Креолка. Тайна аристократки

МАРТИНИКА

За неделю до этих событий на «Каскадах», сахарной плантации на острове Мартиника, когда стояла ночь и луна скрылась за тучей, длинноногая молодая женщина скользила мимо хижин. Через их тонкие стены до нее доносились звуки голосов. Лучи золотистого света от домашних очагов проникали наружу и касались босых ног. Она шла медленно, прислушиваясь к долетавшему до нее разговору матери с ребенком, брани женщин, к глухим голосам мужчин, обменивавшихся новостями или ругавших кого-то.

Кое-где пели. Сегодня не было никаких сборищ, но во многих домах певец исполнял грустную мелодию. Иногда ее подхватывал другой голос в той же самой хижине или за ее пределами. Звучали любовные песни ночной плантации. Их пели очень юные или слишком старые и больные, — те, кто не мог завести возлюбленного. Самые энергичные уже были в чьих-то объятиях или бежали босиком по сельской местности, чтобы с кем-то встретиться. Айша знала, что один из ее соседей, страстно влюбленный в робкую молодую девушку с плантации Дюроков в лиге отсюда, продирается в этот момент через полосу леса, разделявшую их. Проведя с ней несколько часов в темноте, он бегом вернется назад, ибо должен немного отдохнуть перед тем, как его рано утром разбудят, чтобы он шел на работу в поле. Он может наткнуться ночью на змею, угодить в лапы надсмотрщика или сломать себе шею, упав в овраг. И все же, подвергаясь риску, он считает, что жить ради любви прекрасно.

Айша добралась до широкой тропы на краю селения и огляделась, стоя в тени последней хижины. Поблизости ничто не двигалось, и она не видела Жозефа, который должен был ждать ее. Айша ощутила пустоту при мысли, что его нет. Жозеф всегда находился рядом. Она гуляла с ним, как сестра, взяв его за руку, или боролась с Жозефом без всякой задней мысли. Сейчас положение изменилось.

Айша уже подумывала, не вернуться ли ей к хижине матери. Однако все же пересекла открытое пространство и зашла в кустарник с другой стороны. Человеческие голоса затихли, и она услышала кваканье лягушек, треск кузнечиков и сверчков на сахарных полях, расположенных поблизости. Луна вышла из-за облаков и осветила большие стволы деревьев.

Пройдя по склону над рекой и отыскав тропинку к бухте, Айша побежала по ней. Лунный свет скользил по холму, и тропинка походила на длинную ленту. Пестрые цветы, висевшие над виноградными лозами, казалось, находились среди древесного угля, а белые мерцали, как лампы, среди листвы. Она остановилась у развилки, где тропинка нырнула к берегу реки, и посмотрела вниз. Среди черных скал внизу Айша заметила какое-то движение. На открытое пространство вышел мужчина, и его ноги, погруженные в воду, отливали серебром. Он подбоченился и посмотрел наверх. Жозеф.

В ту же секунду все живые существа умолкли. Внезапная тишина поразила Айшу, словно удар грома. Она задержала дыхание. Слышался лишь глухой плеск волн под скалами, даже морской бриз утих.

Спускаясь по каменистой тропе, Айша ощущала под ногами тепло, впитанное камнями днем. Когда она добралась до излучины реки, Жозеф устремился к ней, раскрыв объятия. Горячий аромат его тела достиг Айшу раньше, чем пальцы Жозефа. Он взял ее за руку, и они пошли вниз по течению реки, по черному песку и гравию. Время от времени они поглядывали друг на друга. У Жозефа были большие, глубоко посаженные глаза, полный высокомерный рот, и излом его бровей свидетельствовал о том, что он доволен собой. Слабый свет падал на темную кожу Жозефа, отбрасывал серповидные тени на его скулы и вырисовывал полумесяц на высоком лбу, прямо под кудрявыми волосами. Высокий, широкоплечий Жозеф был прекрасно сложен. Тяжелый труд не оставил шрамов на его коже, не нанес ущерба его уму. Жозеф много думал и мало говорил. С Айшой он подружился, когда они были маленькими детьми, вероятно, потому что их матери ладили друг с другом. Айша знала тело Жозефа так же хорошо, как свое, за исключением той его части, которую еще несколько ночей назад считала совершенно лишней. Мысли Жозефа ей еще предстояло раскрыть.

Она заговорила первой, пока они медленно шли вдоль берега:

— У Ниа скоро будет ребенок.

— Он умрет, как и другие, — ответил Жозеф.

— Нет, она просила мою мать помочь. Значит, он будет жить.

— Они больше не враждуют?

— У моей матери нет врагов.

— Друзей тоже.

Айша вздохнула и ничего не ответила.

— Ты еще не спросила ее?

Она отодвинулась от Жозефа и оперлась о его руку, чувствуя, как вода ласкает ее ноги и теплый ночной воздух обвевает кожу. Айше еще предстояло узнать, почему Жозеф постоянно возвращается к прошлому и спрашивает о будущем. Она предпочитала не думать ни о том, ни о другом. Айша догадывалась, что, если позволит образам из будущего завладеть ее воображением и оставить там тень, ей никогда не избавиться от них.

Поняв, что Айша не спросила мать о самом важном, Жозеф ничего не сказал. Они вышли из воды и пересекли каменистое пространство, где река впадала в бухту. На скалах, наверху, над берегом моря стояла перевернутая корзина, связанная из сухого сахарного тростника. Они присели на нее.

— Ты отправишься на охоту за крабами? — спросила Айша.

— Позднее, туда, где деревья.

— Но здесь мимоза.

— Не там, куда я пойду.

Звук волн слышался здесь громче, потому что отражался от отвесной скалы позади них. Волны с серебряными бликами на гребешках накатывали одна на другую, затем разбивались и отходили от берега, оставляя множество ракушек, которые мерцали на черном песке. Луна зашла за высокие облака, и густая тьма накрыла бухту. Поверхность воды фосфоресцировала, создавая иллюзию длинной дорожки. Вот так охотники за черепахами преследуют свою добычу ночью, вытягивая шею с канонерки, не зажигая свет и ожидая, когда большие животные придут подышать таящим опасность воздухом. Айша вздрогнула, и Жозеф обнял ее. Его теплое прикосновение согрело ее спину, и Айша прижалась к нему.

— Ты должна спросить, — сказал Жозеф.

Она почувствовала себя в западне.

— Я все сказала. Что еще? Мать привезла меня на плантацию после того, как приняла роды в Форт-Рояле.

Он кивнул:

— Мулатка умерла. Она была почти белой. И свободной.

— Возможно. Это не имеет значения.

— Айша, та женщина не была рабыней.

— Но я-то рабыня. — В ее низком голосе звучал гнев.

— Она была свободной, как и твой отец, потому что твой отец был белым. Кто он был, Айша?

— Меня это не интересует. — Ее глаза вспыхнули, и Жозеф отвел свою руку.

— Посмотри, — сказал он.

