Криминалистка

Светлана

То, что ноги почему-то понесли меня в сторону Выхина, я сообразила не сразу, а уже когда добралась до популярного в наших местах магазина «Океан», успев по дороге замерзнуть… Не помню, когда у меня в последний раз было до такой степени погано на душе, как сейчас, и почему вообще могло получиться, что ситуация сложилась так, а не иначе? Я имею в виду — и с Родионовым, и со Светкой… Неужели такова плата за минуту слабости, за одну-единственную ночь, проведенную с Виталькой? Жизнь, во всяком случае моя, как военная тропа: шаг в сторону — и натыкаешься на мину…

Я огляделась по сторонам и подняла воротник дубленки, потом снова побрела вперед. Вокруг сновали люди. Ранние, уже совсем зимние сумерки опускались с хмурых, бессолнечных небес. Суета у всех была наверняка предпраздничная, ведь до Нового года оставались считанные недели… Когда же в последний раз я испытывала ощущение праздника, радостное волнение от сознания его приближения?

Идти дальше расхотелось, и я присела на какой-то пустой прилавочек возле палаток — неподалеку от троллейбусной остановки. Так когда?..

Бывают минуты — вся твоя жизнь, со всеми перипетиями судьбы, вдруг за считанные мгновения проходит перед мысленным взглядом, как будто сидишь в кинотеатре, просматривая кем-то отснятую о тебе ленту. Детство… Отрочество… Юность… Молодость… А дальше, наверное, следует обозначить очередную часть этой ленты как «Зрелые годы» и — финал: старость… Каким он, этот финал, будет? Кем буду я в тот момент, когда разорву, наконец, финишную ленточку?.. Старшим советником юстиции, как Грифель, и только? Или, тоже «только», матерью взрослой уже Светланки, которой вряд ли буду тогда необходима так же остро, как сейчас?.. И все это, вместе взятое, называется одним-единственным словом: несвобода. Несвобода, которая является принадлежностью любой человеческой жизни, но, если можно так выразиться, ее качество, степень и суть каждый из нас вправе выбрать сам. Именно это и называется «свободой воли»… Которой в данный момент и пытается меня лишить мое неразумное, беспомощное дитя…

Мне было до безумия жаль Светланку, но я понимала, что, даже будучи самой любящей на свете матерью, не смею и не должна вот так, легко и просто, дарить ей высшее право, данное мне, человеку… Есть в этой жизни законы, нарушать которые безнаказанно нельзя.

А еще я впервые за много лет вдруг почувствовала самую элементарную зависть — ко всем сразу, к этим бегущим по домам с предновогодними покупками в руках людям, не потерявшим счастливого предчувствия самого чудесного в году праздника. Я отчаянно хотела быть такой же, как они, пусть ненадолго, но забыть о своей работе с ее трупами, маньяками, подонками, пострадавшими и жертвами, о своих неслабых проблемах и сделаться хотя бы на краткое мгновение тем, чем и должна на самом деле быть каждая женщина — просто женщиной…

Не знаю, чем бы завершились мои печальные размышления, возможно, и пролила бы пару слезинок от жалости к себе, но мороз до меня все же добрался наконец основательно. И, сообразив, что еще немного, и я, привыкшая передвигаться в основном на колесах, отморожу себе уши, соскользнула с обледеневшего прилавка и, кажется, вполне осмысленно посмотрела в сторону метро: интересно, куда запропастились все троллейбусы и автобусы? Или они всегда так редко ходят?..

В этот миг и прошелестело за моей спиной еле слышное Светланкино «Мамуся…». И, буквально подпрыгнув на месте, я ахнула: моя девочка, почти посиневшая от холода, почему-то с Катькиным шарфом на голове, стояла рядом — дрожавшая, как щенячий хвост, несчастная, зареванная, опухшая и… виноватая.

— Ты… — выдохнула я вместе с морозным паром. — Как ты меня нашла?!

В следующее мгновение Светка уже висела у меня на шее, обливаясь слезами, уткнувшись носом в воротник дубленки, бормоча сквозь сопли и слезы все подряд:

— Мамусечка, прости… Я больше не буду!.. Прости меня, мамусечка, пожалуйста, прости… Не буду! Можешь выходить замуж за своего жениха, я потерплю… Прости, мамусечка…

Уж не знаю, что именно думали прохожие, наблюдавшие эту душераздирающую сцену вплоть до финала, в котором мне удалось наконец отклеить Светку от своей дубленки — с тем, чтобы увлечь ее в более-менее теплое нутро очень кстати подошедшего троллейбуса! В теснотище салона людей набилось столько, что стоять пришлось по стойке «смирно», и все это завершилось само собой. Всхлипнув последний раз (надеюсь, что действительно последний), Светланка еле слышно прошептала:

— Ты меня прощаешь, мамусь?..

А я чуть-чуть кивнула головой ей в ответ радуясь тому, что отвечать вслух нет никакой возможности из-за близости целой массы чужих ушей. Потому что на самом деле я и сама страшно боялась расплакаться: уж и не помню, когда именно мне этого так сильно хотелось… Может быть, в ту пору ощущение праздника еще не было потеряно? И чтоб уж точно не совершить столь непедагогический поступок, я, сделав над собой некоторое усилие, подмигнула провинившейся Светке, которая в ответ немедленно улыбнулась — ничуть не шире Моны Лизы…

Уже подъезжая к нашей остановке, я вспомнила про Володину акцию с оплеухой и дала себе клятву при первой же возможности добиться для него внеочередного повышения звания. В этот миг я и поверила в то, что Катька с ним действительно будет счастлива. Не исключено, что всю оставшуюся жизнь…

Я не помню, чтоб шампанское, которое ребята принесли совсем по другому поводу, было до такой степени кстати в этот вечер. Нет, я не обольщалась насчет будущего — несмотря на то что Светка вела себя просто идеально! Я посчитала: за столом она целых пять раз обращалась с пустяковыми просьбами типа «передайте мне, пожалуйста, хлеб» к Родионову, называя его «дядя Виталик». Хотя тот же хлеб стоял куда ближе ко мне, чем к нему. Тешу себя надеждой, что жизнь я все-таки немного знаю, значит, и предположение, что будущее в любом случае таит в себе не один десяток неприятностей, обосновано… А вот Родионов, по-моему, как раз этого не понимал, сиял, как новенькая копейка, и смотрел на Светку чуть ли не с умилением.

