Креолка. Тайна аристократки

ПАРИЖ

Апрель в столице в этом году выдался холодным. В начале месяца шел снег, и грязные городские улицы представляли массу неудобств. Растаяв, снег оставил после себя чистые улицы под серо-стальным небом. Дороги под колесами, копытами и каблуками звенели, будто камни мостовой все еще были обледеневшими, и парижане, передвигающиеся пешком, старались пользоваться слабым весенним солнцем на освещенной стороне улиц.

Среди людей, толпившихся в Пале-Рояле, однажды днем вдоль улицы Сент-Оноре прогуливался господин. Красивая одежда, сшитая искусным портным, отличала его от других прохожих. Те с любопытством поглядывали на него, интересуясь, почему он не едет по городу в экипаже, как все люди его ранга. Вид у господина был настороженный, и те, кто встречался с взглядом его серо-зеленых глаз, тут же опускали свои.

Господин замедлил шаг, дойдя до площади Пале-Рояль. Кареты подъезжали и уезжали, высаживая клиентов у ближайших кофеен. Господин прошел мимо ряда уличных торговцев, но остановился около мужчины средних лет в потертом пальто.

— Кажется, я знаю вас, месье. Вы гордитесь своей библиотекой, насколько я помню.

Молодой человек улыбнулся и приподнял бровь.

— У меня есть то, что может заинтересовать вас.

— Новый текст? — Молодой человек снял шляпу и склонил голову. Свет отразился в его волнистых темно-каштановых волосах.

Уличный торговец подался к нему и прошипел сквозь редкие зубы:

— Чернила еще не высохли, ни одна строчка отсюда не прошла бы цензуру.

Улыбка молодого человека стала еще шире.

— А что же виной тому? Ересь? Клевета? Или непристойность?

— Виной? Скажите лучше — очарование, привлекательность. Тут слишком много вопросов, а на многие из них даны смелые ответы. Это в вашем духе, месье. А какая тяжелая книга! Я могу унести за раз только два экземпляра.

Слушатель похлопал шляпой себя по бедру:

— Название?

Этот человек так нервничал, что не решился произнести его на улице, засунул руку к себе в карман, достал два листочка бумаги, сложенных пополам, и протянул их, подмигнув, молодому человеку.

— Это наведет вашу честь на мысль.

Молодой человек быстро взглянул на первую страничку, оказавшуюся первой страницей манускрипта, и его улыбка исчезла. Основательнее он просматривал вторую страницу, шевеля губами, пока читал, — то ли для того, чтобы скрыть неодобрение, то ли не желая слишком явно проявить интерес. Его собеседник не понимал этого.

— Самое последнее произведение вольнодумца, как видите. Оно даже популярнее тех, что вышли раньше. Я продаю его гораздо быстрее, чем получаю копии. Вы сразу видите, месье, что ни одна библиотека не может считаться полноценной без этой книги.

Он похлопал себя кулаком по груди, указывая, где спрятаны обе копии, и снова подмигнул.

— Сколько? — спросил молодой человек.

— Для вашей чести всего-то двести франков.

— Я подумаю. — Молодой человек вернул сложенные листы бумаги, шагнул в сторону, затем остановился: — А сколько вы зарабатываете на продаже?

Мужчина в потертом пальто смутился, его лицо выразило недоверие.

— Я получаю за это гроши и никакой благодарности. — Он повернулся и оглядел улицу, затем снова с подозрением посмотрел на элегантно одетого человека, стоявшего перед ним. — Если вы намереваетесь осложнить мою жизнь, предупреждаю вас, месье, что хуже, чем сейчас, быть не может. Если вас не интересует манускрипт, то и говорить нам больше не о чем.

— Напротив, мне хотелось бы, чтобы ваша работа была гораздо легче и приятнее. Желаю вам удачного дня. — Хотя он доброжелательно улыбнулся, торговец распрощался с ним, быстро склонив голову, и исчез за углом Пале-Рояля.

