Карты мира снов [СИ]

Глава 7

После стоянки в порту «Аякс» опустел. Андрей работал наравне с командой, взяв назначенные капитаном вахты, одну на мостике — помогал штурманам разбирать карты, другую — в промысловой команде. Стоял на трале, если попадалась хорошая рыба, переходил в трюм, на обработку. Механическая работа, мелькание рук в огромных черных рукавицах, тускло блестящие рыбьи тушки, которые нужно было сортировать, отправляя в морозилку, или на рыбный фарш, или на муку. Эти вахты были самыми тяжелыми, не чувствуя рук, с ноющей спиной Андрей потом долго стоял под душем, плюясь от резкого вкуса технической условно пресной воды. Неторопливо пил чай у себя в каюте, поедая выданные Надеждой сдобные коржики. По гостям не ходил, отказывался. Судовой народ, ошалевая от долгого рейса и уже скорого возвращения, много пил, иногда после посиделок буянили, выясняя отношения — вспоминали старые обиды, припасенные в рукаве на такой вот случай.

Андрей отговаривался усталостью. Она была, да. Тем более, почти каждую ночь на три-четыре часа уходил в рубку, снова расстилал свою карту, украшенную темно-коричневой кляксой нездешних очертаний. И всматривался, пытаясь понять, как продолжать. В углу часто сидел Иван Деряба, хмыкал, дожидаясь ответа на какие-то свои бесцельные разговоры. Но молчание друга уважал. Замолкал тоже, думая о своем.

Домой Ивану Данилычу не сильно-то и хотелось. И что полагать домом, сердито думал он, кидая мысли вперед, к прибытию «Аякса» в порт приписки и одновременно назад, в то прошлое, которое так нехорошо и настойчиво развело его с семьей и никак не давало определиться, куда хотеть после полугода болтанки. В Орловской области, в деревне со стандартным названием Николаевка, остался у старика кособокий домишко, где умерли родители. Жена Галина переехала в Москву, забрав дочку Анну, как только дождалась денег, достаточных на покупку комнаты в общежитии. И теперь держала мужа на связи, изымая зарплаты на улучшение жилищных условий. Для Дерябы все это было тайной и загадкой, надо же — умудриться провернуть московскую прописку, переезд, и вот маячит долгожданная однушка в самом ближайшем Подмосковье. И пока ей маячить, возможно, не год и не два, куда списываться, нужно еще поработать. Оно и неплохо, раздумывал Деряба, стоя на сетчатом полу в машинном отделении и вытирая руки грязной ветошью, в шуме и дрожании мощных двигателей, совсем неплохо поработать там, где умеешь и знаешь. Но вот смех, охота делать свое тогда, когда кто-то там, дома, ждет и волнуется за тебя. А как сказала ему Галина в сердцах, давно уже: про нас ты подумал хоть разочек? Да, деньги. Но дочка тебя только по фотографиям и знает. Иван Данилыч тогда с возмущением супруге возразил, а то ты не рада, деньгам-то! Небось без них куда твоя мечта стать москвичкой! Корове под хвост? Но Галина посмотрела на мужа с усталым сожалением. Ничего ты не понял, о чем говорю.

В этом рейсе, когда раз с Андрюхой сидели, пожаловался на жену. Долго баял, в лицах изображал, выдохся весь. Замолчал, с неприятным удивлением не дождавшись сочувственных кивков и цыканья. А парень повертел стакан, поднял на него глаза — синие, что твой Есенин. Галина твоя, она не тебя пилила, Данилыч, сказал мягко. Она по судьбе убивалась, думаю так. Кинулась, а все сложилось не так, как, может, мечтала когда-то. Одно есть, а другого и нету.

А ей, значит, и рыбку съесть, и того на этого? — возмутился Деряба, одновременно понимая, да прав парень, конечно. Хотя сам Андрей тут же назад и сдал, кивнул, я, мол, невеликий психолог, ляпнул, что в башку взошло, прости, друг.

На том помирились и водку допили тогда.

Теперь Деряба немного скучал по мирным посиделкам в уюте середины рейса, когда позади дом и порт, и уже привыкши к дому-кораблю, а возвращение еще ого, как нескоро, нет нужды суетиться, решать чего. Но Андрея не трогал, понимая, тот не зря остался. Не с ребятами же бухать-то.