Тут Айша заметила, что подол ее платья поднялся над коленями, и ладонь Жозефа прижалась к ее голому телу. Даже в полутьме был виден резкий контраст между цветом их кожи. Там, где солнце никогда не касалось ее кожи, она была почти такой же белой, как у дочерей хозяина. Большая рука Жозефа грациозным движением спустилась к бедру Айши. Казалось, он передает ей какое-то деликатное сообщение.

Она положила свою руку поверх его ладони:

— Я ничем не отличаюсь от тебя.

— Посмотри в зеркало, когда пойдешь к мадемуазель Антуанетте в следующий раз.

— У меня такие же черные волосы, как твои.

— Но более гладкие. — Взгляд Жозефа скользнул по ней. — Нос у тебя узкий.

Другой рукой он слегка сжал ноздри Айши, и она слегка тряхнула головой, чтобы освободиться. Жозеф засмеялся и обнял ее.

— Твоя шея длинная, как у Лори, и тонкая, а плечи — сильные, как перекладина, к которой привязывают крупный рогатый скот.

Его руки продолжали дразнить Айшу, но она не улыбнулась ему.

— Спина у тебя прямая, как сахарный тростник в поле, глаза черные, как ночь, но, — его рот приблизился к ней, — что можно сказать об этих губах?

Он поцеловал ее прежде, чем она успела ответить. Его голос дразнил ее, но поцелуй был серьезным и нежным. Теплые, сильные, настойчивые губы Жозефа приникли к ней. Руки, лежавшие на плечах Айши, притянули ее, и она ответила на поцелуй Жозефа.

Вздохнув, она спросила.

— А что такого с моими губами?

— Ничего, но здесь, — он приложил свой указательный палец к уголкам ее рта, — они выглядят иначе, чем у наших людей.

— Не говори мне этого.

— Пришло время сказать.

— Нет! — Айша вскочила и побежала к волнам. Вся жизнь этой девушки была двусмысленной, и это сказалось на ней. О светлой коже Айши не говорили, о ее матери даже не упоминали, но ее воспитание во многом отличалось от того, которое получали девушки с плантации, выросшие рядом с ней. Никто не напоминал об этом Айше. Люди принимали ее такой, какая она есть, только Жозеф сейчас не мог ее принять. Он мечтал, чтобы Айша стала его женщиной, но, прежде чем сблизиться с ней, хотел знать все. Жозеф проявлял терпение. Айша поняла: он долго ждал исполнения своего желания, тем не менее он оставался непреклонным.

Стоя в волнах, Айша смотрела, как приближается Жозеф. Белый хлопок ее платья, подрубленный внизу, слегка двигался под напором воды, и фосфоресцирующий свет мерцал на бледных руках Айши. На прекрасном тонком лице сверкали глаза, и, увидев их выражение, Жозеф остановился. Воцарилась такая тишина, что, казалось, даже волны бесшумно накатываются на песок.

— Я хочу кое-что сообщить тебе, — шепнул Жозеф.

— Подожди. — Она подняла руку.

И тут заговорила земля. Ее ропот внезапно прозвучал в тяжелой тишине, насыщенной неизвестным ужасом. Они почувствовали, как подрагивает земля под их ногами. Теперь волны одна за другой набегали на берег, вздымая песок и гальку.

— Гора! — Жозеф схватил Айшу за руку.

Почва под их ногами продолжала колебаться, и они, объятые страхом, смотрели на вершину старого вулкана, нависавшего в слабом лунном свете над плантацией Маунт-Пелле. Колебания уменьшились, но галька и более крупные камни падали со скал и скатывались по ним с резким звуком. Деревья затрещали, и последний толчок, достигнув воды, затерялся в море.

Они долго стояли, пока не убедились в том, что гора замолчала, а затем осторожно пошли от побережья к скале, где сидели до этого. Луна снова вышла из-за облаков, и пока Айша поднимала длинную связку сахарного тростника, Жозеф стряхнул грязь с верха корзины. Молча, держась за руки, они поднялись вдоль реки к каменистой тропинке. Лишь, когда они достигли деревьев, ночные создания вновь завели свои песни, подул легкий ветерок и донес до леса запах морской соли.

Они были уже недалеко от того места, где Жозеф обычно охотился на крабов. Айша посмотрела в сторону плантации. Она все еще не пришла в себя после землетрясения.

— Моя мать волнуется.

— Мы только поймаем парочку крабов и быстро вернемся. Ей нравятся крабы-солдатики.

— Но она очень рассердится.

— Пусть сердится на гору.

Им обоим это показалось чертовски смешным, и они едва не расхохотались. Жозеф положил трут на сухую землю, прикрыл его веточками и высек огонь, ударив кремень о кремень. Когда Айша поднесла к огню конец факела, он воспламенился с шипением. Стряхнув грязь с факела, они продолжили путь под деревьями. Свет факела привлек крабов-солдатиков, и они быстро выбрались из своих норок. Жозеф поймал первого, схватив его пальцами повыше панциря, потому что, если схватить солдатика за одну из ножек, он сбросит ее и тут же исчезнет в норе.

— Роскошный краб. — Жозеф поднял крышку с корзины и бросил его внутрь.

Айша тоже схватила одного из солдатиков. Его панцирь показался ей удивительно мягким. Краб, недавно сбросивший старый панцирь в море, редко появлялся из норки до того, как обретет новое покрытие.

Они ловили разбегавшихся животных. Пламя факела трещало над головой Айши. Связка тростника быстро догорала. Факелы, подобные этому, достигали семи футов в длину, когда их делали из хорошего тростника. Правда, они были хуже факелов из свечного дерева, но свечных деревьев на их плантации мало. Продолжительность ночной охоты зависела от того, сколько будет гореть их факел. Он с шипением поглощал остатки сахара из клетчатки, образуя мерцающее кольцо вокруг руки Айши.

— Белый краб! — воскликнула она и быстро схватила его, но затем выпрямилась и, улыбаясь, протянула Жозефу. Длинные ножки краба дергались в воздухе, а его громадная правая клешня угрожающе сжималась. Он был в три раза больше солдатика.

— Отец семейства, — заметил Жозеф и открыл корзину. — Хорошо.

— Поймаем еще одного такого и домой.

Когда они поймали еще одного белого краба, Айша обрадовалась, ибо улов обычно делили между двумя хижинами: Жозефа и ее. Они направились назад по тропе, и, когда факел стал совсем коротким, Айша сбросила его со скалы. Они шли по освещенной лунным светом тропинке среди кустов мимозы. Тут было бесполезно охотиться, потому что у крабов, живущих под мимозой, мясо отравлено. Айша подумала, что эти белые крабы похожи на французов, которые высасывают богатство из сахарного тростника на Мартинике, но кормят отравой ее народ.

Достигнув края полей с сахарным тростником, они заметили, что вокруг все пришло в движение. Из темноты по направлению к хижинам бежали люди. Почти все высыпали на улицу, громко говоря о том, что гора ожила. Айша и Жозеф неторопливо приблизились к толпе. Надсмотрщики не обратили на них внимание, потому что Жозеф держал в руках корзину. Это означало, что они охотились, а ходить вечером в поисках пропитания в лес разрешалось, однако строго запрещалось спускаться к реке или к морю с наступлением темноты. Айше и Жозефу не пришлось ни обсуждать риск, которому они подверглись, нарушив правило, ни извиняться за то, что они сделали.

