Карты мира снов [СИ]

Глава 2

«Лодка Луны в средней четверти ночного пути скрылась за облаком, чьи очертания схожи с небесным зверем Кшаат»…

Перо скрипнуло, с кончика сорвалась капля, блеснула в неровном свете черным глянцем и растеклась по светлому полю свитка.

Советник Даэд, страж третьего часа после заката, убрал руки со стола, пристально глядя на очертания капли, на том самом месте, где должно бы встать следующее написанное слово.

Как быть? Все в этом мире — знаки. И не зря капля скрывает путь слову, как скрыло путь Луны облако, схожее с небесным зверем Кшаат, вздыбившим острый гребень над вислой зубастой мордой.

Время текло мерно, плененное медленными каплями, ударяющими в бронзовую пластину. Но время не бесконечно, знал советник Даэд, когда все капли ударятся и утекут, стеклянная сфера опустеет, а наполнять ее строго отмеренной кристальной водой уже не ему. В покои перед опочивальней войдет советник Эннеус, страж четвертого ночного часа. Дальше все знаки и сон принцессы будут хранимы уже им.

Десять ударов капель думал Даэд, а после встал, укладывая перо в желобок подставки. Поднял смуглые руки, отягощенные кольцами, и хлопнул, качнув широкими рукавами. Прикрыл глаза, слушая, как в коридоре шуршат шаги, быстрые, но тихие, очень осторожные.

Узкие глаза Даэда открылись, когда все шаги смолкли. Руки соединились перед лицом в знаке принятого решения.

— Двадцать капель тому, — сказал Даэд согнутым спинам и гладко убранным головам, — весна почтила нас прибытием, и стоит в ночном небе, дожидаясь позволения сменить зимние холода.

Он замолчал, будто ожидая вопросов и возражений, ведь в обычные годы весенняя ночь случалась позднее, но ни одна склоненная голова не поднялась и ни одна спина не шевельнулась.

— Знаки, — сказал Даэд, опуская руки, так что парчовые рукава скрыли их до кончиков отполированных ногтей, — я вижу их и читаю. Мне нужны девять девушек и три юноши. Один — с письменным прибором. Принцесса Неллет расскажет нам свой первый весенний сон.

Головы поднялись, переглядываясь, люди менялись местами, в полной тишине, размеченной ударами воды о бронзу. И через три медленных удара перед советником Даэдом стояли девять девушек с туго убранными в косы волосами — черными, русыми, рыжими, на каждую голову накинут край тонкого покрывала. И трое юношей, вернее, совсем еще мальчиков, преданно глядя, пылали густым румянцем по смуглым щекам. Шутка ли — из сотен комнат большого дворца, где целыми днями и ночами работали множество слуг и помощников, — всего троим попасть в верхнюю подлунную опочивальню. Может быть, увидеть своими глазами, как просыпается принцесса Неллет, и даже услышать ее сон. Первый весенний сон нового года.

На лестницу советник Даэд ступил первым. Узкой ребристой змеей вилась она по спирали, прижатая к мощным квадрам белого камня. Без перил, в сто пологих витков от нижнего уровня, и правую руку советника освещала Луна, повиснув рядом с навершием башни, а левый локоть касался стены, шурша по ней жесткими складками парчи.

Советник не торопился, заботясь, чтоб идущие ниже не сбились с мерного шага — под ногами и рядом с лестницей проплывали редкие облачные пряди. Пятью ступенями ниже, ступая шаг в шаг, мерно шла вереница фигур, блестели гладкие волосы, сверкали вышитые края рукавов и накидок. Двадцать витков, думал советник, в каждом — много шагов, есть время подумать, но каждый виток все уже и уже. В покоях стражей ночных снов скоро появится Эннеус. Разглядывая кляксу на свитке, выслушает доклад начальника охраны. Поймет ли он, что это не просто капля чернил, и Даэду не было времени записать правильность знака, ведь облако видом, как небесный зверь, уже изменило себя и стало похожим на что-то другое. Осталась лишь капля, что сорвалась с пера, и выглядит просто небрежностью пишущего. Но точно ли это был знак? Теперь только пробуждение принцессы Неллет подтвердит или опровергнет решение Даэда.

Спящая Неллет, дочь без родителей, принцесса без королевства, которая видит то, чего не дано увидеть другим.

