Королевская кровь-12. Вороново сердце. Часть 1

Часть 1 Глава 11

Ночь с пятого на шестое мая, графство Нестингер, Инляндия

Люк Дармоншир

Люк очнулся в полной темноте и тишине, голый, слабый, скорчившись на боку. Воздуха было мало и ощутимо пахло гарью и кровью. Сколько он провалялся без сознания — непонятно.

Браслет на запястье холодил тело. Ночное зрение не работало — настолько слаб был Люк.

Он пошевелился — слава богам, шевелиться он мог, — протянул руки вперед и тут же наткнулся на камень. Ощупал все вокруг себя, сбивая ладони об известняк, — он лежал в узком каменном кармане шириной метра полтора на два, между двух вставших высокой аркой глыб. Похоже, ветер, коим он был на момент обвала, вытолкнуло сюда, в полость, и тут-то он и обернулся.

Дармоншир постарался докричаться до Тамми и Нории — но, видимо, толстый слой камня не пропускал мыслеречь, потому что не было ощущения, что его слышат, будто слова растворялись в породе.

— Ну что, попался, счастливчик? — каркающе сказал герцог себе, парадоксально жалея, что нет сигарет: не закурить, не вдохнуть дым, чтобы успокоиться, — хотя воздуха и так было мало, и от удушья он умрет явно раньше, чем от голода или жажды.

Люк снова обернулся ветром, заметался по крошечному карману — однако, сколько он ни струился меж глыб, нигде не было ни прохода, ни движения воздуха, с которым можно было бы сбежать, вытечь на поверхность. Он ветром пролезал между камней, он тыкался в тупики, а затем, отчаявшись, воздушным тараном бил по глыбам, но те даже не шевелились, надежно прижатые другими. Неизвестно, сколько Люк так метался, пока отчаяние и слабость не взяли свое — и он снова скорчился на полу, слушая далекое-далекое содрогание почвы: все же вибрация от выстрелов артиллерии долетала и сюда, — и надеясь, что какой-нибудь взрыв сдвинет камни и проход все же найдется.

— Или засыплет тебя, — снова произнес он вслух. Сел, закрывая глаза, сотрясаясь от дрожи: холодно тут было. И страшно. На сколько здесь хватит воздуха? Часов на шесть? Десять?

Зашарил руками по стенам, откатывая какие-то булыжники — вдруг получится прокопать себе проход? На пол сыпалась известняковая крошка и щебень, он ломал ногти — но со всех сторон рано или поздно натыкался на твердую породу.

Выругался, снова обернулся, снова заметался по своей тюрьме — хоть какое-то действие, хоть что-то! Но выдохся еще быстрее, вернулся в каменный карман, свалился на пол без сил — и там, глядя в черноту над собой, впал в вязкое забытье, в котором виднелись ему лица и деда Кристофера, и Луциуса, и матери, и Марины. Выплывал Люк из него только от вибраций артиллерии и содроганий холма, с тупым интересом ожидая, придавит его все-таки или нет… затем снова впадал в дрему.

Тело покрылось холодным потом, дышать становилось все труднее, и сердце бухало как молот, — когда от очередной вибрации совсем недалеко что-то утробно заскрипело, стало просаживаться… холм дрожал, и Люк с удивлением обнаружил себя в воздушной форме, прижавшимся к «потолку». Видимо, тело соображало быстрее, чем он.

Когда камень перестал сотрясаться, Люк осторожно скользнул в одну сторону, в другую. Сквозняка он так и не ощущал, и это было сродни продлению агонии. Но он упорно скользил по крошечным, только что образовавшимся кавернам между камнями, пока не попал в карман пошире. Тут сильнее пахло гарью, а на земле обнаружилось несколько железяк — значит, он сейчас ближе к выходу, ведь машина почти успела выехать.

«Если только детали не забросило сюда взрывом», — сказал скептик внутри.

И опять повторилось все — и ощупывание камней, и попытки докричаться до Нории и Тамми, и поиски выхода, и время отчаяния, и безрезультатное раскапывание. Люк так устал, что еле мог пошевелиться, и снова впал в забытье.

Что там с армией? Что с захватом Норбиджа? Справятся ли они без него?

Конечно, рано или поздно обнаружат, что он пропал, и, возможно, даже догадаются посмотреть под обвалившимся холмом… если только снаружи есть хоть какие-то визуальные свидетельства обвала. И если свои одержат победу, то его, возможно, даже начнут искать.

И пусть воздуха тут хватит на сутки-другие, слишком много «если» для выживания.

Люк снова вспомнил про Марину, представил, что с ней будет, если он повторно так нелепо погибнет… и стало совсем кисло. Захотелось побиться головой о стену, что он и сделал. Вновь посмотрел наверх, в темноту.

— Послушай, — проговорил Люк, — слишком нелепо погибнуть так, не находишь? Должен же быть какой-то выход… он просто обязан быть. Очень странное ощущение, когда ты еще говоришь и дышишь, — он шумно вдохнул воздух, — но уже фактически мертв. Только и остается, что молиться, правда?

Тишина была ему ответом.

— Я слышал, — сказал он через полчаса забытья, словно и не прекращал разговор, — что нужно пообещать что-то… принести обет. Честно говоря, я уже и почку готов принести в жертву и, так уж и быть, повторно отдать ногу… но зачем тебе моя нога… снова, — он хрипло и безумно засмеялся.

От смеха посыпались камушки сверху. Холм словно оживал время от времени, скрипел, хрустел, утробно ворчал, грозясь раздавить Люка. Темнота взирала на него неодобрительно.

— Я пообещаю… пообещаю… черт, мне и отдать-то нечего, я уже и свою жизнь прообещал, — невесело хмыкнул он. — Бросить курить… ну, ты же не моя мамочка. Нет, ты, конечно, отец, все такое, но вряд ли тебя волнует табак… Пообещать наплодить еще с десяток Дармонширов? Марина может расстроиться, я не могу обещать за нее, — он сам понимал, что несет чушь, но эта странная полумолитва, полубред было последним, что показывало ему, что он жив. — Да и какой это обет для меня? Это удовольствие, — Люк снова засмеялся в темноту. А затем замолчал, выравнивая дыхание и слушая, как успокаивается истерично бьющееся сердце, и сам не заметил, как снова ушел в сон.