«Аякс» привычно качало, качался профиль Андрея над картой. И Деряба опять удивился усталому виду и теням под глазами. Ну работает, но все же пашут. Чего похудел, чего томится. Нужно к доку его уговорить. Хотя что сейчас док, совсем поплыл Эдик Теофилыч. Не просыхает. И рецепт у него один. Рука болит? Поссы на руку. Нога болит? Поссы на ногу. Шутит, значит. Деряба улыбнулся, вынимая из нагрудного кармана пачку сигарет. Дошутился, зашел раз в столовку, ох, говорит, голова болит, не могу. А из парней кто-то ему — поссы на голову, док.

— Андрюша. Может, ну ее, карту твою сейчас? Покурим?

— Ну ее… — Андрей пристально смотрел на очертания острова, моргнул, обвел глазами множество штрихов и линий, букв и слов на разных языках — современных и древних. И аккуратно свернул плоскость в длинный рулон. Перехватил бумажной лентой по центру. Улыбнулся посветлевшим лицом, что-то решив.

— Данилыч, а давай я тебе эту карту подарю. Заберешь в свою Николаевку. На память.

— Чего? Ты ее, считай, полгода делал, красу такую! Неужто из-за кляксы одной? — у Дерябы выпала из рук пачка. Он наклонился, с пыхтением шаря у ботинка, достал, выпрямился возмущенно.

— И я тебе скажу, вовсе не лишняя она тут. Он. Остров твой. К месту пришелся.

Андрей кивнул, подавая другу длинную трубку, тот принял, держа ее, как старый колдун в кино держит посох.

— В острове все и дело, Данилыч. Понимаешь, один он тут. Неправильно это как-то. Не понимаешь. Я сам не очень еще.

Он вытащил из шкафчика новый лист, взмахнул, накрывая бумагой всю столешницу. Прижал непослушные края металлической линейкой и книгой. Постоял задумчиво.

— Пошли курить. И по кофейку.

Через пару часов Андрей проснулся, резко, будто его толкнули. Сел, сгибая колени под простыней. Качка усилилась, в каюте звякало и скрипело. Но этот шум был совсем привычным, вряд ли он разбудил. Андрей поднял перед лицом пустые ладони. Почему-то казалось, совсем недавно держал чью-то руку. Сжимал легонько. Отпустил, а кожа руки запомнила касание.

Он встал, покачиваясь в такт каюте. Усмехнулся, вспоминая недоверчивую радость механика Дерябы, который после перекура и посиделок в ночной столовой унес-таки подарок к себе. Сказал напоследок:

— Я ее на самом виду повешаю. А рядом лупу. Чтоб названия читать.

Сейчас Андрею хотелось спать, но вертелась в голове мысль, нечеткая, и он не хотел слишком додумывать ее. Лучше сделать, подумал другое, пока не проснулся совсем, пойду и попробую.

Вставая, присмотрелся к странному блику, слезкой сверкнувшему в складках постели. Нагнулся. И с удивлением вытащил прижатую углом подушки тонкую цепочку с изящно плетеными звеньями. В такт качке закачался на тонком металле маленький прозрачный кулон в форме слезы, блеснул плавной светло-зеленой радугой с точкой-искоркой в глубине.

— Что за?…

Нахмурясь, уложил находку на край стола и быстро оделся, не спуская с кулона глаз. Надежды? Или Марь Петровны? Надька могла бы купить такой, но вряд ли посеяла его в койке метеоролога. Она и была тут пару раз, с компанией, месяца три, а то и четыре тому, уже бы обыскалась, такой красоты. А насчет того, что украшение могло принадлежать толстой громогласной Марии Петровне, пекарю экипажа, Андрей и представить не мог. Марь Петровна уважала огромные цыганские серьги, ожерелья из граненых стекляшек размером с грецкий орех. Или брошки, слепящие зайчиками, тоже размером с хорошую плюху. Ну, по размерам и цацки. Может, Пашка выронил, когда валялся, шутки свои шутя? Надо будет созвониться, спросить, решил Андрей. На пороге помедлил. Вернулся и, подхватывая тончайшую вязь, усмехаясь, надел через голову, расправил, пряча кулон под рубашку. А то снова потеряется, оправдался перед собой, направляясь сонным и тихим коридором в сторону столовки. И вообще, нужно сделать задуманное, а потом уж рожать догадки про странную находку.

За дверями соседней каюты слышался тихий говор и перебор струн. В другой громко храпел матрос Петруша, в третьей стояла тишина.