Поймав себя на том, что и этот вариант меня тоже не устраивает, я слегка удивилась: неужели сама не знаю, чего хочу?!. Похоже, так оно и было, хотя прежде мне не доводилось испытывать что-либо подобное.

Чуткая Катька каким-то образом уловила мое настроение, хотя я готова была поклясться, что внешне никак его не проявила. И, улучив минутку, наклонилась к моему уху — благо сидели мы с ней рядом.

— Тетя Светочка, — шепнула она, — не расстраивайтесь, вот увидите, постепенно все войдет в свое русло… Увидите!

Я растрогалась и тихонько погладила под столом ее руку в знак благодарности за понимание. А еще за то, что она была наверняка права. И, плюнув на все, я присоединилась к общему разговору, который, пока я пыталась заглянуть в глубины собственной души, как водится, коснулся любимой темы — работы… Такие вот мы, видимо, зануды, что и на отдыхе, и в праздник — все об одном и том же…

По крайней мере, в глазах Светки — так оно и есть! Именно этим моментом она воспользовалась, чтобы избавиться наконец от нашего общества под каким-то благовидным предлогом и свалить в свою комнату.

— Светлана Петровна, — немедленно поинтересовался Володя, — а сами вы как думаете, кто из фигурантов искомое?.. Вот Виталий Константинович «голосует» за Колышникова, поскольку тот двенадцатого, начиная с обеда, один там был… А вы?

— Ни за кого не «голосую», потому что просто знаю, кто именно наш клиент… — призналась я и получила ожидаемый эффект. За столом установилась мгновенная тишина, нарушила которую Катька.

— Как?.. — пискнула она. — Совершенно точно?

— Знаю-то точно, а вот насчет доказательств, тем более улик… Словом, думаю, в понедельник, не позже, все придется передавать в горпрокуратуру и на Петровку… На Петровке, в отличие от нас, какие-то вещественные улики есть, зато нет подозреваемого… Словом, готовьтесь объединяться.

— Вот так? — заговорил Володя. — Настолько вы уверены, что это именно он, и никто другой?..

Я молча кивнула, а мой любимый опер сердито дернул плечом.

— Вечно одна и та же история, — бросил он раздраженно. — Мы пашем, а они — купоны стригут…

— Не преувеличивай! — усмехнулась я. — Ребятки там сидят неслабые и, уж точно, не ленивые… Просто в данном случае нам повезло чуть-чуть больше. Конечно, если Машенькину гибель вообще можно назвать везением…

— Послушайте… — заговорил наконец Родионов. — Может, вы наконец перейдете с вашего кунакского языка на человеческий?.. Или, в крайнем случае, снизойдете до того, чтобы объяснить мне, тупому, о ком именно идет речь и почему столь огромное внимание уделяется, как я успел понять, этому самому брачному агентству?..

Мы переглянулись: действительно, получалось, что из всех присутствующих один только Родионов не был в курсе всех результатов следствия, всех его деталей. Конечно, нашей вины тут не было: по телефону, даже служебному, тем более междугородному, говорить о таких вещах не следует: существует специальная, запрещающая это, инструкция…

— Светланочка Петровна, — сказала наконец Катя, — можно я объясню… Ну, изложу ход наших мыслей хотя бы?

— Валяй! — согласилась я. — Послушаем с удовольствием, нам тоже полезно: заодно проверим, не кроется ли где-то ошибочка… Малюсенькая такая, малозаметненькая и… роковая.

Катька многословной и красноречивой не была никогда и уложилась, наверное, минут в пятнадцать, не больше. После чего Родионов, заметно побледневший в процессе Катькиного «изложения», и произнес впервые слова, наиболее точно характеризующие это дело.

— Боже мой… — пробормотал он слегка севшим голосом. — Если все действительно так… Адская история! Просто адская!.. А вам не кажется, что на Петровку все это слить следовало… э-э-э… пораньше?..

— Все! — подвела я итог нашему разговору. — О работе больше — ни слова! Клянусь: первый, кто заговорит об этом деле еще раз сегодня вечером, получит по лбу от меня лично… Стыд и срам! Забыли, почему мы сегодня с таким удовольствием хлещем шампанское?.. Катя, Володя…

И вслед за этим произнесла тост столь сложный и торжественный, что уже через минуту после того, как шампанское за все вышеперечисленное было выпито, я и под дулом пистолета не сумела бы воспроизвести упомянутый текст по памяти еще раз. Оба виновника торжества смотрели на меня после этого одинаково удивленно — не ждали, значит. А Родионов вдруг страшно растрогался.

— Ну, Светик, ты даешь! — произнес он восхищенно, с выражением гордости за меня на раскрасневшейся физиономии.

На этом, можно сказать, и завершились наши «посиделки» в честь Катькиного обручения с Володей, начавшиеся с бурного семейного скандала.

Я уже почти ничего не чувствовала, кроме безмерной усталости, хотя в другое время и при других обстоятельствах с удовольствием присоединилась бы к трепетному процессу обсуждения будущего платья невесты и выбору места свадебного торжества.

— Ты, Володя, — настойчиво советовал Родионов, — прямо в понедельник должен договориться с каким-нибудь кафе или там рестораном, а то скоро все места расхватают, если уже не расхватали… Новый год же!

— Кстати о Новом годе. — Володя повернулся ко мне, буквально приросшей к своему любимому креслу, стоявшему в дальнем уголке гостиной.

— Светлана Петровна, у меня предложение: давайте нынче Светланке настоящую елку поставим, а?.. Я достану! А иголки если нападают — лично из паркетных щелей выковыряю… А то куда это годится? Из года в год какую-то серебряную торчалку на стол ставите, от которой вместо хвои одеколоном несет!