Молодой человек проворно двинулся дальше и вошел в «Регентство», большую кофейню неподалеку. Почти все места были заняты, и царившая здесь атмосфера казалась приятной. Некоторые клиенты сидели за столиками в большой главной комнате, кое-кто стоял вокруг высокой плиты в центре.

— Ришмон!

Молодой человек обернулся и пробрался в угол, где сидел просто одетый человек средних лет. Перед ним стоял поднос с чашками кофе.

Поздоровавшись, они заказали еще кофе и сразу вступили в беседу. Они говорили в основном о сочинительстве и публикациях, поскольку мужчиной постарше был Дени Дидро, писатель, философ и издатель «Энциклопедии», обширного произведения о современных знаниях, которое начало появляться отдельными томами и имело громадный коммерческий успех, хотя официально и не было одобрено.

Дидро обитал в непритязательных апартаментах в Латинском квартале, где он корпел над «Энциклопедией» и принимал друзей и сотрудников, посещавших его. Но Ги Дюпре де Ришмон обычно встречался с ним на публике и в домах парижан всех классов, восхищавшихся живостью ума Дидро. Сегодня они громко разговаривали, время от времени останавливаясь, чтобы приветствовать вновь прибывших.

— Рад снова видеть вас в городе, — сказал Дидро. — У меня есть одна или две статьи для «Энциклопедии», и я хотел бы прочитать их вам. Было бы глупо посылать их по почте. Они касаются щекотливых предметов, и если уж топору суждено упасть, то лучше предсказать, где это произойдет.

Ги де Ришмон с сожалением улыбнулся:

— Для этого нужен более точный глаз, чем мой. Я не могу предсказать и того, какая из моих идей скандализирует цензора.

— Все потому, что вы гораздо ближе к этому, чем я в моих эссе. Будьте любезны, проглядите их, если найдете время. Когда вы снова отправитесь в Орлеан?

— Как только улажу свои дела с Жувером.

Дидро кивнул. Его молодой друг получал доход от многих парижских книготорговцев, но из-за перепродаж деньги поступали нерегулярно. Книготорговцы находили причины не платить в срок.

— Я помогу тебе в этом. Мы навестим завтра старого мошенника, а затем тебе придется по меньшей мере неделю провести в обществе. У мадам Жофре послезавтра состоится ужин, вероятно, очень забавный. Она будет рада, если я введу вас в ее маленький кружок.

Ги согласился остаться в Париже и мысленно просчитал свои будущие издержки. Потом кивнул. Когда бы Ги ни оставался в городе, он всегда тратил слишком много денег. Он не мог не проявить щедрости, но при этом долги приводили его в ужас. Ги знал лишь один способ избежать подобного зла: сократить пребывание в столице и в нужный момент вернуться к не слишком дорогой жизни в Орлеане. Недавно он обнаружил новый источник дохода, который казался многообещающим, и у него появились надежды на более легкую жизнь. Словно угадав мысли друга, Дидро спросил:

— Как идет последний манускрипт? Я знаю нескольких людей, уже прочитавших его.

— Я и сам это обнаружил. Мне только что предложили его на улице за такую цену, которую я не мог бы позволить себе. Я полюбопытствовал, какой процент получают торговцы, но этим лишь напугал своего собеседника, и он побежал от меня со всех ног.

— Я не стал бы придираться к цене. Все, что продается хорошо, можно считать прекрасным. Мы обсудим детали с Жувером завтра.

Красивые темные брови Ги де Ришмона сошлись на переносице.

— Мне хотелось бы иметь настоящий контракт с издателем, чтобы мои книги продавались на прилавке и я забыл бы об этой утомительной секретности. Книги не так уж плохи. Мне неприятно, что их печатают в Швейцарии. Я не успеваю вовремя просмотреть гранки, копии из-за границы полны ошибок, и нет ни одного спокойного момента до тех пор, пока они не приземляются в безопасности в запасных комнатах книготорговцев.