— Ты еще не сказал мне свои новости. О чем они?

— Я слышал, будто хозяин собирается позвать тебя завтра в дом. Берегись, Айша. Что-то случилось. Мы должны выяснить — что.

Айша задрожала, но попыталась скрыть это, еще крепче ухватившись за руку Жозефа, пока они шли между хижинами. Оба испытывали напряжение, когда остановились в дверях хижины ее матери, где на них отбрасывал отблески уже угасающий огонь.

— У вас все в порядке, мама? — спросил Жозеф. Кроме Айши, она позволяла себя так называть только ему. Эту милость Лори оказывала ему благодаря долгой дружбе с его умершей матерью. Но эта милость была единственной, потому что Лори не желала союза дочери ни с одним мужчиной.

Лори стояла в дверях, в квадратной тени, подбоченившись и оглядывая их с головы до ног. Лунный свет отражался в ее зрачках, и светло-коричневая радужная оболочка светилась на ее морщинистом черном лице.

— Итак, вы поохотились, возвращаясь назад? Хорошую же ночь вы выбрали. Люди здесь решили, что наступил их последний час. Я окружена дураками.

Айша проскользнула мимо матери, взяла корзину, стоявшую у стены хижины, поставила ее на землю рядом с корзиной Жозефа и переложила в нее крабов. Особенно долго она задержала в пальцах большого белого краба, надеясь, что аппетит матери возобладает над гневом. Ведь мать явно догадалась об их свидании на побережье, куда запрещено ходить вечером, и о том, что она и Жозеф не поспешили домой при первом намеке на опасность.

Уголком глаза Айша видела длинные ноги матери с крупными большими пальцами, нежной темно-коричневой кожей, крошечными морщинками и окрашенными в коралловый цвет ногтями. Лодыжки у Лори были стройными и сильными, держалась она на земле очень устойчиво. Под внешним спокойствием матери скрывались такая сила и властность, что Айша и не подумала спросить у нее, не испугалась ли она землетрясения. Девушка поняла, что должна была бежать к матери, когда гора заговорила. Лори обратила вопросительный взгляд на Жозефа.

— Солдатиков мы поймали в безопасном месте, — пояснил он.

— Не клади так много для нас, малышка. Хватит.

Айша встала.

— Мы хорошо поохотились, — сказала она Жозефу. Ей хотелось подбодрить его.

— Заходи, — пригласила юношу Лори.

Жозеф отступил назад:

— Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, Айша.

Айше не понравилось, что, уходя, он не назначил ей свидания на следующий день. Уж не собирается ли Жозеф отправиться с визитом к одной из девушек, которые глядели на него в последние дни завистливыми глазами. Однако он бросил на Айшу такой взгляд, что она догадалась: Жозеф будет ждать ее на обычном месте завтра днем. Она широко улыбнулась ему. Мать заметила ее улыбку, но Айше это было безразлично.

Когда Жозеф ушел, полянка, казалось, опустела, хотя то там, то здесь в темноте, недалеко от них, пробегали люди. Айша зашла в хижину и раздула тлеющий огонь, так что вскоре языки пламени осветили жилище. Поверх кроватей Айши и Лори, сделанных из деревянных рам, был натянут холст. Поэтому они спали на несколько дюймов выше пола, что спасало их от насекомых. Их Лори ненавидела, особенно песочных клещей, влезавших к ним с полей. Лежа на боку, Айша наблюдала за Лори: та долго стояла в дверях, пока звуки голосов не затихли.

— Что ты слышишь? — спросила наконец Айша. — Будет ли гора…

Мать оборвала ее:

— Откуда мне знать? Я не Романа. Ты не услышишь от меня о том, что будет. — Она повернулась и подошла к огню, глядя на свои руки. — Все, что у меня есть, — вот это. — Лори вытянула руки и оглядела освещенные ладони. — Нехорошие разговоры о том, чего тебе лучше не слышать.

Айша тоже посмотрела на руки матери — они так упорно трудились, чтобы помочь многим женщинам, и благодаря им на свет появилось много детей. Девушка вспомнила, как Ниа клала руки на живот и ощущала в своем чреве ребенка.

— Когда у Ниа родится ребенок?

— Когда будет готов к этому, возможно, завтра. Ты пойдешь со мной, пора учиться помогать мне в этих делах.

Сердце у Айши подпрыгнуло. Теперь ей придется лицом к лицу столкнуться с тем, о чем ранее она только слышала: с воплями, страданием, громким криком новорожденного и кровью. Айше казалось, будто она стоит на краю пропасти.

Лори подвинулась ближе к очагу и села возле огня, поджав колени. Глаза ее блеснули, когда она увидела выражение лица дочери. Айша не знала, что обрадовало мать — ее страх или ее любопытство.

Девушку удивили слова Лори:

— Сейчас самое время начинать, ты увидишь. — Она нагнулась и нежно погладила волосы дочери. — У Ниа все будет хорошо.

Лори положила руку себе на колени, и обе женщины опять замолчали, слыша лишь потрескивание в очаге, звук их дыхания и ощущая тепло земляного пола хижины. Как обычно, Айша заснула гораздо раньше матери, но после того, как огонь превратился в красную искру, светящуюся в бархатной темноте.

На следующее утро солнце стояло низко на горизонте, с полей доносился звук голосов, так как женщины работали и пели на свежем воздухе. Айша, находившаяся в центре ряда, вытаскивала сорняки и ползучие вьющиеся растения, чтобы они не мешали расти сахарному тростнику, и отбрасывала их назад, другим женщинам. Поле отдыхало от предыдущего урожая уже два месяца, и сейчас приходилось освободить его от каждого листочка, корня и стеблей. Айша выпрямилась и потянулась, заложив руки за спину. Девушка посмотрела сквозь пучки листьев сахарного тростника на голубое небо, затем на вереницу женщин, которые опускались и приседали, подхватив мелодию песни, которую запела самая высокая из них, стоявшая в конце шеренги.

Айша увидела, как надсмотрщик приглядывается к женщинам. Медленным грациозным движением она снова наклонилась и принялась за дело, а песня все плыла над полем. Айша редко присоединялась к поющим, предпочитая слушать и мечтать. Однако сегодня утром мелодия захватила ее. Когда глубокий низкий голос Айши присоединился к поющим, женщины переглянулись и улыбнулись:

Если ты не любишь,

Я тоже не люблю,

Ведь найдется другой мужчина,

И совсем рядом.

Мелодия пробудила воображение Айши, и она начала мечтать о домике ее грез на склоне горы Пеле. На этом склоне, слишком крутом, нельзя было выращивать урожай; гора, покрытая кустами и лесом, была необитаема. Много лет назад там жили индейцы — карибы, но они давно вымерли. Ни кофе, ни сахарный тростник не могли расти там, поэтому никто не использовал землю, о которой рассказывали таинственные истории. Рабов, бежавших на склоны горы, обычно отлавливали, приводили назад и наказывали, но некоторые исчезали без следа. Однако никто никогда не видел клубов дыма, позволяющих предположить, что они живы.