Проснулся от далеких, ощущаемых как вибрация ударов артиллерии и привычного содрогания холма, мокрый от удушья, с пересохшим горлом, готовый все отдать за глоток воды, и еле-еле сумел сесть. На чистой жажде к жизни обернулся ветром, пронесся по щелям и уголочкам — вдруг сдвинулось еще что-то, вдруг найдется выход? Но камни стояли плотно и цепко.

Он вернулся в свою камеру и обернулся, свалившись на пол. Подполз к стене, снова сел.

— Получается, что у меня нет ничего настолько ценного, что бы я мог отдать, — признал Люк, откинувшись на стену и чувствуя, как холодит камень голову через пропитанные холодным потом волосы. Снова холм дрогнул, снова что-то посыпалось сверху. — А тем, что действительно ценно, я свою жизнь выкупать не готов. Может, ты удовлетворишься обещанием построить змеиный храм? Они помогли мне, я сделаю место поклонения им… — он снова засмеялся, покосился на невидимые стены. — Что, нет? Понимаю, я бы тоже не согласился. Хочешь, уйду в монастырь имени тебя… Марина поймет… наверное… — он помолчал. — Обет молчания? Не стричь волос? — закашлялся, чувствуя, что начинает уплывать в бессознательное состояние, но продолжал шептать: — Не пить ничего крепче вина? Хорошо, я готов, — теперь каждое слово он выталкивал с трудом, прошептывая его, и говорил просто потому, что молча умирать было невыносимо. — Что, нет? — он снова засмеялся. — Хороший ведь обет, бери, отец… Я согласен на не больше четырех бутылок в год… нет? Трех, хорошо. Двух? Это очень сурово, — он снова шипяще закашлялся, — ну хорошо… одна, одна бутылка вина в год… одн…

Краем глаза Люк увидел накаляющееся красным пятно прямо перед собой, помотал головой. Пятно не исчезало. Подполз, приложил руку — и чертыхнулся, отдергивая ее, обожженную, шлепнулся на землю, прижимая ладонь к холодным камням и по-настоящему безумно смеясь.

Камень потек, образуя невыносимо сияющую дыру размером с голову Люка, и из нее вдруг вынырнули несколько огнедухов, зависнув над сипло смеющимся герцогом, осветив страшное нагромождение камней над ним. Дармоншир с жадностью вдохнул невозможно прекрасный воздух, заструившийся из прохода.

А следом с пронзительным сердитым криком к нему влетела маленькая красная соколица, увидела Люка — и в ярости бросилась на него, расцарапав ему грудь когтями, цапнув клювом за губу. От нее шел такой жар, что Дармоншир мгновенно согрелся, а она продолжала истерично, злобно орать на него на своем, птичьем, — но на удивление он все понимал. И виновато улыбался, глядя на нее.

Люк — откуда только силы нашлись — схватил ее, сжал, прижал к груди, поцеловал в красные перья. Сердечко ее стучало как ненормальное, она продолжала кричать.

— Все, все, — сказал он хриплым шепотом, — все, успокойся, навредишь себе. И детям. Потом меня побьешь, Марина. Все, любовь моя. Спасибо. Боги, я уже подыхал здесь. Спасибо. Ты имеешь право на страх и гнев, но я тебе нужен не подранным, правда ведь?

Она снова возмущенно крикнула и вцепилась клювом в плечо, пустив кровь. Люк не дернулся, все гладил ее — и руки его дрожали. Смерть снова прошла краем, но он в полной мере ощутил ее тень.

— Ты как раз вовремя, — прошептал он. — Опять меня спасаешь, да, детка? — Люк ткнулся ей в перья опять и вдруг засмеялся. — Хорошо, что ты не прилетела чуть раньше… я тут обещал кое-что, а одна бутылка вина — это все же менее болезненно, чем монастырь… наверное.

Завибрировал пол, раздался далекий выстрел артиллерии.

Соколица выпорхнула из его рук, подлетела к проходу, села на светящийся красным край и требовательно закричала.

— Да, ты права, — согласился Люк, с трудом переворачиваясь на четвереньки, а затем поднимаясь по стенке. — Нужно выбираться отсюда. Нужно, — он попробовал обернуться ветром, но лишь свалился на пол. И еще раз. И еще.

Птица снова крикнула, кувыркнулась в воздухе, став Мариной — в длинной плотной сорочке до пят и вязаном кардигане. Она, шатаясь, вспорола себе запястье длинными птичьими когтями на пальцах, склонилась к Люку и больно за затылок повернула его голову так, чтобы ему было удобнее пить.

Кровь ее была обжигающей, как жидкий огонь.

Как бы он ни был слаб, он понимал, насколько Марина боится за него и как яростна от этого страха. Ее лицо было бледным, глаза — расширенными, будто пьяными. С третьим или четвертым глотком тело выгнуло, словно от электрического разряда, плеснуло силой до кончиков пальцев. С шестым он поднялся, зажимая ладонью запястье жены, склонился к ней, целуя и одновременно излечивая ее рану.

— Ты первая, — попросил он, и Марина, вновь обернувшись птицей, полетела наружу.

Люк выскользнул по алеющему короткому проходу — подумать только, он умирал метрах в трех от выхода! — и нырнул вбок, рядом с оползнем, на склон холма, у которого парила соколица и маленькими огоньками фланировало несколько десятков огнедухов. Там же снова перекинулся в человека, с жадностью вдыхая свежий ночной воздух. Ветерки, струящиеся по склону, ласкали его тело, и он почти застонал от ощущения своей стихии под руками. Было темно — стояла глубокая ночь, но тьма эта была разбавлена лунным сиянием и по сравнению с каменным мешком казалась светлым днем. Со стороны Норбиджа слышались звуки перестрелок.

— Иди сюда, — попросил он в темноту, и к нему метнулась птица, кувыркнулась в воздухе, встала рядом уже Мариной, и он обнял ее, снова прижимая к себе.

— Как? — спросил он ей в волосы. — Как ты нашла меня?

Марина отстранилась, по-птичьи повела головой в сторону.

— Не знаю… Я обещала не мешать тебе здесь… и меня заперли… надежно… я заснула, а потом… кричала… — медленно, словно вспоминая, как это делать, заговорила она. — Они… Меня услышали… — она показала рукой на огнедухов… — и те, что на башнях… и с фортов. Они прилетели. Прожгли решетку… Потом я полетела… меня вело сюда, но я никак не могла понять, где ты, — она посмотрела на брачный браслет, затем в воздух. — Меня подхватил ветер и принес сюда. Мне кажется… это твой друг… потому что я видела его, кажется… и точно слышала: «Он здесь». А огнедухи прожгли камень.

