Криминалистка

Светлана

Катька в компании с Володей повергли меня в такой шок, что я как-то не успела внутренне собраться и отреагировать на звонок Родионова. А как относиться к этим сумасшедшим — просто не знала… Собственно говоря, вариантов было всего два: первый — устроить грандиозный скандал, попробовав справиться с ситуацией силовым методом… Не подходит. Объединятся в своем стремлении пожениться, едва познакомившись, еще теснее… Кроме того, поскольку ни одного не только грандиозного, но и просто скандала устраивать мне до сих пор никому не доводилось, я совсем не испытывала уверенности, что вот так, с налета, у меня это получится.

Второй способ — мирный, но преследующий ту же, на мой взгляд, благородную цель. Путем уговоров, преимущественно ласковых и максимально тактичных, не дать двум дуракам испортить свою жизнь…

На этом месте я внезапно сама прервала собственные размышления: а вдруг — вовсе «не испортить»? А вдруг любовь с первого взгляда действительно существует? А мой Саша? А Виталик? Разве не он утверждал всего-то пару дней назад, что его отношение ко мне началось с того момента, как он увидел меня в толпе дрожащих от страха и неуверенности абитуриентов?.. Таким образом я, наконец, дошла в своих размышлениях до Родионова и… невольно улыбнулась, поймав себя на этой улыбке и мысленно за нее осудив. Неужели всем женщинам на свете, и мне в том числе, до такой степени приятно слышать, что их любят?.. Ну, тогда мои претензии к Катьке, да и к Володе тоже, абсолютно несостоятельны: сама — такая… «И даже хуже», — подумала я, припомнив позавчерашнюю ночь и покраснев даже в темноте. Поскольку всем этим размышлениям я предавалась, уже лежа в собственной постели, неожиданной сделавшейся на редкость неудобной…

Ясность мыслей, которой я столько лет, честно говоря, гордилась, тоже мне явно изменила. И, так и не приняв никакого решения, отметив лишь, до чего все-таки трудно быть матерью, даже крестной, взрослой девушки, я невольно начала думать об Оле — ее родной и, увы, давно покойной маме… Как бы повела себя на моем месте она?

Отчего-то в моих воспоминаниях Оленька возникала всегда смеющаяся, веселая, с особым, свойственным только ей, огоньком в синих глазах… Я все вспоминала свою старшую подругу и вспоминала и не заметила, как воспоминания перешли в сон, и Оленька — настоящая живая Оленька, моя любимая подруга-сестренка, удивительно реально возникла перед моими глазами…

Мы шли с ней по какому-то цветущему, наверное яблоневому, саду, среди очень светлого дня, хотя солнца я почему-то не видела. И была так счастлива, что в этот ответственный за Катьку момент мы так удачно свиделись… Но отчего-то я не начинала разговора, не спешила, словно впереди у нас с ней была целая вечность. Просто шла, упиваясь ощущением небывалой легкости и радости, и молчала, пока Оленька не заговорила сама…

— Волнуешься за Котенка? — мягко спросила она, и я сразу вспомнила, что именно так — Котенком — звала моя подруга свою маленькую дочку когда-то, когда все еще были живы. Она же, не дожидаясь ответа, продолжила: — Ты забыла, дорогая, что это ее жизнь, а никому еще не удалось прожить жизнь за своих детей… Пусть все будет, как будет… Да и у тебя — тоже… Привет от меня Витальке…

Я хотела спросить, откуда она знает про Родионова, но вдруг обнаружила, что по тропинке иду уже одна, Оленьки рядом со мной больше нет, а прекрасный сад внезапно начал словно таять, цветущие деревья куда больше теперь напоминали охапки белых облаков, и откуда-то слышался и все время усиливался звон… Я не успела даже задаться вопросом, что это за звон и почему он такой настойчивый, потому что мое тело само среагировало на него: я села в постели, а рука нашарила рядом на столике будильник и нажала кнопку… Голова слегка кружилась, но белесоватый туман перед глазами уже рассеялся, я только чувствовала ускоренное биение собственного сердца и готова была поклясться, что мой сон не был сном в полном смысле слова.

Никогда в жизни ничего подобного во сне я не видела, никогда не просыпалась после даже самых ярких сновидений в таком состоянии, как этим утром… И теперь я знала, как вести себя дальше и с Катькой, и с Володей… Никогда бы не подумала, что мне свойственна склонность к мистицизму. Неужели она свойственна всем?..

Все еще вяло и несколько затрудненно двигаясь, я приготовила себе кофе, и мысли мои обратились к Коломийцевой. Отчего-то эта женщина не просто интересовала меня все больше и больше, но буквально притягивала к себе мое, сразу же напрягавшееся при воспоминании о ней, внимание… Что-то неясное, тревожное и, голову даю на отсечение, опасное, таилось за ее спокойствием, сдержанностью, религиозностью, наконец… Столь истовая вера не приходит к людям просто так. Что-то должно было случиться в ее жизни, помимо уже очень давней смерти горячо любимого мужа… Что?

Именно в этот момент у меня возникла уверенность, что от ответа на данный вопрос во многом зависит ход нашего следствия. Я сама не заметила, как открыла врученную мне вчера Катюшей папку и начала читать, прихлебывая одновременно свой кофе, протокол дознания, привезенный ребятами.

Вне всяких сомнений, не только неведомая мне Татьяна Петровна Иванова, но и сама Лидия Ивановна прекрасно помнили Ниночку Арутюнову. Изнасиловать ее, а значит, и убить она по объективным причинам не могла… Так почему же в таком случае столь упорно отрицает знакомство с девушкой?..

Единственное, что оставалось сейчас делать, — это по-прежнему внимательно следить за всеми перемещениями Коломийцевой и немедленно начать отрабатывать все ее связи, помимо тех, которые идут через агентство. В «Давай поженимся!» сегодня же отправится с ордером в руках лучший из следаков нашего УВД, который «просеет» сквозь мелкое сито их архив… Это — раз. Володю сориентируем на поиски «болящего чада», находящегося неизвестно где. Во всяком случае, не в квартире его скорбящей матери — это никогда не терявший времени даром Николаша успел выяснить по собственной инициативе, которую лично я одобряла. Больницы? Скорее всего — включая Кащенко…

В сущности, и религиозность, и постоянное внутреннее напряжение, которое я ощутила, беседуя с ней, что называется, «шкурой», вполне объяснялось болезнью сына — если болезнь и впрямь серьезная и неизлечимая. Но вот ложь по поводу Ниночки в данную схему никак не укладывалась.

Стремление избежать мелких на самом-то деле проблем, связанных с нашим дознанием? Ерунда! Она не ребенок, к тому же сама мать, должна была пойти навстречу и подробно рассказать, как появилась девушка, чего именно хотела от Коломийцевой, о чем они дважды — дважды как минимум! — говорили… Лидия Ивановна, если она никакого отношения к гибели девушки не имеет, должна была и понимать, и знать, что ее хлопоты в этой связи сведутся к одному-двум разговорам со следователями. Хлопоты… Опять всплыло это проклятое «хлопотный бизнес», где я это слышала раньше?!

Второй вариант, который я также не считала причиной ее лжи, — страх перед налоговой инспекцией. Скрываемые периодически «перспективные» клиенты… Но рассказать о Нине и ее визитах в агентство она могла и не упоминая об этом. Допустим, девушка сама не пожелала регистрироваться официально. Или, поколебавшись, вообще отказалась от услуг «Давай поженимся!». Могло так быть? Могло. Но Лидия Ивановна при этом отрицает даже сам факт их знакомства. Значит, боится еще чего-то, куда более серьезного в ее глазах, чем налоговая.

