Карты мира снов [СИ]

Глава 19

Душистый напиток прогнал усталость и прояснил мозг. Даэд посматривал на притихшую Неллет, она улыбалась в ответ. Не стал задавать вопросы, снова понимая — слишком много всего, поди придумай главные, а мучить любимую второстепенными не хотел.

Немного поев, они пожелали дженту спокойного отдыха. И пройдя крытой галерейкой из дома в нижний этаж башни, поднялись на верхнюю площадку, увенчанную круглой сверкающей крышей. Верхушка башни была похожа на фонарь, с гранями, окованными металлическими рамами. Стекол между ними не было, в проемы свободно влетал прохладный предвечерний ветерок. В середине стоял круглый стол с разбросанными по нему мелочами. Пузырек, наполненный чернилами, связка перьев, клубки ярких ниток в плетеной корзинке. Небольшой станок из деревянных планок. Блюдечко с нарисованной по фаянсу усатой кошачьей мордой.

Неллет села на полукруглый мягкий диванчик с удобной спинкой. Прикрыла глаза, подбирая ноги под короткий подол синей туники. Даэд ходил, выглядывая по очереди в сосчитанные им окна. Восемь. Четыре больших, что смотрели, как он догадался, на стороны света, в одном сейчас краснело распухшее солнце. И четыре между ними узких, куда можно выглянуть, касаясь плечами кирпичной кладки.

— А в Башне совсем нет котов, — вдруг сказал, гладя по спине сидящего на южном окне Шонко, — и этих, ты говорила, коровы-козы, да?

— Коты сами решают, куда им прийти. А большие животные требуют много простора. И много еды.

— Там все маленькие. Есть бабочки и пчелы. Многих приносит летними ветрами. Еще кузнечики. И сверчки. В нижних ярусах крысы. Про них почти никто не знает, а я там был, с названным братом. Летучие мыши. Еще есть пушистики, такие, не больше сливы. Их дарят детям.

— Я понимаю. Насекомые нужны растениям. Крысы тоже ходят сами по себе, выбирая миры и места. Только разум у них другой, не кошачий. Они не хотят общаться с людьми. А коты хотят. Пушистики? Они совсем мало едят, а радости от них много.

— Сестрам когда-то подарили одного. Они так дрались, кто покормит, что мама отнесла Пончку соседям, у них один маленький сын. А двух пушистиков достать нелегко.

— Даэд. Ты скучаешь по Башне?

Он подошел, сел рядом, кладя руку на ее согнутое колено с зажившими ссадинами от колючих веток.

— Я не знаю. Там мой дом, но я уже его потерял. Когда стал мужем. Мужья Неллет не возвращаются к прошлой жизни, так заведено. И никто не знает, что их ждет дальше. Кроме самой великой Неллет.

— Правда? Я и сама не знаю. Пока что. А что еще мешает тебе хотеть вернуться?

Он посмотрел на загорелое бедро, гладкие колени, тонкие щиколотки, ступни с маленькими пальцами. Неллет шевелила ими, поджимая и растопыривая. И отвел глаза.

— Ну. Тут много странного. И прекрасного. Знаешь, я сперва боялся деревьев. Они такие. Такие, с длинными ветками, разными. Кажется, схватит, когда отвернешься. Ручьи. И вот море. Я очень люблю… любил…смотреть на восходы и грозы. Там разные цветные облака, свет такой красивый. Но туда не прыгнешь, чтоб окунуться. А в море как будто летаешь, и не боишься упасть совсем.

— В море можно утонуть. Оно тоже грозное.

— Я понимаю.

— Я тоже понимаю тебя. Солнце уже садится. Почему нет мисерис Натен?

Неллет беспокойно зашевелилась, села, спуская босые ноги на теплый пол.

— Может, она вернулась в дом? — попробовал успокоить ее Даэд.

Девушка покачала головой, убирая волосы. Подошла к закатному окну, выглядывая.

— Ее нитки тут. Как только вязальщица получит свиток, отмеченный кошачьими лапами, она отправляется к другой, передать следующий. И сразу должна начать работу в башне. Ты видишь другие башни, Дай?