Луна наполняла черную ночь холодным белым светом, перемешиваясь, два цвета давали третий — безмолвная синева сгущалась в тенях и прореживалась на свету, делаясь кристально-голубой. Даэд, мерно дыша, смотрел с привычным равнодушием на мир, расстилающийся под башней, которая сама по себе была миром. Равнодушие помогало Даэду не спотыкаться, потому что с какими-то чувствами не стоит оглядываться вокруг, если идешь по спиральной лестнице без перил. А еще важно — не помнить о том, как выглядит башня со стороны, напомнил он себе, тоже равнодушно, вскользь, повторяя привычные наказы, как повторяют мантры. Он видел. Возможно, один из живущих в башне, видел ее, видел, какая она на самом деле. Память об этой картине могла запросто сбросить с нешироких ступеней. Так упал в пустоту, одиннадцать весен Неллет назад, молодой советник Канес, а ведь подавал надежды.

Видение башни крошечной картинкой проплыло перед мысленным взором Даэда и скрылось, бережно отодвинутое усилием воли, таким — плавным, тоже привычным. Если дать картинке вырасти, то и тридцать весен спящей Неллет не спасут его от обморочного восторга, путающего шаги и рвущего сердце лихорадочным стуком.

Тридцать, повторили мерные шаги советника, нет, уже пятьдесят. Как мерно и неостановимо плывет время Башни. Пятьдесят… Из них шесть раз весеннее пробуждение Неллет приходилось на час его стражи. Многие советники испытали пробуждение всего дважды, а то и по одному разу. А некоторые еще ждут.

Сворачивая на предпоследний виток, куда уже не проникал лунный свет, скрытый верхней платформой, на огромной ладони которой находилась спальня принцессы Неллет, советник Даэд позволил себе миг скромной гордости. Кто еще из двенадцати стражей ночных часов может сказать о себе: я видел пробуждение принцессы Неллет шесть раз. И вот увижу в седьмой.

Прочие мысли, следующие за этой, он сузил, лишил объема и мягко толкнул за картинкой башни: их нельзя думать, они тоже мешают. Осталась одна, и пытаясь заставить ее исчезнуть, советник Даэд замедлил шаг, но с усилием совершил его, не сбиваясь с ритма. «Может быть, ты просто хочешь увидеть Неллет, пока твоя голова не побелела, как ночная луна?»…

И эта мысль послушно исчезла с прочими. Даэд кивнул сам себе. Ты силен, советник, ты прекрасный страж. И знак — был. Никто не виноват, что везение не оставляет тебя.

Плоскость платформы приближалась, закрывая, кажется, сначала все небо, а потом и половину мира. Зияли по окружности у столба основания входы в центральный зал. К одному из входов подведет спиральная лестница, уже совсем скоро, через один последний виток.

Снизу, врываясь в плавные мысли Даэда, раздался хриплый стон. И он медленно остановился, оборачиваясь и опуская лицо к черной веренице на голубых в тени платформы ступенях. Идущие тоже застыли, каждый в той позе, в какой застала их помеха.

Висели, прилепленные к тесаному камню, как черное ожерелье в тусклых золоченых бликах. И один из камней ожерелья выпал из мерного орнамента, приняв другую форму.

«Это мальчик». Мысль была отстраненной и полной печали. Потому и брал их советник не одного, а сразу троих. Сколько ему? Двенадцать, может, тринадцать. Вырос в стенах Башни, слушая мерные рассказы саинчи, читающих официальные сказания о великой и нежной Неллет, что спит, заботясь о своем народе. А еще слушал тайные шепоты, в которых истинное комкалось, а ложное распухало, из уст в подставленное ухо передавались якобы совершенно честные рассказы тех, кто был допущен, и видел лицо Неллет, шею Неллет, а еще присутствовал при первом весеннем омовении Неллет, хотя советник знал, никому из молокососов не увидеть обнаженную Неллет, пока сами они не станут советниками. Или не попадут в число ее весенних мужей.

Но хватит, оборвал он свои размышления, и участливо спросил, колыхая мягким голосом синюю темноту в лунных сияющих пределах:

— Сколько человек идет за тобой, ичи?