В столовой сидели, сменившись с вахты, несколько ребят, помахали Андрею, не отрываясь от ноутбука, из которого слышались стоны и вопли. Он прошел на камбуз, насыпал в чашку кофейного порошка, не считая, сунул туда же пару ложек сахару. Пощупал круглый бок чайника. Сам он любил очень горячий кофе, но сердце вдруг заподстукивало, торопя. И он плеснул остывшей воды, поболтал ложкой. Понес наверх, оберегая чашку и внезапно ощущая на груди, где касался кожи прозрачный кулон — пятно тепла.

На мостике, перед уже светлеющими иллюминаторами, что распахивали квадраты стекла на нос и переднюю палубу, в кресле дремал вахтенный штурман, по обычаю махнул над головой ладонью — привет, вижу, не сплю.

Андрей прошел в штурманскую, встал над расстеленной пустой картой. И, держа чашку над желтоватой плоскостью, закрыл глаза.

«Аякс» мерно качался, иногда встряхивался, ловя бортом непосчитанную внеочередную волну. Потом снова пускался в мерную качку, за полгода тело привычно реагировало, удерживая равновесие. И чашка бережно качалась над белой пустотой, не наклоняясь и не опрокидываясь.

Через несколько минут Андрей с досадой и внутренней неловкостью открыл глаза, тоже мне, магистр-колдунист, крыша едет у тебя к концу рейса. Шагнул назад, уже стараясь правильно держать чашку, чтоб не разлить.

«Ами-денета», гулко сказала ему голова, вступая в совершаемые одновременно крошечные события, слипающиеся в один плотный тяжелый комок…

— Андрюха, я спросить хотел… — в унисон странному слову стукнул в уши голос штурмана Генки.

— Аппп, — рыкнула снаружи волна, плашмя ударяясь в борт и укладывая судно набок.

— Черт!

Генка стоял рядом с Андреем, оба глядели на кляксу, блестящую коричневым глянцем.

— Спаскудил, — резюмировал вахтенный, отбирая чашку с остатками кофе, — чего возил над бумагой? Поставил бы сперва. Теперь вот новый лист. Этот унеси, а то кэп разволнуется. То ж с его запасов, качественная какая.

На мостике звякнуло, потом зазвенело требовательнее. Генка поставил чашку на полку, в выемку. И выскочил, притянув тяжелую дверь.

— Ами, — сказал Андрей, ожидая внутренней ухмылки, стеснения, или тревоги за свои новые занятия-игрушки (не зря мужики говорят, к концу рейса и крыша поедет), но внутри все мягко согласилось с правильностью слова, — де-нета. Ами-денета. Нет. Ами-Де-Нета.

Он подвинул к себе купленный на барахолке письменный набор, обычный, сувенирный, с резной чернильницей, заточенными палочками, кистями и брусочками сухой краски. Повозил в чашечке, там оставались еще разведенные накануне чернила.

«Как же я напишу, буквы, слова. Там остались, на той карте».

Но он отогнал от себя мысль, да все мысли, кроме мерного повторения тройного слова, в котором — пять певучих слогов и три заглавных буквы, той самой вязью. Наклонился, растопырив локти, высунул язык, как старательный школьник. Ами-Де-Нета…

Ами, первое слово вывязалось само, встало, длинное и упругое, как тулово домашней змеи, когда та свивается на краю постели. А-а-а-м-ми.

Де. Встало следом, держа первое, будто положило на него ладонь — чувствовать кончиками пальцев. Д-де. На письме намного длиннее, чем звучало в голове, но так и нужно, понял Андрей, надо рассказать все, что оно говорит коротко и поет длинно, а еще, что чувствует оно само и что чувствуют те, кто его слышит…

Нета. Легло полукругом, дремлющее, (Не-е-та) теплой, но не домашней тварью. С настороженным острым ухом, и последний звук — как постоянная готовность подняться, выгибая спину и уже двигаясь в нужном направлении.

«Что за бред я несу» сказала далекая голова тихим и невыразительным голосом.

Но Андрей уже выпрямился, разглядывая надпись над очертаниями острова. Можно, конечно, пойти разбудить старика Дерябу, сравнить буквы в названии. Но очертания кляксы, уже подсохшей, так странно быстро, говорили — не нужно. Все совпало, весенний нездешний, и статус твой отныне — рисовальщик правильных карт.

