Королевская кровь-12. Вороново сердце. Часть 1

Часть 1 Глава 15

Над погруженным в землю осколком того, что когда-то было грозным оружием богини огня и вулканов, неслась по небу луна. И посеченный, покореженный серп, ее старое оружие, светил ей почти забытой надеждой.

Под его защитой спали трое, совершившие почти невозможное, несущие благословение матери-Хиды. Там спали те, кто способен вернуть миру мир. Спал человек, сутью своей схожий с ее братом Ветой-Океаном, сумевший взять его фису и несущий на себе благословения доброй половины народа тимавеш.

В старых богах Лортаха почти не осталось силы — но надежда всегда придает сил.

Ока-Жар всегда одной рукой карала, а другой награждала, третьей отбирала, а четвертой дарила. Она была богиней пожаров и богиней домашних очагов, раздора и мира. На теплых ее землях росли целебные плоды и рождались здоровые люди.

Те, кто ел плоды, напитанные жаром Оки, становились точнее, быстрее и сильнее.

Что она, слабая, поверженная, могла дать тем, кто мог вернуть ее миру мир?

Только покоя и сил. Точности в руках. И скорейшего исцеления.

Макс открыл глаза — и в первые мгновения поразился мягкой, умиротворяющей тишине, царившей вокруг. Он лежал на боку на широкой лавке — а принцесса спала напротив, подложив ладонь под щеку, подтянув к животу колени и накрывшись крылом. Ее лицо в золотистом свете было чумазым и спокойным, спокойным было и дыхание, а губы — мягко приоткрытыми.

Он некоторое время смотрел на эти губы — просто любовался, приходя в себя после сна, отстраненно удивляясь, насколько отдохнувшим себя ощущает. Перевел взгляд на причудливое, образованное расщелиной в коре окно — сквозь едва заметное сияние было понятно, что снаружи — глубокая ночь.

Нежно и тоскливо пела какая-то пташка. Покрикивали ночные ящеры, ветерок шуршал большими листьями старых папоротников, шелестела трава. Сонно и расслабленно было Максу, и он снова посмотрел на Алину. На ее одежде, на рукавах виднелись бурые пятна. Кровь. То ли ее, которую она отдала ему. То ли того человека, которого убила.

Он не хотел для Алины такого опыта. Но хорошо, что научил. Что у нее не дрогнула рука.

Она зашевелилась, губы затрепетали — и Макс прикрыл глаза. Сон слетел окончательно, и реальность ударила по жилам адреналином, застарелым страхом и глухой решимостью.

Последний день. Последний рывок. Скоро она будет в безопасности. А на Туре за ней есть кому присмотреть. Четери присмотрит.

Он мотнул головой, с некоторой виной понимая, что только сейчас вспомнил про дракона, неслышно встал и направился к нему.

Мастер спал на животе, подложив руку под голову, и сердце билось ровно и хорошо, и дыхание было дыханием здорового человека. Оно чуть изменилось — Четери за какое-то мгновение почувствовал, что кто-то подошел, вынырнул из сна, осознал, что это Тротт, и снова уснул.

Макс провел руками над его телом — и вновь пришла пора удивляться, потому что не было никакого остаточного воспаления, постшокового состояния. Если бы Тротт своими руками не сращивал вчера подранную на лоскуты спину, он бы сказал, что Чет практически восстановился — нужно еще немного времени, и о ранах не будет ничего напоминать.

Макс мягко ступил назад — восстановился или нет, а хороший долгий сон дракону, который спал последние дни часа по два, точно не повредит.

Тишина и мерное дыхание спящих звало снова лечь, закрыть глаза, немного отодвинуть реальность, но разум говорил, что ему слишком мало осталось времени, чтобы тратить его на сон, а тело напоминало, что у него есть свои надобности. Что он грязен до невозможности. Что хочет пить.

И жить.

Макс посмотрел на принцессу и тронул языком пересохшие губы. Зашарил по поясу в поисках фляги.

Сколько же силы таится в красной крови, если даже здесь, в чужом мире, разбавленная пополам кровью другой стихии, она настолько усилила и его щит, и его способности? Или дело в том, что они женаты? Как было бы интересно изучить этот феномен, понять, как бы сработала она на Туре!

От этой мысли Тротт дернулся, ощущая холодок в сердце. С силой потер глаза пальцами. Вспомнил, что фляга осталась снаружи — там, где они латали Четери.

Сегодня последний день. О чем ты думаешь?

Под глазами принцессы залегли тени, и скулы были так резко очерчены, — как бывает у постоянно недоедающих людей.

Думай о другом. О другом. О насущном.

Нужно разжечь костер и добыть птицу на бульон. И порыться в припасах тимавеш.

Об этом думай.

