Кольцо с изумрудом

ГЛАВА 11

Италия. Флоренция. Капелла Аннунцьято.

Четыре года спустя – апрель 1524 года

Жизнь коротка, искусство – вечно. Мужчине дарована возможность пройти по ней размашистым, широким шагом, самому выбрать дорогу, в то время как женщине…

Звук шагов внизу прервал философские размышления. Художник располагался почти у самого потолка капеллы, лежа на самой верхней площадке хитроумной деревянной конструкции, напоминавшей леса.

– Филипп! Поторопись! Они скоро уже будут здесь!

Пико, молодой красивый подмастерье, в один момент взобрался наверх. Он озабоченно взглянул на Филиппа и оглядел потолок с росписью. В следующее мгновение Пико опять скатился вниз, нетерпеливо подбежал к открытому окну и выглянул наружу.

Они находились в здании строящейся капеллы. Еще час-два назад все помещение было заполнено толпой ремесленников – каменщиков, штукатуров, облицовщиков, плотников, но сейчас здесь остались только они одни. Последние работники ушли совсем недавно, унося с собой дух веселого сплоченного братства ремесленного цеха – искусных мастеров, умеющих и любящих работать и по праву гордящихся своим трудом.

– Не беспокойся так, Пико! Маэстро знает, что мы все успеем закончить вовремя.

Художник, лежащий лицом к потолку на верхней площадке лесов, еще раз окинул критическим взглядом свежую фреску. С картины ему улыбался ангел чуть отрешенной неземной улыбкой.

Элизабет громко вздохнула. Нет, отнюдь не из-за картины… С фреской все в порядке. Она должна бы гордиться. Она должна чувствовать себя счастливой. Да, должна! Ей все удалось. У нее все получилось. Но, непонятно отчего, ощущение счастья не приходило. Почему, ну, почему она никак не может почувствовать себя счастливой?

Элизабет опять посмотрела на фреску. Вот уж совсем не от чего грустить! Краски сочные и естественные. Ангелы в лучах сияющего света, пронизывающего клубящиеся облака. Штукатурка еще не совсем подсохла, но это уже не имеет значения. Сама фреска закончена, и она может гордиться своей работой. Ей и надо заниматься работой и только работой и не думать ни о чем другом. Тогда ее не будут осаждать грустные мысли.

Да, Элизабет Болейн было чем гордиться! Она еще раз мысленно прошлась по всем этапам долгого процесса создания фрески. Фреска – один из труднейших видов живописи. Поскольку рисунок наносится на сырую штукатурку, от художника требуется ловкость, быстрота и исключительная точность руки. Настенная роспись – всегда тяжелая работа, но роспись потолка – совершенно особое задание, считающееся наиболее сложным, и только самые способные, избранные ученики маэстро допускаются им к потолочным фрескам. Старый учитель очень строг на этот счет. Да-а уж, Микеланджело действительно особо строг в том, что касается фрески.

Поэтому, когда из многих своих учеников он выбрал именно ее, Элизабет испытала особое чувство гордости и одновременно ответственность и стыд. Ведь она обманывает маэстро. Он думает, что имеет дело с французским художником Филиппом – приятным молодым человеком, обладающим большим талантом, но не имевшим ни гроша за душой. Однако это все обман. Одна только маска, видимость. Она одета как мужчина, ведет себя как мужчина, но остается-то по-прежнему женщиной.

– Филипп! Он уже идет! – раздался снизу взволнованный крик.

Голова Пико опять показалась и скрылась. Он уже тащил к лесам стремянку.

– Терпеть не могу таскать тяжести, – нервно заметил юноша.

– Да не волнуйся! У меня все готово к приходу маэстро, – спокойно откликнулся Филипп.

– Но он не один! С ним его сиятельство!

Элизабет быстро перекатилась по лесам и начала спускаться по стремянке.

– Джованни? Вместе с маэстро? – переспросила Элизабет.

Это в корне меняло дело. Джованни Медичи редко появлялся на людях. Значит, этот визит является важным для Микеланджело, раз он сумел вытащить сюда его сиятельство. Она быстро взглянула еще раз на фреску и помолилась про себя, чтобы картина понравилась всемогущему властителю Флоренции.

– Пико! Помоги мне! – Элизабет стала оттаскивать стремянку. – Надо задвинуть их в угол!