Тем не менее Айша представляла себе убежище, рядом с ним прохладный поток, сбегающий по скалам, а на огне — кипящий железный горшок с крабами. В домике была комната на троих: для ее матери, для нее самой и Жозефа, но обычно Айша представляла себе, что она там одна, следит за полетом птиц, видит через верхушки деревьев дальние плантации, а дальше город Сен-Пьер и море. Айша никогда в жизни не была одна и свободна.

Солнце поднялось довольно высоко и жгло спины женщин. От вырванных сорняков и травы дурно пахло. Перестав фантазировать, Айша вернулась к действительности. Если когда-либо придется искать свободу, то единственная тропа к ней ведет не в горы, а к людям.

После обеда Айша работала рядом с Мели. Она выглядела как сгорбившаяся старуха, хотя прошлым летом, после рождения второго ребенка, казалась еще молодой и оживленной. Теперь Мели ходила согнувшись, руки ее висели как плети. Мели не могла вырывать сорняки и двигалась только потому, что женщины, стоявшие рядом, толкали ее сквозь заросли, когда надсмотрщик наблюдал за ними. Вскоре Мели опустилась на землю и раскрыла рот. Глаза ее ничего не выражали. Среди лиан и засохших цветов она вытянула ноги, похожие на кожаные мешки. На этих распухших ногах Мели преодолевала всю дорогу от госпиталя до полей. В госпитале никого долго не держали, считая, что, если можешь двигаться, должен работать. Надсмотрщик Голо прошел сквозь ряд женщин к Мели, посмотрел на нее и отвернулся, с отвращением усмехнувшись. Айша едва успела отвести от него взгляд. Она почувствовала, что надсмотрщик не отрывает от нее глаз, пока она работает. Айша не случайно опасалась Голо. Вот уже несколько лет он делал попытки овладеть ею, но это ему не удалось.

Голо, внебрачный сын хозяина, родился от рабыни, служившей в доме за несколько лет до того, как Айша появилась на плантации. Он пользовался кое-какими привилегиями, пока была жива его мать. Когда Голо исполнилось четырнадцать, его мать умерла. В этом возрасте рабы на Мартинике, дети свободных отцов, освобождаются по закону. К этому времени его так ненавидели другие рабы и рабыни, что свобода, обрушившаяся на него, не принесла ему ничего, кроме крушения надежд. Голо презирал тех, кого считал ниже себя, но, как и они, находился во власти хозяина. Голо мечтал, что когда-нибудь его отец увидит в нем не просто низкооплачиваемого служащего. Голо не прикасался к Айше, пока она была ребенком, но как только она выросла, он обратил на нее внимание. Голо попытался приласкать ее, но она убежала. Он поцеловал ее, а она вонзила ногти в его щеку и оставила на ней шрам, бледную тонкую линию под глазом. Айша рассказала все матери, и Голо подвергся горькому унижению перед хижиной надсмотрщиков. Хотя Айша была красива, Лори знала: Голо привлекает не столько ее очарование, сколько светлая кожа. Он надеялся, что, если у него родятся белые дети, их, вероятно, признает его отец. Лори ничего не сказала об этом, однако публично отчитала Голо.

— Ты осмеливаешься смотреть на мою дочь, стройную, как молодая пальма, и воображаешь, будто она захочет мужчину, похожего на кривоногий мешок муки.

Большинство зрителей, таких же кривоногих, как Голо, рассмеялись. Ужасное последствие жизни на плантации состоит в том, что почти все дети вырастают со слабыми ногами, еще более кривыми, чем у Голо. Напротив, африканцы очень стройны, поэтому, чтобы местные рабы не выродились, нужно поступление новых партий невольников на плантации.

— Ты думаешь, что можешь стать ее мужем, хотя она еще ребенок, а ты уже кашляешь, как старик.

Это еще более подзадорило слушателей, которым не разрешалось курить, в отличие от надсмотрщиков. Поэтому рабы завидовали обладателям трубок, жадно вдыхали запах табака и даже красным глазам и хриплым голосам надсмотрщиков.

— Заткнись, женщина, — бросил Голо.

Толпа пришла в смятение, когда он похлопал себя по бедру рукояткой хлыста.

Лори сделала шаг вперед, хотя любой другой на ее месте отпрянул бы в страхе назад. Зная, как опасно приводить в бешенство надсмотрщика на глазах у всех, никто не ожидал, что Лори продолжит.

— Эта девушка не для тебя. Она родилась при мне, и я принесла ее сюда.

Голо растерялся. В этот момент в дверях хижины надсмотрщиков появился Принс. Его глаза вспыхнули, как и всегда, когда он глядел на Лори. Они выражали разочарование и затаившуюся обиду.

— Что ты говоришь? — Его голос заполнил весь двор, он глубоко вздохнул, и стало видно, как грудные мышцы перекатываются у него под кожей.

Лори снова заговорила:

— Пусть Голо выберет другую женщину.

— Она доставляет беспокойство? — Принс помедлил. — Как и ты?

Толпа оценила его иронию, но боялась улыбаться.

— Я ничего не говорю о ней, но знаю, что эта девушка не для него. — Лори обратилась к Голо: — Ради своего же блага выбери другую.

Воцарилась тишина. Каждый знал, что Голо мог бы получить Айшу, но спокойный голос Лори подавил желание Голо обладать девушкой. Ему как бы не отказали, а просто посоветовали. Голо, конечно, все еще стремился завладеть девушкой, но напряжение толпы разрядил авторитетный голос Принса:

— Хватит болтать!

Принс не хотел, чтобы Лори и Айша находились в центре внимания. Все в нем противилось тому, чтобы Голо завладел Айшой, но люди не должны догадаться об этом. Айша происходит из дома Лори, которая прожила с Принсом четыре года, а затем отвергла его. Порой и теперь она говорила с ним, но с полным безразличием. Если бы Принс мог, он давно удалил бы этих женщин с плантации. Принс с гневом думал о том, что Айша возвысится, вступив в связь с внебрачным сыном хозяина. Поняв, что Голо знает это, толпа начала неохотно расходиться. Спектакль закончился.

Айша вспомнила о том дне, когда Голо наконец отступился от нее. В памяти девушки всплыл вечер в хижине матери, когда она не задала ни одного из важных вопросов, давно мучивших ее.

Айша знала о своем происхождении только то, что родилась в Форт-Рояле, в служебной комнате магазина. Хозяин магазина, услышав, что Лори в городе, вызвал ее. Он надеялся, что Лори предотвратит смерть незнакомки, рожающей ребенка в его помещении. Лори спасла ребенка, но не мать, и в тот же день принесла Айшу, закутанную в тряпки, на плантацию. Она пошла прямо к Принсу и попросила, чтобы он отвел ее к хозяину. Тот разрешил ей оставить ребенка.

— Делай, что хочешь, она может и дня не прожить. Унеси ее.

Таким образом, Айша, удочеренная Лори, стала рабыней, как и все дети матерей-рабынь. Удивительно, но девочка выжила, выросла и стала работать на плантации.

Девушка рядом с Айшой коснулась ее руки и усмехнулась.