Забыла? Но не далее как два дня назад Коломийцева лично сообщила мне о своей профессиональной памяти на лица. Значит, чистой воды ложь, причины которой не ясны.

Спустя двадцать минут, разбудив девчонок и наказав Кате поделить с Володей звонки по больницам и инвалидным домам (на всякий случай), я уже ехала на работу с готовым планом допроса Коломийцевой в голове. Лидия Ивановна должна была приехать в прокуратуру ровно в полдень.

В одиннадцать тридцать я ждала звонка от Витальки, взявшегося осторожненько выяснить — конечно, через провинившегося Иван Иваныча, — не отлучался ли кто-то из мужчин из пансионата 11–12 ноября. Особенно вечером 12-го, когда была убита девушка… К сожалению, парнишка, который мог бы ответить на этот вопрос, не задумываясь, охранник «на воротах», все еще находился в Склифе в тяжелом состоянии. Валек, как выяснилось, после налета «братков» уволился и, поскольку другой синекуры для него в Белозуеве не нашлось, отбыл в неизвестном направлении — скорей всего, в Москву. Словом, тут я должна была признать свой собственный прокольчик: слишком долго присматривалась, принюхивалась и раскачивалась, прежде чем выяснить этот немаловажный вопрос. А тут и «братки» подоспели… Кто ж знал, что подоспеют? Никто… Тем не менее — прокол…

Впрочем, не могла же я его задать напрямую той же Григорян? Во-первых, сама клялась-божилась, что просто отдыхаю. Во-вторых, учитывая ее Бореньку, вряд ли бы услышала правдивый ответ. Теперь же, по прошествии времени, Родионову будет трудно добиться толку, во всяком случае точно ему вряд ли Иван Иванович сумеет ответить, только ориентировочно… Но и сам акт чьей-то отлучки в те дни важен…

Лидия Григорьевна Коломийцева пришла в точно назначенное время. Стук в двери моего кабинета раздался за минуту до полудня. Все то же скромное серое пальто, не самое теплое, на голове — черный платок с кистями… Не слишком-то подобный наряд вяжется с ее темно-красной, изящной «тойотой».

— Думала — опоздаю, — улыбнулась она. — Такие пробки повсюду, просто ужас… Не приспособлена Москва к такому количеству машин, а что делать? Я вот и то на старости лет за руль села… Иначе ни одного дела за день не сделаешь, а их просто масса…

— Мне казалось, — тоже улыбнулась я, — что при вашем бизнесе все больше как раз на месте сидят.

— Да что вы! — Она посмотрела на меня, как на малое дитя. — По одной только рекламе сколько намотаешься! А клиенты?.. К некоторым приходится даже домой ездить с вариантами, особенно — к новорусским… Они за это, во-первых, доплачивают, во-вторых, считается, что заняты куда больше нас, грешных. Вот и кручусь, как могу!

— А что же ваша сотрудница новенькая? Уж по рекламе-то могла бы и она съездить?

— Вот и видно, что вы с этой сферой никогда не сталкивались, — покачала головой Коломийцева. — Это самое ответственное из наших дел: во-первых, нужно уметь торговаться в изданиях, которые берут рекламу. У них же всякие там скидки процентные есть для постоянных клиентов… Во-вторых, разве могу я доверить молоденькой девчонке крупные суммы денег, которые приходится туда возить?.. Что вы! Да еще общественным транспортом… Нет, бизнес у меня, как, наверное, и любой другой — крайне хлопотный…

Я ничего не ответила, и в кабинете повисла пауза, довольно длинная… Потому что в этот момент я наконец-то вспомнила, где, от кого и при каких обстоятельствах слышала эти слова — «хлопотный бизнес»… И кроме того, меня беспокоило еще одно обстоятельство. А как только память моя вновь заработала в нужном режиме — забеспокоило вдвойне: отсутствие звонка от Витальки, не позвонившего в оговоренное вчера время…

Ничего не поделаешь — будем двигаться вперед и с песней при тех обстоятельствах, какие имеются на данный момент. И, слегка вздохнув, я неторопливо придвинула к себе протокол, лежавший чуть в сторонке.

— Ну, ладно, Лидия Ивановна, бог с ним, с бизнесом, давайте-ка лучше займемся делом…

— Да-да, — поспешно закивала она головой. — У меня тоже на сегодня еще целая масса всего запланирована… Светлана Петровна, а может, вы сами все напишете?! А я просто подмахну… Вы ведь наверняка помните все, что я вам говорила, а ничего новенького…

— Лидия Ивановна, — прервала я свою собеседницу, — боюсь, вам придется несколько повториться, так положено… Сами понимаете, от положенного в прокуратурах не отступают! Да и кто знает? Вдруг да вы сами что-то новенькое припомните?..

— Ну, это вряд ли! — Она как-то через силу улыбнулась и с готовностью кивнула. — Положено так положено.

— Тогда если ваше имя-отчество соответствует паспорту, год рождения?

— Одна тысяча девятьсот тридцать седьмой, — рассеянно произнесла она. — Тот самый, роковой, нехороший год… Не стоило в таком году появляться на свет — вот какая жизнь получилась… Ну да уж как Богу угодно…

«Значит, ей сейчас шестьдесят три», — подсчитала я мысленно, а вслух заметила:

— Не так часто сейчас встретишь по-настоящему верующих людей…

— Вы правы. — Коломийцева вздохнула и продолжила совсем в другом темпе и другим, более взволнованным голосом: — Но разве в Библии об этом не сказано? Достаточно вспомнить «Апостолов»… Этот мир катится к своей гибели, и это правда! Вот вы все-таки не то чтобы совсем молоденькая. Скажите, на вашей памяти хоть что-то, хоть где-то улучшилось? Я имею в виду — все в целом: жизнь, природу, людей…

И, поскольку я не нашлась, что сказать, ее понесло дальше:

— Вот видите? Молчите, — значит, нет! Значит, нет аргументов против этого утверждения…

— Но с наскока на подобные вопросы не ответишь, — возразила я. — А если подумать…

— Сколько хотите думайте, а ответ будет все тот же: нет… Но самое ужасное, что процесс этот неостановим, он вовлекает в себя все большее количество людей, вырывает детей из материнских рук…

Упускать момент было нельзя — и я не упустила:

— У вас что-то не так с ребенком?..

Лидия Ивановна умолкла на полуслове, ее глаза округлились, в них — я могла бы в этом поклясться — промелькнул ужас. Но она почти молниеносно овладела собой, спустя мгновение на крупном белом лице уже нельзя было прочесть ничего, кроме удивления.

— У меня?.. Ну что вы! — Она откинулась на спинку стула и расстегнула ворот пальто, снять которое, когда я предложила, отказалась. — Я же в принципе высказываю свое мнение, разве вы сами не видите, что так оно и есть?.. Просто эта тема меня, наверное, слишком сильно волнует из-за собственных убеждений… Вы очень наблюдательный человек, Светлана Петровна, если обратили внимание на то, что я верующая. А я верю в Бога действительно по-настоящему!

— Ваш сын тоже бизнесмен? — Я продолжала «давить», наращивая темп допроса, все из тех же соображений «момента».

— Нет, — неожиданно коротко ответила Коломийцева, и мне показалось, что ее и без того бледное лицо покрылось инеем, мое же собственное ощущение, что я подошла к чему-то важному, усилилось, что еще чуть-чуть — и можно будет мысленно воскликнуть «горячо!».

— А кто он?

— Мой сын — никто! — резко сказала Лидия Ивановна. — При чем тут он вообще? Вы ж сами сказали, что пора переходить к делу!

Это было уже почти хамство, которого я «не заметила».

— То есть как это — никто? У него же наверняка есть какое-то образование — скажем, экономическое, гуманитарное, медицинское…

— Нет. Я же сказала — он никто!