Люк поцеловал жену в волосы, погладил, понимая, что она все еще сильно не в себе, и страшась отпускать ее. Посмотрел в воздух — но не увидел змеедуха. Только легкий ветер струился над холмами, и Дармоншир тяжело вздохнул, проговорив мысленно:

«Спасибо, друг».

Марина молчала, прижимаясь расслабленно и сонно, а он гладил ее по волосам, по спине, незаметно сканируя ладонью и понимая, что вита в ней течет как у спящей, и она вполне здорова и полна сил… но ее состояние пугало, и хотелось самому отнести жену в Вейн, чтобы за ней приглядели, чтобы ничего не случилось.

Люка все еще потряхивало от страха и осознания края, за который он вновь едва не ступил, но сила плескала в теле, и ее было настолько много, что она готова была сорваться с привязи. Сколько он провел в каменной тюрьме? Какова сейчас ситуация в городе? И безопасно ли вывести отсюда Марину?

Вновь ударила артиллерия — и на улицах города полыхнуло несколько вспышек. Марина затрепетала в его руках, повернула голову в сторону взрыва. Люк нахмурился, тоже наконец обращая внимание на город. Ночное зрение теперь работало исправно, он видел мельтешение стрекоз, но ауру Нории не наблюдал. Аура Тамми мягко крутилась в центре города. В воздухе виднелись лишь с десяток аур поменьше — драконы.

«Нории? Роберт?» — мысленно позвал он. Но никто ему не ответил, и его снова окатило страхом.

В нескольких сотнях метров от них пронесся дракон, за которым гналась стая неоседланных раньяров во главе со стрекозой, управляемой всадником.

— Мне нужно возвращаться в бой. А тебе — улетать, — попросил Люк Марину. — Безопаснее лететь отсюда к морю, и там над водой в Вейн. Я провожу тебя до моря.

Она кивнула, странно глядя в небеса. Отступила.

— Нет. Тебе нужно быть здесь. Я полечу сама. У меня надежные защитники.

Марина обернулась птицей, крикнула — со всех сторон рванулись к ней огнедухи, окружив сияющим красно-золотым роем, — и понеслась к городу.

Люк чертыхнулся, обратился змеем и поспешил за ней.

Первыми огнедухи Марины догнали раньяров, которые мчались за драконом, — и тихо прожгли всех насквозь, так что стрекозы одна за другой посыпались на холмы. Затем огоньки начали метаться над городом, уничтожая стрекоз, помогая драконам, — а Марина кругами парила сверху, яростно крича и подбадривая их. Люк носился следом, прикрывая ее и холодея от страха, что кто-нибудь из всадников поймет, что командует огнедухами маленькая соколица, и выстрелит в нее.

Наконец над долиной стало гораздо тише. Драконы подтянулись к змею, огнедухи, сильно потускневшие, слетелись к соколице под крыло, и она, ласково мазнув долетевшего с ней до леса Люка по носу крылом, понеслась в сторону Дармоншира.

«Где Нории? Где второй змей?» — спросил Люк у одного из отбитых драконов.

Тот, истощенный, парил рядом, и его раны на глазах затягивались, мерцая серебряной дымкой.

«Владыку много часов назад поймали огромной сетью и унесли за холмы. Нас удерживали до темноты, чтобы мы не смогли полететь за ним, но десяток из наших все же смогли пробиться и понеслись следом в надежде догнать и отбить его. Змея оглушило, и он упал в город, там сейчас и половина наших, помогают воинам зачищать город. А мы остались сверху, чтобы сдерживать стрекоз».

Люк чертыхнулся. Что делать? Лететь спасать Нории? Или Тамми?

«Кто-сс? — прошипел он. — Кто поймал Нории?»

«Воин в белых доспехах, — ответил дракон. — Он отдал Владыку своим слугам, а сам сейчас здесь, на земле, но мы не смогли достать его: с воздуха его защищают раньяры, с земли — инсектоиды. И сам он могуч ментальной силой — стоит приблизиться, и падаешь как подкошенный».

Люк, крутанувшись восьмеркой, зашипел и приказал себе вспомнить, что Нории — могущественнее и опытнее большинства людей на Туре. В том числе и самого Люка. И пусть все внутри кричит, что нужно лететь за учителем и другом, есть то, что следует закончить здесь.

Люк понесся вниз, то и дело выхватывая из отрядов иномирян гигантских тха-охонгов и ломая клювом им спины, и заструился над центральной частью города, туда, где медленно крутилась перламутровая аура Таммингтона и слышны были ожесточенные перестрелки. Он видел, как наступают к центру по зачищенным улицам многочисленные отряды наемников под прикрытием гигантов и невидши, как пытаются их остановить дармонширцы, расстреливая из окон домов, с крыш, и с удовольствием помогал своим, запуская небольшие смерчи, поднимавшие иномирян и инсектоидов в воздух и швырявшие их о землю. Раньяров стараниями драконов и огнедухов Марины практически не осталось, и он мог не отвлекаться на них.

Дармоншир снова подумал о Марине и пообещал себе, что первое, что он сделает, когда сможет долететь до ставки — узнает, вернулась ли она в Вейн. Впрочем, защитники у нее и правда были отличные.

Видел Люк и последнюю линию атаки своей армии и вновь подивился хладнокровию Майлза, который спокойно выждал с почти пятнадцатью тысячами эмиратских солдат и лишь сейчас запустил их в бой. Они наступали медленно, что было Люку на руку — если раньше он не мог зачищать улицы смерчами, так как на баррикадах иномиряне живым щитом держали людей, а в столкновениях уже был велик риск задеть своих, то сейчас он утюжил улицы, почти не глядя. Совсем скоро эмиратские подразделения подопрут подкрепление Ренх-сата, которое частично уже вышло на центральную площадь. Значит, и Люку нужно было туда.

Виктория Лыськова очнулась оттого, что ее бросили на что-то твердое, стали привязывать, и, выплывая из вязкого забытья, даже слегка удивилась этому — потому что персональный щит должен был работать даже над ее мертвым телом. Видимо, крючья неведомого оружия зацепили ее сильнее, чем показалось.