Думай о том, как довести Алину в целости. О том, сколько же в ней упорства, потому что непонятно, как она держится.

Да, поставить котелок — и к реке. Не тратить времени на сожаления и страх.

Нужно встретить смерть хотя бы не грязным как свинья.

Он повернулся к двери. Птицы снаружи пели мелодично и нежно — не утренняя пробуждающая песня то была, а тихая колыбельная. Принцесса снова зашевелилась, перевернулась на живот. Крыло соскользнуло на пол, и Алина едва заметно поморщилась.

Тротт, мягко, аккуратно ступая, подошел к ней, присел рядом и повел руками над крылом, укрепляя потянутые связки и залечивая микронадрывы в мышцах.

Ей бы покоя… да. Один день остался. Один день.

Он потянулся, чтобы погладить черные перья, и едва успел остановить себя. Еще не хватало разбудить.

Пусть спит.

Один день остался.

Если он все сделает правильно, завтра она проснется уже в безопасности.

Около папоротника росли кусты оситши, и Тротт наклонился, сорвал одну оранжевую ягоду, другую. Улыбнулся сладко-кислому вкусу. И пошел в соседний дом искать припасы. А затем, когда над костром уже побулькивал хитиновый котелок со свежеощипанной птицей, направился к реке — родник, из которого Макс набирал воду, оказался совсем крошечным: не вымоешься, хватит только напиться.

По пути он зашел в один из домов-папоротников, порылся в сундуках, добыв чистую одежду и цветастое полотно под полотенце. И, дойдя до опушки леса, на мгновение притормозил.

Между лесом и рекой лежал луг. В шелковистой траве под фиолетовым небом пробегали золотистые отблески, ночные маленькие цветы сияли туманными пятнышками. Осколок серпа Оки-Жар был шириной метров пятьдесят, не больше, — но там, где он пересекал реку, вода тоже едва заметно светилась золотом.

Тротт бросил одежду и полотно в траву, разделся, вошел в воду. Теплая, как парное молоко, чистая.

Блаженство.

Вспыхивающие мягким светом струи огибали большие валуны, которые выступали из воды то тут, то там, а по полосам мха и обнажившимся песчаным берегам видно было, что ранее вода была метра на полтора-два выше.

Сейчас она текла вспять. Слева, за отдаленной золотистой границей, продолжал шуметь гигантский водопад — то воды все еще извергались в котлован, образовавшийся после удара копья бога-Омира. Но здесь, под защитой старого оружия, было покойно, и течение почти не ощущалось — оно пускалось вскачь за границей.

Пришлось, прихватив с берега песка для помывки, пройти между валунов шагов двадцать, прежде чем воды оказалось хотя бы по пояс.

Макс натирался песком и смотрел на другой берег, туда, где в тридцати-сорока метрах от реки заканчивался осколок. Там, за следом от копья Омира, которое образовало ров, заполненный водой, и редкими деревьями в свете лун виднелся лагерь наемников. А меньше чем в полукилометре — большой сияющий портал, к которому им предстоит пробиваться. Макс видел патрули, которые не замечали его, сотни спящих стрекоз, шатры и тха-охонгов, слышал отдаленное, словно сильно приглушенное границей, верещание и понимал, что каждый шаг после того, как они выйдут за безопасную зону, может стоить им жизни.

Тротт выдохнул, расслабляя тело и изгоняя страх, жалея, что не может сейчас сразиться с Четом — бешеная нагрузка и клинки Мастера быстро выбили бы из него ненужные эмоции. Окунулся с головой, вынырнул, отфыркиваясь, и вновь начал отмываться.

Все-таки полноценный сон и чистота — одни из самых изысканных удовольствий во всей Вселенной. Они проигрывают только азарту решения сложнейшей задачи. Открытиям. Изучению границ своего дара. Преодолению себя.

И все это — ничто по сравнению с ощущением пальцев Алины Рудлог в его руке.

Он закрыл глаза и нырнул снова.

Один день остался. И она будет жить.

Алина

Непростые сны снились в эту ночь пятой принцессе дома Рудлог. Тяжелые. Странные.