— Посмотри, кто идет.

По дорожке, проложенной в сахарном Тростнике, быстро двигалась высокая черная фигура. Жозеф. Айша встала, и несколько засохших цветов выпали из ее рук. Жозефа послали за ней. Айша почувствовала его взгляд еще до того, как он приблизился к ней. Находясь почти рядом с девушкой, Жозеф заговорил с Голо. Тот что-то сердито ответил и направился к Айше.

— Мадемуазель Антуанетта хочет видеть тебя, — сообщил Голо. — Не так быстро, — сказал он, когда Айша рванулась с места. Голо показал туда, где сидела Мели, наполовину прикрытая сахарным тростником.

— Уведи отсюда эту бесполезную женщину.

Айша кивнула. Жозеф тут же подошел к ним, и вместе они поставили Мели на ноги. Лицо несчастной посерело, она прерывисто дышала и едва замечала Айшу. Ухватившись за мускулистую руку Жозефа, Мели тяжело оперлась на него. Поддерживая Мели под локоть, Айша помогала вести ее по разрыхленной земле. Странно выглядели эти трое, двигавшиеся по коричневой тропинке. Высокий, широкоплечий мужчина, крошечная согнувшаяся Мели и стройная молодая женщина в белом платье и головном уборе, отражавшими солнечный свет.

Айша радовалась, что ее вызвали в дом к мадемуазель Антуанетте. Однако что-то настораживало девушку. У Жозефа были еще какие-то новости. Она догадалась об этом, увидев, как плотно сжаты его губы, и по тем взглядам, которые он время от времени бросал на нее поверх головы Мели. В конце концов, внимательно посмотрев в пустые глаза Мели, Айша решила, что в таком состоянии та не услышит их.

— Жозеф, надолго ли я нужна мадемуазель?

— Не знаю. Хорошо, если нам удастся встретиться днем. — Он быстро посмотрел на Мели. — Но я иду работать к берегу. Сегодня ночью?

Айша покачала головой:

— Я нужна матери. Мы будем с Ниа.

— Тебя вызвали в дом, и хозяин хочет, чтобы ты была там завтра. Мишель придет за тобой утром, притворись, что ты не ждала его, но в то же время будь готова.

— Зачем они хотят видеть меня?

Жозеф пожал плечами и протянул руку к ее запястью, но тут же отдернул. Они приближались к хижинам, и вокруг были люди.

— Вот это место! — воскликнул он, и Айша, взглянув на Жозефа, увидела в его глазах отвращение.

Ее горло сжалось, и она ничего не сказала в ответ. В детстве они часами говорили о том, как ненавидят жизнь на плантации, и изобретали способы освободиться или бежать. Став взрослыми, они старались не вспоминать о безумной лихорадке, охватившей их в подростковом возрасте. Если одно бунтарское слово слетало с уст кого-то из них, другой инстинктивно замолкал, боясь дать волю гневу.

Они добрались до хижины, где отец Мели сидел на грязном полу в дверях. Увидев Мели, он с трудом поднялся на ноги. Еще более сгорбившийся, чем его дочь, он был слишком стар и слаб даже для легкой работы. Он проводил свои дни, ожидая смерти и глядя на лужайку пустыми, ничего не выражавшими глазами, кивая в ответ прохожим, приветствовавшим его.

— Мели больна, отец. Позвольте мне проводить ее в хижину.

Высунув язык и сморщившись, старик пропустил их в хижину и указал на угол, где поверх грубых бревен лежало несколько мешков. Когда Жозеф опустил Мели на спину, она застонала и закрыла лицо руками. Отец присел рядом с ней на корточки и положил руку ей под голову.

— Мели не стали держать в госпитале, — пояснила Айша. — Дай ей воды, возможно, позже она поест. — Девушка не знала, слышал ли ее старик.

Жозеф взял Айшу за руку и подтолкнул к узкой тени сбоку хижины, отбрасываемой прохудившейся тростниковой крышей.

— Я буду работать в саду, потом на побережье. Тебя приказали привести быстро. — Он положил руки на грудь Айши, и его губы коснулись ее лба. — Спроси свою мать сегодня вечером.

— О чем?

— Ты знаешь. — Жозеф сжал ее сильнее. — Что-то случилось, думаю, пора уходить.

— Уходить куда? — Айша задрожала, как и он.

— Может быть, к твоему отцу. Спроси, кто он, или ты хочешь, чтобы мы оставались здесь до самой смерти?

— Нет. — Айша скрестила руки на груди, но этот жест не успокоил ни ее, ни его. — Зачем мне искать моего отца?

— Возможно, у него найдется место для тебя. Если так, то ты отправишься к нему без меня, если же нет, тогда мы найдем лодку и уплывем вместе.

— Да. — Она прижалась к его губам, и они прислонились к хрупким стенам хижины. Жозеф прижал ее к себе. Поцелуй был таким долгим, что они чуть не задохнулись. Недалеко от них во дворе, где работали рабы, раздался удар хлыста. Жозеф провел руками по плечам и груди Айши.

— Когда я снова увижу тебя?

— Как только они отошлют меня домой завтра, я пойду к маслобойне и подожду тебя там.

В хижине послышался шорох. Жозеф быстро повернулся, раздвинул волокна сахарного тростника, которыми был завешан вход, заглянул внутрь и поморщился. Айшу охватил озноб при мысли, что кто-то подслушал их короткий разговор. Жозеф, вздрогнув, отступил назад, и они обменялись долгим взглядом, перед тем как разбежаться в разные стороны.

Задыхаясь и обливаясь потом, Айша добежала до начала сада и замедлила шаг. Люди, бросая на нее быстрые взгляды, продолжали работать. Растения здесь поливали водой из потока, вращавшего мельничное колесо. Зеленые бобы, маис, редиска, капуста, помидоры, маниока, картофель и сладкий ямс — все росло этим сезоном на длинных грядках. За ними ухаживали рабочие, следившие за садом и фруктовыми деревьями. Айша тоже трудилась здесь до четырнадцати лет. По достижении этого возраста всех, способных работать, отсылали на поля, сахарный завод или же отправляли слугами в дом. Айша боялась стать служанкой хозяина: она переносила тяжелый труд, но не смогла бы пресмыкаться. Девушка видела, как многие ее подруги обучились вкрадчивым манерам домашних рабов, и жалела их. Теперь Айшу также позвали в дом, и у нее возникло ощущение, что ей угрожает опасность.

Отсюда все становилось необычайно четким. Зеленые и золотые ковры садовых растений, над которыми, склонившись, медленно двигались черные фигуры, приземистое строение сахарной фабрики с дымком, курившимся над его крышей, серо-зеленый тростник на сахарных плантациях, дом хозяина, пальмы, полукругом стоявшие у подножия низкого холма и словно сливавшиеся с голубоватой горой Пеле. Айша повернулась и пошла прочь.

Дом мадемуазель Антуанетты стоял недалеко от ворот плантации, рядом с дорогой, ведущей к побережью. Айша добралась туда через несколько минут и толкнула железные ворота. Они открылись, освобождая проход на посыпанную гравием дорожку. Девушка сразу окунулась в прохладную тень деревьев. Она закрыла ворота и минуту постояла, любуясь элегантным ухоженным садом.