— Ладно… Извините, я вижу, что данная тема вам неприятна…

Теперь промолчала Коломийцева. А я резко «свернула за угол».

— Скажите, Лидия Ивановна, это очень трудно — выполнять все заповеди, данные в Священном Писании? Я имею в виду — для людей верующих, таких, как вы… С нами-то, грешными, и так все понятно…

— Всех заповедей, как выразились вы, — сухо ответила Коломийцева, — не исполняет никто… Потому что это не просто трудно, а порой невозможно в наше время… На то и существует покаяние в церкви…

— Получается, — задумчиво произнесла я, — согрешил, затем покаялся — и греха нет?

— Только Бог может сделать бывшее небывшим! — Она снова оживилась, но тут же стихла и добавила: — Конечно, если человек свое покаяние докажет на деле…

— То есть не станет вновь делать то, в чем раскаялся?

— Да…

— Вчера вы не исповедовались, — нанесла я ей очередной удар, — а просто поставили в храме свечу… Следовательно, собирались и дальше лгать? Сегодня, например?

— Вы… — прошептала Коломийцева сухими губами. — Вы следили за мной вчера… Но почему?! Ради бога, почему?!.

— Потому что, как я только что упомянула, вы мне солгали. Нина Арутюнова, перед тем как ее изнасиловали и убили, приходила к вам в агентство минимум дважды, общалась исключительно с вами, за закрытыми дверями кабинета. У вас, по вашим же словам, прекрасная, профессиональная память на лица, и забыть девушку, да еще такую яркую, вы не могли… Почему, в таком случае, не сказали правду?

На правдивый ответ, разумеется, я и в данный момент не рассчитывала. Куда важнее для меня был тот вариант лжи, который она заготовила на крайний случай: в том, что заготовила, я ничуть не сомневалась. Впечатление недалекой дурочки Коломийцева никак не производила.

Лидия Ивановна между тем как-то осела, смялась и постарела прямо на глазах: виднее стали и мешки под глазами — явные следы не только возраста, но и бессонных ночей.

— Простите меня… — пробормотала она. — Простите… Я… Я действительно солгала… Девушка у нас была и на самом деле приходила дважды…

— Почему вы не сказали об этом сразу?

— У меня… — Она с трудом сглотнула ком, видимо образовавшийся в горле. — Как раз не очень давно были неприятности с налоговой, а ее я не регистрировала… Что теперь будет?

— С кем? — поинтересовалась я.

— Со мной?.. Вы же теперь сообщите туда, что я… что у нас!.. Насчет Нины вам Татьяна сказала?.. Не думала, что вы ее отыщете…

— Что за неприятности были у вас с налоговой?

— Как раз такого рода… Одна клиентка сама же просила не заводить на нее карточку, потом осталась недовольна тем, что мы ей предложили, ну а еще потом выяснилось, что она как раз в этой налоговой, правда, не нашего района, и работает. Так что…

Правдоподобно. Но и только. Хотя вариант объяснения своей лжи она избрала самый для нее же тяжелый: по сути дела я действительно обязана была сообщить о данном факте коллегам из налоговой полиции, хотя делать это пока не собиралась…

— Нина тоже вас сама об этом просила — не заводить карточку?

— Вряд ли вы мне после всего поверите, но это так. — Коломийцева неожиданно для меня успокоилась. — Если честно, я в ней вообще ошиблась…

— То есть?

— Мне показалось, что она клиентка перспективная, такие молодые редко ведь к нам обращаются, а мужчины предпочитают как раз молодых. Словом, пошла я ей навстречу, как теперь вижу, на свою беду. Дважды она ко мне приходила, дважды перерыли мы с ней лучших наших кавалеров — и все ей было не то да не так… Правда, не исключено, что какие-то телефоны девушка запомнила и за нашей спиной кому-то из них отзвонила… Чтоб лишнего не платить. Но мне лично сказала, что никто ее не устраивает, что ей нужен состоятельный человек, а возраст не имеет значения… Сказала, что придет еще раз попозже, заплатила самый минимум — как за консультацию и ушла… Клянусь вам чем хотите, что больше я ее и в глаза не видела!

— Между прочим, Библия запрещает клясться, — уела я свою собеседницу и пододвинула ей протокол. — Прочтите и подпишите. В вашем агентстве сейчас работает наш следователь, не обессудьте, но всю вашу клиентуру в мужской ее части придется шерстить…

Лидия Ивановна издала легкий стон:

— Это конец… Конец моему агентству…

— Ну почему же?

— Да вы что — не понимаете?! — внезапно взвилась она. — Ведь мы же должны, как доктора, работать, соблюдать тайну своих клиентов, их адреса, телефоны, пожелания… Кто же к нам обратится после того, как вы их всех сюда по одному перетаскаете?!

И она неожиданно расплакалась.

— Лидия Ивановна, — я поспешно налила в стакан воды из графина, — выпейте-ка водички и предложите иной вариант… Скажите: вы сами-то помните, какие именно карточки показывали Нине?

— Нет…

— Вот видите! А девушка между тем изнасилована и убита, и все указывает на то, что один из увиденных телефонов она все-таки запомнила, позвонила, договорилась о свидании самостоятельно и, что весьма вероятно, погибла от руки одного из ваших клиентов…

Коломийцева всхлипнула еще раз и, ни слова не говоря, взяла лежащую рядом ручку и подписала протокол не читая.

— Бог вам судья… — сказала она, тяжело подымаясь со стула. — Могу я идти?

— Да. Только вначале я вам пропуск подпишу, давайте его сюда.

Больше она не произнесла ни слова. В ответ на мое предупреждение о том, что ей, вероятно, придется по ходу дела приезжать сюда еще не раз и не два, только обреченно кивнула головой.

Потом Коломийцева ушла, оставив после себя целую кучу вопросов, ответы на которые еще только предстояло найти, и какую-то особую, ноющую тяжесть в моей собственной душе… Все это еще предстояло обдумывать и обдумывать… Стакан с водой по-прежнему стоял на моем столе целехонький — пить воду Коломийцева почему-то не стала.

А спустя минуту после ее ухода раздался наконец долгожданный звонок от Родионова.

— Светик… — Голос Виталика был так же, как и вчера, теплым и каким-то «домашним»…

— Господи, — перебила я, — наконец-то! Если память мне не изменяет, созвон намечался на одиннадцать тридцать!

— Прости, но именно сегодня у нашего Килина случился приступ трудолюбия, и он затеял внеплановую летучку как раз на упомянутое время… Светик, зато я выяснил все, что нас интересует!

— Не может быть! Неужели у вашего дяди Вани такая блестящая память?

— Нет, конечно! Просто именно двенадцатого ноября его постояльцы, оказывается, организовали себе культпоход в театр и на двух машинах ездили в благословенную столицу… Все, кроме Колышникова.

— И Лиля ездила?

— И Лиля…

Почему не ездил Колышников, можно было и не спрашивать — и так ясно. И, подавив раздражение, вспыхнувшее при имени блондинки, я продолжила:

— В какой театр они отправлялись и когда вернулись?

— Отправлялись на Таганку, куда билеты на всех доставала по блату Григорян. А вот вернулись — кто когда. Лиля, Борис и Ираида Сергеевна возвратились только утром, решив переночевать в Москве. Доктор — поздно ночью, но вот во сколько, Иван Иванович просто не знает. Знает только, что утром Маран вышел к завтраку — довольно заспанный, но вышел…

Я вздохнула, поняв, что именно мне-то и придется сегодня же повидаться если не со всеми «пансионерами», то уж с Григорян-то точно. Хоть и не хочется, а деваться некуда…

— Светик… — снова завелся Родионов. — Знаешь, такая тоска гложет… Вранье, что время притупляет боль… Разве что забрасывает сверху своим хламом! Стоит эту кучу скинуть, и…

— Виталий, я, между прочим, на работе…

— Ты хоть на работе, хоть дома — от темы ускользаешь одинаково ловко, — усмехнулся Родионов по ту сторону провода.