Вместе они прошли вдоль окон, и в каждом Даэд разглядел далекие палочки таких же башен среди крыш и деревьев. Четыре башни. Круглые навершия ловили последние солнечные лучи.

— Это опасно для мисерис?

— С ней Черный Атлас — Занука. Ей не сделают ничего плохого. Но то, что она увидит после наступления темноты, будет мучать ее во снах.

— Неллет! Я устал думать. Скажи мне хоть чуть-чуть, что происходит вокруг! Все ваши разговоры кончаются так, будто вы хотите меня напугать, а не говорите, чем.

— Правда? — удивилась Неллет, — мы просто говорим. Мы всегда так говорим с джентом и вязальщицами. Не думай, что делаем это нарочно. Для тебя.

— А сейчас ты нарочно не хочешь ответить мне прямо.

Неллет прижалась к нему, обнимая и глядя чуть снизу в сердитое недоумевающее лицо. Сделала шаг, подлаживаясь к шагу мальчика, споткнулась, смеясь, но он не ответил улыбкой, и она снова стала серьезной.

— Давай сядем. Ты сам скоро увидишь, хотя сверху не все можно разглядеть. Но это и к лучшему. Я попробую рассказать. Как сумею и сколько успею.

Солнце медленно садилось, касаясь нижним краем далекой морской воды, которая, если смотреть из башни, начиналась будто сразу от крыш, утопающих в зелени. Даэд сел, обнимая Неллет за плечи. Вдруг понял, внизу наступила полная тишина. Словно закрыли тяжелые ставни, отрезав звуки на половине. Только ветерок посвистывал, шевелил на столе прижатый камешком листок бумаги.

— Как начать, чтоб ты понял… Представь себе, что ты родился, рос и думал, что вокруг все настоящее, и по-другому не бывает вовсе. Что должно случиться, чтоб мир в твоей голове разлетелся на куски? Нет, не та ситуация, когда ты видишь новое, допустим, твоя мама вдруг становится чудовищем, страшным. Нет. Все продолжает идти, как шло. Как ты поймешь, что она чудовище, если видишь ее такой всю свою жизнь? И не знаешь другой жизни. Не с чем сравнить. Не к чему привязать мысли, неоткуда начать думать и строить догадки…Я родилась ночью. Хотя дети королевства Ами-Де-Нета издавна рождаются только днем. Я родилась ночью не случайно. Моя мать захотела так. Ей нужна была я, как чистое порождение ночного времени. Но королевская пара получила не то, на что рассчитывала. Я оказалась обычным ребенком, потом. А с рождения и до того, как начала говорить, я постоянно плакала. Рыдала и кричала, сжимая кулаки. Никто не знал, что со мной. Доктора видели здоровую девочку, полную сил. И разводили руками.

Неллет усмехнулась, прижимаясь к внимательному Даэду.

— Моя мать. Ты ее видел. Покой, безмятежность, поглощение невинных удовольствий. Невинных, никто не должен страдать, в этом особое изящество. Доведи наслаждение до предела, не используя чужих страданий. А я тут. Плачу. Страдаю от непонятного, что невозможно изменить. Ладно, это долго. Королева Ами призвала не только врачей, а всех мыслимых целителей. И нашелся один, который все изменил. Он приготовил зелье, я стала спокойно спать по ночам. А днем… Он посоветовал королеве отдать меня в общину простых людей, где есть дети-ровесники, чтобы мне было с кем играть и общаться. Во дворце я была одна.

— У королевских людей нет детей?

Неллет покачала головой.

— Уже очень давно. Одна, да. До моего рождения все они жили уже очень и очень долго. Двадцать лет от детства до зрелости, и население дворцов увеличится вдвое, потом еще и еще. Нет, они не хотели. Пока что. Их «пока что» длится веками, Даэд. Так вот. Была выбрана община рисовальщиков карт. Их жены занимались рукоделием. Не могла королева отдать свое дитя в грубые руки землепашцев или пастухов. Так я познакомилась с Калемом и Натен. Мы связали судьбы в собственный узел, еще совсем детьми. И росли вместе. Я счастлива, что сложилось именно так. Что?