— Ну почему торчалку? — обиделась я. — Очень даже красивая елочка, блестит здорово, даже игрушек не надо вешать!..

— Во-во… Хлопот почти никаких, а Новым годом от этого сверкающего помела и не пахнет! Нет уж, я своим детям, когда Катька их мне нарожает, исключительно настоящие елки ставить буду!

Катька покраснела, как маков цвет, а я заколебалась, представив, как по нашей квартире плывет настоящий хвойный запах вперемешку с запахом мандаринов… Почти напрочь забытый запах детства! Получается, я, чтобы особенно не возиться с уборкой, действительно лишаю Светку чего-то существенного и такого же важного, как собственное мое воспоминание?.. Ну а потом еще и жалею себя же за отсутствие «ощущения праздника»… Родионов словно подслушал мои мысли.

— Светик, — сказал он, — Володя опять прав! Ну какой это Новый год, если елка — искусственная?..

— Нет, — сказала я Володе, — я передумала: не буду добиваться для тебя внеочередных звездочек! Хватит с тебя и того, что ты сам звезда сегодняшнего вечера!.. Ладно, уговорили: доставайте свою натуральную хвою, но учтите: когда я сделала это в последний раз, никакой пылесос ликвидировать последствия не помог! Тапочек на всех гостей у меня, как видите, не хватает, а иголки впивались в пятки всех приходящих почти целый год!

— Я сам уберусь без всяких последствий! — снова завелся Володя, а хозяйственный Родионов предложил закупить на свои деньги десяток пар шлепанцев в запас… Катя смеялась, Светка, судя по всему, уснула от переутомления у себя в комнате, и я, подумав, последовала ее примеру, свернувшись калачиком прямо в кресле — в надежде, что мои гости, увлеченные обсуждением грядущих праздничных событий, этого не заметят…

Разбудила меня, очень осторожненько, Катька. Я шевельнулась и охнула от боли, потому что все тело затекло и немедленно воспротивилось первому же безотчетному движению. Наконец, с трудом разлепив глаза, я потихоньку двинулась в направлении реальности. В комнате стоял полумрак, за неплотно задвинутыми оконными портьерами — темень, а гости куда-то исчезли. Катьку, присевшую перед моим носом на корточки, гостьей я, разумеется, не считала.

— А где все? — поинтересовалась я неожиданно сиплым голосом.

— Родионова я уложила на кухне — на раскладушке, — шепотом пояснила Катька, — он давно спит… Вовка уехал, а вам я тоже постелила…

— Умница, — мурлыкнула я на сей раз тоненько, и Екатерина не выдержала, хихикнула, а потом враз посерьезнела:

— Тетя Света, вы не простыли, пока гуляли?

— Нет, — успокоила я ее. — В последний раз я простывала на первом курсе универса… Ты, кстати, не знаешь, о чем Володя со Светкой говорил?..

— Хотите перенять опыт? — Катька улыбнулась. — Я спрашивала, а он не сказал, говорит: «Проехали, Катюша!» Она, кстати, тоже давно дрыхнет…

Зато с меня, как нарочно, к этому моменту сон как рукой сняло. Жаль, что кухня занята спящим Родионовым, чаю и то не попьешь. Я вздохнула и осторожно спустила ноги на пол, сообщив при этом Екатерине, что старость — не радость. Та сочла это почему-то очень остроумным замечанием и снова хихикнула. А потом спросила, что я такое видела во сне, если пока спала, все время хмурилась и даже под конец что-то непонятное бормотала.

— Убей — не помню, — соврала я. Потому что во сне я видела Коломийцеву — такой, какой она запала мне в душу: плачущей и молящейся. Но говорить об этом не хотелось ни с кем — даже с Катькой.

У Родионова хватило ума засобираться обратно в Белозуево сразу после завтрака, даже не сделав попытки затеять со мной разговор на волнующую его тему. Правда, вид у него был подавленный настолько, что я по собственной инициативе спустилась вниз — проводить своего гостя…

Его машину, припорошенную ночным снегом, мы обметали вместе, а заодно и мою, поскольку я намеревалась отправиться, воспользовавшись выходным, на оптовку за продуктами и хоть раз в жизни купить их подешевле.

— Светик, — сказал он наконец робко, — поверь, последнее, чего бы я хотел, — создавать тебе проблемы… А насчет Петровки — я просто подумал… Смотри, чтоб у тебя неприятностей с ними не вышло… А про нас с тобой… то есть насчет меня…

— Только не вздумай начинать извиняться, — усмехнулась я. — Тем более что проблема, если ты заметил, отнюдь не в тебе… Она, как всегда, во мне…

— Ты — замечательная! — убежденно произнес Родионов с пафосом, вызвавшим у меня улыбку. — Я не стану тебя больше допекать и дергать… Если почувствуешь, что готова к разговору, позвонишь?..

— Позвоню, — кивнула я с твердым намерением исполнить обещанное, и мы расстались. О делах не было сказано больше ни слова — вряд ли Витальке требовались мои напоминания по части Колышникова, который, если честно, с каждым днем интересовал меня все меньше…

Дождавшись, когда машина Родионова исчезнет в конце улицы, я возвратилась наверх и, прихватив пакеты и деньги, вновь двинула вниз с твердым намерением осуществить свой замысел.

На улице стояла чудесная, просто сказочная погода — очень редкая для московской зимы. С медленно падающим и уже не таявшим снегом, мягко укутывающим деревья в скверах, выбеливающим улицы с редкими прохожими. Конечно, через пару-другую часов даже под ногами редких прохожих все это превратится в традиционную коричневую жижу, но пока, пока…

Бог весть почему, скорее всего, под влиянием этой красоты, я не заметила, как свернула в сторону, противоположную той, где находилась ближайшая оптовка, и спустя десять минут уже летела по полупустой воскресной дороге к центру… Скосив глаза на часы, я высчитала, что часа полтора-два у меня точно есть: после двух я ожидала по своему домашнему телефону сразу несколько важных звонков.