— Я совсем не напрасно просила тебя не касаться ее в ближайшее время. А поскольку ты мою просьбу пропустил, видимо, мимо ушей, вот и приходится, как ты выразился, ускользать… Виталий, пока! У меня сегодня дел — просто немерено!

— Я люблю тебя, — сказал он и положил трубку.

Какую-то секунду, очень коротенькую, я слушала их частую дробь, прежде чем вернуть трубку на рычаг.

— «Все смешалось в доме Облонских», — констатировала вслух и, не позволяя более себе расслабиться, нажала нужную кнопку селектора.

— Дежурный Сидоренко слушает!

— Мне нужна машина, лучше «разгонная», без «мигалки», минут через пятнадцать.

— Есть! — ответил Сидоренко, узнавший меня по голосу, а я попробовала созвониться с Володей, но безуспешно: телефон в УВД был занят намертво, а «трубой» я пользоваться не стала, поскольку на самом деле рассчитывала вернуться от Григорян, в гости к которой собралась, к тому моменту, как ребята объявятся в прокуратуре. Кроме Володи и Катьки я ждала сегодня еще и Николашу, и следователя УВД Петракова, занимавшегося в данный момент архивом агентства. Петраков был умницей, очень профессиональным следаком, разве что воображения ему чуть-чуть не хватало… Но положиться на него было можно всегда. Тщателен до педантизма… Будем надеяться, что к моменту назначенного мной совещания вернуться в прокуратуру я успею. Будем также надеяться и на то, что в конце дня мне уже будет что доложить Грифелю…

Ираида Сергеевна Григорян жила у метро «Университет», в когда-то весьма престижном, «писательском» доме. Впрочем, сейчас он, вероятно, тоже считался престижным, хотя большинство тружеников пера свои квартиры в нем, действительно шикарные даже по нынешним временам, давным-давно распродали и переехали в жилища попроще…

Актрисе я позвонила уже с дороги, по «сотке»: в одну из наших прогулок по саду пансионата она сама уверила меня, что ведет преимущественно домашний образ жизни и никогда не выходит из квартиры раньше трех-четырех часов дня. Даже в магазины.

Судя по тому, что трубку Ираида Сергеевна взяла сразу, после первого же гудка, так оно и было. Уж не знаю почему, но мне она обрадовалась — на первый взгляд искренне, но сама я теперь ни на секунду не забывала, что имею дело с актрисой…

— Проходите, только не пугайтесь… Что будете пить, чай или кофе?

— Кофе, — ответила я, исподтишка оглядывая прекрасно обставленную прихожую со старинной или просто сделанной под старину стенкой для одежды и обуви и роскошным зеркалом до самого пола. Зеркальное стекло показалось мне каким-то не совсем обычным, вроде как чуть темнее, что ли… Григорян мою заинтересованность заметила и немедленно пояснила:

— Это стекло покрыто настоящим серебром и почти не искажает отражение… Рама — более позднего изготовления, хотя в точности копирует «родную»… В общем, антиквариат.

— Вы хотите сказать, — спросила я, — что любое зеркало в той или иной мере искажает отражение?

— А вы разве об этом не знали? Да, это так! И на самом деле никто из нас реального представления о собственной внешности не имеет… А лучшими по этой части были итальянские зеркальные стекла шестнадцатого-семнадцатого веков.

— Венецианское стекло? — вспомнила я.

— Верно! — Она улыбнулась и поправила ворот дорогого бархатного халата, в котором меня встретила. — Мой муж когда-то заплатил за это зеркало, да еще в никуда не годной раме, бешеные по тем временам деньги… Проходите, Светлана Петровна!

Мы очутились в просторной, уставленной цветами в горшках и даже кадках гостиной с эркером. В общем-то, именно такую обстановку в ее доме я и ожидала увидеть: тяжелую старинную, не позднее начала девятнадцатого века, мебель, несколько картин на стенах — разумеется, все подлинники. Лично я определила из имеющихся четырех — две: явный Сезанн и тоже явный, но неизвестный мне Врубель… На последнем из упомянутых полотен изображена была женщина, чем-то смутно напоминающая издали Ираиду Сергеевну, а вблизи, как это и водится у Врубеля, портрет выглядел как мешанина разноцветных мазков. Я вновь отступила на пару шагов, едва не наткнувшись на какой-то комодик, и залюбовалась неизвестной мне работой гения…

— Нравится? — Исчезнувшая было в глубине квартиры хозяйка вошла бесшумно с серебряным подносиком в руках, на котором дымился необычайно быстро приготовленный ею кофе.

— Прелесть! — ответила я искренне. — Никогда прежде эту его работу не видела.

— А вы ее и не могли видеть, — спокойно отозвалась актриса. — Ее даже в каталогах нет… Это портрет одной из моих бабок-прабабок, подаренный ей горячо любящим автором… Поверьте, речь идет не о семейной легенде, а о реальном, довольно длительном романе…

— Верю, — улыбнулась я, осторожно усаживаясь на полукруглую кушеточку-оттоманку перед небольшим столом, на который хозяйка водрузила свой поднос.

— У вас ко мне какое-то дело… Это… как-то связано с Борей? — Она вновь нервозно поправила ворот халата.

— Вовсе нет, — успокоила я Григорян. — Как он, кстати?

Она вздохнула с явным облегчением и кивнула головой:

— В общем, лучше, чем я предполагала… Я имею в виду ту его ситуацию… Вы хотите узнать детали?

— Нет, — покачала я головой. — И я сказала вам чистую правду: я здесь совсем не из-за Бориса. Меня интересует ваш культпоход на Таганку двенадцатого ноября… Ведь это вы, кажется, доставали на всех билеты?

— Я… — Она смотрела на меня с искренним удивлением. — Но… Что-то случилось, да? Хотя никакого криминала тут вроде бы не просматривается… Или просматривается?

Я рассмеялась:

— Конечно, нет! Просто расскажите, как прошел тот вечер у вас у всех, не отлучался ли кто-нибудь из «экскурсантов» по своим делам во время спектакля… Словом, все, что запомнили.

Ираида Сергеевна внезапно слегка нахмурилась и посмотрела на меня настороженно.

— Странно, что вы спросили насчет отлучек, — произнесла она через крохотную, еле заметную паузу. — Странно…

— Почему?

— Ну… Видите ли, все произошло из-за этих проклятых пробок. Я была права, когда убеждала ехать всех на одной машине, а не на двух, но доктор уперся, как, простите, осел: мол, его «опель» и без того застоялся, машина вроде бы такое устройство, чуть ли не живое, которое должно ездить… Короче — нес всякую чушь, услышать которую можно в любое время от автолюбителей, приводил ее в качестве аргументов. Так и вышло, что мы, трое, поехали на машине Колышникова с Лилей за рулем, а он — отдельно, следом за нами на своей. А поскольку кругом сплошные пробки, а в центре особенно, он и отстал от нас, можно сказать, потерялся по дороге…

— Как «потерялся»? — удивилась я.

— Легко! Где-то в районе кольца мы проскочили на «свой» свет впритык, а он застрял. Да так нас и не нагнал потом…

— Вы не могли его подождать, съехав на обочину?

— А зачем? Он что, дорогу до театра не знает?

— Справедливо… Что было дальше?