— Может быть, не знаю, но я подумал… Может быть, в любом месте и с любыми людьми, которые далеко от дворца, все сложилось бы так. Потому что это — ты.

— Я поняла. Я делаю этот узел судьбы, сама, да? Может и так. Но все равно я люблю их — Натен и Калема. В Калема я была влюблена. Когда мне было десять. Но это потом. Я продолжала пить свое зелье, от него сны не исчезали утром, я помнила их все. И однажды Калем предложил нарисовать мой сон. Он рисовал их каждое утро. Мы прятали свитки в подвале. Однажды они исчезли. Два года рисования и рассказов. Калем плакал. А Натен подсказала, как быть. И он стал рисовать не умом, а сердцем, сразу в руку. Никто не мог понять, что на бумаге. Кроме нас троих. Натен научилась сплетать мои сны нитками. Получались такие вещи, мы стали называть их «вассы». Вассы не просто рассказывали, они могли изменять что-то вокруг себя.

Неллет пошевелила пальцами, пытаясь объяснить.

— Я не могу. Мои слова ничего не скажут тебе. Вассы — материализация мысленных представлений, но не прямая. Ты берешь в руки вассу, сплетенную умелой вязальщицей, и что-то произойдет. Изменится. Но ты можешь не увидеть изменения, или не принять его. Нужно быть особенным человеком, чтоб васса создала именно то, что ты захотел. Сегодня мы рисовали карту моих снов, по которой вязальщицы сплетут мою главную вассу. Она все изменит.

— Все-все? Чтоб не было этих страшных ночей во дворце?

— Ты видел самую малую часть, Дай. Всего один кусочек всего одной ночи. Ты не представляешь, сколько всего происходит веками, когда люди заняты тем, чтоб получить новые и новые удовольствия. У королевской четы есть свои мастера. Многие из них не отсюда. А еще, и это самое главное… — безоблачное, блистающее, безупречное счастье отбрасывает тени. Невозможно получить только блеск и свет. Чем он ярче, тем гуще и безжалостнее тень. Длиннее. Беспросветнее. Мастера Ами и Денны умеют отводить тени от их счастья. Но для этого нужны принимающие. Те, кто в тени. Понимаешь? Люди.

— Это значит, никому не приносить вреда? — Даэд сжал кулаки, раздувая ноздри.

— Никто не получает чужих страданий, Дай. Только свои собственные. И все они прячутся в темноте ночей. А днем, при свете солнца люди города Хенне и других городов королевства получают прекрасную безмятежность. Без памяти о ночах. Королям кажется, это справедливо. И милостиво прекрасно.

— Да это же!..

По ступеням шаркали быстрые шаги. В проеме показалась голова, темное лицо, обрамленное седой бородкой. Руки, дрожа, протягивали обмякшее пушистое тельце с обвисшим хвостом.

— Занука! Он вернулся один! Неллет, джент, моя Натен! Внизу уже темнота.

Неллет вскочила, подхватывая черного кота в тусклой свалявшейся шерсти, на которую падали неяркие блики от фонаря, укрепленного над столом.

— Он дышит! Калем, дышит.

— Умирает, — старик закашлялся, повернулся, горбясь.

Даэд в два прыжка догнал, хватая того за плечо.

— Куда вы?

— Натен. Я возьму факел, нет, два.

Неллет прижалась ухом к дрожащему шерстяному боку. Сказала отрывисто:

— Мы пойдем. Через минуту. Дай мне время.

— Нет. Натен…

— Дай мне время! Я могу!

Снизу послышался вой, тоскливый и монотонный. Старик тяжело сел на ступени, пряча лицо в темные ладони. Вой перекрыл яростный безумный смех. Ветер плеснул в окнах, принося противный запах мокрого пепла.

— Мой сын! — кричал кто-то внизу, захлебываясь и повторяя, удалялся, — мо-ой сы-ын!

Неллет шептала что-то, положив руку на умирающего кота, а другую прижимая к своему животу под его висящими лапами.

— Сейчас. Сейчас, малыш. Ты еще должен. Мы идем за твоей Натен. Ну, черный герой!

Покачнулась. Даэд подбежал, поддерживая ее за плечи.