Мальчик не отвечал, скорчившись, уткнул лицо в колени и плакал, раздавленный мыслью о том, что Неллет, великая нежная Неллет, дочь без родителей, принцесса без королевства, откроет глаза, а он будет стоять там, совсем рядом. Услышит голос. Мечта, которую носил в себе с того мига, как стал понимать, упала на него и придавила, ломая. Слишком долго мечтал. Чересчур жадно надеялся.

— Сколько вас? — спросил Даэд тех, кто стоял за сидящей на ступенях фигуре.

После короткого шепота ему ответил испуганный девичий голос:

— Четверо, элле Даэд, и еще я. Пять нас.

Советник вздохнул. Нужно было решать быстро, и проще всего махнуть рукой, приказывая. Тогда девушка шагнет на ступень, где сидит мальчик, и одно движение столкнет слабого в пропасть. Он и сам ждет этого. Стражи предутренних часов уверены, такая жертва принесет весеннее благо. Но что они понимают в ночных бдениях, когда луна в полной силе, и свет утра еще не ослабляет ее ледяного взгляда? Даэд помнил себя. И ему было жаль мальчика.

— Пять умелых и ловких, самых сильных детей Башни на эту ночь. Сумейте миновать слабого. А ты — слабый, сумей вернуться сам, пока советник Эннеус не закончит своего часа. Он решит, как с тобой поступить.

Отвернулся и возобновил мерный шаг. Если пятеро сумеют обойти слабого, он останется жить. Либо тот свалится, унося с собой недостаточно ловкого и гибкого. Две жертвы. Если сумеет вернуться, Эннеус распорядится его судьбой. Но как именно, Даэд уже не узнает.

За спиной не было слышно ни возни, ни вскрика. Они сумели, порадовался Даэд, поднимая руки на последней ступени Башни. Пальцы вошли в слабо светящуюся пелену. Не закрывая глаз, он поднимался, пелена щекотала ресницы, обволакивая смуглое лицо, шею, обернутую жестким парчовым воротником.

«Поднимусь, а туман останется в моих морщинах». Мысль была хоть и печальной, но полной иронии. И Даэд порадовался тому, что восходит в покои Неллет без лишнего восторга и трепета, что может довести до изнеможения или припадка. Он старший, ему еще отсылать вниз тех из девяти и двоих, кто не выдержит пробуждения спящей.

Обычно из двенадцати до конца ритуала не дотягивают двое-трое, в худшем случае — четверо. И что интересно — из трех мальчиков всегда остается один. Женщины крепче. Или, жди их вместо Неллет прекрасный спящий принц, они проявляли бы больше слабости?

Он отметил, что строит завесу из необязательных мыслей, но понимал от чего она, и не мешал голове возводить укрепления. Может быть, Эннеус восходит к пробуждению Неллет более спокойным и собранным, с мыслями, полными восторга, трепета и подобающего благоговения. Не отвлекаясь. Но Даэд не такой, как прочие стражи. И его инаковость требует постоянных усилий. Она возвышает, но она же и является слабым местом советника третьего ночного часа.

Он уже стоял на мраморном полу, а из проема появлялись и отходили, выстраиваясь рядом с ним полукругом, моргая испуганными глазами, девушки и два мальчика. Один — с письменным прибором, уложенным в жесткую сумку с отделениями. И все — спиной к многослойному шатру, чьи прозрачные занавеси лениво колыхались, и, накладываясь друг на друга, рисовали бесконечные муаровые переливы, похожие на перламутровый блеск предутреннего моря. Мягкий и непрерывный.

Блеск моря? Перед утром?

Советник застыл, успокаивая сердечный стук. Знак — был! Неллет готова проснуться. Сам Даэд никогда не видел моря, которое утром переливается мягким перламутром.

Сдерживая торжество, Даэд поднял руки, свешивая широкие, как знамена, вытканные золотом и чернью рукава. Повел в плавном жесте, не глядя на подчиненных. Зная, они сейчас, повинуясь его движениям, не словам, быстро и тихо расходятся полукругом, девушки дальше, а оба мальчика — ошую и одесную. Все молодые люди Башни с пяти лет учили и к двенадцати годам твердо знали, что означает каждое движение стража спящей Неллет. Сны принцессы — суть и главное достояние их судеб. И нельзя мешать пробуждению.