— Что ж, жалуйся, — промолвил Дидро, — но не позволяй Жуверу одурачить тебя своими стонами. Он любит интриги и ссоры с типографиями, но больше всего — прибыль. Ему нравится продавать запрещенные книги, черт побери. Он просит за них ту цену, которую захочет, а что касается ошибок, то единственный путь избежать их — сидеть рядом, когда странички выходят из-под пресса. Даже если не удается проконтролировать напечатанное, исправишь ошибки чернилами, а затем, когда сравнишь с первой напечатанной копией, обнаружишь, что они сделали еще кучу ошибок. Как полагаешь, захочет Жувер напечатать твое последнее произведение?

— Оно слишком злободневно, писалось слишком быстро и со слишком большой злостью, чтобы иметь литературную ценность.

— Чепуха! — Дидро хлопнул по столу. — Это твое лучшее произведение.

— Оно не так совершенно, чтобы завещать его потомкам.

Дидро считал, что аристократы, даже такие гениальные, как Монтескье, никогда достаточно серьезно не относились к тому, что пишут. Он уже собирался прочитать своему молодому другу лекцию на эту тему, когда их прервал не заслуживающий доверия человек такого же склада ума. Он подошел к их столу, покинув группу, расположившуюся поблизости.

Шарль-Женевьев д’Эон де Бомон, молодой аристократ, обладал разнообразными талантами, впечатлявшими философа. Однако часто шевалье раздражал Дидро, несмотря на свое очарование. Хорошо знающий право, шевалье д’Эон писал стихи по случаю, был любимцем салонов и одним из самых искусных фехтовальщиков Франции. Именно о фехтовании он и заговорил, поздоровавшись с Ги де Ришмоном.

— Ты именно тот, кого мне хотелось увидеть. Несколько недель назад ты пообещал сразиться со мной на рапирах, но стоило мне отвернуться, как ты уже снова похоронил себя в Орлеане. Я должен был вчера удовлетвориться схваткой с Сен-Фуа, а у него кисть руки похожа на кусок сыра. Давай встретимся сегодня днем. Мне нужен достойный противник.

Ги де Ришмон рассмеялся:

— Я совсем не в форме, д’Эон. На меня и рассчитывать-то особо не стоит.

— Неужели все так плохо? Как-то мы вместе участвовали в кампании. — Д’Эон обратился к Дидро: — Полк обычно заключал пари, когда мы фехтовали. Признаюсь, те, кто ставил на него, получили целое состояние. — Он взглянул на Ги с вызовом.

У шевалье, светловолосого, стройного, была тонкая талия, как у девушки. Все это восполнялось удивительной силой рук и блестящей храбростью, проявленной им на поле сражения. Ему везло во всем, но он не умел ухаживать за женщинами. Пока молодые люди разговаривали, Дидро откинулся назад и думал о том, как разителен контраст между ними.

Маленький шевалье, с его острым умом и утонченными манерами, горячим энтузиазмом к литературе и военному искусству, в свои двадцать три года краснел, как ребенок, когда задевали его чувствительные струны. Шевалье еще не выбрал свое направление в жизни, временами он казался несформировавшимся и несколько хрупким. Ги де Ришмон был значительно выше д’Эона. Его темные кудрявые волосы часто выбивались из-под ленты, когда он быстро двигался. Как и его друг, Ги любил общество и легко очаровывал тех, кто находился с ним, но, споря, энергично аргументировал, а не острил, в отличие от шевалье. Глаза Ги горели, красивые губы часто расплывались в удовлетворенной улыбке, и его собеседники ощущали силу воинственного интеллекта де Ришмона. Пылкий, прекрасный собеседник, общительный, Ги любил компанию женщин и так же свободно обсуждал с ними свои взгляды, как и с друзьями-мужчинами. Шевалье слушал женщин, говоря с ними, он не отличался находчивостью. Ги, исключительно учтивый, был вместе с тем чрезвычайно откровенен. Иных женщин порой настораживала такая страсть и оригинальность, но в изысканном обществе де Ришмона всегда принимали благодаря его титулу, воспитанию и связям. Те же, кто видел его истинную сущность, неизменно откликались на обаяние Ги.

