не просто кто-то. Вы — сама суть. Джент, вы готовы отправиться с нами?

Даэд слушал, пытаясь сложить из разрозненных слов общую картину. И насторожился, когда она чуточку стала вырисовываться.

А старик покачал головой, гладя кота, который вспрыгнул к нему на колени и положив на стол мягкие лапки, замурлыкал.

— Мы остаемся, принцесса. Никакое место не станет проклятым, пока в нем есть хоть какой-то свет. Пусть слабый и тусклый. Тем более, как оставить этих проглотов? У мисерис три десятка кошек, а еще вольные коты и мои коты. Перестань. Не спорь! Я знаю все, что ты скажешь мне. Нам. А время коротко. Вы наелись? До вечера не так много времени.

Он рассмеялся, качая головой.

— Так странно именовать время — временем. Настоящим. С кем еще теперь это возможно? Что? — обернулся к мисерис, которая громко хмыкнула в ответ на его речи, — я знаю, женка, вязальщицы. Но много ли наболтаешь с теми, кто постоянно занят и повернут головой? Молчи, ты и сама такая же.

Поднялся, сгоняя с колен кота.

— Пойдемте. Теперь наступило время поработать.

На самом деле, думал Даэд спустя несколько часов, это для вас время поработать. Он уже сидел на скамье, потом стоял за плечом Неллет, с серьезным видом, безнадежно пытаясь разобраться в том, что изображено на очередном свитке. Потом бродил по кабинету, рассматривая рисунки и чертежи на стенах, выглядывал в узкое окно, выходящее, видимо, в маленький садик. Снова сидел, куняя, и чуть не заснул, встрепенувшись на обращенные к нему слова.

— Джент Даэд? Подойди, нам нужно услышать, что думаешь. Об этом свитке.

Даэд подошел, заранее волнуясь, как и что ему прочитать в извилистых линиях, свитых в бесконечные спирали и петли, от которых кружилась голова. И приоткрыл рот в изумлении. В центре листа старой бумаги приклеена была картинка, серая с белым, с еле видными выцветающими пятнами цвета. На ней стояли дети, лет по десять-одиннадцать. Девочки с тугими косами по плечам одинаковых серых платьев. И мальчишки в костюмчиках с двумя рядами блестящих пуговок на пиджачках. В середине строго смотрела на него узколицая рослая девочка, рядом корчил рожу мальчишка с растрепанными кудрявыми волосами. И его толкала под локоть — Неллет. В таком же платье, туго затянутом пояском. В белых чулках и высоких шнурованных ботинках. Светлые косы разлетелись над плечами. Рот раскрыт и прищурены от смеха глаза.

— Узнал меня? — Калем рассмеялся, — куда уж. Вместо кудрей зеркало на голове. Но мисерис узнаешь?

У рослой девочки были такие же темные глаза и такие же строго сложенные губы. Даэд кивнул.

— Возьми, — джент поднес к его руке перо с каплей чернил, — проведи первую линию, маленький муж вечной Неллет, с нее все и начнется.

Даэд прикусил губу и бережно принял перо, следя, как угрожающе вытягивается капля на остром кончике.

— Вечной? — в шепоте Неллет ясно слышалось отчаяние и тоска, — Калем, ты сказал — вечной?

— Я так сказал? Прости, девочка. Сказалось само. Ты знаешь, я не повелеваю словами. Я просто вынимаю их оттуда, где они есть, правильные. Потому я тут, вместе с матерью вязальщиц Натен.

В кабинете встала тишина. Мурлыкал на подоконнике кот, поскрипывали сами по себе доски паркета. Даэд держал на весу перо, слыша свое дыхание и стук сердца.

— Ну, что же ты? — подтолкнул голос джента, — ты только что узнал больше, линия будет вернее.

И снова перед глазами Даэда возник прозрачный силуэт элле Немероса. Никогда не мешай большому своим невеликим умом, прошелестели слова, затверженные на уроках. Сделай. Твой разум уже знает, что именно, а тебе он расскажет потом. Если ты не умеешь вести разум и глубину сознания одновременно.

«В одной упряжке» — Даэд вспомнил санатов, одновременно бьющих хвостами. И есть еще. Важное, самое важное.

«Я люблю тебя, Неллет. И всегда буду».

Отшвыривая страхи, о том, куда приведет начерченная им линия, о том, что станет с Неллет и с ним, и вдруг нужно обдумать, чтоб знать… — он опустил перо и от уголка веселой серой картинки повел блестящую нить, в сторону, вниз, сделал петлю, рука дрогнула (Неллет…); оставляя завиток там, где у него сбился сердечный ритм, линия снова выпрямилась, устремляясь вверх, к самому краю листа. И чернила кончились. Перо заскребло по бумаге.

— Молодец, мальчик. Теперь молчи. И жди.

Джент забрал перо, макнул в чернильницу в виде медного ведерка, окованного серебряными обручами. Подал его Неллет. Не глядя на Даэда, она повела линию дальше, тоже петляя и стараясь касаться легко, чтоб чернил хватило на больше. Вернула сухое перо дженту, и следом его получила мисерис Натен, проведя линию толстую, короткую и повелительную.