Советник протянул правую руку, не поворачиваясь и не глядя из-под прикрытых век. Шершавая трубка свитка легла в ладонь. Мальчик слева быстро и ловко разложил складной высокий столик, мальчик справа, тот, что подал свиток, вынутый из матерчатой сумки, уже ставил перед Даэдом письменный прибор: резную чернильницу (открывая и кладя рядом туго притертую крышечки в виде птичьей головы), дощечку с двумя желобками — широким для новых перьев, и — коротким и узким — для обмакнутого в чернила пера.

Даэд обмакнул перо в блестящее маленькое жерло, закрыл глаза. И сделал первую запись, не видя и не понимая, что именно пишет.

Девушки тихо, почти шепотом пели, поднимая и опуская тонкие руки, головы, укрытые вышитыми покрывалами, покачивались, как у домашних змей.

Даэд отнял перо от бумаги и положил. Открыл глаза, мельком отметив, что колыхание муаровых сетей стало мерным, как дыхание, и следует девичьей песне. А может быть, песня шла следом за мерной пульсацией ткани, такой легкой, что кажется, приподнять ее можно одним лишь взглядом.

Но у Даэда было более важное дело, чем колыхать взглядом занавесь, которую ему и так поднимать после прочтения первых слов весны. Он опустил глаза к написанному. Пение смолкло. В тишине, которую обрамлял лунный ветер, свободно гуляющий вдоль ажурных стен, собранных из витых колонн и окон-ячеек, прочитал, стараясь произносить каждый звук четко и одинаково:

— Я-ич-ни-ца. С луком.

Кивнул и, обойдя столик, двинулся к шатру — светлому на белом мраморе.

Мальчики за его спиной встали плечом к плечу, один взял подрагивающей рукой перо, другой, подождав, когда советник сделает пять шагов, пошел следом. Остановился на полпути. И насторожил уши, чтоб ничего не упустить, передавая сведения писцу.

А Даэд раздвинул первый слой ткани, ступил в дышащую пелену, мягко гуляющую по скулам и щекочущую нос. Без всякого волнения, которое исчезло, испарилось, потому что тут уже нельзя волноваться, особенно ему, нащупал второй слой ткани и разводя, сделал еще шаг, и еще. Фигура его размывалась, становясь еле видным силуэтом неясных очертаний и, когда отпустил край последней занавеси, только темное пятно указывало остальным, что он стоит у края ложа. Но голоса были слышны прекрасно.

— Я, — сказал женский голос, помолчал и засмеялся, с радостным узнаванием, — я!

— Спящая Неллет, дочь без родителей, принцесса без королевства…

Голос советника был мерным и спокойным. Мальчик, что стоял на полдороге, повторял его слова, произнеся перед этим первое слово Неллет, и успел удивиться. Как он умеет так? Она там лежит. Открывает глаза. А он…

— Без королевства…

— Пришла твоя весна, Неллет.

— Пришла твоя весна, Неллет, — мальчик обернулся к высокому столику.

«Пришла твоя весна, Неллет» — слова ложились на бумагу, поблескивая чернилами.

— Пришло время проснуться. И рассказать своему народу. О снах спящей Неллет.

— Пришло время проснуться. И рассказать…

«Пришло время проснуться…» — перо плавно кивало, ставя точки над буквами, выписывая завитки.

— Даэд! Рада видеть тебя, советник Даэд. Ты постарел. Сколько весен назад ты встречал меня?

— Восемь весен, принцесса.

— Восемь весен…

«Восемь весен».

— Если тебе суждено встречать меня еще и еще, ты будешь так дряхл, что не сможешь отнести свою принцессу в термы.

Смех закачал занавеси, мальчик повторял слова, жмурясь от настойчивых, так не вовремя лезущих в голову картин. Другой не отвлекался, торопясь записывать, от напряжения спина стала мокрой под полотняной рубашкой.