Дидро не удивляло, что д’Эон до сих пор не был женат и не имел любовницы. Однако ему казалось странным, что красивый и пылкий маркиз де Ришмон, часто влюблявшийся или притворявшийся влюбленным, тоже не имел до сих пор продолжительной связи. Размышления Дидро прервал спор друзей о возможности войны с Англией.

— Принц де Конти сказал мне, что король говорит об этом постоянно, — произнес д’Эон. — Сейчас речь идет уже о чести Франции.

— Чести! Думаешь, что Англию именно ее честь побудила отправить на дно так много наших кораблей за последние месяцы. Причина в колониальных интересах, и чем дольше мы будем с ними считаться, тем дольше они будут провоцировать нас. Нам лучше бы забыть о нашей чести и подумать об эффективной иностранной политике.

— Берни полагает…

— Маленький аббат. Разве он самый хороший советчик для нашего правительства? Они имели глупость прогнать такого толкового человека, как Мопре. Он по крайней мере был готов бороться за создание достойного военно-морского флота.

— Что касается этого, Машо попросил семьдесят пять миллионов ливров на его снаряжение.

— А откуда он их получит? — Ги сурово посмотрел на шевалье, и тот опустил глаза. — Нет, — продолжил Ги уже с меньшим энтузиазмом, — один Бог знает, как мне неприятна мысль о войне, но уж если мы вступим в войну, пусть она будет оборонительной. Наши союзники махнут на нас рукой. Фридрих, король Пруссии, называет наших министров бандой тряпичных кукол.

— Да он обрадуется, если мы не восстановим с ним союза. — Щеки шевалье порозовели, когда он заметил, что Ги недоверчиво взглянул на него.

— Вы шутите: махнуть рукой на Пруссию, где дворяне рождаются со шпагой в руках, а у короля больше любимцев в кавалерии, чем фаворитов у русской императрицы?! Отвернуться от лучшего гарнизона в Европе?! А что мы будем делать, если Австрия начнет дышать нам в затылок?

— Что касается Австрии… — Шевалье помедлил, и Ги взглянул на него с нетерпением.

— Д’Эон имеет в виду, — вмешался в разговор Дидро, — что ходят слухи о дружбе с ней. Говорят, Мария-Терезия написала из Вены тайное письмо мадам де Помпадур.

Ги с облегчением рассмеялся:

— Не стоит доверять этим слухам: императрицы не пишут письма королевским любовницам. Господи, да даже Фридрих называет свою комнатную собачку «Помпадур».

— Тем не менее она проявляет склонность к Австрии, — заметил шевалье.

— У тебя, вероятно, более дурное мнение о нашем короле, чем у меня, если ты веришь в то, что ее пристрастия много значат для него. Разве что в спальне.

— Ты умеешь чертовски провоцировать, Ришмон. Я не утверждаю, будто Францией правят юбки, а просто сообщаю тебе, что происходит при дворе. Кое-что меняется, и каждый, кто желает служить своей стране, обязан понимать эти изменения.

— И соглашаться с ними? — спокойно осведомился маркиз.

— Если его величество приказывает, то конечно, — холодно ответил д’Эон, и Ги с сомнением посмотрел на него. Благодаря дружбе с принцем де Конти, вовлеченным в самую скрытую королевскую внешнюю политику, д’Эон иногда знал события, о которых Версаль и Париж только догадывались. От маркиза не укрылось желание шевалье служить королю в качестве дипломата. Ги беспокоила мысль, точнее в душе его закрался страх, что прекрасные качества шевалье могут использовать в корыстных целях люди, наделенные властью.

Ги рассудил, что лучше не возвращаться к этому вопросу. Однако, после того как д’Эон, немного поболтав, по-приятельски распрощался с другом, Дидро заметил, что Ришмон слишком задумчив.

— Ты опасаешься, что двор не проявит доброты к нашему идеалисту? — проницательно заметил философ.

Ги откинулся на стуле и вытянул свои длинные ноги.