Мадемуазель Антуанетта называла свой дом вдовьим, хотя, строго говоря, она не была вдовой. Айша понятия не имела, что значит вдова, но слово звучало так, будто речь шла о важной персоне. Временами в разговорах о французском королевском дворе мадемуазель упоминала вдовствующую королеву, и всегда с большим уважением.

Айша прошла по тропинке к террасе, где мадемуазель сидела, как обычно, в тени шезлонга, покрытого парчой. Айша поклонилась, и мадемуазель оглядела ее с нескрываемым любопытством.

— Смотри-ка, я всегда забываю, какая ты высокая. — Светло-голубые глаза, обрамленные черными ресницами, сверкнули. — Давно ли это было? Месяц назад? Повернись!

Айша подчинилась и посмотрела через плечо, подумав о том, как мало мадемуазель изменилась за то время, пока она знала ее. Хотя она привозила модные платья из Франции, всегда казалось, что мадемуазель одета в одной и той же манере: верхние пастельные юбки, две нижние и белая легкая ткань на плечах и на груди. Она не носила ни золота, ни драгоценных камней, только ленту с камеей или бусы на шее. Сегодня на мадемуазель были бусы из светлого янтаря под цвет ее волос. Она исключительно заботилась о своей коже, поскольку веснушки, появившиеся в детстве под жарким солнцем Мартиники, не могла вывести примочками из лимонного сока и ромашки. Они сразу бросались в глаза на ее белом лице и руках, но, несмотря на этот недостаток, мадемуазель считали на острове элегантной и оригинальной женщиной. У ее был вкус, а вкус — это все. Айша знала это со слов самой мадемуазель.

— Ты стала гораздо лучше. Подойди сюда и посмотри в зеркало.

Айша поднялась на террасу и прошла к высокому зеркалу у дальней стены салона. В этой комнате, самой большой на первом этаже, было два французских окна. Перед одним из них и стояла Айша. Она повернулась спиной к цветущему саду, вглядываясь в прохладную темноту салона, и ей казалось, будто перед ее глазами темнота глубокого колодца. В зеркале отражалась высокая фигура в белом платье, спускавшемся ниже коленей, с рукавами до локтей. Золотисто-коричневые от загара руки и ноги. Над вырезом платья стройная шея, прямые плечи. Голова обмотана белой хлопчатобумажной тканью, завязанной над ухом. Волос не видно, а поскольку свет лился сзади, то черты лица неразличимы. Айша напрасно пыталась рассмотреть почти белую девушку, о которой говорил Жозеф, или слишком высокую рабыню, как утверждала мадемуазель Антуанетта. Айша видела неизвестное создание. За день до этого знакомая фигура успокоила бы девушку, но сейчас она нервничала, впервые в жизни переступив порог дома мадемуазель. Теперь, стоя близко к зеркалу и видя свое лицо, Айша почувствовала боль. Она оглянулась на мадемуазель, и та сказала:

— Садись, не маячь перед глазами.

Айша села в привычной позе в уголке террасы, поджав колени и обхватив их руками. Мертвую тишину дома нарушало лишь жужжание мухи. Даже ящерицы, гревшиеся на камнях в саду, лежали неподвижно, высунув язычки.

Мадемуазель вздохнула:

— Так мирно, но так скучно. Я не видела общества целую неделю. Брат сказал мне, что ждет визитера завтра к обеду, но я не могу пойти к нему из-за отца Огюста. Его разочарует, если я пропущу его службу во вторник. — Ее рука, нырнув под подушку, извлекла оттуда изящный томик. — Наконец у меня есть новое издание «Генриады». Я немного обеспокоена тем, как ты справишься с военными терминами, но он больше концентрируется на людях, чем на артиллерии.

Мадемуазель просматривала книгу, а Айша прислонилась спиной к беседке из вьющихся растений. Она вспомнила все, что мадемуазель говорила ей о Вольтере, хотя в ее словах было много противоречий. Вероятно, это одно из произведений, которые можно читать, не краснея. Когда Айше разрешили взять книгу в руки, ее охватила дрожь. Книга была открыта на любимой поэме мадемуазель, и в душе Айши она также занимала особое место, но об этом не подозревала ленивая женщина, сидящая рядом с ней.

Мадемуазель Антуанетта ле Бо де Моргон откинулась в шезлонге и с наслаждением слушала, как девушка читает посвящение, сделанное Вольтером его величеству королю Людовику XV по случаю битвы под Фонтенуа в 1744 году. Она сразу же решила звать девушку сюда чаще. Мадемуазель уже забыла, что чтение — весьма пикантное развлечение. Ее забавляло, что произведения на прекрасном французском языке читают вслух на Мартинике, вдали от людей, сочинявших их. Это поражало тем более, что книгу читала эта особенная рабыня, существо, не имевшее ни малейшего понятия о Франции. А между тем именно Франция — источник всех развлечений, столь дорогих сердцу мадемуазель. Несмотря на отличные манеры, мадемуазель получила несказанное удовольствие от того, что сейчас читали ей вслух. Голос Айши по тембру вполне мог сойти за мальчишеский, однако он поразительно менялся, когда девушка читала с чувством, завороженная музыкой поэмы. Айша испытывала неуверенность, произнося незнакомые слова, и даже это было приятно мадемуазель. В редких случаях, когда Айша ошибалась, мадемуазель не подавала виду, что это смешит ее. Глядя в сад, она покровительственно улыбнулась, не желая прерывать этот голос с богатыми интонациями. Сколь драматично, что этот грязный ребенок в лохмотьях читает так же хорошо, как оратор в академии. Пятилетняя девочка, впервые обратившая на себя внимание мадемуазель, была наделена исключительной мимикой. Мадемуазель начала учить ее французскому языку, и теперь Айша владела им в совершенстве. Занятия с ней были одним из любимых развлечений мадемуазель. После этого она заставляла ее читать. Подумать только, креолка выросла, говоря на варварском языке своего племени, и каждый раз, спускаясь с террасы вдовьего домика, снова возвращалась к этому языку.

Мадемуазель с детства говорила на местном языке с прислугой, но, получив образование во Франции, почти не пользовалась им, оставив себе только французскую прислугу. Конечно, это было дорого. На Мартинике слуги становились ленивыми и капризными, но тоска по далекой родине усиливала их уважение ко всему французскому. Креолам не разрешалось входить во вдовий дом, и никто из черных не переступал его порог с тех пор, как здесь поселилась мадемуазель.

Пока девушка читала, мадемуазель с одобрением думала о поэме Вольтера. Какой идеальный сценарий: герой, молодой, красивый король, бросался во главе своих войск в гущу каждого сражения (традиционный враг, конечно, Англия) и выиграл победу. Язык энергичный, эпитеты чрезвычайно выразительны. Вольтер использовал всю силу своего таланта, чтобы искусно завуалировать свои мысли. Каждый француз хорошо знал, что поэт говорил только правду, несмотря на неоднозначность изображения событий.