Она незаметно приоткрыла глаза — связанная, она лежала боком на раньяре, а рядом с ней суетились несколько иномирян, переговариваясь между собой. Черты их лиц смазывались — одинаково черноволосые, бородатые, воняющие, как воняет всякий по любую сторону фронта через пару недель полевой жизни.

Куда ее собираются унести? Подальше от дармонширцев как заложницу или, наоборот, к командиру иномирянской армии? Судя по тому, что в речи пленивших ее то и дело проскальзывало «Ренх-сат, Ренх-сат», вернее было второе предположение.

Она, проверяя, остались ли какие-нибудь из заготовленных мощных заклинаний на накопителях, ощутила подрагивание притушенной ею сигналки, которая могла бы вызвать сюда Марта. Хорошо, что она все-таки приглушила ее активность. Справится сама. Плохо, что ее друзья наверняка сделали то же самое.

Из заклинаний осталось одно. Самое мощное.

Вики задумалась — не стоит ли подождать, пока ее доставят к генералу иномирян и там, на месте, его устранить. Но опыт подсказывал, что нужно выжимать максимум из текущей ситуации, когда известны все переменные. А там они будут неизвестны. Обладают иномиряне еще таким же оружием, каким они пленили Владыку Нории? Такая вероятность есть, и тогда она не справится.

Да и тратить время, за которое можно помочь своим подразделениям, на уничтожение одного врага, недальновидно и глупо.

Пить хотелось страшно. Вики потихоньку подтягивала силу из одного накопителя, из другого, ощущая, как ее резерв восстанавливается. Он теперь восполнялся куда быстрее благодаря крови Марины Дармоншир. Но силы на массированное заклинание пока не хватит, придется использовать единственное заготовленное. И снова подставлять под удар мирных, если они здесь есть.

Она скользнула взглядом по сторонам, насколько позволяло ее нынешнее состояние: темень, разбавляемая редкими факелами и кострами, баррикады иномирян — мирных, слава Богам, не виднелось, — охонги, несколько тха-охонгов, невидши, тенями застывшие на четырех лапах у стен домов. Звуки перестрелок и работы артиллерии слышались далеко отсюда — по этим звукам она и определила, где сейчас находятся ее отряды, и выверила мощь заклинания.

Раньяр успел взлететь на уровень первого этажа, когда веревки на Вике расползлись под давлением восстановившегося персонального щита, а она слевитировала выше под удивленные крики с земли и возглас всадника, судорожно пытающегося нашарить автомат. И, поднимаясь, ударила вниз и в стороны Молотом-Шквалом, построив векторы массированного заклинания так, чтобы они, спустившись вниз, пошли в стороны над землей.

Она еще слишком хорошо помнила, сколько местных жителей пряталось в подвалах домов, и не хотела стать причиной их гибели. Но и не воспользоваться тем, что здесь не было дармонширских войск, не могла.

Под ней и на сотни метров вокруг нее Норбидж осыпался, оседал руинами и пылью, смешанными с кровью врагов, хитином и слизью инсектоидов. Виктория же, опустившись на землю у края зачищенного пространства туда, где стояли укрепления иномирян, хлопнула себя по бедру, надевая Доспех, и на глазах изумленных и испуганных врагов долбанула по баррикаде изнутри Стазисом. А затем, проверив, что там нет мирных — снесла и людей, и инсектоидов Тараном. И ничего в ней не дрогнуло.

До площади оставалось около полукилометра, и восстанавливающийся резерв, несмотря на то что его было немного, вполне позволял ей пройти туда пешком, заодно подчистив улицу, чтобы облегчить задачу своим подразделениям.

Генерал Ренх-сат долго пробивался к площади во главе большого отряда — сопротивление групп стрелков-дармонширцев было ожесточенным. Но их уничтожали невидши, послушные воле Ренх-сата.

Генерал любил бой лицом к лицу, но не считал зазорным использовать силы, данные богами, — и потому врагов, попадавшихся на пути, сминал не только мечом, доставшимся от предков: его острие могло как масло резать камень, — но и ментальной волей, заставляя их бросать оружие, выскакивать под удары его воинов или падать на землю от боли.

— Змея-колдуна обнаружили, — докладывали ему, пока он двигался к центру, — он, скорее всего, сильно ранен и без сознания.

— Враги сумели вынести колдуна с места падения, — кричал ему сверху очередной связной через некоторое время, — но далеко не ушли — защищаются в большом доме, накрытом колдовским щитом!

— У тех, кто защищает колдуна, уже кончились стрелковые припасы! — сообщал третий. Связные летали между центром и отрядами Ренх-сата как заведенные. Ему доложили, что вся центральная площадь и прилегающие улицы — это огромное поле боя, где зажатые в клещи с двух сторон солдаты колдуна ожесточенно сопротивляются, но положение их незавидное. Что ма-ги противника устали, огненных птиц, которые подчинялись им и уничтожали невидши и раньяров, осталось мало и на глазах становится еще меньше, да и оружия с припасами подвезти успели немного.

Ренх-сат понимал, что у того, кто командует армией врага, есть еще силы в запасе, хотя точного количества не знал. Но сколько бы ни оставалось у противника людей, тот использует подкрепление в ближайшее время — не может не использовать, иначе проиграет. И поэтому нужно как можно быстрее перемолоть те десятки тысяч солдат колдуна Дар-мон-шира, которые дошли до центра города.

Потому Ренх-сат несся во главе отряда всадников наперегонки со временем — и то и дело задерживался на стычки, а вокруг так же быстро неслись невидши, которые уничтожали тех, кто не попал в поле зрения тиодхара.

— Тиодхар, — кричал ему с раньяра очередной связной, следуя за его охонгом по улице, когда он уже почти приблизился к площади. — На дальнем краю города нашли и пленили колдунью, которая спит мертвым сном. Долго искали, говорят, увидели издалека, как она упала с небес, после того как пыталась освободить схваченного Лесидией дракона!

— Пусть держат ее без сознания и несут ко мне! — повелел в ответ Ренх-сат, осознав, что в руки ему попалась та самая великая колдунья, одна из командиров войска Дар-мон-шира. — Если проснется, сразу бейте по голове, чтобы не успела наколдовать!

Колдунья в его руках стала бы еще одним камнем в стену победы.