Два года назад, когда они с Пико начали работать над фресками, им пришлось в первый раз передвигать громоздкие леса. После этого она долго ломала голову над тем, что можно придумать, чтобы облегчить это занятие. Поскольку по физической силе она несравнимо уступала другим подмастерьям, ей пришлось использовать то преимущество, что имелось у нее – практичный склад ума и склонность к изобретательству. После некоторых усилий ей удалось придумать такую конструкцию, что позволяла бы затрачивать им с Пико минимум сил. Слава богу, что Микеланджело очень ценил в учениках сообразительность и полностью одобрил ее идею.

Двери с треском распахнулись, и двое подмастерьев замерли на месте. В помещение вошли маэстро и Джованни Медичи. По пятам за ними следовала целая свита придворных его сиятельства.

Элизабет в изумлении огляделась. В помещении как-то вдруг стало тесно. В одно короткое мгновение зала заполнилась людьми. Все принялись рассматривать новые работы маэстро.

Сквозь не застекленные еще окна капеллы лились яркие лучи солнечного света, освещавшие расположенную в центре помещения ротонду. Ее окружала изящная кружная колоннада. Высокие тонкие колонны устремлялись ввысь, где закруглялись и сплетались в красивые арки, напоминавшие переплетение ивовых ветвей. Пилястры колонн были украшены рельефным скульптурным орнаментом – работа Пико – с изображением корзин с цветами и фруктами.

И на потолке надо всем этим, на фоне безоблачного неба, насыщенного такой невероятной синевой, что она казалась почти ощутимой, сияли и лучились благодатным светом ангельские лики.

Монсеньор Медичи смотрел вверх, завороженный необыкновенными небесными ангелами, изображенными столь реалистично, что, казалось, вот-вот один из них сойдет со стены и окажется среди них.

– Микеланджело! Мой друг! Как это возможно? Какое воображение, какое мастерство! Необыкновенно! – Голос владыки Флоренции замер в восхищении перед непревзойденным чудом гения художника.

Маэстро постарался скрыть довольную улыбку.

– О, достопочтеннейший! – Микеланджело обернулся и поискал глазами учеников. Пико и Филипп скромно стояли в затененном уголке за лесами. – Мы всего лишь выполнили вашу просьбу.

– Верно. Но выполнили с необычайным мастерством! Какой цвет, композиция, пропорции! – Могущественный флорентиец поднял руку и указал вверх. – Вот! Взгляните на это лицо. Эти глаза заглядывают вам прямо в душу. А как выписаны руки, поднятые вверх. Нет, это необыкновенно. Единственное, с чем это сравнимо, – только с вашими же фресками в Риме.

Микеланджело поднял голову и стал критически рассматривать потолочную роспись. Элизабет затаила дыхание, пока он оценивающе разглядывал ее работу.

– Мой друг, скромный мастер, который создал это творение, наверняка польщен вашими словами. Ибо фреска эта расписана не мной, а моим учеником. Он очень молод и исключительно талантлив. Я говорил вам уже о его работах и раньше… но сейчас, если позволите, воспользуюсь случаем его представить. Вон он стоит в тени в уголке. – Маэстро оглянулся. – Филипп, мой мальчик, поди сюда.

Элизабет испытала необычайное волнение. Да, проработав эти четыре года под искусным руководством, она много узнала не только об искусстве, но и о себе. Она знала теперь наверняка, что у нее особый талант и особый, только ей присущий, стиль живописи. Она видела в окружающих ее людях или предметах не только их внешнюю оболочку, но могла проникнуть в самую суть. И у нее был бесценный дар передать это свое видение, переложить с помощью кисти на холст или на фреску испытываемые ею чувства и настроения. Смех или слезы, радость или горе, самые различные состояния человеческой души – все это удавалось ей запечатлеть и выразить своим искусством. Простодушие или хитрость, гнев или жадность, неземная улыбка или вполне земные радости – все было доступно ее кисти, все выглядело живо, естественно, реалистично. Но никогда вплоть до сегодняшнего дня ей еще не доводилось услышать вслух признания ее таланта со стороны ценителей, тем более таких, каким слыл тот, кто стоял сейчас рядом с маэстро внутри новой капеллы.