Из шатра донесся хлопок. Девушки засновали по спальне, которую знали с детства, ни разу еще не побывав в ней. За шатром, в круге колонн, стоящих густо, как стены, таился бассейн, вокруг него лежанки и ложа, отдельные небольшие ванны, в которые текла прозрачная вода, качая на себе отражения смуглых лиц и блестящих испуганных глаз. Ванны с теплой водой, с холодной, и такие, над которыми поднимался пар, скрывая поверхность. Девушки подхватывали плоские корзинки, ощипывали лепестки с вьющихся по колоннам цветов, быстро возвращались, укладывая на воду свой нежный груз. Вынимали из деревянных резных сундуков мягкие покрывала. Готовили на жаровнях горячее питье из трав, что росли в сосудах вокруг бассейна. Завтра принцесса Неллет поест, а сегодня только вода и лепестки на ней, только густой отвар цвета коричневых чернил, в который советник Даэд добавит строго отмеренные капли из принесенных с собой флаконов. Кроме сумки с письменным прибором никто из них не мог ничего приносить в верхнюю опочивальню. Да и незачем, ведь, все, что было ниже принцессы на один виток лестницы, и последующие сотню витков, до самой иглы-основания, все было ее творениями и порождением снов спящей Неллет. И все могло появиться здесь по ее мысленному приказу.

Занятые работой, они пропускали слова из беседы, но слышали смех и скупые ответы Даэда. Две девушки, впрочем, не ушли с другими, остались рядом с писцом, на всякий случай. Вдруг какое-то слово окажется настолько сильным, что перо выпадет из пальцев, и сам пишущий сомнется, складываясь в коленях и пряча лицо.

Закончив готовить бассейн, девушки снова собрались полукругом, и сразу же раздался новый хлопок в ладони. Даэд предупреждал о том, что принцесса покидает шатер.

Лица, опущенные долу, не могли помешать слышать. И так хотелось мальчику, что стоял, передавая слова, чтоб сюда, в эту сторону вышла Неллет, прошла невидимая, овевая ароматом сонного тела, дала услышать шаги. Шептались, что бывает и так.

Но голос становился слабее, и Даэд говорил тише. После позвал обоих.

Столик был перенесен ближе к колоннаде бассейна, через которую тоже ничего увидеть было нельзя, так густо плелись среди мрамора цветущие плети, усыпанные широкими листьями. Но слышался плеск воды.

— Я голодна, Даэд. Но если я поем, ты сумеешь вынести меня на руках, мой старый друг?

— Я голодна, Даэд…

«Я голодна…»

— Я рад умереть за свою принцессу.

— Я рад умереть…

«Я рад умереть…»

Ломким голосом повторяя слова, мальчик зажмурился, увидел на сомкнутых веках: в круге колонн Неллет ступила на пологий край бассейна, присела, трогая воду рукой. И улыбаясь, вывернула лицо, не вставая, ловя серьезный взгляд стоящего поодаль советника.

— Теплая. Ты и умрешь, мой прекрасный Даэд. Как жаль. Но если тебе суждено еще и еще раз встретить со мной весну, не бойся, даже когда ты станешь совсем дряхлым, я сделаюсь маленькой и легкой, как маковое зерно. И ты сможешь унести меня в ладони. Ты знаешь, что такое «маковое зерно», мой Даэд?

— Еще нет, моя принцесса.

— Смотри.

Девушки за кругом колонн оглядывались, покрывала, отпущенные руками, сваливались на плечи. На лица — светлые, смуглые — падал яркий отсвет бескрайнего поля, полного алых цветков с четким рисунком сердцевины. Цветы вырастали прямо из мраморных плит, лопались зеленые бутоны, разворачивая прозрачные лепестки, и не прекращая движения, те опадали, оставляя вместо себя плоды-коробочки, меняющие цвет с зелени на светлый коричневый. Потом с легким хлопком плоды открывались, зияя черными окнами, и сыпали под стебли мелкую серую пыль. А из нее тут же поднимались, выпрямляя тяжелые головки, новые стебли, с новыми бутонами.

Одна из девушек встрепенулась, хватая за рукав подругу, но та вырвалась, смеясь побежала-полетела, касаясь пальцами цветов, мелькнула вдалеке и исчезла между колонн, за которыми сияла лунная бездна.

Мальчик склонил голову ниже, прикусил пухлую губу, нажимая на перо. То согнулось, и он бросил его под ноги, беря новое. Нельзя останавливаться, нельзя упускать ни слова.

— Маки. Они тоже цветы, Даэд. Их цвет, у нас нет такого, он не совсем красный. Алый. Их семена, бабушка делала пироги, с маком. Нет, не с цветами. Зерна, которые гремят в коробочках. Это очень вкусно. Но семена дадут новые сны, иные, мне их нельзя. Нам их нельзя, Даэд.