Генерал видел, как в небе над городом десятки взявшихся словно ниоткуда огненных птиц уничтожают остатки его раньяров, и вновь осознавал, что сейчас только от его скорости и мощи зависит успех сражения и судьба. Но победа была возможна — весы войны качались, и любой камешек мог помочь ее выиграть. Или проиграть.

На площадь его отряд ворвался, как ножом разрезая оборону, уничтожая дармонширцев. Здесь под яркой голубой луной царил настоящий хаос — группы норов наступали, продавливали оборону в центр, их отбивали обратно, поливая огнем из-за бронемашин и из домов. Палили танки. То тут, то там противники уже шли в рукопашную, но Ренх-сат ощущал качание весов и чувствовал вкус скорой капитуляции врага.

Он был осторожен и беззаветно смел, чтобы этот вкус не обернулся горечью.

Из-под щита, окружавшего дом, где прятали колдуна, действительно не доносилось ни выстрела, а по щиту снаружи били из гранатометов, и видно было, что он дрожит и проявляется полупрозрачной решеткой. То и дело в промежутках между ударами из-за купола выпрыгивали группы мужчин с клинками и тяжелыми топорами непривычной Ренх-сату формы, отбивали нападения невидши, а затем снова убирались под щит. Было среди них несколько гигантов, которых Ренх-сат раньше не видел, но судя по тому, что на их телах виднелись раны, смертны они были так же, как обычные люди.

Генерала в белых доспехах, окруженного десятками невидши, заметили люди за щитом. Бойцы, распределившиеся у дома — одни, с топорами, были странно похожи на зверей с черными глазами, когтями и чуть склоненными плечами, другие, с клинками, гигантские и обычного роста, — наги и текучи, как вода, — оценивающе смотрели на врагов. Были там и простые люди.

— Отдать мне колдун, — крикнул Ренх-сат, дополняя слова мысленным приказом, — и я оставить вам жизни!

Несколько людей дернулись назад, ко входу в здание. Но зарычал один из воинов-зверей, и остальные перехватили попавших под ментальное воздействие солдат, кулаками отправляя их в бессознательное состояние.

— Возвращайся в свой мир, — рычаще и насмешливо крикнул ему один из воинов с секирой, — и, может, сбережешь свою!

— Тогда выходи, что ты прятаться под колдовская защита? — в тон ему на местном наречии поинтересовался Ренх-сат. Он любил таких бойцов, чувствуя в них сталь и верность в служении войне. Да и убить такого — честь.

Зверь-воин задумчиво посмотрел на него, усмехнулся, повел широкими плечами, перебрасывая топор из одной руки в другую.

— Я уже давно не медвежонок, чтобы такое действовало, враг, — ответил он уверенно. Генерал бы удивился, если бы он вышел. И поэтому, не тратя более времени на разговоры, отозвал назад охонга и бросил:

— Стреляйте!

Со всех сторон ударили гранатометы. Щит начал мерцать. Ударили снова — выстоял, хотя ясно было, что вот-вот посыплется. Но в паузе, когда выстрелы затихли, издалека раздался грохот, похожий на звук чудовищного обвала. Ренх-сат повернул голову влево, и ему сначала показалось, что вся часть города, куда еще не добрались войска дармонширцев, взлетела в воздух, осыпаясь видимыми даже в лунном свете стенами домов и огромными обломками. Выглядело жутко даже для него, привыкшего к местным колдовским чудесам.

— Не наша ли волшебница там сердится? — крикнул воин-зверь со смехом и явственным облегчением.

Завыл ветер, и Ренх-сат, повернув голову в другую сторону, увидел, как на улицах неподалеку хозяйничают смерчи. Значит, и второй колдун выжил?

Весы битвы закачались сильнее, но он не потерял хладнокровия.

— Бейте! — повелел он. И вновь ударили трубы, метающие огонь.

На этот раз щит не выдержал. Пошли вперед невидши — и воины, защищающие дом, бросились вперед, схлестываясь с ними. На двух воинов-гигантов Ренх-сат мысленно направил десяток охонгов — не разорвут, так отвлекут. И сам он тоже, спешившись, пошел вперед, вынимая из ножен уже напоенный кровью меч.

С могучим бойцом-зверем они столкнулись почти на пороге дома, который тот так защищал. И бился зверь умело, но недаром Ренх-сат поклонялся Войне и жизнью его была война. В другой момент он бы отдал должное противнику и получил бы удовольствие от боя, но не до того сейчас было — и он, отступив, пропустив мощный удар в пальце от груди, поймал взгляд противника и ударил ментально. Пусть эти звери были почти не восприимчивы, силы Ренх-сата хватило, чтобы воин на мгновение дрогнул, — и генерал, присев от просвистевшей над головой секиры, снес ему выставленную вперед ногу. Отбил из рук повалившегося наземь противника оружие и пошел дальше, оставив того истекать кровью. Норы или невидши добьют.

Ренх-сат умел слышать песню битвы. Он слышал, как ближе и ближе гудят смерчи и воет вокруг ветер, как с занятой его войсками части города раздаются глухие взрывы, будто кто-то огромный колотит по укреплениям его солдат. Слышал, как отчаянно бьются дармонширцы, как одинаково кричат в предсмертной агонии дети двух миров и молчат небеса — которые раньше не смолкали от криков раньяров. Ритм битвы продолжал меняться, и Ренх-сат понимал, что только захватив одного из колдунов, подчинив его, переломит ситуацию в свою пользу.

Генерал шагнул внутрь дома, туда, где по стенам жались испуганные бабы, а раненые солдаты, пытавшиеся как-то защитить их, пытались встать со своих мест.

— Где колдун? — крикнул он, обводя тех, кто никак не мог быть его противниками, взглядом.

Ему не ответили — и он пошел дальше. Но взвыл ветер, ударив его в лицо, подхватил — хотя Ренх-сат успел упасть, перекатиться вбок в попытке ускользнуть — и выбросил из дома наружу. Генерала протащило по мостовой, но он вскочил, сгруппировавшись.

Вокруг, как в гигантском котле, кипела кровавая битва, но противники расступались, потому что над площадью клубы ветра сгущались в огромного змея со струящимися вокруг шеи перьями, который завис метрах в пяти над землей. И смотрел этот змей на него, на Ренх-сата, и был он на расстоянии, на которое долетел бы нож. Генерал и метнул меч — но тот, что резал кости, как былинки, ударился о невидимую защиту. И тогда тиодхар мысленно приказал колдуну: «Ты подчиняться мне! Спустись ко мне, поклонись мне!»