«К-то?», снова поинтересовалась голова, из далекого-далека, но Андрей не слушал ее, потому что осталось еще одно. Малая деталь, необходимая, и добавить ее нужно сейчас, не прерывая начатых действий. Чтоб не разорвалось… («Ч-то?»)

Наклоняясь снова, он выудил из ворота фланелевой рубашки цепочку, потянул, вытаскивая кулон, тот закачался зеленой слезой на светлой мерцающей нити. Глаз следовал движениям, одновременно оглаживая стекло (стекло? Или камень. Или — что?), крошечное ушко, и глубокую сердцевину (или — наполненную пустоту?). Больше — ничего. Но — ничего…

Пальцем он коснулся круглого донышка капли, тронул, перевернул руку и коснулся мокрой подушечкой высохшей кляксы. В самом центре острова мигнула и утвердилась светлая точка. Тогда Андрей улыбнулся, как человек, правильно исполнивший давно запланированное, проведя ладонью по шероховатой бумаге, убедился — сухая, не пачкает. Свернул в трубку и, прихватив чернильный набор, прошел мимо кемарящего Генки к выходу на внутренний трап.

— И не спится тебе, брат-ученый, — Генка зевнул, но не повернулся.

— Не говори. Ну, до обеда успею. Отоспаться.

— Так ты остался харчи наши жрать? Скажу вот Надьке!

— Точно. Бывай.

Карта встала в угловой узкий шкаф, откуда Андрей убрал все, что могло ее помять или порвать в качке. Сам свалился в койку, вздохнул, наполняясь внезапным счастьем. «И что это…» начала было голова, но Андрей только улыбался.

Какая разница — что? Почему и зачем. Если в награду пришло это ощущение неслыханного покоя. Будто писал толстый роман и поставил точку. Или симфонию какую. Будто сотворил то, чего не было раньше, и сотворенное — прекрасно.

Карта — такая огромная. И всего лишь первый на ней остров. Ами-Де-Нета.

Заснул.

Во сне пришла к нему жена Ирка и он перестал улыбаться, нахмурил брови, собирая морщинами лоб. Вернее, сон привел Андрея на порог его новой квартиры, в симпатичном районе Южноморска, где старый парк, цепляя зарослями крайние многоэтажки, уходил к обрыву над морем.

Андрей вылезал из такси, подхватывая чемодан и собирая вокруг себя гору упакованных в пленку сумок. Рассчитался с таксистом, уже поднимая глаза к своему балкону, с непривычки отсчитывая нужные окна и этажи. Было слегка обидно, что Ирка не встретила в аэропорту, но понимал, важных дел не отменить, уезжала в Ялту на спортивную олимпиаду. Зато встретит дома, хозяйкой, утешился, пожимаясь от ледяного ветерка. Бабули на скамейке любопытно разглядывали его дочерна загорелое лицо, выгоревшие волосы и яркую распахнутую куртку.

На шестом этаже Андрей сгрузил сумки и чемодан перед металлической дверью. Коснулся пальцем кнопки звонка.

— Да, — говорил за металлом родной Иркин голос, — конечно, Павел, разумеется. Как скажете. Как я?…

Дальше слышно не было, видимо, прошла по коридору куда-то, в комнату или кухню. Андрей надавил кнопку. И через минуту целовал повисшую на нем Ирку — в губы, в глаза, куда придется.

А еще через минуту ошарашенно осматривался, втащив вещи и держа в руках снятую куртку.

— Сюда, — предупредительно приняла ее Ирка, — в шкаф. Видишь, как здорово, шкаф-купе, никакого хлама снаружи.

Прихожая блистала зеркалами, и зеркала выглядывали из распахнутых в комнаты дверей, отражали то взгляд, то согнутый локоть. Андрей сунул ноги в новые тапки, прошел, оглядываясь, и ничего не узнавая в блеске и отражениях. Тут были матовые шкафы во всю стену, стильный диван, засыпанный подушками, шкура на паркетном полу, какие-то узкие цветные вазы, и вдруг — барная стойка, что ли, делящая большую комнату пополам.

— Нравится? — Ирка, распихав с дороги его вещи, взяла за руку, усадила рядом с собой на диване, вместе отразились в зеркалах шкафа.

— Не знаю. Пока еще.

— Привыкнешь. Между прочим, дизайнер делал, специально под нашу площадь и наш свет. Пришлось заплатить чуть больше, зато, видишь!