Следствие, по какому бы делу оно ни велось, почти всегда неостановимо, как любой поток, тем более информационный. Выходных у этого процесса в расписании не значится… Как раз сегодня и должны были завершить свою часть работы люди, занимающиеся сбором информации об окружении наших фигурантов, «заряженные» Володей и Петраковым. Вся информация в итоге должна быть приобщена к делу, но суть собранных сведений я хотела знать как можно раньше — прежде, чем они лягут на официальные бумаги…

Я притормозила неподалеку от подъезда Коломийцевой и заглушила движок.

Лидия Ивановна жила на четвертом этаже семиэтажной «сталинки», но на мой звонок по домофону никто не ответил. Не видно было вокруг и потрепанной «копейки» Григорьева. Вернувшись в машину и включив печку и радио, после довольно долгих поисков нашла наконец тихую и ненавязчивую музычку: неизвестно, сколько мне предстояло ждать и дождусь ли я Лидию Ивановну сегодня вообще… Снег продолжал медленно стремиться к земле крупными белыми хлопьями, в салоне «москвичонка» сделалось тепло и уютно, меня вновь потянуло в дрему, как вчера… Нет, так дело не пойдет!

И я совсем уж было собралась приспустить стекло, чтобы глотнуть свежего воздуха и взбодриться, когда знакомая красная «тойота», вынырнув из-за угла, устремилась к подъезду, напротив которого я запарковалась.

Сама не знаю, что именно меня удержало на месте, почему я сразу не окликнула Лидию Ивановну, медленно и как-то устало вылезшую из машины. А секундой позже я разглядела ее лицо — лицо человека, которого постигла не просто беда, а непоправимое горе… Именно таким и выглядело оно в обрамлении плотного черного платка, с не видящим никого и ничего вокруг взглядом потухших глаз, которые уже трудно были назвать, как несколько дней назад, красивыми…

Дверь подъезда захлопнулась за Лидией Ивановной, так ни разу и не оглянувшейся по сторонам, а я все еще сидела в машине, едва приоткрыв дверцу, пораженная случившейся с ней мгновенной переменой. Зато буквально через минуту после того, как Коломийцева вошла в дом, прямо передо мной возникла физиономия Григорьева:

— Здрассь, Светлана Петровна…

— Привет, — ответила я. — С чего это ты шепотом разговариваешь? Если не ошибаюсь, никого, кто бы нас мог услышать, здесь нет…

— Так точно! — смутился он и протянул мне листочек, вырванный из блокнота. — Вот… Она ездила по этому адресу… Уезжала вроде нормальная, а вышла оттуда где-то через час — расстроенная. Даже «хвост» за собой не проверила — сразу сюда поехала…

— А что, когда ехала вперед — проверяла?

— Ну!.. Конечно, какая там проверка — детский сад… Свернула пару раз туда-сюда и успокоилась…

Я забрала у него листочек и, не глядя, засунула в бардачок.

— Ладно, Григорьев, бди, — усмехнулась я. И, подумав, извлекла из того же бардачка заранее заготовленную повестку, в которой оставалось только проставить время, что я и сделала под пристальным взглядом нашего оперативника.

— В подъезд сумеешь войти без помощи домофона?

— Спрашиваете! — ухмыльнулся Григорьев. — В три секунды!

И продемонстрировал мне какую-то хитрую железяку, извлеченную из кармана.

— Очень хорошо, — одобрила я его противозаконное действо. — Минут через десять после того, как я исчезну, поднимешься наверх и вручишь Коломийцевой эту повестку лично.

— Лично?.. — Парень явно растерялся. — Но…

— Не думаю, что она выйдет из дома в ближайшие часы, — остановила я его. — А минут через тридцать, насколько я знаю, тебя сменят… Пока!

— Здравия желаю! — сказал Григорьев, а я захлопнула дверцу и тронулась наконец с места. То, что свой спонтанно запланированный личный визит к Лидии Ивановне я отменила, причем тоже спонтанно, мне представлялось в тот момент правильным решением. Общение с ней в свете всего, к чему пришло наше поначалу чуть ли не частное расследование, не просто делало эту историю особой, но и чем-то, болезненно касавшимся каждого из ведущих следствие по делу… Прав был Грифель, давно следовало передать все на Петровку… В сущности, я обязана была сделать это сразу после допроса Ивановой… Ну почему, почему я этого не сделала?!

Из-за Катьки, которая считала случившееся чуть ли не своим собственным, личным делом?

Из-за себя самой, по неведомым причинам, впервые за очень много лет, чуть ли не радующейся тому, что на самом деле у нас, помимо уверенности в своей правоте, нет буквально ни одного доказательства, ни одной улики?.. Не понимающей, почему так сильно, губительно сильно волнует меня судьба этой женщины — Лидии Ивановны Коломийцевой?..

Во всяком случае, после того как я увидела ее мгновенно не то что постаревшее — одряхлевшее лицо, у меня не хватило духу окликнуть ее… Вопреки тому, что на самом деле я была просто обязана это сделать! Святое правило — куй железо, пока горячо, вырывай признание, пока фигурант наименее защищен от тебя… Та самая, всегда срабатывающая банальная истина, раздражающая своей банальностью, но действительно всегда срабатывающая, о которой говорил мне однажды Родионов…

Спустя два часа я уже стояла посреди собственной кухни, а на меня с вполне понятным недоумением вовсю пялились сразу две пары глаз. Первой нарушила молчание Светка.

— Мамусь, — поинтересовалась она осторожно, — а… а где продукты?..

— Продукты?.. — переспросила я, остро пожалев, что не запаслась на этот счет правдоподобной версией. К счастью, осенило меня почти сразу. — Ах продукты!.. Вообразите себе, девочки, я забыла деньги… Так что придется тебе, Катька, или тебе, Светка, а лучше обеим сразу пилить по традиции в универсам… Не судьба нам, видать, стать экономными хозяйками!