Волнуясь, на негнущихся ногах, Элизабет вошла в ротонду и приблизилась к группе стоящих там людей. Остановившись около маэстро и Джованни, она преклонила одно колено, чтобы поцеловать руку его сиятельства.

Синьор Медичи оценивающе взглянул на подмастерье. Да, парню посчастливилось, что у него оказался незаурядный талант, иначе в жизни ему бы пришлось туго. Природа не одарила юнца крепким телосложением. Юноша поднял голову и посмотрел Джованни прямо в глаза. Тот одобрительно кивнул. Взгляд у юнца вдохновенный, да и умом, похоже, он не обойден. Давно не попадались на глаза герцогу такие умные лица. Можно сказать, почти красив, даже несмотря на маленький рост и багровый шрам на лице.

Джованни поднял паренька с колен и благожелательно махнул пухлой рукой, унизанной перстнями, в сторону фрески.

– Кто бы мог подумать, что столь юному дарованию по силам такая мастерская работа.

Элизабет густо покраснела, смущенная похвалой.

– Филипп и есть настоящий мастер, – с гордостью подтвердил Микеланджело. – Из моих десяти учеников он самый младший, но и самый талантливый.

Маэстро чуть помедлил и, положив руку на плечо Элизабет, добавил:

– Вы увидите, достопочтенный, что когда-нибудь ему удастся стать вторым Рафаэлем. У него такие творческие возможности, что, наверное, в один прекрасный день ему придет в голову потягаться даже с самим Леонардо… Да упокой милосердный господь его душу! И уверяю вас, ждать этого осталось уже совсем недолго.

Джованни Медичи ободряюще улыбнулся молодому подмастерью и повернулся к Микеланджело:

– Ну-с, итак, маэстро, какими еще чудесами вы собираетесь нас сегодня удивить?

Переговариваясь между собой, они двинулись к выходу, и буквально через минуту комната опустела, оставив в углу ошеломленного Пико, взиравшего с восхищением на Филиппа.

– Филипп! – Пико бросился к другу и от избытка чувств, сорвав с него шляпу, подбросил ее вверх. – Господи! Ну ты даешь! Да я бы плясал от радости, если бы меня удостоили хоть части таких похвал! Ты посмотри на своих ангелов! Вон они как улыбаются тебе!

Элизабет послушно посмотрела вверх, но, в отличие от Пико, ей в нежной улыбке ангелов чудилась злая усмешка судьбы.

– Такой день требуется отметить! – Пико водрузил шляпу обратно на голову друга. – Я побегу и скажу всем нашим. Выпьем на славу! Скажем, например, в тех банях, что за городской площадью, сразу за собором. Или нет, в прошлый раз…

– Пико, ты же знаешь, что я…

– Да пошли, Филипп! Это же особый случай! Не каждый же день герцог Немюрский, Джованни Медичи, хвалит работу бедного художника! Пойдем отпразднуем!

Элизабет посмотрела на оживленное лицо красавца Пико и непроизвольно улыбнулась. Пико был из Генуи. Они работали вместе уже два года, и ни разу за все время ему даже не приходила в голову мысль, что она может быть не тем, за кого себя выдает, и уж тем более он не подозревал, что она женщина.

Он был рослый, крепко сбитый парень, обладающий необходимой для его труда скульптора изрядной физической силой. С первого момента, как они встретились, Пико взял под свое покровительство хилого и слабого юнца, каким выглядел Филипп, хотя мог бы просто игнорировать ее, как это делали многие другие подмастерья.

Однако он относился к ней по-другому. Все эти годы он был для Элизабет той защитной раковиной, в которой она могла укрыться в трудную минуту. У него была сила, у нее – талант. Он защищал ее, как своего друга. А она делилась с ним секретами мастерства, давала советы, помогала ему достичь более высокого уровня в его работе над скульптурой. Они проводили долгие часы, беседуя об искусстве. Элизабет рассказывала ему о точности, изяществе и лаконичности линий в скульптуре, о том, как каждый изгиб и поворот может тем или иным способом отобразить чувства и настроения. Такое толкование искусства было новым для Пико, он узнал обо всем этом только от Филиппа. Ему было интересно его слушать. И в том, что касалось их творчества, друзья всегда достигали взаимопонимания.

– Меня ждет сестра, Пико. Почему бы тебе не пойти без меня?