Она застонала, волосы свесились, закрывая скулы. А длинный хвост задергался, мотаясь и щекоча Даэду локоть. Шерсть кота на глазах ярчала, приобретая богатый атласный блеск. Через минуту, как и обещала Неллет, кот замурлыкал, мяукнул хрипло. И вывернулся, спрыгнул, тут же ставя трубой хвост, затоптался, бодая головой ногу Неллет.

— Калем. Не уходи из башни. Нам нужно будет быстро. Когда вернемся. Да! Мы вернемся с Натен.

Она говорила быстро, с нажимом, втолковывая, как ребенку. Калем поднялся, взмахивая руками, засуетился, светясь надеждой. Спохватился, хромая к полкам у двери:

— Вы босые. Вот. Чтоб ноги.

— Мы полетим, — успокоил его Даэд.

Но старик совал ему в руки две пары мягких замшевых сапожек.

— Их нет. Призвали из дворца. Занука поведет вас. К Натен. Я пойду.

— Останешься, — Неллет натягивала сапожки, — Дай, забери факелы. Ночью нужно, чтоб живой огонь. Быстрее!

В полумраке лестницы он видел, как блестят ее глаза. Но лицо после исцеления кота будто сразу высохло, скулы стали резче, и губы совсем бледные, отметил он с беспокойством.

Кот уже скакал по ступеням, вертя хвостом свои кошачьи знаки. Неллет собрала волосы, сунула их за спину в вырез туники, чтоб не мешались. И полетела следом, жестом приказывая Даэду не отставать.

— Пусть ночное время Хенне не затронет ваших умов и душ, — Калем прошел внутрь, погасил лампу над столом. Встал у окна, опираясь на кирпичный подоконник, слушая и вглядываясь в темноту, которую все ярче разбавляли всполохи ночных пожаров, что появлялись в разных местах города — совсем близко и очень далеко.

Две мысли сменяли друг друга в голове Даэда, как правая нога сменяет левую в легком беге.

Все же… хорошо, что тут вылечиваются раны…

Неллет легко бежала по брусчатке, шелестя подошвами мягких сапожек. Мотались по спине светлые волосы, откидывались согнутые локти. Шаг-шаг-шаг. Будто не она лежала прошлой ночью без памяти и сил.

Но эти страдания… но только свои. Ничьи больше, — напоминал себе Даэд, оглядываясь на промелькивающие черные углы и острые тени, на блеск стекло и звон, когда внезапно они разбивались, донося крики и шум внутри.

И снова отталкивал неприятную, грозную своей неизвестностью мысль о происходящем, меняя ее на утешительную: Неллет совсем здорова. А думал — умрет. Так все было плохо. И Занука мчится впереди, вздымая хвост, оборачивается на ходу, как нетерпеливый человек.

Широкая улица осталась сбоку, и лунный свет остался на ней. В узком переулке, под нависающими крышами и козырьками домов, они перешли на быстрый шаг.

— Не касайся стен, — шепот съелся порывами ветра там, наверху, в листьях.

— Что? — Даэд как раз оперся рукой о каменную кладку и откачнулся, встряхивая ладонь. Кожа пылала, будто погладил раскаленную плиту.

А в голове возник черный комок, распух, мешая дышать и видеть, закупорил глотку и ноздри.

«Лежал тут. Так долго. Умирал долго. Любила. Так любила, и ждала смерти. Лежит тут. Всегда-всегда-всегда…»

Он увидел темную комнату, где все предметы стояли молча, черные, а один лежал. Не предмет, тело. Не тело — человек. Дышал с хрипами, распространяя вокруг себя волны удушливой вони. Стонал и плакал. А за стеной плакала женщина, сжимая кулаки и упираясь лбом в стену. Хотела войти, и — не могла. Тысячу раз получалось, и вот — не могла. Сил не осталось.

Великая Неллет!

Даэд не сказал этого вслух. Просто, как делали все, взмолился. В попытках справиться с чужим черным горем, слепленным из любви, беспомощности, смертельной усталости, яростного желания помочь. И такого же яростного желания призвать, наконец, смерть. А еще — стыд за свое желание.

Неллет схватила его руку, нещадно дергая, тянула вперед.