— Я с удовольствием прогуляюсь, — заявила Катька и тут же бросилась в прихожую одеваться. А я, не успев порадоваться тому, как удачно соврала, сама же все и испортила.

— Стой! — завопила я Катьке вдогонку. — Возьми деньги, немедленно, на свои не вздумай покупать!..

И разумеется, извлекла из кармана дубленки кошелек. Который якобы забыла дома…

Слава Богу, Катька ничего не увидела. Зато на Светкину физиономию посмотреть стоило: по-моему, в последний раз она так изумилась в пять лет, когда мы с ней поехали в зоопарк и Светланка впервые в жизни увидела живого верблюда…

Интересующие меня звонки начали поступать раньше ожидаемых двух часов пополудни минут на двадцать. И, разумеется, первым позвонил Володя.

— Таня Иванова опознала еще двух девушек, — коротко сообщил он. — Жалко, что на Петровке так долго чесались со снимками, могли бы и пораньше сделать — тогда бы и мы, может, о выходные не споткнулись.

— Не трать время на воркотню! — оборвала я его. — Не сделали раньше, — значит, не смогли!.. Меня интересуют даты убийств опознанных девушек…

— Первая — за четыре месяца до Нины Арутюновой, вторая — за два…

— Самая первая жертва в «серии»?

— Тринадцать месяцев назад… Агентство открыто и зарегистрировано спустя три недели после первой девушки… Кстати, у первой жертвы — семья. Родители, две сестры… Остальные — одиночки, вплоть до Маши. Ну или как Арутюнова. Словом, из тех, кого либо вовсе не ищут, либо спохватываются не сразу.

— Сколько времени, по-твоему, занимает предварительная работа по регистрации фирмы? — поинтересовалась я.

— По-разному, но никак не меньше двух-трех месяцев.

— Спасибо, Вовчик, — сказала я и, едва положив трубку, снова сняла ее, чтобы набрать номер «сотки» Грифеля.

Проговорили мы с ним не менее получаса, прежде чем я, клятвенно заверив его в том, что завтра же все материалы официально будут приобщены к делу и отправлены в горпрокуратуру, с облегчением вернула трубку на место. В ту же секунду телефон зазвонил вновь, на этот раз по ту сторону провода звучал голос Петракова.

Выслушав его, я окончательно убедилась, что время нашего следствия начало отсчитываться по часам, если не по минутами. И вновь позвонила сама — по номеру, которым пользовалась крайне редко: принадлежал он моему давнему знакомому со столь не любимой Володей Петровки. Именно этот человек и возглавлял в настоящий момент следственную группу, на которой «висела» серия «южанок». А завершила серию по несчастной случайности и собственной глупости белокурая и голубоглазая девочка. Жить бы ей еще да жить, так же как и всем предыдущим жертвам…

Номер, конечно, был сотовый, и вскоре мой знакомец перезвонил мне сам, поскольку знал, что разговор займет немало времени. В свою очередь, и я прекрасно представляла, какие упреки, причем вполне справедливые, от него услышу… Человек он был деловой и только поэтому ограничился, в сущности, почти одной-единственной, хотя и увесистой фразой:

— Не стану тебе говорить, что ты обязана была связаться с нами, по меньшей мере, неделю назад, после опознания Ивановой Нины. Сама знаешь. Удивляет другое: ты всегда отличалась, насколько помню, жестким, педантичным профессионализмом… Кто из фигурантов настолько хорошо и близко тебе знаком, что ты, с твоим опытом, повела себя столь непрофессионально?..

— Никто, — ответила я абсолютную правду.

— Очень жаль, это хоть как-то могло тебя в моих глазах оправдать… Учти: малейшая накладка, товарищ Костицына, и отвечать будешь ты. Шкурой, а возможно, и должностью!

Подавленная справедливостью его нареканий, еще несколько секунд я слушала короткие гудки, бьющие в горящее от длительного соприкосновения с телефоном ухо…

Положив трубку на место, я первым делом увидела две пары горячо сочувствующих мне глаз. Первая была Катюшина, вторая — Володина: хоть убей, не заметила даже, когда он появился…

За окнами давно уже стемнело, воскресный день подошел к концу.

— Светлана Петровна, — необычайно тихим для него голосом сказал мой опер, — вы ее на завтра на сколько вызвали?..

— На пятнадцать ноль-ноль… — ответила я. — Собиралась дождаться вначале последних бумаг из ЗАГСа: ее свидетельство о браке и его свидетельство о рождении… Чтобы предъявить их Коломийцевой…

— Предварительно выслушав очередную порцию вранья, — вздохнула Катя. — Здорово вам попало, да?

— Главное — поделом: увлеклась, как сопливая девчонка… Он прав, а то, что я повела себя непрофессионально, еще слабо сказано. Представляешь, а вдруг действительно случится что-то непредвиденное, что-то, чего мы не в состоянии предусмотреть?.. Например, появится новая жертва?

Я посмотрела на часы:

— В общем, все это уже почти не имеет значения, поскольку в данный момент ГБР с Петровки во исправление моей глупости выехала по адресу Марана…

— Это под каким же соусом?! — Володя все еще пытался брыкаться.

— Не волнуйся за них, ладно? — покачала я головой. — Лучше волнуйся за нас… В отличие от нас, они сумели еще утром привезти в ЗАГС нужную тетку и раздобыть бумаги. Словом, работали ребята, пока мы тут с вами хлестали шампанское. Кое-какие улики по неопознанному маньяку у них за год насобирались, в итоге все совпало…

Катя тихо ахнула, и в комнате повисла тишина, которую нарушил Володя.

— Грифелева работа! — констатировал он очевидный факт. — Это он им все перестукал после вашего доклада… Экий сукин сын!

— И правильно сделал, хотя по части характеристики ты прав… Но и он тоже прав, куда правее нас с вами… Дела о маньяках исключают любую самодеятельность!.. Еще одну новость хотите?

Ребятки молча уставились на меня с довольно-таки обреченным видом.