— Как в гостинице, — сказал Андрей и засмеялся, погладив Ирку по волосам, — извини. После рейса дикий я. Ты постриглась?

— Тоже скажешь, не знаю пока еще, — заранее обиделась Ирка, вывертываясь из его рук.

Но стрижка ей очень шла. Совсем короткая, с подбритым затылком, открывающим сильную шею. Сережки новые — отметил Андрей, укладывая жену на диван и пытаясь расстегнуть пуговицы ее рубашки.

— Подожди. Андрюша, не надо. Я не думала, что так рано прилетишь, ждала вечером. Ко мне сейчас девочки забегут. Это ненадолго. Полчаса всего.

Она села, улыбаясь и поправляя воротник рубашки. Покусала губы. Андрей снова удивился. Какие-то не Иркины губы.

— Нравится? — снова спросила, вскакивая и поправляя на диване подушки, — татуаж. На губах. И глаза тоже. Чтоб ресницы не красить каждый день.

Андрей раскрыл рот. И закрыл, потому что жена кинулась в прихожую, где звякал звонок. Следом послышались оживленные голоса, звуки поцелуев, и вдруг мужской голос прорезался, уверенный такой.

— Ириша, — позвал сочно, щелкая и двигая, видимо, дверцу того самого шкафа-купе, — спаси меня соком! Нинель совершенно измучила.

— Гошка, да на тебе пахать нужно. Обещал за неделю сбросить пять кило! У нас показательные!

Договаривая в сторону Гошки упреки, в гостиную быстро вошла модельной внешности девушка, с такой же минимальной стрижечкой, в белых брючках, заправленных в туго шнурованные ботики. Следом маячила тоже стриженая мужская голова почти под потолок прихожей.

— Ой, — девушка опустила руки, в одной — темная бутылка, явно не с соком, — извините. Ирусик? Это кого ты уловила, в свои диванные ловушки?

— Это мой муж, — быстро, и как показалось Андрею, с некоторой неловкостью, ответила Ирка из прихожей, — приехал. Вы проходите в… в другую комнату.

В дверях произошла заминка, девушка толкала Гошу назад, а за ним слышались еще женские голоса, кто-то смеялся, кто-то перебивал смех: послушайте, да послушайте же, народ!

Потом голоса притихли, отрезанные дверью. Андрей остался один, на дурацком диване, красный от того, что буквально минуту назад пытался раздеть жену, и джинсы распирало от желания. Разозлился на Ирку. Сказала — девочки. А приволоклись крали двухметровые, и какой-то Гоша, явно не девочка. Зато обращается к ней, как к своей подружке.

Из комнаты слышалось жужжание беседы, взрыв смеха, потом тишина. Там спальня, вдруг подумал Андрей, наша с ней. Когда уезжал, там коробки были, подпирали голые стены. А теперь я даже не знаю, как там. Но должна быть постель. Кровать. Ло-же.

Он встал, подтянул ремень джинсов. Мелькнув в зеркалах коричневым лицом и почти белыми волосами, прошел к плотно закрытой двери. И чтоб не слушать (та-а-кой экзот, сказал тягучий женский голос, и все засмеялись), резко стукнул и вошел. Встал на пороге.

— Ира…

К полосатым стенам были привинчены какие-то гимнастические лестницы и никелированные поручни. Приминая белый ковер, торчал у окна велотренажер, весь в циферблатах. С плаката напротив зазывно улыбалась Мерилин Монро, ловя прозрачную юбку.

Семейное ложе представляло собой низкую просторную тахту, тоже забросанную подушками, со всякими приступочками. На ней, и на сиденьях этих, располагались в живописных позах гости, а на стеклянном столике, рядом с вазой, полной апельсинов, стояла ополовиненная бутылка в окружении низких стаканов и один высокий — с тем самым соком.

— Я там жратвы привез, из артелки, — хрипло сказал Андрей, — в холодильник ее.

— Я помогу, можно? — девица в белых брючках вскочила, проведя рукой по стриженой голове массивного Гоши, пошла следом за Андреем, оборачиваясь на других:

— Ирусик, ты пока Гошке расскажи, а я быстро!

В кухне Андрей молчал, оглядываясь на сверкание плиты и всяких опять же стильных шкафчиков. Девушка по-хозяйски распахнула встроенный холодильник, протянула руки, принимая пакеты и свертки, болтая, совала их на полки.