— Ничего! — сердито бросила Ираида Сергеевна. — Возле театра мы его еще какое-то время подождали, потом вошли вовнутрь, поскольку билет у Алеши был при себе. Но он, видимо, застрял еще где-то, причем основательно, здорово опоздал и в итоге решил махнуть на спектакль рукой…

— Он что, вообще в театре не появился?!

— Вообще… — Она снова нахмурилась. — А это что, так важно?

— Да, — кивнула я. — Это настолько важно, Ираида Сергеевна, что я сейчас не просто составлю протокол нашего с вами разговора, а вы его, надеюсь, подпишете, но и настоятельно попрошу вас никому, в том числе Борису, о моем сегодняшнем визите не рассказывать… Тем более, о сути разговора и моих вопросах к вам…

Григорян нахмурилась, потом слегка покраснела.

— Понимаете, — пролепетала она, — как раз после вашего звонка Боречка позвонил и я обронила, что жду вас…

М-да! Нужно было позвонить ей не с дороги, а прямо от подъезда… Но случившегося не изменишь.

— Очень жаль! — сказала я. — Тогда вам придется солгать и сказать, что заехала я просто так, для поддержания знакомства, поскольку была рядом по делам и замерзла… Вот и заглянула на чашечку кофе…

— Есть! — улыбнулась она и коснулась правой рукой виска, подражая военным. — Только не знаю, как к вам по званию обращаться…

— Никак, — тоже улыбнулась я. — Вообще-то я — советник юстиции, хотя это вряд ли вам многое скажет…

— Да, пожалуй, почти ничего… А по должности, как я понимаю, следователь прокуратуры?

— Если совсем точно — следователь-криминалист. — На этом месте нашего разговора я извлекла прихваченный с собой протокол дознания и стала его заполнять: времени до совещания с моими подчиненными оставалось уже впритык.

Удивительное дело, но практически все мои ребятки явились на совещание с пустыми руками, хотя отсутствие некоторой информации, даже не полностью собранной, необходимо было приобщить к делу.

В первую очередь это касалось итогов «просеивания» архива агентства.

Ухмыльнувшийся по этому поводу Петраков доложил, что среди почти пятидесяти архивных карточек на клиентов того периода, когда Нина обратилась в «Давай поженимся!», почти столько же женщин, мужчин всего четверо. Причем одного можно смело исключить из числа подозреваемых в силу того, что он буквально через одну «учетную» неделю обрел с помощью Коломийцевой искомое и в данный момент пребывает в женатом состоянии. Проверить оставшихся Петраков, разумеется, не успел, это еще предстояло сделать.

— Начнешь сегодня, — распорядилась я и вопросительно посмотрела на остальных.

Самыми «пустыми» заявились Катя с Володей, хотя весь день провели, сидя на телефонах: среди охваченных ими больниц и инвалидных домов никаких хроников по имени Александр Коломийцев не значилось, так же как и просто Коломийцевых — подходящего возраста, хотя проверяли мы на всякий случай возрастные категории от 18 и старше…

— Ты не забыл разговор, подслушанный тобой в храме? — поинтересовалась я. — Насчет имени! Кажется, должна быть какая-то путаница с именем у ее сына. Довольно часто в паспортах стоит одно имя, а крестят другим — по ближайшему к дате рождения святому…

— Я помню, — скромно ответил Володя, явно избегавший смотреть мне в глаза. — На всякий случай и про Алексеев спрашивал, и про… Стоп! Светлана Петровна, а ведь вашего доктора как раз Алексеем, кажется, зовут?!

Он на секунду позабыл о своей «провинности» и глянул на меня во все глаза, правда, видимо, тут же вспомнил и снова отвел взгляд, слегка покраснев.

— Верно!.. Вот только фамилия у него — совсем не Коломийцев, да и сам он, между прочим, доктор, а не больной… Кстати, на вид вполне здоровый мужик.

— Светлана Петровна, — поинтересовалась Катя. — А почему не спросить о нем и его имени Коломийцеву? Что тут особенного? Если честно, я этого не понимаю…

— Потому, Катюша, что, как я сегодня выяснила, при первом же упоминании о сыне Лидия Ивановна мгновенно замыкается, а на заданный косвенным путем вопрос о его здоровье я получила краткий ответ, что с ее сыном все в полном порядке… Николаша, ты что-то хотел сказать?

— У меня немного, всего один момент по поводу этой дамы, Григорьев передал. В общем, когда она вернулась домой из агентства, дождавшись конца визита Петракова, она почему-то, прежде чем подняться к себе, звонила куда-то из автомата… Почему из автомата, когда у нее дома телефон, да и «труба», насколько знаю, тоже имеется?.. Ведь имеется?

— Да, — кивнула я. — Ты прав, действительно странный поступок, объяснить который можно одним-единственным: после того как я дала понять Коломийцевой, что за ней следят, она, как большинство обывателей, решила, что и все ее телефоны тоже прослушиваются. А ей необходимо было кому-то сообщить нечто важное и в строжайшем секрете. Причем в секрете именно от нас… Очень интересно… Ну а что наш доктор?

— Вообще-то ничего, — покачал головой Николаша. — Я его сейчас временно ребяткам слил, не беспокойтесь, вряд ли упустят: ведет он себя исключительно спокойно и, я бы сказал, размеренно. Сидит в основном дома, выходил дважды в магазин — явно загружает холодильник, следовательно, сваливать на новый этап отдыха пока не собирается. Из автоматов никому не звонит… В магазине, помимо продуктов, закупил три бутылки дорогой водки и к ней тоника… Пожалуй, все.

— Катя, — поинтересовалась я, — у вас еще много обзвона?

— Наверное, только треть обзвонили, да, Володя?

Опер молча кивнул. А я ненадолго задумалась. Эта линия расследования показалась мне малоперспективной: уж очень уверенно произнесла Коломийцева фразу насчет того, что с ее сыном все в порядке. Значит, вряд ли он действительно состоит где-то на учете. Она не дура, если б состоял — не могла не сообразить, что рано или поздно мы данное обстоятельство выроем… Конечно, если для нее это имеет какое-то особое значение…

А если вдуматься — кто или что может быть для женщины столь важным, как не собственное дитя, если эта самая женщина по собственной, можно сказать, инициативе, поясняя мне причины сокрытия информации про Нину, подставилась под налоговую? Рискуя своим небольшим, но, как сама же признала, все-таки доходным бизнесом? «Хлопотный бизнес» — впервые я услышала эту фразу в пансионате: «У моей мамы небольшой, но хлопотный бизнес» — так или примерно так сказал мне доктор Алексей Иванович Маран и отправился звонить своей немолодой матери… Нет, он сказал не «немолодой», он сказал «довольно поздний ребенок» — про себя…

— Катя, Володя, — я посмотрела на парочку этих голубков, сидящих рядом в самом дальнем от меня углу, — с больницами и прочими богоугодными заведениями — полный отбой.

Оба уставились на меня удивленными очами.

— Вместо этого — кровь из носу, как хотите распределяйте свои действия, но завтра к вечеру, а лучше к обеду, на моем столе должна лежать копия свидетельства о рождении господ Марана Алексея Ивановича, Колышникова и заодно — Лиса… Николаша, твоя задача — не спускать с доктора глаз и ребяткам, даже самым надежным, не передавать… Ни днем, ни ночью. Лучше возьми кого-то из них в напарники, чтоб была возможность, во-первых, вздремнуть, во-вторых, послать второго за твоими любимыми гамбургерами…

— Светлана Петровна… — начала было Катя, но я ее перебила:

— На Светлану Петровну, должно быть, нашло временное затмение! Я должна была отдать это распоряжение вам еще вчера — вместо больниц… Кто сказал, что у матери с сыном абсолютно всегда одна и та же фамилия?..