— Нельзя. Оно сожрет тебя. Выбирайся!

Ком в голове крутился, тяжелея, потом стал светлее и легче, рассыпался на исчезающие волокна. Осталась ужасная мысль: каждую ночь, да? Ей это каждую ночь? Между счастливыми беспамятными днями…

— Сам, — повторяла Неллет, ударяя подошвами в плиты, — держись сам. Занука занят. Ищет хозяйку.

С крыльца навстречу им почти свалилась растрепанная женщина, показалось — старуха, с патлами, висящими вдоль обнаженной грязной груди. Свет высокого фонаря осветил испачканные в черном руки. В распахнутой двери плясал яркий огонь, языки вырывались следом за обожженной фигурой. Еле слышался детский плач.

Даэд рванулся к высокому крыльцу. Но Неллет крепко держала его руку.

— Нет! Это давно. Случилось давно. Не сейчас.

— Ты слышишь? Надо помочь!

Ребенок плакал все громче, вдруг вскрикнул и дальше — треск горящего дерева, пламя во весь проем, языки к равнодушному фонарю.

Даэд затряс головой, боясь дотронуться до лица. Казалось, в глаза плеснули кипятком.

— Мы не поможем. Быстро!

Они бежали дальше, и он старался не прикасаться к стенам. Не смотреть на окна, не слышать стонов, возбужденных споров, иногда — грубых окликов и страшного смеха. Молчаливые дома тоже стали пугать его. Не все горести звучат громко. Что там, внутри…

Теперь они пробегали просторный парк с большими полянами ровной травки. Серебро луны мягко ложилось под ноги, растекаясь короткими волнами.

— Я думал… чудовища. Самое страшное.

— Да. Нет.

Среди темных деревьев стояла настороженная тишина, подчеркнутая шумом, что доносился из жилых кварталов. Даэд пытался сообразить. Они, кажется, так долго бегут. Но башня так далеко. Как далеко? Витки и уровни небесной Башни тоже почти бесконечны, но там все привычно измеряется количеством шагов, а не дальними ориентирами. Здесь не было сил считать шаги, а черточка кирпичной башни выглядела из окна такой маленькой.

Впереди светили огни, там начинались жилые кварталы, и Даэд, не желая того, замедлил шаги. Отчаянно хотелось оказаться где угодно. Только не попадать снова в это средоточие человеческих горестей. Но им нужно как раз туда.

— Как? — задыхаясь, не удержался от вопроса, — как они живут? Со всем этим? Что, днем совсем не помнят?

— Умом нет. Но тайная память. Она всегда внутри.

Неллет замолчала, стоя перед небольшой шестиугольной площадью. Из тени внимательно осматривала пустое пространство. Потом добавила:

— Тени от идеального счастья высокородных не дают забыть. Смягчить память. Многие сходят с ума, — она горько и коротко рассмеялась, — прямо посреди дневного счастья. Пойдем.

Они устали бежать и шли теперь быстрым шагом, огибая группы то ли теней, то ли людей, охваченных яростью и скорбью. Большой силуэт кинулся наперерез, вздымая мощные руки, захохотал, пытаясь схватить Неллет за волосы:

— С-сука. Иди к папочке, тварь.

Даэд пихнул нападавшего, отпрыгнул, толкая Неллет. И на бегу согнулся, выблевывая с кусками съеденных пирожков чужую безумную похоть и жажду убить.

— Плохое, — Неллет поддержала его на бегу, — оно в пределах ночи. Это джент Перрет, смотритель городских парков. Днем.

Впереди заорал Занука, вертясь у маленького фонтана, круглой чаши с пузатой каменной рыбой в центре. Неллет ахнула, прибавляя шагу. Подбежав, схватила за плечи скорченную фигуру в сбитой кружевной косынке.

— Натен! Давай, встань. Пожалуйста.

Даэд помогал, поднимая тяжелую рослую женщину, кривился от невнятного быстрого бормотания.

— Маленький. Такой маленький. Так любила. Смеялись. Калем. Совсем маленький. Лучше бы я-а-а….

Черный рот раскрылся, вверх метнулся монотонный крик, такой безнадежный.