…То бесконечно шла она по хлюпающей грязи, раздвигая речную траву. Картинка менялась — и опускалось сверху гигантское копье бога-Омира…

…Следом отчего-то она оказывалась на Туре и видела, как колдует рядом Димка Поляна, наблюдала свои руки — огромные, с широкими ладонями, — с которых срывается ввысь поток стихии, и над головой образуется большая туча, видела страшных невидши и тха-охонгов… Стрелковского с оружием, кровь и грязь, опять Димку — раненого, окровавленного у туши инсектоида, снова свои руки в крови друга…

…То слышала свой голос: «Матвей, мы дошли, дошли», — а руки становились тонкими, девичьими — вот только держали они нож, и снова и снова убивала она во сне человека, чувствуя, как его кровь липнет к ее коже…

…Но когда сердце начинало выпрыгивать из груди и ей хотелось кричать, сон вдруг окутывало золотистое сияние, и тогда они хохотали с Полей, бегая по яблоневому саду, или сидели за столом с сестрами, или держала она за руку лорда Тротта, и он смотрел на нее нечитаемым внимательным взглядом…

…И на сердце становилось тепло и легко, и прочь отступали страх и боль. Отступали терзающие душу образы, и сон становился целительным и сладким…

…Пока не накрывало ее ощущение невыносимого одиночества, непоправимого, страшного — и не рыдала она на больничной койке, глядя на недвижимое тело рядом…

…И снова словно кто-то мягким теплом окутывал ее сердце, заставляя кошмар подергиваться дымкой, верить, что этого не будет, не случится, что не может случиться!..

Кто знает, отчего она проснулась? Был это птичий крик или легкий звук шагов, или ощущение чьего-то взгляда, который мягко выдернул ее из сна, заставил глубоко вдохнуть свежий, пахнущий сочной древесиной и травой воздух?

Так ей было хорошо и спокойно, что Алина повернулась на бок, накрывшись горячим крылом, и продолжила нежиться и потягиваться на твердой лавке, не открывая глаз и слушая, что происходит вокруг. Только ресницы отчего-то были мокрыми, да на краю памяти таял страх.

Принцесса втянула носом воздух. К запаху травы и дерева отчетливо присоединился дымок. К шелесту травы и пению птиц — ровное дыхание кого-то спящего неподалеку.

Она снова глубоко вдохнула — и ощутила сладковато-кисленький ягодный аромат. Приоткрыла один глаз, прижавшись щекой к ложу, — и увидела на полу у своей лавки флягу и деревянную плошку, на которой лежал скрученный плотный папоротниковый лист, заполненный оранжевыми ягодами.

Алина улыбнулась и часто заморгала, садясь на лавке.

За окном было темно, напротив спал Четери, лицом вверх, вольготно развалившись и раскинув руки, свисающие до пола. Значит, Тротт готовил снаружи.

Принцесса моргнула еще раз, чувствуя, как мотает ее от счастья к осознанию реальности, сделала несколько глотков из фляги, а затем подхватила зеленый кулек и, откинувшись на стенку, положила первую ягоду в рот.

Она была теплой и изумительно вкусной. И Алина, чувствуя, как ягода за ягодой растекается во рту сладость и терпкость, закрыв глаза, вспоминала все с самого начала. Как она, голая, испуганная, пряталась в лесу и ела такие вот желтенькие незрелые ягоды — тут они были оранжевые, заметно крупнее и слаще. Как пришел за ней Тротт, надел на нее рубаху и провел ее долгим путем, — который перекроил и ее, и его, и сделал их невозможно близкими.

Что бы ни было дальше, этого уже не изменить.

Кулек опустел — но Алина еще долго сидела, закрыв глаза, вспоминая их путь, наслаждаясь ощущением, что никуда не нужно бежать, что здесь — безопасно, несмотря на лагерь иномирян и близкий портал, который она ночью, бегая за водой, видела на противоположном берегу.

Стоило вспомнить о портале, и принцесса осознала, что к аромату ночного леса и готовящейся еды примешивается едва заметный запах засохшей крови. Чужой крови.

Алина посмотрела на свои руки — но они, слава Богам, были чистыми — отмыла вчера, когда наполняла фляги в реке. Зато и рукав, и подол рубахи были в крови.

А нож остался в теле того, кого она убила.

Все же из автомата — это проще. Когда не видишь лиц, не запоминаешь их.

Она на секунду прижала руки к лицу, с силой вжимая ладони в глаза, останавливая выступившие слезы. Тело заныло, кожа вдруг показалась очень чувствительной, зазудела, требуя смыть кровь. Ужас. Грязь. Страх.

Отчаяние, потому что он сегодня перестанет быть.

— А ну-ка прекрати, Богуславская, — прошептала она себе. — Еще никто не умер.

Встряхнулась, поднялась, мимолетно удивляясь, что совсем не болит крыло, на цыпочках направилась ко вчерашнему ларю с одеждой.

Четери повернулся на бок, посмотрел на нее сонно.

— Как ты? — тут же встрепенулась Алина. — Хочешь, принесу поесть? Попить?

— Спать хочу, — пробормотал дракон почти неразборчиво, снова закрывая глаза. — А ты иди, малышка. Иди. А то, — добавил он с сонным весельем, — ходите и ходите… ходите здесь и ходите…

Она свела брови недоуменно — но он уже перевернулся на другой бок и засопел. И она, поколебавшись, нашла в ларях цветастое покрывало и накрыла его — понимая, что ему не сильно-то это надо.