— Ой!.. — сказала Катька, а вновь обнаглевший Володя сказал: «Браво!» Ни того, ни другого я «не заметила», тем более что оставалось еще одно задание — для Петракова.

— Ну а ты, дорогой коллега, продолжай начатое — проверяй остальных клиентов агентства по списку. Обычными методами: участковые, соседи, ну и… Короче, сам знаешь.

Петраков кивнул — довольно уныло. С его мозгами совсем нетрудно догадаться, что линия ему досталась самая бесперспективная, а горячие точки, во всяком случае на данном этапе расследования, находятся совсем в другом месте.

— Николаша, — вспомнила я, когда все уже поднялись, собираясь разбредаться. — Передай Григорьеву, что ему тоже велено не спускать глаз с подопечной, и сам подбери ему напарника…

— Есть, товарищ Костицына!

Когда я повернулась к двери, Екатерина с Володей уже исчезли.

Мне стало смешно: боятся, значит, остаться со мной наедине… В общем-то, когда тебя побаиваются — в меру, конечно, — дети, это даже приятно… Почти так же приятно, как когда тебя любят…

В кабинете уже никого не было, до момента доклада Грифелю оставалось минут тридцать. И, поколебавшись, я пододвинула к себе телефон и набрала запомнившийся номер. Мой абонент оказался на месте.

— Это я…

— Светик! — обрадованно воскликнул Родионов. — Вот здорово!

— Что здорово? — усмехнулась я.

— Э-э-э… Все здорово! И что звонишь, и что на месте меня застала… Ты просто так звонишь или?.. — В его голосе звучала прямо-таки детская надежда, по типу «возьмут или не возьмут на праздник?»

— И то, и другое, — смилостивилась я. — По делу — просто хотела предупредить, чтобы наблюдение за бизнесменом усилили вдвое, пусть ведут круглосуточно… у нас становится «горячо». А он, насколько известно, двенадцатого ноября оставался в пансионате в полном одиночестве. Мог спроста ускользнуть в любой час и на любое время…

— Не волнуйся, мы на место небезызвестного тебе Валька поставили временно своего парнишку… Хорошего! А во-вторых?

— Что во-вторых?

Он вздохнул:

— Это было во-первых и по делу. А не по делу?

— Ну… Всегда приятно услышать голос такого старого и верного друга, как ты…

— Ты забыла сказать еще одно слово: «любящего».

— Тебе не кажется, — вздохнула я, — что в нашем возрасте этого рокового, в общем-то, слова следует избегать?

— Мне кажется, что в любом возрасте лучше называть вещи своими именами, — ответил он.

— Только не по телефону — тем более служебному… Ты вчера так настойчиво напрашивался в гости, что я решила уступить: суббота, вторая половина дня тебя устроит?

— Господи… Да!

— Тогда приезжай. И не обессудь, если у Светки вновь окажется кривая рожа…

— Ничего не поделаешь, стерплю! — заверил Виталька. — Светик, я тебя целую!

И мгновенно положил трубку, наверняка боялся, что я передумаю. Я покачала головой и начала собирать со стола бумаги — с тем, чтобы двинуться с докладом в кабинет Грифеля.

Я вновь стояла перед маленьким храмом в начале Алтуфьевского шоссе, вслушиваясь в звон, льющийся с невысокой колокольни и оповещавший о конце утренней службы. Хотя «вслушиваясь» — совсем не то слово, скорее, отдаваясь всем существом этим завораживающим переливам… В такие минуты, безусловно, веришь, что человеческое подсознание и впрямь хранит где-то, в своих самых потаенных глубинах, память предков, или, как сейчас выражаются, генную память… Отсюда и это странное, редкое для современных людей ощущение, уже совершенно на самом деле невыражаемое в словах… Сколько же поколений моих предков за целую тысячу лет под точно такой же звон стекались к православным храмам Руси, испытывая чувство, понять которое нам сегодня почти не дано?..

Постепенно тоненький ручеек верующих, покидавших храм, иссяк, и я двинулась в направлении паперти, только сейчас поняв, что замерзла на ветру, ожидая конца службы.

Внутри было по-прежнему тепло, по-особому уютно и на этот раз — почти пусто. По-прежнему «Плачущая Богоматерь» смотрела куда-то в бесконечность с огромного полотна, прижимая к груди Младенца…

Я всмотрелась в полумрак правого придела, откуда доносился легкий шорох, и увидела «свечницу», с которой, по словам Володи, разговаривала в прошлый раз Лидия Ивановна Коломийцева. Сегодня я пришла сюда к ней, не дожидаясь, пока ребята выполнят мое основное задание и раздобудут копии свидетельств о рождении всех подозреваемых. Работа им предстояла огромная, не только к обеду, но и к вечеру они запросто могли не успеть это сделать. Поиск ЗАГСов, где в свое время регистрировались новорожденные, ныне вполне взрослые люди, начинался с визитов в РЭУ, цель которых — выяснить все перемещения в пространстве их родителей в те годы. А перемещения могли, вопреки тому, что утверждают сами подозреваемые, тянуться и за пределы Москвы — практически по всей России и даже СНГ…

Куда более перспективным и близким представлялся мне результат задания, которое я дала вчера, уже после звонка к Родионову, загрустившему Петракову, обнаруженному мной возле кабинета Грифеля.

Поначалу я собиралась сама заняться поисками еще одной копии, только не свидетельства о рождении, а свидетельства о браке Коломийцевой. Сделать это было куда проще, поскольку год ее рождения мне был известен, место рождения и прописки — тоже, а остальное уже являлось делом техники… Но, увидев вновь унылую физиономию Петракова, я передумала браться за это лично. Кстати, в мои обязанности подобные вещи не входят, и мне даже самой себе было затруднительно объяснить, почему же я так ревниво занимаюсь Лидией Ивановной. Отчего так притягивает и так тревожит меня эта женщина… Да, она довольно странная особа и ведет себя тоже довольно странно. Но разве мало странных, да и вовсе сумасшедших людей видела я за долгие годы своей службы? В том числе и проходящих по «особо тяжким», по той же 131-й статье?..

Дело было в другом. И в тот момент, когда огорченная физиономия Петракова вновь замаячила перед моими глазами, я наконец поняла в чем. Где-то в самой глубине души я постоянно сравнивала с ее судьбой свою собственную, хотя между нашими судьбами было всего одно, да и то чисто внешнее, совпадение: смерть любимого человека — внезапная, почти необъяснимая, трагичная… И — долгие годы одиночества, целиком посвященные оставшемуся без отца ребенку… Нехорошее это дело — примерять на себя чужую судьбу, однако именно этим я, по-видимому, и занималась — совершенно безотчетно…

И по этой причине стояла сейчас здесь, в храме, вглядываясь в неторопливые и привычные движения пожилой женщины, аккуратно гасившей свечи в большом подсвечнике-вазе, собиравшей уже потухшие огарки в картонную коробку из-под обуви… Не помню, чтобы прежде мне случалось таким необычным образом смешивать «служебное» и «личное». К тому же ведь ничто не свидетельствовало о том, будто Коломийцева и впрямь после смерти мужа посвящала себя исключительно сыну… Ничего, кроме этой ее истовой веры в Бога!

Я понимала, что такое вот пристрастное отношение даже к одному человеку, проходящему по делу, может в итоге загубить все следствие. И сделала, что могла, «отдав» основное задание по ней сразу оживившемуся в этой связи Петракову. Но утром, едва дождавшись конца ежедневной летучки у Грифеля, касавшейся целой кипы других находящихся в разработке дел, поехала сюда, в храм…

Женщина между тем завершила свою работу и, рассеянно перекрестившись на «Плачущую Богоматерь», неторопливо засеменила к прилавку с иконками, распятиями и свечами.