Змей дрогнул, застыл, а затем раскрыл клюв и оглушающе, яростно зашипел в лицо противника, изгибаясь. Встали вокруг генерала невидши, защищая его и от людей, и от громадного противника, а тиодхар оставил попытки подчинить змея — понятно уже было, что нужно уничтожать, — и мысленно призвал к себе всех инсектоидов, которые находились достаточно близко, чтобы почуять приказ.

Ведь если насекомых достаточно много, они любую тварь способны зажалить и убить. Но для начала нужно было разрушить невидимый щит колдуна.

Со всех сторон полетели к змею стрекозы — и, не снижая скорости, стали таранить его щит, разбиваясь и тяжелыми тушами падая вниз. Понеслись десятки и сотни охонгов и гигантских тха-охонгов. Люди, свои и чужие, прыснули в стороны, старясь уйти из-под самоубийственной атаки инсектоидов. Охонги, подбираясь к змею, прыгали, как гигантские богомолы, на высоту трех своих ростов, врезаясь в защиту и с хрустом ломая хитиновую броню, тха-охонги, неспособные высоко прыгнуть, вставали на дыбы, били по защите лапами-лезвиями, лезли один на другого, создавая шевелящиеся пирамиды, которые то и дело рушились. Змей мог улететь — но не улетал, словно выманивая их на себя, шипел, отшвыривая их хвостом на крыши, к стенам домов, щит его держался, лишь чуть проседая, — а хруст стоял такой, что уши закладывало. Раздробленные туши усеивали площадь, вытесняя людей к домам. Муравьиной кислотой воняло настолько сильно, что слезы текли из глаз, а слизь, заменявшая тварям кровь, покрыла почти всю площадь, заставляя противников поскальзываться.

Ренх-сат понял, что ритм битвы изменился и запа́х поражением и пленом, когда хруст и грохот от ударов об щит стал затихать. Постепенно вновь прорезались сквозь него звуки выстрелов и крики людей, а тиодхар, вымотанный мощнейшим ментальным усилием, перевел дыхание и огляделся.

Шумели вихри слева, раздавались глухие колдовские удары справа. Невидши его сражались с воинами-зверями, которые оттесняли их от тиодхара, десятками набрасывались на гигантов, которые были все уже покрыты ранами. И молчал воздух, будто там больше не было стрекоз. Отступали, глядя на змея и горы еще шевелящихся туш инсектоидов, истекающих слизью, норы и наемники — и их расстреливали, швыряли на землю, прижимали к стенам, вышибая оружие.

Все ближе было поражение, но не мог тиодхар, верный войне, не искать способ одержать верх и в безвыходной ситуации. И он, помня о том, как несдержан колдун, нашел его.

А если не поддастся враг на хитрость — то он, Ренх-сат, хотя бы уйдет к богам в бою, а не в пасти крылатой твари.

— Эй, колдун! — со смехом, громко крикнул он гигантскому змею. — Эй, трус! Все парить в небо и защищаться колдовство? Бояться оружие в руки взять? Давай решить все здесь, внизу, мужской поединок! Кто победить, тот приносить другому клятва верности! Стать другому вассал! У меня нет больше инсектоиды, но все еще достаточно люди, чтобы они порубить половина твоих, прежде чем полечь сами!

У змея не было ни единой причины соглашаться — он насмешливо зашипел, приближаясь почти вплотную, и оскалился, показывая, что все он понял, и может раздавить противника, как букашку.

— Сразиться со мной! — снова крикнул тиодхар. — На что-то ты способен, кроме летать, колдун? Или всю жизнь ходить как трус, если не сразиться сейчас, а сожрать меня!

Колдун не стал жрать — он показал зубастую пасть, а затем… потек клубами ветра и соткался в человека, худощавого, бледного, со светлыми глазами. Ренх-сат видел его изображения в старых га-зе-тах, и сейчас вперился взглядом в противника, отмечая сухие мышцы, жилистое сложение, не обольщаясь кажущейся худобой.

Неужто клюнул? Неужто настолько незрел?

Вокруг расступались бойцы, дармонширцы и норы, образуя круг, расширяя его. Всех ближних невидши порубили, и теперь растаскивали еще шевелящиеся тела по сторонам. Краем глаза генерал видел, как перетягивают культю побежденному им воину-зверю. Тот сдавленно рычал в адрес Дар-мон-шира:

— Что творит, что творит, камнем ударенный!

— Ну что же, — сказал колдун, не повернув головы. Он безумно улыбался, и в глазах его горел азарт, отозвавшийся Ренх-сату, — бой так бой. Только я не обучен вашему оружию, генерал, потому предлагаю бой на кулаках. В вашем мире бьются на кулаках?

Ренх-сат посмотрел на свои кулаки и усмехнулся, стараясь не спугнуть удачу.

— Биться, колдун.

— В доспехах бьются?

— Снять, — ответил Ренх-сат, вновь пытаясь забраться противнику в голову. Тот чуть наморщился, и тиодхар отступил. Значит, действует. Использует. Потом. Потом. И переключил внимание врага: — А у вас без штаны принято биться, колдун?

— Ты прав, — согласился Дар-мон-шир, — пожалуй, попрошу дать мне штаны. А то неловко выйдет перед историей.

И Ренх-сат усмехнулся. Он ценил дерзость перед лицом смерти.

Один разделся — доспех на землю, другой оделся. Круг людей становился все шире, противники отступали друг от друга, сбивались в группы. На лицах и лорташцев, и дармонширцев было недоверчивое изумление.

— Я, тиодхар Ренх-сат, — проорал генерал на местном, — клянусь, если проиграть, принести колдуну Дар-мон-ширу клятва вассал и увести свои войска с эта земля в свой мир. — И он повторил то же самое на лорташском.

— Я, герцог Лукас Дармоншир, — так же громко крикнул колдун, весело оглядывая своих солдат, — клянусь, что, если проиграю, принесу вассальную клятву Ренх-сату и назову его своим королем. И пусть никто не помешает нам!