Но у нее здесь был тот, кто позаботится, а у Чета — нет.

Дракон едва слышно благодарно хмыкнул и укутался в покрывало, подтянув ноги.

Алина подхватила несколько вещей и вышла в ночной лес, который выглядел на диво уютным и нестрашным из-за мягкого и едва заметного сияния травы. Темно-фиолетовое небо чуть серело со стороны равнины. Значит, совсем скоро утро. Совсем скоро.

Лорда Макса снаружи не оказалось, зато обнаружился котелок с мерно булькающим варевом из порубленной птицы. Алина широкой палочкой сняла пену, огляделась. Где же он?

— Хотя где он еще может быть, — пробормотала она уверенно и направилась к реке.

И действительно лорд Макс оказался там — за лугом на берегу лежали вещи, а он, по пояс в золотистой воде, натирался песком, нырял, доставал со дна ил и мыл им голову. Алина посмотрела на него от деревьев и побрела к нему по мягкой траве.

Тротт услышал шаги задолго до того, как принцесса подошла к берегу — и усмехнулся, в который раз поражаясь ее упорству.

— Так и думала, что вы здесь, — с иронией сказала Алина ему в спину. Затопталась на берегу, раздеваясь.

— Так и думал, что вы придете, — в тон ей ответил Макс, не оборачиваясь.

Принцесса тихо засмеялась.

— Не поверите, но на этот раз я пришла действительно вымыться.

Раздался почти неслышный плеск — она вошла в воду, выдохнула от удовольствия. Направилась к нему.

Тротт, осознав, что напряжен и отслеживает ее движения так, будто к нему со спины подкрадывается хищник, нырнул, смывая с головы ил, который с большой натяжкой можно было назвать очищающим средством. Когда вынырнул — принцесса была уже по правую руку, на шаг позади. Она тоже успела нырнуть, и Тротт краем глаза выхватил ее светлое тело, по которому текли солнечные капли, острую юную грудь, тонкую шею — руки дрогнули, и Макс приподнял крыло, перекрывая обзор.

Принцесса заплескалась, фыркая и оттираясь с тем же усердием, как только что он сам. И только Макс чуть расслабился, как она подалась к нему: пахнуло сладким ягодным дыханием, теплые губы прижались к плечу, грудь к крыльям и спине, — и тут же отпрянула.

— Спасибо за ягоды, — проговорила принцесса совершенно светским тоном и невозмутимо продолжила отмываться.

Тротт закрыл глаза, выравнивая дыхание, — хорошо, что вода здесь все же по пояс, а не ниже.

— А теперь вы можете сбежать, — подсказала Алина грустно.

Он покачал головой, но так и сделал — нырнул и поплыл в сторону, к золотистой границе, а затем обратно.

Нужно было поговорить с ней о том, как она должна держаться при прорыве. Что передать Алексу и Марту с Вики. Нужно было убедить ее, что ее вины в том, что он развеется, нет, что это его решение — но ему не хотелось нарушать ее умиротворение. И он позволил себе еще несколько минут делать вид, что все хорошо.

Когда Тротт вернулся, принцесса сидела на большом, омываемом золотистыми потоками валуне у берега, уже одевшись в какую-то пеструю рубаху, обхватив голые исцарапанные колени руками и глядя на противоположный берег. Помахала ему тряпьем и преувеличенно бодро крикнула:

— Я взяла вашу одежду и полотенце в заложники, профессор!

Тротт подошел, выдержав взгляд, которым она окинула его сверху вниз, — любопытный, чуть смущенный. Она коснулась полотном, заменявшим полотенце, его плеча, груди, промокая капли, — и он взял его, обтерся. Натянул штаны, застегнув ремень с ножнами, надел рубаху, разрезав на спине под крылья. Алина уже не смотрела на него — она глядела на портал и на огни вражеского лагеря, просвечивавшего сквозь папоротники с той стороны границы.

— Странно смотреть и понимать, что в любой момент оттуда могут выйти Александр Данилович и другие маги, — проговорила она. — И нужно же написать об этом где-то… вдруг Матвей вчера не услышал, что мы уже около портала?

— Не нужно писать, — сказал он тихо. Встретил ее непонимающий взгляд. — Мы вчера привлекли слишком много внимания. Теперь равнина наверняка под постоянным присмотром теней и их хозяев.

В ее глазах появилось осознание.

— У нас есть защита, — прошептала она, — и Жрец попробует перенести нас к порталу. У нас будет возможность пробиться под его защитой. А у них нет.

Тротт кивнул.