— Простите… Могу я с вами поговорить?

— Со мной? — Спокойные серые глаза встретились с моими, и она улыбнулась. — Может, вам батюшка нужен, а не я? А то он вот-вот на требы уедет…

Судя по всему, я произвела на нее впечатление закоснелой грешницы, которой необходим священник…

— Нет, мне нужны именно вы, я здесь сегодня по долгу службы.

Я протянула ей заранее переложенное в карман дубленки удостоверение, и она довольно долго внимательно изучала его, отведя руку с моей «красной книжицей» подальше от глаз.

— Неужели мы в чем-то провинились? — В ее голосе звучала растерянность, а взгляд сделался почти испуганным. — Давайте, я лучше в самом деле настоятеля позову!..

— Что вы, какая вина? — заспешила я. — Я хотела лично вас расспросить про одну вашу прихожанку… Можно?..

— Ну, не знаю… Это, милая, все же храм, а не учреждение какое-нибудь, смотря что вы хотите спрашивать… Может быть, эта прихожанка и скрыла что от вас, а здесь сказала, так это же — сами понимать должны — все равно что Богу сказано, мы не вправе никому, в том числе вам, сказанное здесь перебалтывать-то…

— Речь идет совсем не о тайне исповеди, за этим я бы даже к батюшке не обратилась, — прервала я женщину. — Я, между прочим, крещеная и в Бога тоже верю… Просто такая у меня работа, что…

— Крещеная, говоришь? — Женщина, опережая меня, продолжила свой путь к прилавку. — Мало быть крещеной-то, нужно еще и в храм не только, как ты выразилась, по долгу службы ходить… Ну, ладно, спрашивай, что у тебя там? Коли нет в этом греха — отвечу…

— Как вас зовут?

— Раисой крещена…

— А я — Светланой… Женщина, которая меня интересует, крещена, судя по всему, Лидией, ее болящий сын — Александром. Два дня назад она подавала за него заздравную на сорок дней, сорокоуст…

— Ну так что же? — Раиса глянула на меня строго и покачала головой. — Что в этом такого, что подавала?

— Вы знаете, о ком я говорю? Я имею в виду — эту женщину? Она с вами довольно долго разговаривала, как с давно знакомой: Лидия Ивановна Коломийцева.

Раиса помолчала, переложив с места на место иконки на своем прилавке, опустив глаза, потом снова посмотрела на меня:

— Лидию Ивановну я не первый десяток лет знаю, хотя фамилию ее слышу первый раз, нам здесь фамилия ни к чему… Знаю ее, не стану скрывать. Она прежде здесь жила, неподалеку, а после переехала куда-то. Куда — мне неведомо, но в храм, как и раньше, в наш ходит… То есть не ходит даже, а ездиит…

— Вы не знаете, чем болен ее сын?

— А и знала бы, милая, так не сказала бы! — твердо произнесла суровая Раиса. — Только я и вправду не знаю, поскольку она мне в подобные откровенности не пускалась… Смолоду-то он у нее здоров был, приходил к нам одно время с матерью, хоть и не часто… А уж что теперь — Бог весть… Господь каждому свое за наши многочисленные грехи посылает, вот и Алексаше послал…

— Почему «Алексаше»? Уж что-нибудь одно — либо Алексей, либо Саша… — Для верности я улыбнулась, чтобы Раиса, глядевшая на меня, как на провинившуюся соплячку, не заподозрила, насколько важен этот вопрос… Нехорошо обманывать людей, да еще в храме, но уж такая у меня проклятая работа… Исповедоваться, в самом деле, что ли?..

Об исповеди я подумала без иронии, вполне серьезно и, поймав себя на этой мысли, почему-то ощутила тоску и горечь…

— Будто не знаешь, — сказала между тем моя собеседница, — что многие на Руси-то крестятся иначе, чем в паспорт вписано?.. У Алексаши мирское-то имя Алексей, а крещен Александром… По своему святому, в день коего уродился… А у кого и еще хуже бывает: в паспорт эдакое впишут, что и у чистых язычников такого прозвища не отыщешь, вот и приходится батюшкам во крещении самим нарекать…

Она подумала и перекрестилась и вновь посмотрела на меня вопросительно. Но никаких вопросов к ней у меня больше не было, и я поспешила распрощаться с этой суровой пожилой женщиной, попросив ее не оповещать Лидию Ивановну о нашем разговоре.

— Мы тут, милая, сплетнями не занимаемся, этим все больше у вас, в миру, заняты, — сухо бросила Раиса и вдруг, вздохнув, перекрестила меня: — Благослови тебя Господи, дочка…

На том мы и расстались…

В прокуратуре, куда я вернулась примерно через час, возле моего кабинета, прямо в коридоре, маялся не кто иной, как любимый опер… В одиночестве, между прочим, хотя я уже как-то совершенно незаметно для себя привыкла видеть их вдвоем с Екатериной… Надо же!

Поискав глазами Катьку и не обнаружив ее, я изобразила удивление — правда, исключительно с помощью мимики. И, кивнув Володе, отперла кабинет:

— Ну, входи… Изобретатель-рационализатор…

Крутой опер вспыхнул, словно красная девица, и молча просочился вслед за мной в комнату. Помочь мне снять дубленку он не решился.

— Куда Катьку дел? — довольно весело поинтересовалась я, усаживаясь за стол и кивая ему, чтоб тоже присел.

— Катюша в один ЗАГС поехала, — пробормотал он, — она по следам Марана двигается… Ну, если успеет, то кое-что привезет сюда. Сегодня же пятница, короткий день у всех — так что может и не успеть…

— Как — пятница?! — всполошилась я, твердо уверенная с утра, что до субботы, а значит, и до приезда Витальки еще парочка дней у меня есть, следовательно, основательно переговорить с ребенком о безобразном поведении успею…

— Обычно, по календарю, — удивился Володя. — А что?

— Елки-палки… — пробормотала я и, разумеется, затосковала. Отменить, что ли, родионовский визит до следующей недели? Нет, рука не поднимется огорчить его до такой степени… Да и, если честно, себя — тоже… Конечно, не до такой степени, как его, но…

Кажется, я окончательно запуталась между собственными мыслями и ощущениями и сочла за благо сменить тему, вернувшись к работе: ведь не просто же так заявился сюда мой опер? Тем более что наверняка предпочел бы в данный момент сделать это в многочисленной компании!

— Ну, давай по-быстрому: что у тебя? А то еще куча дел, два «глухаря» на шее и без того висят… Итак?

— У меня — Колышников. Вот, можно приобщать к делу…

Он выложил передо мной искомое и, между прочим, молниеносно найденное.

В соответствии со свидетельством о рождении, туалетному бизнесмену было ровно сорок четыре года. И хотя по возрасту Лидия Ивановна вполне могла являться его матерью, родила нашего знакомца совсем другая женщина, москвичка Колышникова Анна Ивановна, в законном браке с его же папенькой. Оба родителя в настоящий момент были живы и благополучно проживали в своей квартире — по месту предыдущей прописки бизнесмена. Между прочим, вместе с его первой женой и дочкой, как выяснил Володя.

— Никаких судимостей в его биографии не значится, — дополнил он эту информацию устно. — Насчет здоровья — ну там на учете где-нибудь типа психушки не состоял ли и все такое, уточнить из-за той же пятницы не удалось… Вот паршивый день, верно? Прямо по рукам бьет…

— У нормальных людей, — пригасила я Володин пыл, — во всем мире в пятницу уик-энд начинается! А в том, что мы себе такую психованную работу выбрали, — они не виноваты…

— Светлана Петровна, — поколебавшись, спросил опер. — А можно я скажу? Нам с Катей одна мысль пришла, мы даже хотели эту идею сами осуществить, да как-то не решились без вас…

— Надо же! — не вынесла и съязвила я. — И с каких это пор вы стали такими робкими, что без меня не решаетесь осуществлять свои блестящие идеи?..