Поле исчезло. Девушки сбились в маленькую толпу, молча испуганно глядя друг на друга.

— Ты конечно, не позволишь мне поесть?

— Только твои желания, нежная Неллет…

— Знаю, знаю! Но только с твоим предупреждением. Хорошо, я скоро устану и лягу смотреть первый сон новой весны. Сон Башни. Но когда я проснусь, Даэд, пусть девушки сделают мне яичницу. Белое с желтым, масло должно кипеть, а перед тем выбираются луковицы, я посажу их тут, сразу за бассейном. Очистить, порезать ножом. Жарить. Яйца? Для этого нужны куры. Это как маленькие ксииты, но не кусаются. Я расположу их на тридцатом нижнем витке. Дай мне покрывало. Пора поздороваться, да?

Мальчик застыл, держа перо на весу. В полной тишине шаги Даэда казались чересчур громкими и тяжелыми. Вот они стихли. И все подняли глаза.

Неллет полулежала, прижимаясь к парчовой груди советника, обнимала его рукой за шею. Внимательно с легкой улыбкой рассматривала безмолвную группу. Два мальчика, один ближе всех к ней, другой — за столиком писца. И, тут улыбка ее стала немного печальной, — восемь девушек тесной толпой.

— Маки забрали ее, — сказала Неллет.

Шевельнулась свисающая ткань, и в складках покрывала показалась маленькая нога с очень тонкой щиколоткой и серебряными глянцевыми ногтями.

— Над пустотой растянуты сети, — заметил Даэд, — думаю, все обошлось.

— Все равно маки нам не нужны. Слишком рискованно. Заберем только маленьких птиц, похожих на ксиитов, наша еда станет более сытной. А жаль. Они так красивы…

Она подождала, пока мальчик запишет слова.

— Завтра, принцесса, советник полуденного часа приведет к тебе новых весенних мужей, — напомнил Даэд, видя, что Неллет не собирается продолжать, — ты сможешь выбрать себе…

— Я уже выбрала, — перебила его Неллет, чуть крепче обнимая смуглую шею.

Даэд замолчал, лицо его закаменело, будто удерживая что-то, чего никак нельзя показать. Если бы тут, в почти бескрайней опочивальне, которая недавно вместила в себя огромное алое поле, звучали мерные капли водяных часов, они бы капали и капали, наполнив немалую сферу, смутно подумал он. Она сказала, «я уже выбрала»? Нас тут всего — два мальчишки, не достигших возраста мужчин, и…

— Мой нынешний муж не отсюда.

— Мой нынешний муж… — повторил ломкий голос, в котором явственно прозвучала тоска.

Смуглое лицо, изрезанное морщинами, дрогнуло, смялось на миг, теряя человеческие очертания. И снова закаменело.

— Слово спящей Неллет вершит наши судьбы.

Ритуальная фраза согласия прозвучала упреком и возражением одновременно.

— Я знаю.

Ответ Неллет прозвучал, как отповедь на бестактный упрек.

Мальчик-писец, напряженно вслушиваясь в интонации, подтвержденные вторым помощником, старательно ставил над буквами нужные знаки. Знаки удивления, знак упрека, знак раздражения и знак своеволия.

— Никогда доселе муж Неллет не выбирался из мира снов!

Знак гнева, знак изумления, знак взывания к разуму и традициям.

— Бедный мой Даэд…

Знак нежности? Знак воспоминаний. Знак печали.

Точки и завитушки выстраивались одна над другой, делая из слова шаткую конструкцию, которая уже не упадет — записанная умелой рукой.

— Он похож на тебя, каким ты был сорок весен назад.

Знак спокойной и светлой печали.

— Принцесса!..

Знак предупреждения.

— Только имя другое, а еще цвет волос, и форма лица, и размах плеч. И мужские достатки.

Знаки насмешек? Над каждым словом…

У мальчика-писца вспотели ладони. Он уже не жалел, что перо и бумага не позволяют ему во все глаза смотреть на лицо Неллет, шею Неллет, обнаженное плечо и тонкую руку Неллет, на ее ногу в складках покрывала. Он писал и боялся, урывками думая о том, что написанное станут читать все двадцать четыре советника ночной и дневной стражи принцессы. И, прочитав, поднимут глаза на того, кто честно поставил все знаки над буквами, а значит, понял, о чем и как шла беседа.