– Я не хочу, – неожиданно резко ответил Пико, поворачиваясь и глядя в удивленное лицо друга. Потом, хлопнув себя руками по бокам, решительно добавил: – Филипп! Сколько это может продолжаться?

– Что ты имеешь в виду? – Элизабет напряженно пыталась понять, чем можно объяснить враждебность, вдруг появившуюся в его тоне.

– Я имею в виду, что ты имеешь такое же право жить по-своему, как и она. – Пико на мгновение умолк. Ему не хотелось задевать чувства лучшего друга, но больше молчать он не мог. – Филипп, да пойми! Вы с сестрой уже стали притчей во языцах! Все об этом говорят.

– Говорят? – В голосе Элизабет послышался гнев. – Кто говорит? Никто не имеет права ничего говорить ни обо мне, ни о моей сестре! Я никогда не давал для этого повода!

Пико взял друга за плечи и легонько встряхнул его.

– Послушай меня, Филипп! Я все-таки должен тебе рассказать. Слухи ходят уже давно.

– Ничего не желаю слышать! – Элизабет попыталась вывернуться, но Пико крепко держал ее.

– Слишком поздно. Ты все-таки должен выслушать то, что я скажу.

Элизабет мрачно стряхнула с себя его руки, отвернулась и, подойдя к стремянке, тяжело опустилась на нижнюю ступеньку. Пико последовал за ней и встал напротив, опершись плечом об одну из колонн. Он смотрел сверху на запавшие глаза, на осунувшееся лицо своего товарища. Такой редкий талант, но и такая же редкая наивность!

За все время, что Пико был знаком с Филиппом, тот ни разу не упоминал никаких других своих родственников, кроме сестры и ее ребенка. Пожилая чета Барди не была их родней. Джозеф, торговец шерстью, и его жена Эрнеста были бездетны и сдавали часть своего дома в аренду. Со слов Филиппа можно было понять, что сначала они просто снимали у Барди жилье, но потом, с течением времени у них установились более близкие и дружеские отношения. Однако Барди, конечно, не догадывались о том, что Пико хотел сказать Филиппу. Они были пожилой почтенной парой, а это дело совсем иного рода. Увы, кроме него, больше некому открыть Филиппу глаза на то, как обстоят дела с его сестрой.

– То, что я должен тебе сказать, касается твоей сестры.

– Я знаю, ты настроен против нее с тех пор, как она отвергла твои ухаживания.

– Не знаю, что именно говорит тебе сестра, но что касается меня, то она отнюдь не отвергала меня, если речь идет о постели. Это было уже давно, и я знаю, что поступил дурно. Однако что было, то было – я переспал с ней, впрочем, так же как и примерно половина мужского населения Флоренции.

Элизабет вскочила и хотела его перебить, но Пико удержал ее движением руки.

– Подожди, пожалуйста, выслушай меня сначала до конца.

Элизабет остановилась на полуслове и как-то сразу сникла, отводя глаза в сторону.

– А отвернулась от меня она уже после, сообразив, что у меня пустой кошелек. Но еще раз подчеркиваю, что это было после того, как она оказалась в моей постели.

Элизабет села на мраморный постамент ротонды и, низко опустив голову, обхватила ее руками.

– Послушай, Филипп! Ты мне друг. И я говорю тебе как другу – это надо прекратить. Ты уважаемый ученик и подмастерье Микеланджело. Твои работы высоко ценятся. Денег за них ты тоже получаешь достаточно. Но посмотри – вместо того, чтобы купить собственный дом, нанять прислугу, жить как тебе подобает, ты ютишься под чужой крышей. Послушай меня – это надо прекратить. Ты не должен ей потакать. Тебе надо самому уже обзаводиться женой и детьми, а не тратить все, заработанное твоим трудом, на оплату глупых и дорогостоящих прихотей взбалмошной сестры.

Элизабет почувствовала, как у нее защипало глаза и к горлу подступил комок, но она знала, что даже если бы она была сейчас одна, то все равно бы не заплакала. Элизабет уже забыла, что такое слезы.

– Все ребята в студии знают, что, кроме работы на маэстро ты еще вкалываешь и выполняешь заказы на стороне. Ни для кого это не секрет…

Она изумленно посмотрела на него. А она-то приложила столько усилий, чтобы никто не узнал о ее постороннем приработке!