— Иришка вас вечером ждала. А завтра у нас тренировка, перед показательными. Волнуюсь жутко. Меня Алина зовут, а вас я знаю, Андрей, да? Андрюша, ваша жена просто клад! Когда она стала коучем в нашей студии, все просто расцвело. Нам повезло с Ирочкой. А уж вам как повезло!

Алина хихикнула, бесцеремонно разглядывая светлые джинсы, свитер и загорелое лицо.

— Ириша не говорила, что вы такой. Ой, ананас! Еще один. Ну, круто! А давайте коктейль сварганим? Я умею. А то с завтрашнего дня всю неделю диета и просушка, ни пожрать, ни чаю даже выпить. Минералка и весы.

Она засмеялась, закрывая холодильник и водружая ананас на стол. Вытащила из ящика нож, подала его Андрею. И встала, с интересом ожидая его ответных действий. Андрей положил атласно-корявую шишку на доску, рубанул, отсекая маковку. Алина засуетилась, подсказывая и выставляя рядом блестящую миску и толпу высоких стаканов.

— Кусочками, да. Потом сок выжмем, и добавим…

В дверях возникла Ирина, скрестив руки, смерила глазами подопечную. И та, продолжая что-то болтать, упорхнула к остальным.

— Вижу, ты тут вполне. С нашей Алиночкой.

Она собирала кусочки, бросая их в миску. Андрей положил нож.

— Я вообще не понимаю, что тут происходит, Ир. Я дома или где? Или в баре каком-то? Приволоклись толпой, и теперь ты еще меня строишь?

— Ложку подай, — ровным голосом ответила жена, — раз решил угостить, толпу, давай уж закончим.

— Да она сама…

— Все вы так говорите.

— Да кто все? — он почти выкрикнул и замолчал, в наступившей тишине. Из спальни не было слышно говора и возгласов.

Еще пару минут они молча резали, давили, бросали лед, наливали в стаканы.

— Ты идешь? — Ирина взяла поднос с несколькими стаканами.

— Нет, — отказался Андрей, — решайте там свои дела.

Обещанные полчаса растянулись на полтора. И совершенно утомившись ждать, Андрей накинул куртку и вышел, аккуратно захлопывая дверь. Спустился, недоумевая и морщась. На улице вспомнил, что забыл на столике бумажник. Да и черт с ним, решил, правильно, а то точно поперся бы в бар, их тут наоткрывали полно. В кармане куртки лежал мобильник без местной сим-карты. Андрей проверил время, дал себе полчаса и направился в парк, жалея, что их квартира окнами смотрит в другую сторону, на городское шоссе.

Давя ботинками хрупкий подтаявший снежок, шел к самому обрыву. Усмехался, вспоминая. Экзот. Ну, еще бы. Посреди зимы явился с коричневой рожей. Экзот. И дикарь. Полгода в морях, как разговаривать и то забыл, не то, что компанию поддержать да понимающе отнестись к интересам жены.

Ладно, подумал, возвращаясь снова в гущу старых деревьев, на нужную дорожку, пусть мотают, а после мы нормально поговорим. Про эту какую-то студию, про показательные. Ирке все это явно нравится, ну и пусть, это ведь хорошо, если его жена нашла свое место в жизни. У них новая жизнь, в новом городе, в новой квартире. Она имеет право, она такой же человек, как и ты, странник-синоптик, повернутый на облаках и направлении ветра.

Но что-то при каждом шаге укалывало в сердце, несильно. Вроде бы всему придумал нормальные объяснения, так чего же еще?

Поднимаясь в гудящем лифте, вдруг понял. Не увидел в новой квартире ни одного следа себя. Ни старых фотографий. Ни своих вещей, взятых им со стен и из столов родительского дома. Ни любимых уютных домашностей. Где его чашка, пузатая, с рыжим котом на боку? Где свадебный портрет, наконец?

Обо всем он спросил Ирину, когда лежали на той самой широкой тахте, в стенке мурлыкала тихая музыка, и жена, еще тяжело дыша, по своей привычке поднимала вверх напряженную ногу, вела ее к стене за головой, касаясь обоев пальцами. Потом меняла, вытягивая другую.