— Я серьезно, — опять покраснел он. — Мы подумали, что есть смысл раздобыть свидетельство о браке этой Коломийцевой и…

— Молодцы! — перебила я опера. — Только с чего вы взяли, что кто-никто до этого не додумался до вас?

— Простите… — он хмуро отвел глаза. — Действительно!

— Володя, — сказала я уже мягче. — Гордыня — мать всех грехов, слышал об этом когда-нибудь?

Он промолчал, а я продолжила:

— Вы с Катькой в первую очередь решили, что именно ваше предназначение постоянно заниматься этим делом в самых «горячих» его точках. Но я не могу свалить на остальных сплошную рутину, а у того же Петракова головка ничуть не хуже, чем ваши, взятые по отдельности… В общем, уймитесь и занимайтесь, чем велено. И пойми меня правильно: данная отповедь никакого отношения к тому ток-шоу, которое ты устроил при полной Катькиной поддержке, не имеет… Я говорю о… вашей личной жизни…

— Понимаю… — пробормотал он.

— Ничего ты не понимаешь! При любых обстоятельствах ты бы эту отповедь от меня услышал, хотя и я тоже похвалы особой не заслуживаю: сама тебя и избаловала…

Мы помолчали.

— Светланочка Петровна, — сказал он неожиданно севшим голосом. — Простите меня, пожалуйста за… за «ток-шоу», только это не «ток-шоу», честное слово, я это как-то спонтанно, потому что… я и не собирался вас подставлять или там портить ваши с Катюшей отношения… Я… я просто одурел, как только ее увидел, и я… Ну, я же ни разу в жизни еще не женился и не знал, как бы лучше…

— Володя, — смягчилась я, — ну, ты же действительно такой классный спец, мужик ты, как говорят нынче, крутой, а бабы на тебя, уж я-то это знаю, только что не гроздьями вешаются… Разве можно быть таким робким? Вот уж не думала, что с женщинами ты такой трусишка!..

— Я?! — Уж не знаю, как определить степень его покраснения, но любимый опер на сей раз даже вспотел. — Я не робкий с женщинами, то есть я хочу сказать — раньше не был… Это только Белоснежка на меня так влияет… Вот честное вам благородное слово!

Господи, Белоснежка… Ну надо же… Именно в этот миг я и поверила, что Володя ее действительно полюбил… Потому что разглядеть в моей Катьке «Белоснежку» на самом деле было трудно, несмотря на ее золотисто-светлую внешность и врожденную, доставшуюся от покойной Оленьки хрупкость. Для этого ее и впрямь надо было любить… Не знаю, как объяснить, но это действительно так.

Я вдруг вспомнила свой поразительный сон, в котором ко мне приходила (иначе не скажешь!) Оля, и весь мой пыл погас, как костер, на который вылили ведро воды — только без шипения…

— Вовочка, — сказала я почти нежно, — ну что вы оба передо мной все время оправдываетесь? Это же ваша жизнь, ваша судьба, и никто, кроме вас самих, не имеет права тут хозяйничать!

— Правда? — Он поднял на меня глаза, в которых прямо-таки плескалась какая-то радостная помесь доверия с недоверием. — Вы правда так думаете?

— Разве хоть раз за эти годы я говорила тебе не то, что думаю?

— Так здесь же совсем особый случай, — пояснил он, — личный…

— Ну и что? Случай — особый, да я-то все та же…

— Спасибо вам! — совсем несвойственным ему торжественным тоном произнес Володя И почему-то добавил едва ли не в традициях «фени». — Век не забуду!..

Я рассмеялась, он тоже. После чего Володя очень радостно вскочил со стула и засобирался:

— Не буду вас больше отрывать, в коридоре подожду, мы договорились…

— Иди жди свою Белоснежку, где договорились, а мне и в самом деле нужно сделать парочку срочных звонков: совсем забыла, что сегодня пятница, чего доброго, и впрямь все расползутся по своим уик-эндам…

Осчастливленный мной Володя моментально вымелся из кабинета. А я, переполненная впечатлениями сегодняшнего утра и уже, в сущности, дня, некоторое время сидела, ничего не делая. Ни о чем не думая. Пока не поймала себя на довольно бессмысленной улыбке, с которой уставилась в пространство.

Мне стоило немалых усилий вновь сосредоточиться на своей текучке, радостно возвращенной Николашей Крыловым в том же виде, в каком я ее оставила. Обвинять коллегу относительно последнего я не могла, с него наверняка хватило и того, что именно ему поручил Грифель закрывать вместо меня ту самую проклятую «заказуху»…

Быстренько рассортировав стопку папок, вновь украсивших мой стол, я раскрыла самую тоненькую и мне пока что незнакомую — и правильно сделала. Поскольку она, как выяснилось, содержала едва начатое мной перед вынужденным отпуском дело о подростковом рэкете… Убедившись, что ребяткам из нашего УВД удалось-таки выйти на типа, руководившего школярами, я почувствовала, как кривая моего настроения окончательно поползла вверх. Подонок оказался нашим старым знакомцем, мелким рэкетиром, типичной «шестеркой» на побегушках не у кого-нибудь, а тоже, теперь уже у моего личного, знакомца — еще со времен службы в отделении милиции… Данный персонаж по прозвищу Кулак, выбившийся за эти годы в средней величины шишку среди районного криминала, был мне кое-чем обязан… К сожалению, один из способов обрести в этой среде хорошего информатора сводится к тому, что изредка приходится закрывать глаза на более-менее мелкие проступки избранного с данной целью типа…

В свое время, когда Кулак не просто засветился в одном крайне неприятном дельце, но еще и оказался подставленным своими же сотоварищами, напуганными быстрым ростом его «карьеры», именно так я и поступила — прикрыла глаза… Друг друга мы тогда поняли прекрасно, и хотя его услугами я пользовалась крайне редко, вряд ли ему удалось забыть как ту ситуацию, так и меня лично! И, усмехнувшись этому соображению, я раскрыла записную книжку с номером кулаковского мобильника.

Как и ожидалось, Кулак оказался памятливым на события своей прошлой жизни. И минут через пять я положила трубку на место, ни секунды не сомневаясь в том, что в данном конкретном случае мне удалось помочь сыну симпатичной женщины Елены Игоревны, а заодно и всей этой далеко не лучшей в районе школе… Ну хотя бы частично! Поскольку вряд ли привыкшие к дармовым рублям школьные рэкетиры уймутся сразу и насовсем… Кулак, правда, обещал отследить этот момент особо… Но разве все это, вместе взятое, решало действительно ужасную проблему?.. О том, сколько еще таких насмерть перепуганных мальчишек и девчонок, как сын Галкиной, имеются во всех московских школах и колледжах, думать и то было страшно…

И, перелистав свой ежедневник, я выписала из него на листок с пометкой «Срочно!» еще несколько телефонов — в том числе контактный телефон телекомпании «Облик», готовившей передачи «Слушается дело», и телефон только-только созданной организации «Дети улиц», связь с которой мне еще предстояло наладить. Но я знала, что люди, способные помочь с этой кошмарной проблемой, есть именно там, и они действительно работают, причем совсем не по принципу «новой метлы». А потому, что так же, как любой порядочный человек, считают, что «чужих» детей на свете не бывает… Лишь после этого я занялась, наконец, остальной своей текучкой, имевшейся, как обычно, в огромном количестве и напоминавшей собой поток столь же длинный, непреодолимый и вечный, как река под названием Лета…