Они закружили друг вокруг друга. Колдун неожиданно ударил первым — и генерал, ответив и попав сразу в корпус, испытал давно не ощущаемое вдохновение боя: такое удовольствие он получал, когда мальчишкой потешно дрался в родной твердыне с братом, когда обучался бою с ножом, когда победил в стрельбе из лука…

Колдун оказался гибким и ловким, и достаточно безумным, чтобы атаковать постоянно, прощупывая возможности противника, но задевать Ренх-сата ему удавалось пока только по касательной — однако тиодхар понимал, что враг на удивление силен. Техника была непривычной, но приспособился генерал быстро. Сам он бил реже, но наверняка, подныривая под слишком смелые атаки змея, впечатывая кулаки в корпус, в плечо, слушая, как судорожно тот выдыхает. Да и Ренх-сат несколько раз не сдержал болезненное рычание, пропустив удар под ребра. Он же метил в голову, чтобы решить дело быстро, но колдун закрывался на диво умело, словно в кулачных драках участвовал всю свою жизнь.

Вокруг них волнами замирала площадь. Ренх-сат, улучив момент, долбанул ментальным ударом, одновременно впечатывая кулак в нос на мгновение затормозившему колдуну — тот должен был бы упасть, но лишь пошатнулся, закрываясь от добивания.

Заорали вокруг норы, и тут же, перекрикивая их, зашумели дармонширцы… змей как-то хитро извернулся, убегая от удара, оказавшись за спиной генерала, — Ренх-сат, мгновенно развернувшись, увидел, как тот мотает головой, приходя в себя. По его лицу лилась кровь, под глазами набрякали синяки. Он зашипел, обнажая зубы то ли в улыбке, то ли в оскале, и Ренх-сат тоже оскалился в ответ.

Вокруг орали, кричали, подбадривали, а дальше, за кругом, все так же бились, так же убивали между тушами инсектоидов — и двое противников снова рванулись в бой. Бросок, удар, еще удар!.. разошлись, сошлись, — противник так и не пробил Ренх-сата сколь-нибудь опасно, но не выдыхался, двигался уверенно, ныряя то вправо, то влево. Генерал, выждав, снова ударил ментально, а следом в висок колдуна полетел его кулак.

Но в этот раз противник отчего-то не дрогнул.

Он даже не уклонился — а когда Ренх-сат почти ощутил, как ломается височная кость колдуна, тот с нечеловеческой ловкостью отклонился назад и мощным ударом в подбородок справа свалил генерала на землю.

Удар был такой силы, что у тиодхара на несколько мгновений остановилось дыхание. В глазах расплывалось, рот заполнился кровью. Он еще пытался встать, еще не понимал, что проиграл, — но тело не слушалось, а он упорно поднимался… встал на четвереньки, и его вырвало. Он упал рядом, закрыл глаза под вой и шум толпы. Голова раскалывалась. Открыл. С трудом сфокусировал взгляд на вставшем над ним колдуне.

Тот вытирал локтем кровь, которая все лилась и лилась из носа, но добивать генерала не пытался — хотя Ренх-сат его бы добил. Несмотря на клятвы.

— Ты… обмануть. Ты сильный не как человек, — просипел тиодхар, силясь поднять голову.

— Да и ты бил не только кулаками, — ответил колдун насмешливо, и Ренх-сат мотнул головой, закашлялся.

— Ты… знать, что победить?

— У меня были хорошие учителя. Но откуда же мне было знать, на что способен ты? — усмехнулся противник.

— Тогда ты глупее охонга, раз согласиться, — бросил тиодхар и вытолкнул изо рта вязкую кровь.

Колдун склонился к нему — с набрякшими синяками под глазами, опухшим, изуродованным лицом.

— Но я победил, хотя мог и без этого раздавить тебя. А теперь прикажи своим людям прекратить сопротивление. Прикажи невидши остановиться.

Ренх-сат повернулся на бок, глядя на толпу людей, — которые смотрели на него с ожиданием, с ненавистью, со страхом и надеждой, и это движение чуть не заставило его потерять сознание. Вся его суть, вся его прошлая жизнь требовали драться дальше — но он даже отползти на шаг не мог, не мог приподняться.

Что теперь с ним сделают боги? Вряд ли это будет больнее позорного окончания похода, который мог закончиться его славой. Но у него еще достаточно людей — можно еще сражаться, и пусть это безнадежно, но войско противника будет измотано, и, возможно, боги будут к нему, Ренх-сату, милостивы. Он не может драться — но его люди могут.

— Или твое слово ничего не значит? — поторопил колдун. — Тогда и я забуду о том, что обещал отпустить тебя с твоими людьми в ваш мир.

Мгновение за мгновением тиодхар возвращал себе самообладание. Он мысленно позвал к себе невидши — и вокруг раздались крики, рычание, звуки столкновений, — их не пускали, а те пробивались к нему. Колдун хмуро оглянулся. Ренх-сат, пользуясь моментом, сплюнул кровь, набрал воздуха, чтобы крикнуть лорташцам: «Продолжайте биться во имя богов!» — но на первых же словах колдун присел рядом, выбросил руку, сдавив горло противнику с такой чудовищной силой, что тот захрипел.

— Не дури, — колдун убрал руку, — исполняй слово!

— А ты бы, — просипел Ренх-сат, с трудом проталкивая в освобожденное горло воздух и понимая, что после удара по голове тело не слушается настолько, что он даже не может броситься, вцепиться во врага, — исполнить бы свое?

Он чуял, как один за другим гаснут ментальные огни невидши — их уничтожали на подходе, хотя это наверняка обходилось огромными жертвами. Часть из них словно замерла — будто кто-то могущественный заморозил их в движении к генералу и теперь уничтожал.

Дармоншир, рванув тиодхара за плечи, поднял его так, чтобы Ренх-сат мог сесть. Вокруг плыли дома, искаженные лица людей, и все силы пришлось прикладывать к тому, чтобы не завалиться набок.

— На самом деле все дело в формулировках, — уже спокойнее сказал враг что-то странное, и генерал непонятливо качнул головой, тяжело дыша и мысленно наблюдая, как умирают невидши. — В том, как сложить слова, — пояснил колдун, криво усмехаясь. — Я рисковал только собой. Речи про моих людей не было, они не вассалы мне, я даже не командующий армии. И они не дали бы тебе уйти со мной. Я был бы твоим вассалом только до тех пор, пока ты жив.

Тиодхар оскалился, понимая, что проиграл окончательно, — но не уступая там, где он еще мог противиться.

— И ты ждать от меня исполнения клятва?

— Конечно, — приглушенно сказал колдун и поймал его взгляд. Глаза Дармоншира засветились белым, и Ренх-сата словно током прошибло. — А теперь. Говори. Говори, что обещал.