— Если они выйдут из портала, их за несколько мгновений уничтожат либо тени, либо сами боги. Мы не станем ждать, пока они пробьются сюда и дадут сигнал. Как только Четери проснется, будем прорываться. Судя по его ритмам, ему нужно еще часа два-три. Придется выступать после рассвета.

Принцесса на секунду уронила лицо в руки. Но снова подняла голову. Глаза ее лихорадочно блестели.

— Значит… вот-вот?

— Да, Алина.

Слова все не находились, и он просто смотрел на нее.

Она помолчала, разглядывая противоположный берег и портал.

— Я ведь потеряла нож. Не попыталась даже вытащить его из… из…

— Я отдам вам свой, — пообещал Тротт и погладил ее по плечу. — Вдобавок у вас есть огнестрел.

— Да. И я научилась ставить щит.

— Я видел. Вы молодец. Не бойтесь. Вы сегодня уже будете среди родных.

— А вы? — горько спросила она, поднимая на него глаза.

Сердце его кольнуло холодом.

— А я буду счастлив, если это получится у вас, принцесса. Там остались мои друзья, люди, ближе и дороже которых для меня нет… не было. Скажите им это. И что я ни о чем не жалею. И что жизнь продолжается.

Алина помотала головой.

— Я не верю, что мы говорим об этом, — произнесла она тихо. Ее глаза лихорадочно блестели. — Я даже не верю, что мы прошли так далеко, лорд Макс! Но самое странное, что я должна умирать от страха и тревоги за себя, но я ничего не чувствую. Я смотрю на тех, кто сегодня будет убивать нас, но мне настолько все равно, будто мы уже умерли. И только на вас я смотрю и…

— Это шок, — прервал он ее, бросив взгляд на портал через плечо. Потрогал ладонью ее лоб, привычно взял за руку, чтобы коснуться большим пальцем под браслетом на запястье. — И место такое, магическое. Я тоже неестественно спокоен.

— Но я ведь действительно в каком-то смысле уже умерла, — сказала она глухо, не отнимая руку. — Той Алины, которая попала сюда, уже нет.

— Вы вернетесь на Туру, и все, что было тут, забудется, — пообещал Тротт. — Наша психика милосердна, и мы забываем тяжелые времена.

— Вас я никогда не забуду, — тяжело повторила принцесса уже не раз сказанное. Подняла руку, погладила его по плечу, по заросшей щеке — и он поймал себя на том, что хочет потереться о ее ладонь. Перехватил ее руку. Сжал у лица, собирая остатки разума.

— Вас не смущает, что ваш друг может наблюдать за нами сейчас?

Она покачала головой.

— Мне уже все равно. — И она, осторожно высвободив ладонь, снова коснулась его щеки. — Как и на то, что будет со мной. Но я не могу принять того, что вы сегодня умрете. Что вас больше не будет. — Алина скользнула рукой к его губам и мягко, неуверенно обвела их пальцами. Так, что он почувствовал, как дрожит ее рука. — Разве вам не страшно?

Он не мог отступить. Не мог двинуться с места.

— Мне страшно, — сипло проговорил он и провел губами по ее пальцам. — Я бы очень хотел выйти с той стороны… с вами.

Алина молчала, глядя на него сияющими зеленым глазами, и он выдохнул, склоняя голову, и сделал то, что так давно хотел — поцеловал ее обнаженное исцарапанное колено. Коснулся его языком.

Хоть это себе позволить. Хоть немного.

Тлеющее желание ударило в кровь — и он застонал, скользнул на второе, прижимаясь губами к ее коже. Он бы с ночи до утра мог целовать ее — так сладка она была. Но у него не было на это времени. И права не было.

Он выдохнул и отпрянул, шатаясь, словно пьяный. В голове шумело.

Принцесса изумленно смотрела на него — и в ее глазах стояли слезы.

— Никто не хочет умирать, Алина, — проговорил Макс, выталкивая слова из сведенного горла. — Но я уже прожил долгую жизнь, и это была очень неплохая жизнь, несмотря ни на что. И если я могу закончить ее, вернув на Туру бога… и вас, зная, что вы будете в безопасности, что у вас впереди еще не менее долгая жизнь…

Принцесса тряхнула головой, словно сбрасывая с себя оцепенение. В глазах ее медленно разгоралось знакомое упрямство.

— Я когда-нибудь говорила вам, какой вы красивый, лорд Тротт? — спросила она дрожащим голосом.

Макс покачал головой, понимая, что не справится. Отступил еще на шаг, другой, обошел валун — и вышел на берег, в теплую мягкую траву. Подальше от соблазна. За спиной раздался шумный выдох и плеск — принцесса соскочила с валуна в воду.