– Да-да, портреты! Все наши знают. И нечего тут удивляться! И Микеланджело тоже знает. Ты забыл, мой друг, одну важную деталь – твой собственный уникальный стиль. Твою манеру невозможно не узнать. Даже если ты подпишешься: «Рисовал шкаф», все равно ясно, что это писал ты.

Пико остановился, потом, склонившись сочувственно к Филиппу, спросил его с горячностью:

– Ну, ответь мне, Филипп! Скажи честно, на что ты тратишь эти деньги?

– Я их коплю.

– Нет! Ты их не копишь! Потому что все видят, как твоя сестрица швыряет их направо-налево!

Элизабет почувствовала, как защемило ее сердце. Все, о чем она пыталась не думать, Пико вывалил на нее в один момент и сразу.

– Пико, зачем?.. Зачем ты решил мне сейчас все это рассказать? – на лице Элизабет отражалась боль.

– Потому что я твой друг. Единственный друг. Потому что нельзя повернуться спиной к тому, что произошло сегодня. Нельзя продолжать жить, не замечая ничего вокруг. Ты знаешь, что сейчас будет? То, что сказал тебе сегодня Джованни, уже к вечеру будет известно повсюду. С сегодняшнего дня ты становишься известным живописцем. У тебя и раньше было достаточно заказов, но сейчас ты будешь нарасхват. Цены на твои картины, портреты, на все станут неизмеримо выше. Ты можешь стать и богатым и знаменитым. Но только при том условии, что она перестанет разрушать твою жизнь, транжирить попусту деньги, порочить твое доброе имя, короче – пускать на ветер все, что ты заработал прилежным и честным трудом. Ты должен поставить ее на место. Поговори с ней. Она должна прекратить свое… необузданное поведение. У тебя все права – и поскольку ты ее брат, и поскольку именно ты содержишь ее и ребенка, ты должен остановить ее. Или заставь ее стать хотя бы немного… разборчивее.

Элизабет низко опустила голову. Прошло уже немало времени с тех пор, как она впервые узнала о разгульном поведении Мэри. И… ничего не могла с этим поделать. Мэри исполнился уже двадцать один год. Взрослая женщина. И по летам и по характеру. Элизабет не могла ни посадить ее дома под замок, ни бегать за ней и следить за ее поведением на улице. Она вообще не знала, что здесь можно сделать.

Единственным утешением Элизабет, единственным ее светом в окошке стала Джеми – трехлетняя дочурка Мэри. С ней она проводила все время, остававшееся у нее свободным от занятий живописью, и ради нее видела смысл продолжать свои усилия. Что касается Мэри, то да, когда-то она действительно любила Мэри, но в последнее время ей не раз приходила в голову мысль, что ее любовь со временем превратилась в жалость.

– Она устроила вчера дикую сцену, – грустно добавил Пико.

Элизабет подняла на него глаза в немом вопросе.

– В Палаццо Веккьо. Твоя сестра была там с одним из дружков герцога д'Урбино. Джино сказал, что одно платье на ней стоило половину твоего годового заработка.

Элизабет знала этого Джино. Богатенький сынок из знатной семьи. Сам ни гроша не заработал в своей жизни. С чего он решил, что знает, кто сколько зарабатывает?

– Среди гостей герцога было много иностранцев. Как я слышал, твоя сестра взяла в оборот одного англичанина. Они там танцевали, ну и вообще провели вместе весь вечер. Джино не знает, в чем там толком было дело или что произошло, да только вдруг она начала так громко кричать, во весь голос. Кричала, чтобы он оставил ее в покое. Скандал был ужаснейший, герцога чуть удар не хватил. А она улизнула, только ее и видели. Правда, Джино уверяет, что была бледна как смерть. Но, Филипп, ты же понимаешь, что теперь ее туда и на порог не пустят.

Элизабет на секунду застыла как громом пораженная, потом, опомнившись, быстро направилась к дверям.

– Пико, извини меня ради бога! Я обязательно поговорю с ней, – как можно спокойнее сказала она на прощание своему другу. – Но мне надо идти.

Пико остался в ротонде один. В наступающих сумерках лица ангелов на потолке казались потемневшими и удрученными.