Неллет подхватила с мостовой кота, сунула в опущенные вялые руки.

— Держи! Натен, это прошло. Давным-давно. Он уснул, навсегда. Ему хорошо. Ты хочешь помочь? Ты же хотела. Нам нужно. А то не успеем!

Занука вертелся, прижимаясь к груди хозяйки, бодал пушистой башкой платье с блестящими пуговками. Натен замолчала, прижимая к себе теплого тяжелого кота. Качнулась, встала ровно, высвобождаясь из объятий Неллет. Луна светила на узкое лицо, с которого уходило безмерное отчаяние.

— Джент? Неллет? И мой Занука. Жив!

Кивнула и быстро пошла, бросая на ходу отрывистые фразы и оглядываясь на черные углы домов и зевы переулков.

— Все хорошо. Прости, девочка. Так не было никогда. Они… они мне ничего. Не могут. Но Зануку. Ударили камнем. Помнишь, три десятка лет назад, сошел с ума пастух Орга и собрал банду? Все умерли в тот же год. Это они. Неллет. Так не было! Их камень нашел Зануку. Через время.

— Пойдем. Видишь, время настало. Нужно скорее.

Как-то внезапно перед глазами выросла стена из темного кирпича. Неллет уже стучала в дверную пластину тяжелым молотком, подвешенным на цепочке. И через несколько мгновений все вместе поднимались по витой лестнице, следом за невысокой женщиной в широком цветастом платье. Даэд замыкал шествие и ему слышны были лишь обрывки коротких фраз. И голос Неллет.

— Мисерис Натен не успела… а еще башни Восхода и Севера. Если бы… Васса будет готова, но ее собрать…

— Мне нужна всего пара часов, — на верхней площадке женщина быстро прошла к столу, на котором топырил угловатые сочленения деревянный станок. Разложив на столе принесенный Натен свиток, подвинула корзинку с клубками и, не обращая внимания на гостей, стала вытаскивать тончайшие, еле видные нити, ловко закрепляя кончики на деревянных рамках. Натен тяжело села на мягкий диван, по-прежнему прижимая к груди кота. Тот мурлыкал, заглушая дальние, снизу и со всех сторон, крики и шум.

Неллет поманила Даэда и села с ним подальше, чтоб не мешать вязальщице разговорами.

— Вассу нужно успеть до восхода. Иначе вязальщицы потеряют нить. А еще ее нужно собрать, связать в одну. Мы не успеем. Потеряли самое важное время. От заката до полуночи. Я думала, Натен раздаст свитки. Потом хотела призвать вязальщиц и Калема в рощу вевров. Но вышло по-другому. Все сломалось.

Даэд машинально гладил толстого кота с серебряной шерстью, который вспрыгнул к нему на колени, и топтался, усердно намешивая передними лапами.

— Они поняли, да? Что ты собираешься. И потому сняли защиту с парка.

— Не знаю. Ами и Денна никогда не лгали мне. Но это потом. Время уходит. Если ты прав, они могут нам помешать.

— Хорошо… — рука Даэда мерно ходила, опускаясь на гладкую серебристую спину, — а если ничего не получится? Совсем ничего? Денна сказал, есть еще материк, как его…

— Зану. Есть. Огромный. И архипелаг тысячи островов. Ценея. Мы проводили там летние месяцы, каждый год.

Неллет отвернулась, закусывая губу. Ладонью провела по глазам, сердито щурясь. Сказала хрипло:

— Нигде в этом мире. И во всех, которые вторгаются в него по желаниям королей Ами-Де-Нета. Я не останусь. Лучше умереть.

— Это просто, детка, — раздался певучий голос.

Оба вздрогнули, поворачиваясь. Хозяйка и Натен, склонясь над рамой, в четыре руки плели тонкие нити.

— Как многие жители королевства Ами, сойдешь с ума, чтоб побыстрее выбрать себе смерть. И умрешь. Если не покоришься воле матери-королевы. Вечного ей счастья.

Пожелание прозвучало, как проклятие. Полные руки с короткими пальцами заходили быстрее, связывая невидимые узелки.