— У м-меня остался один вопрос! — звонко и зло крикнула она ему в спину. — Повернитесь, черт п-побери, и ответьте на него, лорд Макс, глядя мне в глаза! Ну же? Вы н-никогда не были трусом!

Он действительно не был — и потому медленно повернулся и остановился, глядя, как сердито шагает она к нему, как задирает голову, останавливаясь в двух шагах от него. Как раздраженно встряхивает волосами, до невозможного выпрямляя плечи. Крылья угрожающе раскрылись, как у атакующей.

— Вы! Практик. Циник. Абсолютно н-несентиментальный человек. Так почему вы отрицаете все, что может спасти вас? П-почему ведете себя так глупо? Почему готовы пожертвовать жизнью, но не н-н-навредить мне, вы, благородный, упертый осел?

— Вы сегодня необычайно ласковы, принцесса, — усмехнулся он, цепляясь за иронию как за последний бастион.

— Н-не смейте уходить от темы, — четко проговорила Алина, глядя ему в глаза. — Почему вы все это время были готовы оставить з-здесь жизнь, но только не тронуть меня?!!

— Потому что я люблю вас больше жизни, — сказал он, словно в воду нырнул. То, что давно должен был сказать — потому что слова эти прозвучали совершенно естественно и правильно. И принцесса, не ожидавшая этого, запнулась, остановилась, набирая воздуха…

— Н-но ведь я тоже, тоже вас очень люблю! — крикнула она яростно. — Я не знаю, м-можно ли найти кого-то во всей вселенной, кто любил бы сильнее меня! И сейчас, именно с-сейчас, когда я поняла это, вы оставляете меня навсегда? И даже не хотите п-попробовать спастись! Не хотите даже попробовать остаться со мной!

— Хочу, — признал он, глядя ей в глаза, желая прикоснуться, утешить и запрещая себе это сделать, — но я не хочу, чтобы вам было больно и страшно. Я до сих пор не простил себя за то, что поддался слабости тогда. И до этого… я вел себя с вами не слишком достойно, Алина.

Сердце его стучало сильнее, чем во время самого тяжелого боя.

— Так вы что, так наказываете себя? — неверяще выдохнула Алина.

— Я делаю то, что должен. — Тротт глядел, как сердито поджимаются ее губы, как сверкают глаза. — Если бы вы пересилили себя в нашу брачную ночь, то я всегда был бы для вас тем, кто выкупил свою жизнь вашей болью и вашим телом. Я не должен был трогать вас, зная, что вы пережили кошмар в твердыне, что вы попросту боитесь.

Алина горько улыбнулась, не отводя взгляда.

— Сейчас я ведь ничего больше не боюсь, лорд Макс, — прошептала она. — Только потерять вас.

Он выдохнул. Голос невольно тоже стал тише, а они — еще ближе.

— А сейчас в этом нет смысла. Я обречен, а вы лишь получите эмоциональную привязку к тому кошмару, что пережили здесь. Вы должны жить дальше без кошмаров. — Он перевел дыхание. Все-таки погладил ее по щеке — с нежностью, с тоской. — Вы так юны, чисты и невинны, принцесса, — он говорил почти неслышно, чувствуя тепло ее тела и дыхания. — Вы… с вашим упрямством, наивностью и любознательностью… не должны были попасть в этот мир и не должны были привязываться ко мне. Вы вернетесь — и рано или поздно встретите человека, с которым построите жизнь без привязки к той грязи, что случилась с вами здесь. Вы вернетесь, погорюете обо мне и будете свободны.

Она тяжело засмеялась. Отступила назад — и ему стало легче дышать.

— Какой вы смешной, — сказала принцесса зло. — Вы бы тоже забыли меня, если бы сумели выйти?

От нее пахло сладкими ягодами и солеными слезами. Он не мог врать — и молча покачал головой.

— П-профессор, моя невинность осталась там, где меня пытались изнасиловать, — жестко напомнила она. — Не телесная, но душевная — да. Моя чистота осталась в лесах, где п-погиб наш отряд и где я впервые убила человека. Я чувствую себя старше на миллион лет. И это уже навсегда со мной. Да как вы не п-понимаете! — Алина прерывисто вздохнула. — Вы говорите так, будто мне удастся выйти. Вы и мысли не допускаете, что это будет не так. Но ведь вы реалист! Вы понимаете, что мы уже сегодня можем погибнуть?

— Понимаю, — ответил он. Ее яростность задевала что-то в его душе, и дыхание становилось тяжелее, и сердце еще ускорялось. — Но я сделаю все, чтобы вы жили.