И я продолжила:

— Покойного мужа Лидии Ивановны и, соответственно, отца доктора звали Иваном Константиновичем Мараном, и вот он-то, в отличие от сына, на учете в психушке состоял… Хотя умер действительно так, как она рассказывала — в аэропорту, от внезапной остановки сердца, а не от диагноза «маниакально-депрессивный психоз», выставленного ему в свое время психиатрами… Пожалуй, все.

— Хватило бы и половины, — вздохнул Володя. — У этих ребяток с Петровки, как всегда, масса возможностей по сравнению с нами… Будем надеяться, что…

На что собирался надеяться Володя, узнать нам с Катькой так и не довелось.

Телефон зазвонил снова, по ту сторону провода был Петраков:

— Светлана Петровна, я подумал, что это важно… Полтора часа назад Маран поехал к матери, только что мне доложили наши опера…

— Черт! — сказала я. — Черт, черт, черт!.. Раньше, сразу, не могли?

— Телефона под рукой не оказалось… — пробормотал Петраков, но я уже вскочила на ноги, одновременно бросив трубку:

— Володя, быстро собирайся, едем к ней! Срочно!.. Григорьев там?

— Там!.. Ты — дома! — рявкнул он медвежьим басом, увидев, как встрепенулась Катька.

— Нет!

— Да! — поддержала я его, на ходу застегивая сапоги и набирая номер «трубы» своего знакомца с Петровки по своей «сотке». Вальяжный голос с хорошим аглицким произношением равнодушно констатировал, что в настоящее время абонент недоступен… Чего и следовало ожидать.

…Мне кажется, в тот вечер Володя, сидя за рулем моего «Москвича», побил все свои личные рекорды вождения, и без того достаточно высокие. Подъезда Лидии Ивановны мы достигли за 55 минут 30 секунд ровно… Еще одна минута понадобилась Григорьеву для того, чтобы вскрыть дверь подъезда. Еще сорок секунд мы ждали лифт и поднимались наверх…

— Если не откроет… — начал было Григорьев и умолк, сообразив, что я поняла его прекрасно: опер брался открыть дверь своей противозаконной отмычкой… Похоже, в нем погиб талантливый «медвежатник»…

Но она открыла почти сразу, словно ждала нас давно и с нетерпением…

Пистолет, вытащенный на всякий случай Григорьевым, она тоже увидала сразу и… В первое мгновение я подумала, что Лидия Ивановна все-таки помешалась от горя. Потому что, увидев «игрушку», она слабо улыбнулась, загораживая нам проход в комнату своей грузной фигурой, затянутой в черное платье, приложила палец к губам и покачала головой… А потом произнесла шепотом:

— Тсс… Не надо… Это, — она кивнула на пистолет, — не понадобится…

И отступила с дороги, пропуская нас в комнату.

Вошла туда я одна, оставив с Коломийцевой оперативников, не спускавших с нее глаз, хотя Володя собирался войти первым — очевидно, опасаясь подвоха, опасности, которая могла меня там подстерегать… В очередной раз доверяясь своей интуиции, я резко опередила его, одновременно оттолкнув в глубь прихожей. Никакой опасности больше не было, не только для меня — вообще ни для кого не был больше опасен тихий, доброжелательный весельчак Алексей Иванович Маран…

Неяркий свет, льющийся от настенного бра, укрепленного в изголовье просторной, аккуратно застеленной софы, тонул в углах комнаты, становясь полумраком. Но при этом четко высвечивал лицо доктора, выглядевшего глубоко уснувшим от усталости человеком… С огромным трудом я оторвала свой взгляд от этого необыкновенно спокойного, даже счастливого лица и перевела его вниз, на ковер: пустой шприц и три разбитые ампулы валялись тут же, рядом с постелью, почти касаясь немного съехавшего на пол угла одеяла…

— Господи… — выдохнул за моей спиной Григорьев, и я, стряхивая состояние ирреальности этой страшной, неправдоподобной почти картины, обернулась.

Все, включая Лидию Ивановну, стояли на пороге комнаты — за моей спиной. На мужчин я не смотрела, а лицо Коломийцевой по-прежнему было спокойным, как у сына, и… тоже почти счастливым, хотя и очень-очень бледным… С непередаваемой нежностью, абсолютно бесслезно старая женщина смотрела на убитого — совсем не так, как смотрят на дорогих сердцу мертвых, а так, как смотрят на детей, совершивших серьезный проступок, затем наказанных по всей строгости, в долгожданную минуту прощения… Мне стало холодно — вопреки тому, что в комнате было душно, вопреки дубленке, которую я так и не сняла…

— Он ничего не почувствовал, — вдруг сказала она тихо, — совсем ничего… У меня, знаете ли, есть очень сильное снотворное, американское… Я и подмешала ему в чай… И только потом… Уколы я еще из-за его отца смолоду научилась делать. Ему… ему они требовались дважды в год, по весне и по осени. Из-за обострений. Вот и научилась… А тюрьмы Алешенька бы не выдержал… Нет, не выдержал!

Она тихо вздохнула, а я, наконец, нашла в себе силы достать «сотку» и набрать номер, который на этот раз не был заблокирован.

— Мы у Коломийцевой, — коротко бросила я. — Оба здесь… Нет, ГБР не понадобится, вызывай следственную группу и всю экспертную, включая фотографа.

— Здорово! — с непередаваемым сарказмом ответили мне с той стороны и отключились.

Я посмотрела на часы: минут сорок, а то и час у нас был, я имею в виду — до приезда ребят с Петровки.

— Все — на кухню, — коротко распорядился Володя и взял Лидию Ивановну под руку.

— Не беспокойтесь, — все так же тихо и мягко сказала она. — Над собой я ничего не сделаю. Мне теперь годы и годы понадобятся, чтобы Алексашины грехи отмолить… Кто ж, кроме меня, его душу у Бога вымолит?..