— Не слушай Аннунцу, она с детства была настоящей ехидной. Нунца, лучше плети руками, чем языком. — Натен хмурилась, быстро перебирая пальцами на своем краешке узора.

— Мисерис Аннунца права, — Неллет хмурилась, отвечая машинально. Лоб рассекла продольная морщинка между бровей.

— Санаты, — перебил диалог Даэд, — я позову их. Сверху. Вдруг получится?

Мисерис Аннунца насмешливо хмыкнула, но промолчала. Даэд покраснел, понимая, что слова похожи на хвастовство, но упрямо продолжил:

— Они понимают меня. Когда летим. А еще я позвал их в роще. Сам! Я только не знаю, как их зовут, наверное, там не одна упряжка?

— Санаты и зовут, — удивилась Аннунца, — они же не делятся. Головы, хвосты, крылья. Просто санаты.

— Она говорит, если зовешь одного, зовешь всех. Прилетит та упряжка, которая сможет, — объяснила Неллет.

— Не моя? — уточнил Даэд, — с которой я познакомился?

— Твоя. Теперь любая из двух десятков — твоя. Чего спрашиваешь о пустом?

Она вскочила, быстро огибая стол, подошла к окну, смотрящему через весь город на склон холма, где яркой гроздью светился дворец.

— Позови! Вряд ли ночью кто-то летает по делам. Они все там заняты. Своим ослепительным счастьем. Давай!

Под тонкой башней толпились крыши и деревья, купола и круглые башенки. В нескольких местах пылали ночные пожары, на полускрытой площади волнами металась толпа, гудя и вскрикивая, хорошо — далеко, подумал Даэд, не лезет в уши.

Вместе они подались вперед, высовываясь из каменного проема. Ветер погладил горячие лица, метнул волосы Неллет, щекоча Даэду глаза. А он растерялся. Как звать? Мысленно? Или орать? И с чего решил, что получится…

— Хэццо! — завопил отчаянно, стараясь перекричать собственные сомнения и страхи, — хэццо, парни! Ко мне, ребята! Натен угостит вас пирогами!

— Великая Неллет! — неожиданно именно так, как удивляются в Башне, воскликнула за спиной Аннунца, — эдак мальчишка вытащит солнце раньше, чем кончится ночь. Натен, не спи, а то королевские твари прилетят и попросятся на колени, как мой Гарисса.

— Хэццо! — сердито вопил красный от стыда Даэд, — сюда! Мои хорошие. Сверчки лупоглазые! А ну!

И заорал сильнее, когда от яркой грозди дворца отделилась блестящая точка, понеслась, смигивая и всякий раз загораясь намного ближе. Через несколько рывков окно заслонили прозрачные крылья, толстые хвосты с чешуей, блестящей в лунном свете, мотались из стороны в сторону, царапнула кирпич членистая лапа, покрытая иззубренными шипами. И поплыла перед глазами изящная внутренность колесницы: ряды сафьяновых сидений цвета яркой травы, резные подлокотники, навес из драгоценной парчи, сложенный тяжелыми складками.

— Аннунца, работай, — Натен уже вылезала в окно, а Неллет и Даэд поддерживали ее сзади в худой, но увесистый зад, обтянутый холщовым платьем.

— Занука, — позвала Неллет.

Даэд, ликуя, вскочил на деревянный настил, натягивая цепочки. Расправил плечи, отчаянно красуясь. Неллет улыбалась, держа на коленях черного Зануку. А мисерис Натен, выпрямив спину, строго поджала губы, поправляя на коленях складки платья.

Даэд прищурился на башню, торчащую в месиве крыш. И мысленно тряхнул головой, чтоб невидимая защелка упала сама, освобождая что-то такое же невидимое.

— Хэц… — слово осталось недосказанным, на мгновение из-за горизонта высунулось, будто дразня, солнце, снова исчезло, звезды потоком метнулись, перенося колесницу к окну, почти такому же.

Пока Натен стояла, передавая в окно туго свернутый свиток и быстро вполголоса что-то говоря, Даэд шептал хорошие слова двум санатам, которые не подвели, молодцы. Те покручивали треугольными головами, по выпуклым глазам бежали зернистые блики. От луны, от мягкого оконного света. От горящей внизу повозки.