— Мы могли погибнуть к-каждый день с момента, как я оказалась здесь, — горячо, лихорадочно говорила она, глядя ему в глаза. И в ее взгляде было столько боли и отчаяния, что ему самому становилось больно. — Мы можем погибнуть сегодня! И я не хочу умереть, не познав, что такое — быть с человеком, которого любишь. Боги, да мне страшно умереть, понимая, что я даже никогда не целовалась по-настоящему!

Его брови невольно приподнялись.

— Я припоминаю иное, — осторожно сказал он. — После нашего брачного обряда… я совершенно точно вас целовал. И это было вполне по-настоящему.

— Да я не успела ничего понять! — возмутилась она, сверкая глазами. — Вы, лорд Тротт, как-то резко предпочли целовать другие места! А я была так напугана, что ничего не запомнила!

Последнее Алина почти выкрикнула ему в лицо. Плеснула по жилам жажда темная, изначальная, и Макс, не выдержав, качнулся навстречу этой ярости, привлекая принцессу к себе, и поцеловал прямо в сердито поджатые губы — они, ягодные, теплые, сразу дрогнули, расслабляясь, раскрываясь. В ее глазах близко-близко плескалось неверие, изумление — он сжал ее сильнее, и принцесса сдавленно, тихо застонала ему в рот, обводя языком его губы. Крылья ее расслабились. По его телу прошла дрожь, и ушли все звуки и ощущения, кроме прижатого к нему горячего тела, нежного тепла губ и дыхания, неуверенных и воспламеняющих кровь ласк языка, легких пальцев в его волосах на затылке.

Он целовал ее так, будто она всегда принадлежала и будет принадлежать ему — нежная, отважная девушка, словно созданная специально для него. И когда отстранился, мир продолжал вращаться вокруг, никак не желая собираться в реальность — реальной была только Алина Рудлог, которая смогла сделать его сердце снова живым.

— Теперь вам не страшно умирать? — спросил Макс хрипло, переводя дыхание. Изнутри пробивалась дрожь, и в голове мутилось, и отпустить он ее не мог — касался под крыльями, касался плеч, подбородка.

Она посмотрела прямо на него — припухшие губы, блестящие глаза. Покачала головой. Прошептала:

— Теперь еще страшнее, профессор.

— И верно, — пробормотал Тротт, подхватывая ее на руки.

— Куда вы меня несете? — Принцесса щекотала губами его ухо.

— Целовать вас, — проговорил он, наслаждаясь этой лаской. — Так, чтобы нам обоим было не страшно умирать, Алина.

Она улыбнулась ему в шею.

— Мне нравится эта идея, лорд Макс.

— Макс, — попросил он. — Хочу услышать, как ты зовешь меня по имени.

— Макс, — прошептала она послушно и осторожно провела языком по его коже.

Солнце чужого мира уже обняло край неба предвестником рассвета, когда Тротт бросил полотно среди мягких трав и опустил на него Алину Рудлог. Он сел рядом — и она неловко, торопясь стянула с него рубаху, и первой коснулась губами его груди. А затем подняла руки и позволила снять одежду с себя.

Принцесса была невозможно красива, и пахло от нее ягодами и молодым вином. Желание, подавляемое столько времени, накрывало его так, что это причиняло боль, и руки подрагивали, и дыхание становилось горячим, рваным.

— Все правильно, — горячо шептала она ему в губы, пока он касался ее тела, гладил, ласкал, задыхаясь от жажды, от мягкого запаха ее кожи, — все между нами правильно, Макс. Ты показал мне стихии… ты защищал меня… ты всему научил меня… Выживать и драться. Летать и убивать. Кому, как не тебе, учить меня любви, Макс?

— Это ты… — говорить удавалось с трудом, — это ты… научила меня.

Крылья ее ласкали его спину, а руки — легли на плечи, когда он, склонившись над ней, упоенно целовал ее ягодные нежные губы так, чтобы она точно никогда его не забыла, и стонал от того, как ощущалась кожа к коже, тело к телу — и принцесса отвечала, подаваясь навстречу, вцепившись в его плечи с такой силой, будто боялась, что он снова уйдет.

Но он никуда бы уже не мог уйти. Он исполнял то, что обещал, — изгонял из нее страх, сдерживая свое нетерпение, от которого тело сжималось в предвкушении, — и на этот раз никуда не торопился. Потому что на краю смерти нет смысла торопиться. На краю смерти можно делать то, что хочешь. Второго шанса не будет.

И он с трудом оторвался от ее губ, приподнялся, опираясь на руки, и спросил шепотом, глядя в затуманенные зеленые глаза:

— Ты знаешь, как на древнесеренитском называют красивые женские губы?