Кухня здесь оказалась огромная, вполне хватило бы на многонаселенную коммуналку. И мы расположились как можно дальше от круглого старомодного стола, покрытого белой скатертью, на которой стояла ваза с дорогими конфетами, хрустальная сахарница и две пустые чашки…

Лидия Ивановна тяжело опустилась на кухонный «уголок», свой стул — старомодный, «венский» стул с полукруглой жесткой спинкой — я поставила напротив нее и строго глянула на Володю, продолжавшего маячить рядом.

— Чего вы ждете, товарищ Морозов? — сухо поинтересовалась я. — Звоните участковому, в отделение, ищите понятых…

— Слышал, Григорьев? — спросил этот упрямец и, отступив немного в сторону от Коломийцевой, застыл в кухонных дверях с таким видом, словно собирался в случае надобности повторить подвиг Матросова… Глупо, но откуда-то из глубин моей памяти всплыла вдруг на мгновение любимая песенка наших студенческих лет: «Как по танковому следу я иду, надо мною небо, а не абажур. Вот сейчас на амбразуру упаду… Нет на белом свете больше амбразур…»

Ни о будущем, ни о самой жизни мы тогда не знали ничего — подчистую ничего… Амбразуры на белом свете были, есть и будут всегда — и в прямом, и в непрямом смысле слова. Всегда, до скончания веков, до скончания мира… До…

— Не переживайте так, Светлана Петровна, — вдруг тихо, потрясающе тихо произнесла Лидия Ивановна. — Я сейчас расскажу вам все-все… И вы поймете, что за Алексашу теперь не переживать надо, а радоваться и… И молиться!.. С убиенных-то ведь все грехи смываются — кровью за кровь — и здесь, и ТАМ платится…

Лидия Ивановна, уверенная, что переживаю я исключительно за ее сына, тихонечко вздохнула и начала говорить.

За все время ее монолога я не только не задала ей ни одного вопроса, но, кажется, даже дыхание не перевела ни разу…

— Замуж я вышла по великой любви, Светлана Петровна. — Она заговорила чуть громче, удивительно монотонно поначалу, голосом, почти лишенным интонаций. — Пять лет любила его и ждала, пока «нагуляется»… Красавец он был, женщины по нему сохли такие, что я им и в подметки не гожусь. А женился на мне… Все-таки женился… Про то, что Ваня болен неизлечимо, мне только свекровь и сказала, и то после свадьбы… Пожалуй, месяца через полтора… Поверите — сутки я почти проплакала. Не из-за себя рыдала: узнай я раньше, что Ваня болен, все равно бы за него замуж пошла. Но вот рожать бы точно не стала. А так… Когда свекровь разоткровенничалась, поздно было. Забеременела-то я почти сразу. Вот и представьте, какой страх меня охватил, что… что… Ну, словом, ясно ведь, почему?

Я кивнула, а она продолжила:

— Ну а аборт делать… Мой папа священником был, так же как и дед, и прадед. И хотя работала я в таком государственном месте, в министерстве, однако веры в Бога не потеряла и душу свою, как многие, тогда еще не загубила… Тайком, конечно, — не дай Бог, если бы мое начальство тогдашнее про это узнало. Ну, тут и пояснять ничего не надо — сами понимаете. Словом, загубить свое дитя во чреве — я и думать-то не смела об этом, не то что сделать… Так вот и явился на свет мой Алексашенька. А жизнь для меня с того момента сделалась сплошным страхом, постоянным ожиданием чего-то ужасного…

Она немного помолчала, глянула на замершего в дверях Володю невидящим взглядом. Потом по губам Коломийцевой еле заметной тенью скользнула горькая улыбка.

— Конечно, с годами человек со всем сживается, что Бог ни пошлет. Да и с Алексашенькой ничего плохого не происходило, я надеяться стала: обошлось. Тем более что внешне он не в своего отца пошел, а в моего — в деда, значит. Вот я понемногу и обнадежилась, что беда нас миновала… А после появилась Рита…

Видимо, мои брови сами поднялись вопросительно, потому что, бросив на меня внимательный взгляд, Лидия Ивановна заговорила быстрее:

— Алексаша не только долго не женился, но и не влюблялся даже толком. А тут… однажды приводит он мне эту девушку домой — знакомиться.

Материнская интуиция подводит редко, вот и я: как увидела ее — так у меня сердце и екнуло и вниз ухнуло. Хотя с виду — девушка как девушка. Черненькая, смугленькая, не то чтобы очень красивая — так, середка на половинку… Гордоватая, правда, в поведении, в манерах… Алешеньке тогда уже двадцать пять было, а ей — всего-то девятнадцать исполнилось. Жила она при этом одна, вроде как с родителями поссорилась и сняла квартиру. Работа ей это позволяла. Рита трудилась в каком-то банке, правда вот кем — не скажу. Этого я никогда не знала.

С этой Риты и пошла у нас в доме беда… Как я уже потом узнала, многие нынешние девушки так делают: для души или там материального благополучия любовника заводят, а одновременно такого вот простака Алексашу, каким был мой сын, про запас держат… На крайний случай: если с возлюбленным не сложится, так хоть за кого-то замуж выйти… Не любила она Алешеньку, конечно, какая там любовь? Что вы!.. Четыре с лишним года его за нос водила или около того, все под разными предлогами бракосочетание откладывала: то, мол, молодой себя пока что слишком чувствует, до семьи не дозревшей, то вроде как учиться поступать куда-то там собралась…

Словом, Алексаша мой верил ей, как малое дитя, и когда однажды Бог привел его к этой Рите домой не вовремя, одновременно с ее «основным» кавалером-любовником, да еще в самый, можно сказать, неподходящий момент…

Поначалу-то он, по его словам, выскочил оттуда как ошпаренный и сам не знает, сколько времени вокруг ее дома мотался. А после вернулся… На наше с ним горе, любовник тот успел давно уйти, а Рита, вместо того чтобы повиниться, насмехаться над сыном стала… Тут все и случилось.