— Кружка? — переспросила удивленно, укладывая ноги прямо, и садясь, выгнула спину, простирая в стороны руки, — посмотри у левой лопатки, синяка нету? Вчера напахались, как черти. Кружка в кладовке. Ты в кухне был, там наборы. Я очередь стояла, прикинь, сейчас и — очередь! Стаканы, чашки, тарелки. Чтоб все подходило. Тебе понравится.

— Нет синяка. Мне нравится моя, Ириш. Я к ней привык.

— Достану я тебе твою кружку. Доволен? — Ирина упала сверху, прижалась, обхватывая его бедра коленями, стиснула, дожидаясь, чтоб охнул, выворачиваясь и причитая — какие сильные у моей девочки лапки, ну ты, сломаешь мужика сваво!

Но Андрей лежал молча, не принимая игру.

— Не в кружке дело. Ты, правда, не понимаешь?

Она села рядом, взбивая темные волосы на макушке.

— Нет, — сказала быстро, таким тоном, что ясно было — понимает конечно. И намерена биться за каждую мелочь.

— Я думал, домой еду. А приехал в какой-то универмаг. Супермаркет, мебельный отдел.

Он еще говорил что-то, пока не заметил, Ирина плачет. Сбился, притягивая ее к себе, ладонью вытирая мокрые глаза и нос.

— Ну, чего ты? Такая у меня сильная девочка, ого-го, и вдруг плачешь? Я привыкну. Извини, это, правда, с отвычки все.

— Я думала. Думала, приедешь и обрадуешься. Старалась! Спать ложилась и думала, как зайдешь, и ахнешь. А ты даже не спросил, да наплевать на хлам весь этот, не спросил про мои дела. Про работу новую.

— Не успел. Твоя работа на меня с порога накинулась. Давай уже, рассказывай.

Они снова лежали, рассказывать Ирина начала не сразу, сделали очень нужный перерыв, на самое важное сейчас занятие. И, как всегда после любви, оба помягчали, мысленно неловко смеясь своему возмущению. Такие мелочи, ерунда все, кроме того, как сильно любим друг друга.

— Это не секция в затрапезной школе, и не группа толстух, которые похудеть мечтают, а сами плюшки трескают в раздевалке. Новая студия фитнеса. Гошка, ну Георгий, у него папаша в мэрии большая шишка, он сам бывший спортсмен, с травмой. Вот родители, чтоб его пристроить, открыли дорогущий тренажерный зал, в самом центре. Он владелец. Но одних денег мало, понимаешь? И цыпочки его — какой с них толк, кроме идеальных размеров? Короче, я туда заглянула, искала себе зал, на пару раз в неделю, чтоб форму не терять. И мы как-то с ним там заговорили. Я клиента одного поправила, по-тихому, он без тренера занимался. Такой дурак, мог себе связки порвать. А он вцепился, стал меня звать в личные тренеры. Дрейка, ты представь только! Ездила я в пгт, в школу, вела секцию за копейки, которые школа с родителей трясла. И вдруг мне — личное тренерство, один клиент, бабки солидные такие.

— Может он тебя закадрить хотел!

— У вас мариманов одно на уме. Встряхнись. Кроме дурного секса на стороне есть еще куча в жизни пряников. Начерта я стану терять престиж, трахаясь с каким-то жирным уродом? Даже если он поднятый бизнесмен!

Ирка говорила так уверенно, что Андрей кивнул. Ее правда. Город небольшой. И профессионал-тренер ценится повыше, чем еще одна дамочка в поиске, их тут толпы каждый год в половую жизнь вступают. Ее целеустремленность не позволит крыше поехать и все прогулять, за пару лет пустив на ветер десять лет предыдущей жизни, что состояла из ограничений и тренировок. Да что десять, всю жизнь, считай.

— Вот. Я тебя узнаю, наконец. А то лежал тут как старый сыч. Ни слову не верил.

Она засмеялась, снова принимаясь за свои медленные упражнения. Сидя по-турецки, вытягивала вверх руки, напрягая каждую мышцу. Потом ссутулилась, вешая голову. Слова доносились откуда-то от локтей.

— Я согласилась. Пару недель с Эдом позанималась, он, кстати, мое время оплачивал тоже. Тут Гоша меня и ангажировал. Пригласил в кабинет, спросил, кто и чего. И вдруг, такое предложение. Хочу, говорит, крутую фитнес-студию открыть, чтоб никакого бляццва, а только супермодели, и всякие выступления. Ну, и как мне отказаться? Все чин по чину — трудовая, зарплата, и еще премиальные. Да я, может, именно об этом всю жизнь и мечтала! Не какие-то мифические медали с олимпиадами, а такое вот — для нормальной жизни.