Девушку тоже увлекала поэма. Когда Айшой овладевали чувства, мадемуазель наблюдала странное явление: кровь отливала от ее загорелых щек, и они бледнели. В таких случаях темные глаза, опушенные длинными ресницами, мерцали, как угли, и глухой голос становился более глубоким. Почти не слушая волнующего пассажа о Фонтенуа, мадемуазель внимательно разглядывала Айшу. Как отличалась эта девушка от пылкого ребенка, который льнул к ее ногам и с восхищением смотрел на мадемуазель, впервые увидев ее. Это было двенадцать или тринадцать лет назад. Айша (это местное имя мадемуазель не желала произносить) пришла во вдовий домик со своей матерью по чьему-то поручению. Мадемуазель мгновенно заметила девочку из-за цвета ее кожи, необычайно светлого для рабыни.

Мрачная мать прогнала девочку, но у мадемуазель сразу возникла мысль отправить этого хорошенького говорливого ребенка «помогать» двум садовникам один раз в неделю собирать цветы, а главное, развлекать ее самое в часы безделья. Это все равно, что завести любимое животное, но она не должна ни кормить его, ни держать дома. Шарлотта — так называла ее мадемуазель — оказалась игрушкой с неожиданно большими возможностями.

Девочка проявила безмерное любопытство и сильную волю. Мадемуазель была удовлетворена, разговаривая с ней, как со взрослой (она никогда не утверждала, что имеет дар общения с детьми), но поставила условие, чтобы девочка не задавала никаких вопросов. Мадемуазель находила удовольствие в том, что приносила на веранду книги и раскрывала их перед ребенком, наделенным редким и любознательным умом. Ум и характер девочки сказывались в том, что она быстро схватывала все, чему ее обучали, но злилась, если плохо усваивала урок. Встретив незнакомое слово или узнав то, что не соответствовало ее представлениям о жизни, она обычно топала ножкой и кривила свой хорошенький ротик. Позднее, когда ее французский стал лучше, Шарлотта научилась слушать мадемуазель, не выказывая явного любопытства и ловко переводя беседу на предметы, интересующие ее.

Мадемуазель взяла веер и раскрыла его.

— Перечитай эту страницу снова.

Шарлотта повиновалась, и фразы мерно потекли из ее уст. Мадемуазель поглядывала на девушку сквозь кружево своего веера.

— «Что заставляет этих вельмож, доброжелательных и любезных, становиться в битве неукротимыми львами? Здесь соединились отменная доблесть и привлекательность: Буфле, Мез, Д’Айен, Дюра, вы все устремляетесь на зов Луи. Вы — бесстрашный отряд.

Как велики французы под командованием монарха!

Они любят его, они победят, потому что ими предводительствует их отец.

Он смел, но не совершает нелепых и опрометчивых поступков.

Да, даже разгневавшись, он царит, проявляя высокое мужество, но сердце его спокойно.

Он руководит, не подчиняясь своим чувствам. Его взгляд ясен.

Луи на марше подобен Юпитеру, который поражает титанов, низвергая на их головы молнии. Его руки величественно поднимаются. Облака грозят разразиться бурей. Луи на марше, земля сотрясается, река Шельда отступает, моря стонут, и небо затягивает туман».

— Ах, да, — вздохнула мадемуазель Антуанетта. — Мы никогда больше не увидим ничего подобного.

— Ну почему же, если мы будем воевать с Англией…

— Мы никогда не увидим его во главе войск, никогда. Теперь он на десять лет старше; король в сорок пять лет не станет подставлять себя под огонь неприятеля. А кроме того, влияние маркизы де Помпадур. Все знают, что она начинает сомневаться в своем положении, если не видит его величество хотя бы один день. Военная кампания может окончиться и поражением — для нее по крайней мере.

Девушка улыбнулась, но ее глаза как-то странно сверкнули. Ее трогал образ короля-солдата.

— Он храбр, но не разыгрывает спектакль из этого, он идет в битву почти так же, как если бы отправлялся на охоту. Вы говорили мне, что он любит охоту.

— Не разыгрывать спектакль, как ты сказала, — это особое благородное свойство королей. Они приобретают его с того момента, когда осознают свое высокое призвание. Луи XV надел мантию в пять лет, когда стоял у смертного одра своего прадедушки, Короля-Солнце. — Мадемуазель взмахнула веером и улыбнулась. — И конечно, везет тому, кого возвеличивают самые лучшие писатели. Если бы Вольтер не бежал, то мог бы занять пост историографа.

Доброжелательность побудила ее объясниться.

— Писателю хорошо платят, если он увековечивает великие моменты правления. У Вольтера была комната в Версале, доступ в апартаменты мадам де Помпадур, и ему даже разрешали смотреть его собственные пьесы, которые ставили в королевском театре. Неблагодарный плебей.

— Помнится, вы говорили, что король никогда не любил Вольтера, даже когда он был в Версале.

— Он постоянно задевал короля. Его величество очень точно судит о людях, даже его самые яростные недоброжелатели не отрицают того, что он человек большого ума. Король мыслит глубоко и более верно, чем Вольтер.

— Король, должно быть, добр и справедлив. Ему не мог бы понравиться такой поэт, как Вольтер, чьи произведения, по меньшей мере те, что мы читали…

— Фривольны, — быстро подсказала мадемуазель. — Не более того. У Вольтера есть такие книги, какие я никогда бы не принесла в свой дом, не говоря уже о том, чтобы пополнить ими свою библиотеку. Ну конечно же, нельзя отрицать того, что наслаждаешься, читая произведения самого остроумного человека в Европе. То, что ты сказала о короле, хорошо продумано. Он, как я уже объяснила тебе раньше, верховный судья нашего королевства. Все правосудие доверено ему.

Девушка отвела глаза, и мадемуазель ясно расслышала ее вздох. Она застыла, поскольку не ожидала, что ее вознаградят безразличием после всех неслыханных милостей, оказанных ею этому созданию.

— Продолжай читать.

Девушка достигла того места, где граф де Эстре вот-вот собирался вести наступление против британских гренадеров. Внезапно на покрытой гравием дорожке послышался цокот конских копыт, и верхом на скакуне появился Поль-Арман, брат мадемуазель. Он остановился перед сестрой. Его большая черная лошадь беспокойно перебирала ногами и фыркала. Хозяин пристально смотрел на молодую рабыню до тех пор, пока она не подняла голову. Потом он потянулся к книге и подозвал девушку движением своего хлыста. Девушка встала, быстро спустилась на дорожку, прижимая томик к себе, а затем подала его господину, не поднимая при этом головы. Взглянув на тисненные золотом буквы на обложке, он холодно бросил сестре:

— Извини, что прервал тебя.

— Шарлотта, можешь идти. — Мадемуазель с раздражением смотрела, как та кланяется и уходит. Когда девушка завернула за угол дома, Поль-Арман спрыгнул с лошади, протянул поводья садовнику и поднялся по ступенькам. Он бросил книгу на колени сестре.

— Играть в уроки, Антуанетта, это одно, а вышколить ее до такого предела — безумие. О чем ты думала?

— Это безобидная забава. Я сказала тебе с самого начала, когда ты предложил мне ее услуги.