Тиодхар не хотел говорить, он хотел драться, хотел биться до смерти — но тело его не слушалось, а рот открылся сам.

— Я, Ренх-сат, — громко и хрипло проговорили его губы, — признать, что ты победить меня. Признать себя твой вассал. И приказывать свои войска бросить оружие и уйти обратно на Лортах!

Колдун поднялся с кривой улыбкой. Ему сунули в руки полотенце, которое он приложил к лицу. Потрогал нос, явно что-то колдуя, потому что кровь останавливалась на глазах. Огляделся. Огляделся и Ренх-сат, рискуя свалиться набок. Люди в кругу услышали его. Кто-то уже бросил оружие, но большинство стояли, словно замороженные, словно не верили в то, что все закончилось так. На площади за их спинами еще продолжались бои.

— Я думаю, лучше сделать иначе. — В круг вошла коротко стриженная женщина в плотном и тонком темном доспехе, защищавшем все тело от шеи до кончиков пальцев. Лицо ее было бледным, вымотанным. Она кинула взгляд в сторону человека-зверя, которому тиодхар отрубил ногу, нахмурилась, махнула туда рукой — и тот застыл, замерцал голубоватым вместе с отрубленной ногой. Затем коснулась виска Ренх-сата, снимая тошнотворную муть, и махнула рукой. — Теперь тебя услышит весь город. Повторяй.

Он не хотел. Но колдун снова посмотрел ему в глаза — и он повторил. Несколько раз.

Ренх-сату связали руки спереди, стянули и ноги, но не били и не издевались — оставили сидеть на мостовой под охраной. Группы норов сгоняли к домам, приказывали сдать оружие. Невидши просто разрубали на части.

На площади загорались большие костры, звуки перестрелок становились реже и отдаленнее. Кто-то еще огрызался, не желая принять проигрыш, кто-то решил уходить отрядами к вратам сам.

У генерала мелькнула мысль использовать еще живых невидши, чтобы получить свободу, — но за ним следили те воины-звери, которые плохо реагировали на ментальное внушение. Да и смысл в свободе? Разве что попытаться уйти куда-то в этом мире в глушь, залечь на дно — потому что там боги его накажут.

Впрочем, в этом мире они тоже скоро появятся. И бежать ему смысла нет.

Человека-зверя, застывшего, будто колдунья его заморозила, вместе с ногой унесли в помещение, и на камнях, где он лежал, осталась темная лужа крови.

Колдун подносил к окровавленному рту сигарету, втягивал дым жадно, нервно и о чем-то беседовал с женщиной в доспехе. До ушей Ренх-сата доносились обрывки разговора, и он понял, что говорят о драконе, унесенном Лесидией. Колдун последний раз выпустил дым, отпил из фляги, подошел к Ренх-сату. Генерал знал, каким будет вопрос.

— Куда твои люди унесли дракона?

Ренх-сат усмехнулся.

— Туда, откуда он не вернуться, — ответил он. — В жертва нашим боги. Хотеть его спасти, колдун, что победить меня?

— Хочу, — не стал лукавить колдун. — Ты полетишь со мной и прикажешь им освободить его.

Генерал покачал головой, сплюнул сгусток крови под ноги.

— Этого не быть в наш уговор, колдун. Пусть я вассал тебе, но боги всегда на первое место. В этом я тебе не помощник, и куда его понести, не скажу. Разве что ты опять мне приказать?

Дармоншир поморщился. Выругался, помотав головой, сунул флягу за ремень. И вдруг склонился к нему, обхватывая пальцами голову — и от взгляда, хищного и безжалостного, Ренх-сат выпрямился, готовый к боли.

И боль пришла, раскаленными прутами вкручиваясь в виски, разрывая затылок. Из носа вновь хлынула кровь, потекла и из ушей, и генерал завыл, забился, пытаясь избавиться от того, кто влез ему в голову.

Дармоншир отпустил его так же быстро, как схватил, и Ренх-сат повалился на бок. Колдун отступил, качая головой с выражением глубочайшего отвращения к себе.

— Как Луциус это делал… Какая же все-таки дрянь этот ментальный взлом, — пробормотал он, вытаскивая из пачки еще одну дымящую трубочку. Посмотрел на Ренх-сата, который силился сесть, вытащил флягу и бросил ему на колени.

— Помогите ему, — бросил он кому-то из солдат.

— Не так уж мы и отличаться, да, колдун? — сипло усмехнулся генерал. Жадно схватил флягу связанными руками, поднес к губам.

Дармоншир поморщился еще раз и пошел прочь.

Ночь с пятого на шестое мая, Инляндия

Небо серело в ожидании раннего майского рассвета. Командующий Майлз, опять не спавший более суток, смотрел на карту своей страны. Он уже знал, что в соседнем Рудлоге идут бои в столице, что в Йеллоувине только-только закончился разгром иномирянской армии, что сводная бермонтско-рудложская армия идет на Блакорию и скоро там будут свои сражения. Но пока он оценивал свою страну, потому что уставший мозг не мог охватить картину целиком.

За ночь дармонширские войска взяли в плен более пятнадцати тысяч лорташцев. Но и потерь убитыми и ранеными со стороны Дармоншира и союзных подразделений оказалось более семи тысяч. Листолеты и машины с ранеными мотались туда-обратно, многим пытались помочь на месте.

Часть иномирянских войск не пожелала сдать оружие и отступила в сторону Блакории в надежде соединиться с войсками Манк-теша — эти группы еще предстояло отловить. Большая часть Инляндии еще находилась под оккупацией — и пусть в захваченных поселениях остались крошечные отряды, которые не смогут противостоять армии, все равно их нужно зачищать.

Но самое главное было сделано — хребет иномирянам в Инляндии был сломан. И это ощущалось, как результат большой и сложной работы — с удовлетворением.

Это ощущалось, как что-то невероятное — и Майлз иррационально опасался, что он не учел нечто важное, способное разрушить результаты победы в один миг.

Это ощущалось, как ликование, замешанное на боли. Майлз потер глаза, которые вдруг, на миг, заслезились, сложил карту, убедился, что информация о сражении отправлена союзникам и пошел, наконец, спать.

Потому что его задача была выполнена. И пусть впереди оставалось еще множество — теперь он мог позволить себе отдохнуть.