Она легла навзничь, беря Андрееву руку и укладывая к себе на грудь.

— Только не вздумай сейчас, на предмет, что мои мечты — фу-фу мечты, если в них есть слово «деньги». Это великое, между прочим, счастье, когда денег дают за любимую работу, а не за то, что болтаешься полгода на жестяном корыте, ничего кроме воды не видишь. Сам жаловался.

— Девчонки тебя любили, — зачем-то сказал Андрей. Наверное, чтоб не говорить вслух фразу из старого фильма, которую раньше любил повторять сам себе «вот тебе пальто, Базин, и мечтай о чем-нибудь высоком».

— Любили, — согласилась Ирина, — из последнего выпуска почти все уже замуж выскочили, с пузами гуляют, парочка стали пьянчужками, по рукам пошли. Отличный толк в любимой работе. А мне силы тратить на это болото?

— А тут, значит, не болото, — не удержался Андрей, — потом у что деньги. Да?

— Да. Потому что мы с тобой эти деньги употребим на собственную свободу! Я захотела, чтоб было у нас красиво, и не пришлось у родителей просить, тебя ущемлять. Ты уехал, я оставалась в голых стенах! А заработала столько, что и ремонт, и мебель. Плохо разве?

— Да хорошо, — махнул он рукой, — спорю я, что ли?

— Споришь. Вслух соглашаешься. А сам себе все равно споришь.

Андрей промолчал. Странный вышел у них разговор. Ирка была права. На все ее аргументы он отвечал согласием, кивал. Потому что — логично, стройно. Но мысленно не мог согласиться ни с одним аргументом. Это угнетало. Получалось, он склочник… Ну, хоть что-то должно бы вызвать в нем понимание! Так было бы честно (логично, язвительно уточнил). А если нет, значит просто ищет, к чему придраться, и придирается ко всему подряд. Нужно срочно подумать о будущем. Близком. Отгулы все же, два месяца вольной жизни. И даже денег, получается, свободных есть, а думал, все уйдет на обстановку и долг за квартиру.

— Давай через пару дней завеемся, — предложил зевающей Ирке, — как хотели. Сперва на Южный берег, а потом ка-а-к повезу тебя, допустим, на Байкал. Там говорят, зимой красота невероятная.

— В этом месяце никак, Дрейка. — Ирина встала, суя ноги в тапочки, подхватила со столика мобильный, — ты же слышал, у нас показательные, сначала тут, потом едем в Севастополь. Потом, через неделю, в Киев, если повезет. С Гошкиным баблом повезет, конечно, там главное, взнос заплатить и за проживание. У нас команда, четыре девчонки, пять парней. Два тренера.

— Тогда через месяц. Да?

— Давай сперва доживем, — Ирка нагнулась, целуя его в губы, — мне позвонить надо, я в кухню, там связь получше.

Голая, пошла к двери, переливая по спине и плечам небольшие, ладно уложенные мышцы. И попка — эдакая, получше, чем у любой школьницы, с ревнивым восхищением отметил Андрей, прямо Сирена Вильямс, только в два раза стройнее.

— Я могу с вами рвануть. За свой кошт, конечно. Буду свистеть с трибуны.

Ирина остановилась в дверях. Спина замерла, будто каждой мышцей обдумывая и что-то решая. Потом пришла в движение, обозначая поворот, красивый такой.

— Не очень хорошая идея. Извини. Мы же не на прогулку едем, Дрюш.

— Да понял я.

Через минуту валялся один, борясь с искушением пойти следом, встать в коридоре, где слышны слова, а не только интонации телефонной беседы. Возьму и поеду сам, решил мрачно. Буду отдыхать, пока они там на матах потеют. Да черт, плевать. Унижаться еще, следом таскаясь за женой.

— Я тогда в Рыбацкое поеду, — сказал, когда оживленная Ирка вернулась, бросила телефон, снова укладываясь прохладным телом на спину к Андрею…

Жена помолчала, легонько целуя его в краешек уха, в шею, в затылок, фыркая от лохматых выгоревших прядей. А потом совсем мирно (чересчур мирно, мрачно возмутился Андрей) согласилась:

— Чудно. И мне не придется дочуркой прикидываться. Твои только рады будут.