— Я не предлагал, я позволил тебе отрывать ее от работы, чтобы она рассказывала, о чем болтают негры.

— Я так и хотела, но у нее нет склонности к сплетням.

— Чепуха, ты просто не любишь делать мне одолжения. — Он вошел в салон, взял стул, поставил его напротив сестры, сел и скрестил ноги, похлопывая по ним рукояткой хлыста.

Мадемуазель позвонила в маленький колокольчик, висевший возле нее, и велела слугам принести освежающие напитки. Затем она вяло продолжила разговор с того места, на котором брат оборвал его:

— Я постоянно делаю тебе одолжения. Кто сопровождает твоих дочерей во Францию и добивается того, чтобы их приглашали в лучшее общество? Тебе противно заниматься этим, а что касается Лилианы… — Не было необходимости напоминать о том, что его тихая жена не справилась бы с подобным заданием. — Я нужна им. Я обеспечиваю кареты, подыскиваю место для проживания, получаю приглашения, заказываю им платья.

— Я согласен, тратить мои деньги — сложное занятие. — Его полные губы тронула веселая улыбка, обнажив крепкие белые зубы. Он заложил руки за голову, запустив пальцы в свои светлые волосы и откинувшись на стуле. Несмотря на резкость тона, Поль-Арман был в этот день в очень хорошем настроении. Мадемуазель удивлялась, отчего, и хотела бы это выяснить.

— Скорее я экономила их. В последний сезон приемлемое бальное платье в Париже стоило целое состояние. Мне удалось заказать им платья по тысяче ливров каждое только потому, что я сумела расспросить элегантно одетых женщин моего возраста.

Голубые глаза, чуть темнее, чем у мадемуазель, устремились на нее.

— В этом году они говорят об Испании и Португалии. Ты отвезешь их туда?

— Испания еще сошла бы, испанцы способны хотя бы говорить на ломаном французском, но мне трудно найти оправдания для поездки в Португалию. Если португальцы похожи на тех невообразимых бразильцев, которые недавно продали тебе корабль с неграми, твоим дочерям придется искать другое общество. А дороги! Не могу даже вообразить их!

— Полагаю, даже ты сочтешь Лиссабон и Порту вполне цивилизованными. Там торгуют вином многие иностранцы.

Мадемуазель Антуанетта вздохнула. Неужели брат ожидал, что ее приведет в восторг слово «торговля». Он посылал ее каждый год во Францию, надеясь выдать замуж своих дочерей, но мадемуазель знала, что если кто-либо и сделает предложение одной из них, то она и Поль-Арман, вероятно, не придут к согласию по поводу того, выгоден ли жених.

— Я скоро заберу у тебя эту девушку.

— Что ты имеешь в виду?

— Сделать из нее игрушку было самой глупейшей твоей идеей, но у меня на нее теперь другие планы.

— Ты не можешь забрать ее просто так.

— Ну ты же забрала ее просто так и сделала из нее несущую чепуху марионетку.

— Она стала мне читать, ни больше ни меньше. У каждой женщины из общества должна быть такая девушка. Кого ты предлагаешь мне на ее место, мою бургундскую прачку?

— А почему бы тебе не взять компаньонку?

— О! Ужасная мысль. Льстящая мне идиотка, не способная поддержать разговор. Конечно же, нет, Поль-Арман. Если ты не проявишь великодушия, мне придется обратиться к собственным средствам.

Почему-то это позабавило Поля-Армана, и, пока он смеялся, дрожь охватила ее при мысли о его планах. Она знала об аппетитах брата, хотя подобный предмет и не подлежал обсуждению.

— Шарлотта замечательная девушка. Ей покровительствует наш кюре, он поражен ее успехами и будет разочарован, если… когда… она не сможет больше посещать меня.

Поль-Арман пристально посмотрел на сестру:

— Значит, священник и тут замешан, не так ли?

— Совсем нет. Они редко видятся друг с другом с тех пор, как ее мать отказалась посещать церковь. Я упомянула о нем только потому, что он проявляет интерес к ее благосостоянию.

Он уселся удобнее.

— Антуанетта, когда я решу вести мою жизнь согласно предписаниям священника, положи меня на носилки и скрести мне руки на груди, потому что я не буду больше полезен обществу. — Он откинулся назад и похлопал сестру по колену. — Тем не менее передай ему завтра мои лучшие пожелания. Согласись, мы прекрасно все устроим. Ты будешь присутствовать на службе, а я возьму на себя заботу о пожертвованиях. Идет?

Она пожала плечами. Хотя мадемуазель нравилось делать пожертвования и было приятно, чтобы церковь имела о ней хорошее мнение, она опасалась пропустить прием интересного гостя.

— А кто будет у тебя завтра?

— Молодой человек, желающий приобрести имение, Жан-Франсуа Реве де Мервиль, четвертый сын графа де Мервиля. Отец оставляет, конечно, главное имение старшему сыну, но свой капитал делит между другими тремя.

— Он не из тех Мервилей, что владеют Бельвю?

— Из тех самых. Он напичкан старыми семейными историями о рае на островах и говорит, что может приобрести на свои деньги здесь больше земли, чем во Франции.

Она наконец поняла причину хорошего настроения брата.

— Ты собираешься продать ему Риголе?

— Совершенно верно. — Он взглянул на склоны холмов с ухмылкой, не смягчившей его резкий профиль.

— Но ты купил его только восемь месяцев назад.

— Из-за негров; я никогда не хотел покупать землю.

— А сейчас они трудятся на вас здесь. А что будет делать Мервиль с рабочей силой?

— Также купит ее.

Его сестра откинулась назад, удовлетворенная. Завтра беседа пойдет о рабах и сельском хозяйстве без намека на что-либо интересное, однако…

— Ты не подумываешь о Мервиле, как о женихе для одной из девочек?

— Сохрани Господь. Четвертый сын? Твоя планка совсем упала. Вдобавок он еще и безобразен, как дьявол.

Поль-Арман не задержался, поскольку не мог долго бездействовать. Он взглянул на сестру, перед тем как ускакать. Высокий, с крючковатым носом и золотистыми волосами, которые порыжели в среднем возрасте, брат напоминал ей орла, потому что эта птица видит все вокруг и с невероятной скоростью бросается на добычу. Поль-Арман всегда презирал своих угрюмых рабов. Его сестра лишь удивлялась, как они выдерживают его пронзительный взгляд.

— А как ты возместишь мне потерю этой девушки?

— Команда пиратов только что продала в порту Сен-Пьер свою добычу. Они дали мне несколько свечей и бордо для священника. Я велю принести тебе половину подарка завтра утром. Не говори отцу Огюсту, откуда это. Знания не должны отягощать его.

— Я лучше попрошу отца Огюста помолиться о твоем спасении, дорогой братец.

Ухмыльнувшись, он ускакал, не попрощавшись, как обычно. Она приказала разгладить на дорожке гравий, разбросанный скакуном, и представила себе завтрак на следующее утро, когда, осознавая себя виновной, будет с улыбкой наблюдать, как отец Огюст с удовольствием пьет собственное вино.