— Как будет угодно принцессе Неллет.

— Принцессе угодно вернуться в постель.

Даэд отвернулся, скрывая от подчиненных свой легкий и нежный груз. Шаги зазвучали снова, шаркающие, усталые, почти стариковские.

В толпе девушек кто-то судорожно вздохнул. Одна вышла, тихо ступая, направилась к передающему, пока остальные не знали, то ли смотреть на нарушение правил, то ли зажмуриться и закрыться руками.

Ей было лет пятнадцать, русые волосы блестели под рассеянным светом высокого купола, круглое лицо раскраснелось, прикушенная губа сделала его сердитым и решительным. Подойдя к мальчику, она размахнулась и сильно смазала его по затылку жесткой ладошкой. Тот дернул головой, в глаза вернулось осмысленное выражение.

— Она… — прошептал мальчик, моргнув и снова раскрывая черные глаза очень широко, — она же…

Девочка молча снова отвесила ему подзатыльник. И рот парня захлопнулся. Она покачала головой, без слов запрещая продолжать. И быстро вернулась к толпе.

За светлыми шторами светлело чистейшими простынями наново застеленное просторное ложе, полное подушек больших и маленьких, цветных и с вышивками. Даэд нагнулся, бережно укладывая принцессу на мягкие подушки. Поправил неподвижные ноги, вытянул их, нежно касаясь коленей и щиколоток, продлевая каждое касание на один-единственный лишний миг. Застыл, казалось, не сумеет распрямиться, так и останется полусогнутым над слабым телом, белеющим даже на белых складках шелковой ткани. Неллет сама коснулась рукой его локтя, уперла ладонь в парчовую грудь. Но другой рукой притянула к лицу голову советника, тронула губами ухо. Прошептала еле слышно, будто просто тихонько дышала:

— Нет, мой прекрасный Даэд. Ты знаешь, что нет.

Он глотнул. Но не успел ответить, да и не смог бы, его мужская глотка не умела шептать неслышимое обученным писцам.

— Я запрещаю. Умирать там, внизу.

Отпустила его и откинулась на подушки, лицо побелело, теряя краски, которые так нежно осветили тонкую кожу в теплой воде бассейна.

С закрытыми глазами сказала, четко разделяя слова:

— Новая весна пришла к людям Неллет, живущим в Башне Неллет, под небесами, луной и солнцем Неллет. И новые в ней законы.

— Новые в ней законы…

«Новые в ней…»

Над этими словами не было нужны ставить знаки, их смысл полностью совпадал с их же сутью.

— Советник Даэд, страж третьего после заката часа, останется в спальне принцессы до следующего полудня. Мой первый сон новой весны — в руках советника Даэда.

Через несколько ударов сердца она спала, будто случайно забыв вынуть руку из пальцев сидящего рядом советника. Занавеси шатра внутри купола тихо и мерно колыхались, покачивая тонкий запах цветов, аромат душистой воды в купальнях и бассейне, с тревожной ноткой свежих чернил и шершавым запахом исписанных бумажных свитков, уложенных в сумку мальчика-писца, который не ушел вместе с девушками. Остался. Он да второй, спасенный русоволосой круглолицей девчонкой, что двумя затрещинами заткнула рот, готовый выкрикнуть внезапные знания, которые могли бы его уничтожить.

Мальчики постояли, переминаясь с ноги на ногу, потом переглянулись и сели на пол, обмениваясь жестами. Я не буду спать, показал писец товарищу, а ты, палец уставился в сторону друга, ты поспи, я тебя разбужу.

Тот отрицательно покачал головой. Разве можно уснуть, в ночь, которая никогда не повторится? И могла оказаться последней для него ночью в покоях принцессы. Но так властно и нежно наплывал со всех сторон аромат цветов, так значительно плыла луна, отлепляясь от ажурного проема и трогая выпуклым боком колонну, что оказалось, тут, в спальне, спать — самое правильное дело.

«Она не может ходить», мысль все же пришла, упрямая, проникла в голову, которая не могла сопротивляться, наполненная сном, как водой, «она совсем слабая, еле держит голову и с трудом поднимает руки. Врали, что прошла мимо, обнаженная. Советники носят ее на руках»…