— Двор не проявил доброты ни к кому, кто обладает умом, превосходящим средний. Надежды скольких людей потерпели крушение, пока они ожидали королевской милости! Ее так и не проявили к ним. О! — Он внезапно улыбнулся. — Полагаешь, у меня плохие предчувствия, и я знаю почему, но…

— Да, твой отец потратил годы, чтобы повлиять на тебя. Ему не повезло: он не получил никакого официального назначения. Не забудь, я знал твоего отца: он был гораздо способнее большинства людей, занимающих ныне высокие посты.

Дидро обычно не вспоминал о покойном маркизе де Ришмоне, расточительном отце Ги, с такой симпатией. Маркиз не занимался своими имениями в долине Луары и оставил своего сына, лишившегося матери, в Орлеане, тогда как сам проводил лучшие годы своей жизни в аристократическом обществе Парижа и Версаля, пытаясь получить королевскую пенсию, чего ему так и не удалось.

— Это нелепо, вы знаете. — Ги криво усмехнулся. — Но когда я наконец приехал в Париж, я мысленно хотел доказать ему, что ключ к преуспеванию в жизни — прилежание, а не милость. Я начал изучать право и писать статьи, вместо того чтобы сидеть и ждать, когда состояние свалится мне в руки. И вот смотрите, что получилось. — Он замолчал.

Дидро мягко сказал:

— Тебе было девятнадцать. — Он собирался добавить, что его друг изменился с тех пор и едва ли совершит те же ошибки снова, но, поразмыслив, придержал язык. Ги де Ришмон был едва ли не самым осмотрительным из всех встречавшихся ему людей. События, происходившие в студенческие годы Ги, высшее общество давно забыло, как ошибки молодости, но они имели серьезные последствия для всей его жизни. Полиция тогда активно преследовала тех, кто переписывал вольнодумцев. Большая часть их имела если не антирелигиозную, то уж точно антиклерикальную направленность. Читатели могли купить такую литературу на черном рынке. Однажды утром в комнатах, которые снимал Ги рядом со своим колледжем, нагрянула полиция и нашла под его матрацем манускрипт, внесенный в официальный список запрещенных произведений. Обвиненный в том, что он переписывал для продажи эту книгу, Ги отказался сообщить, где взял оригинал и кто неизвестный автор. Как знал Дидро, причина была в том, что молодой человек сам и написал это произведение.

Его приговорили к году в Бастилии. Карьерные надежды отца Ги рухнули из-за этого скандала. Ни разу не посетив сына в тюрьме, он умер через месяц после освобождения Ги, разочарованный, в своем запущенном замке на берегах реки Шер. Оставшись почти без денег из-за небрежного отношения к состоянию Ришмонов и обнаружив, что не подходит для занятий юриспруденцией, Ги импульсивно использовал весь оставшийся капитал. Купив патент капитана в армии, он провел несколько месяцев на королевской службе. С тех пор Ги вел пустую жизнь провинциального аристократа. Поселившись в своем доме в Орлеане, он часто наносил визиты друзьям в Париже. Ги избегал Версаль, но его знания ценили в салонах и в обществе самых блестящих людей в Париже. Слухи о литературной деятельности Ришмона не уменьшили его популярности, интриговали общество в столице, которое всегда привлекали ум, эпатаж и дерзость, особенно если они сочетались с хорошим воспитанием и приятной внешностью.

Глаза Ги де Ришмона оживились, когда он взглянул на Дидро.

— Я завидую д’Эону. Он все еще сохранил чувства, которые я испытывал, когда еще не знал, что подстерегает меня за углом. Мне хотелось бы отправиться путешествовать… в Англию, подобно Вольтеру, ощутить новый климат, понять мышление других людей.

Дидро приподнял парик, пригладил свои короткие седеющие волосы. Надвинув парик, он улыбнулся:

— Мне кажется, что в твоей жизни и без того достаточно приключений.

— Нет. — Маркиз отставил чашку с кофе, облокотился на стол и опустил подбородок на руки, наблюдая за пестрой толпой, входившей и выходившей через высокие стеклянные двери «Регентства». — Еще нет.