Алина покачала головой, продолжая скользить ладонью от его шеи до крыльев — и обратно до влажноватых волос. Он был разгорячен, как после боя, и пахло от него свежо и слегка терпко. Ей не было страшно — она была ошеломлена и оглушена тем, что происходит, ее захлестывало ликование и от его признаний, и оттого, что он наконец-то так близко и можно касаться его, как хочется. И пусть она знала древнесеренитский с пяти лет, она даже под страхом пытки не вспомнила бы то, о чем он ее спрашивает.

— Deae arcus, — прошептал Макс. — Лук богини. За божественный изгиб. — Он провел языком по этому самому изгибу и снова поцеловал ее, и она с наслаждением ответила ему — так вкусен он оказался, и такую дрожь вызывали его касания. Макс скользнул ниже, по шее к выемке над ключицей. — Locus sericus, — продолжил он хрипло. — Место шелка.

— Я уже поняла, что вы отлично учились в университете, профессор. — Принцесса откинула голову, потому что целовал он со знанием дела, и борода щекотала и царапала ее кожу. Она чувствовала ладонями его горячее тело, перекаты мышц, росчерки шрамов, ласкала его под крыльями — он вздрагивал, выдыхал тяжело, снова склонялся к ней.

— Макс, — напомнил он, спускаясь ниже, к груди. Обхватил сосок губами, пощекотал языком, и принцесса втянула в себя воздух, так горячо оказалось сочетание нежности и давления. — Verteх teneritatis… вершина нежности… еще ее в стихах называли masculina mors, мужская погибель… а это, — он коснулся языком пупка, обвел, подул, — puteus desiderii, колодец желания…

Ей было и смешно, и горячо, и нежно — такой лорд Тротт… Макс, конечно же, Макс, был ей незнаком, и сам он улыбался, то и дело поглядывая на нее потемневшими глазами, словно проверяя, не боится ли она снова, не хочет ли прекратить. Она угадывала его напряжение по тяжелому дыханию, по тому, как подрагивают его мышцы и крылья, сжимала его волосы, чувствуя, как от каждого касания по телу пробегает трепет и оно становится все пластичнее, все горячее — и плещут по коже мягкие волны желания, все нарастая и грозясь захлестнуть ее с головой.

По правде говоря, сейчас бы она умерла, если бы он остановился.

— А это, — он коснулся губами колен, и голос его стал еще ниже, и дыхание — прерывистым, — это… ma insania…

— Моя одержимость? — сквозь туман разнеженно попыталась вспомнить Алина. — Как странно их называли…

Он усмехнулся прямо в углубление меж колен. Дыхание его было обжигающим.

— Серенитские поэты называли колени ianitores… привратники. А я… ma insania. Потому что они скрывают… locus mellis, — сипло прошептал он, разводя и сгибая ее ноги, и скользнул по колену губами ниже, по внутренней поверхности бедра. — Место меда.

Она вцепилась в его волосы до боли, выгибаясь, и с первыми же касаниями застонала, переживая сладчайшее в мире наслаждение, — и слыша его стон. А когда спустя несколько минут он накрыл ее своим телом, глядя совершенно пьяно и жадно, первой, впитывая рваное дыхание, потянулась к его губам, шепчущим что-то на древнесеренитском про смерть за любовь. Обхватила ногами его бедра — и лишь широко распахнула глаза, выдыхая горячечно и сладко под его стон. Потому что не было никакой боли — только непривычное, тугое движение внутри, ощущение тяжелого тела сверху, дыхание с хриплым постаныванием, губы, обжигающие висок. Срывающийся шепот о том, как невозможно он ее любит. Ее шепот в ответ. И глаза, поплывшие и темные, которые поймали ее взгляд — и не отпускали уже, пока его движения не стали жестче и быстрее, а она не начала подрагивать, сжимая его волосы пальцами, чувствуя, как стягивает ее напряжением — и не отпускает, вновь унося куда-то в эйфорию. В крик от остроты чувств, от того, как содрогается его тело и как хрипло, сдавленно он стонет, сжимая ее ладони до боли.

Солнце вызолотило и траву, и их двоих, сплетенных, неспособных оторваться друг от друга. И не было сейчас страху места в их сердцах.

— Да, — сказал Макс хрипло ей на ухо. Он прижимал ее к земле, дыхание сбоило у них обоих. — Все между нами правильно, Алина.

Она облизала губы и поцеловала его в висок, гладя судорожно ходящую туда-сюда влажную спину и слыша, как частит его сердце. Ее тело было легким-легким, и она не хотела ни двигаться, ни говорить. Но сказать было нужно.

— Обещай мне, — попросила она, так же с трудом переводя дыхание, — что, если у тебя будет хотя бы малейшая возможность вернуться ко мне, ты это сделаешь. Я буду ждать тебя, Макс. Буду ждать на той стороне.

— Обещаю, — сказал он и провел губами по ее виску. — Ma insania. Моя любовь.