Время, то самое, которое поделено на равные отрезки, обязанные протекать одинаково, застыло, растягиваясь в бесконечность. Трое стояли, ожидая своей очереди каждый, принимали перо, проводя прихотливые линии, не имеющие видимого смысла. Но внешняя несложность труда опровергала сама себя: у Даэда кружилась голова, пересыхало в горле, сердце сбивалось на быстрый короткий стук, медля затем до потускнения сознания. Держа перо над старой пожелтевшей бумагой, он ощущал верность каждого завитка, и свои ошибки чувствовал тоже, впадая в отчаяние (линия неверна, но она уже есть!), усилием воли отшвыривал его, чтоб не остановиться. После запечатленного сбоя поднимал глаза, весь в поту, натыкался на ободряющий взгляд Калема. И ненадолго успокаивался. Не бывает действий без ошибок, говорило ему спокойное лицо, повторяя выражением слова наставника. Лишь тот не ошибается, кто не совершает ничего. И в этом — главная его ошибка.

Неллет решилась на главное действие своей жизни, понимал Даэд, переминаясь на усталых ногах и волнуясь — не толкнуть под локоть, мешая рисунку. Пока что она не хочет или не может рассказать, что именно будет сделано. Времени нет, сказал джент Калем. Свет за окном пожелтел, очерчивая круглую спину сладко спящего зверя-кота. А может быть, она не уверена, получится ли. Но пусть Неллет не сомневается — он будет рядом и не отступит. Даже если всех их ждет неудача. Но хорошо бы все получилось. Потом она расскажет ему. О своих жизнях, в которых у нее разные отцы. О том, что творится с островом Ами-Де-Нета, таким прекрасным в солнечном свете. А что она совершает, Даэд надеялся увидеть сам. Если все…

Джент Калем подал ему перо, протягивая над столом тоже подрагивающую усталую руку. И Даэд, отбросив все мысли, снова нагнулся над плоскостью листа.

— Солнце клонится к закату, — предупредила где-то рядом мисерис Натен, — а мне еще обойти вязальщиц.

— Чернил осталось на донышке, — успокоил ее джент, — успеем до темноты.

Они успели. Снаружи стоял сочный свет предзакатного часа, когда Калем положил перо и перевернул сухую чернильницу, укладывая ее на бумагу. Поднял — на листе не осталось ни капли. Даэд не понял, завершен ли рисунок. Всю поверхность вокруг картинки с детьми покрывали густые линии узоров, плавно-спокойных и тревожно-иззубренных.

Вставая, джент внимательно осмотрел лист, поцыкал, указывая на разрывы в линиях, но сам же и развел руками, признавая необходимость ошибок.

— Мы справились очень неплохо. А без тревог и печалей не проживешь. Как бы не стремились к этому наши величества. Натен?

Мисерис появилась в дверях, уже одетая по-городскому: строгое платье, черные ботинки под сборчатым подолом, хитро накрученная на седые волосы белая ажурная косынка. Путая кружева на подоле, у ног вертелись несколько пушистых котов. Она подхватила одного на руки. Подошла к свитку, и вдруг поставила зверя мягкими лапами прямо на рисованные узоры. Постучала пальцем от уголка к верхнему краю картинки.

— Давай, Балаш.

Кот нагнул башку, прижимая острые уши. Муркая, пошел вдоль линий. А мисерис уже водружала на стол другого питомца.

— Внимательно, Визери.

— Сюда, Гетей.

— Смотри, Динка.

Даэд насчитал девять имен, сбился, провожая глазами зверей, которые спрыгивали и независимо, сами, уходили в раскрытые двери, мелькали в проеме цветной шерстью — черной, рыжей, серо-полосатой, пятнистой.

— Вот для тебя, Йоши…

— Поди сюда, Занука.

Последнего кота, атласно-черного, мисерис подхватила на руки, прижимая к груди.

— Шонко, — сказала ласково, глядя вниз на большого кота в черных и белых пятнах, — теперь ты за главного тут. Береги несмышленых.

Джент Калем хмыкнул и сразу стал серьезным. Подойдя, погладил кота, лежащего на руках, тронул мисерис за локоть:

— Будь осторожна, мать Натен. Как я без твоих пирогов?

— Не волнуйся, джент. Я вернусь и буду в башне. Вы увидите.

В тишине, разбавленной приглушенными криками птиц и дальним городским шумом, прошуршал жесткий подол, застукали по лестнице каблуки ботинок. Неллет сидела, кусая губу, на бледном лице цвели яркие пятна лихорадочного румянца. Джент Калем стоял, слушая шаги уходящей жены. Даэд у громоздкого шкафа молчал, размышляя, что они будут делать теперь. Совсем скоро закат. За ним — ночь.

— Совсем скоро закат, — у джента был усталый голос древнего старика, — потом придет… ночь. Наверное, во дворце ищут вас обоих, маленькая Неллет.

— Пусть.

— Они могут прийти ночью. За вами.

— Хочешь, мы уйдем?

— Куда вы пойдете… — джент вышел на лестницу, заскрипели под медленными шагами ступени, — лучше я налью вам чаю. А потом отдохнете. Вязальщицы Натен будут трудиться долго.

— Мы дождемся ее в башне, — в ответ на ровный голос принцессы лестница перестала скрипеть, — я хочу показать своему мужу ночь в городе Хенне. А сейчас чай, да. Мы устали.