Мне он позвонил тогда, наверное, часа в три утра. «Мама, — говорит, — приезжай, сам не знаю — как, а убил я ее… Убил!» И зарыдал прямо в трубку…

Не помню, как я туда добиралась, благо не далеко она от нас жила, всего-то через пять домов ту проклятую квартиру снимала. Но добралась… Как увидела я, что он с ней понаделал… Весь халат, все белье — в клочья, ну и задушена им Рита-то была… Глянула я на ее руки и ахнула. Только тогда и сообразила, почему ни разу Риту с короткими рукавами, даже в самую жару, не видела! Вен почти не видно — так они у нее исколоты были… После выяснилось, что она колется. Алеша давно знал. Как не знать, если сам он доктором был, да еще невропатологом, и работал в таком месте, где в том числе наркоманов лечат?.. Только все это любить Риту до полного безумия ему не мешало, говорил мне потом, мол, все равно бы ее вылечил… Хотел вылечить, а оно вон как обернулось…

Вот тут-то я и предала Господа в первый раз, не могла моя душа вынести мысли о том, что теперь с Алексашенькой будет, когда все узнается… Той ночью я — словно и не я стала. Словно кто-то вместо меня двигался, говорил, кто-то, даже физически сильнее меня. Потому что когда мы Риту в половики заматывали, а после из дома глубокой ночью вытаскивали, Алешенька мне и не помогал почти, почти все я сама делала… Вдвоем с обуявшим меня Сатаной… Вот кто был моим помощником в ту ночь!..

Она перекрестилась и на мгновение зажмурила глаза, прежде чем продолжить.

— Вас, Светлана Петровна, наверняка интересует, куда мы тогда Ритино тело подевали… Так что доскажу до конца: у Алеши в тот год первая машина, простенькая, появилась. Гаража, конечно, не было, она всегда у подъездов стояла — то нашего, то Ритиного… Вот в багажник мы ее и уложили и уже перед самым рассветом до Москвы-реки добрались, туда ее и выкинули… Бесы нас, видать, охраняли, коли никто не приметил, как свое страшное дело делали… Ну а квартиру-то я еще раньше прибрала и отпечатки пальцев, где могла, стерла: нынче детективы все читают, все умные и таких элементарных вещей не забывают… Ну а что дальше с Ригой было — не знаю. Осень тогда стояла, середина октября, вряд ли ее тело сразу выловили… А если и выловили — так руки Ритины сами за себя говорили, кто же будет заниматься наркоманкой? Никто!..

Лидия Ивановна поменяла позу, вздохнула и бросила какой-то странный взгляд в сторону комнаты, где лежал ее мертвый сын.

— Алексашенька… — выдохнула она, внезапно прерывая свои ужасные воспоминания. Но тут же вновь взяла себя в руки. — Верите — я тогда еще совсем не понимала, что на самом деле случилось. Думала, это с ним что-то вроде несчастного случая, в порыве гнева… Он с детства был нервный, хотя в приступы ярости срывался редко, не чаще, а то и реже своих ровесников… Да и я всегда была настороже из-за своего страха и вечной тревоги… А после… после…

Опять была ночь, только он не позвонил, а сам ко мне приехал, часа в два, наверное… Тогда я все и поняла… По его виду и по словам… Любой бы понял… «Я ее убил!» — говорит, а глаза — словно и не его глаза вовсе, горят какой-то жуткой радостью, адским каким-то огнем… Да, адским! Я обомлела и еле губы разлепила. «Кого?» — говорю. А он: «Ритку! Еще одну Ритку… Шлюх и наркоманок — их убивать надо, убивать!..» «Сынок, — говорю, — успокойся, забыть надо, я каждый день за нее да за нас молюсь… Успокойся, сыночек…» Я еще в ту минуту не поняла, что он другую девушку убил, на покойную Риту похожую… Только потом, когда он мне рассказывать стал, где и как это сделал, и шприц показал… Пустой…

— Героин он на работе брал? — не выдержал Володя, и я, вздрогнув от неожиданности, глянула на него с яростью.

— Не знаю, — равнодушно качнула головой Лидия Ивановна, — это уж ваша забота узнать — где…

— А вы? — не унимался Володя и наконец поймал мой взгляд.

— Приобрела, — спокойно усмехнулась Лидия Ивановна, и стало ясно, что узнать, где и у кого, тоже «наша забота»… — Так вот все и случилось, Светлана Петровна.

Володю она вновь перестала замечать.

— Ну, через какое-то время Алексашенька в себя пришел, рыдать начал — что, мол, я наделал, и… А я уже поняла: вот оно, то самое, страшное, чего я всю свою Богом проклятую жизнь ждала… И дождалась… Вы как-то говорили, что у вас тоже есть дети?

Я молча кивнула.

— Следовательно, поймете, через какой ад мне довелось пройти. Какая же мать своего единственного сына защищать не станет, на поругание чужим людям отдаст?.. День и ночь я у Бога прощение нам с ним вымаливала, а вымолила только одно: убийцу той, что после Риты была, девочки не нашли или кого другого вместо Алексаши заподозрили — не знаю… Только нас с ним никто не трогал. А я… Я за целый месяц, прошедший с того момента, ни одной ночи не спала, только молилась да голову ломала. Как же мне моего мальчика защитить… Ведь, как говорят в народе, сколько веревочке ни виться — а конец все равно будет! Ну и додумалась, в конце концов, как конец этот максимально отдалить, а то и вовсе от него спастись… Да, до того, чтобы девушки эти были из тех, кого искать не станут, я додумалась — мой грех!.. Ослепило меня мое горе и безумное стремление защитить Алексашеньку… Разве виновен он в том, что родился таким?!

В глазах женщины на мгновение вспыхнул огонек, тоже почти безумный, но она вновь взяла себя в руки и, отведя взгляд в сторону, вздохнула:

— Если бы не Машенька… Машенька — это мой грех, только мой, не Алексашин… Да видать, так уж Бог решил, видать, иначе нас с сыном не остановить было, только через невинную жертву… Когда я поняла, что она догадалась… почти догадалась… что происходит, увидела, только понять не могла, почему и кому эти девочки мной лично обслуживаются и направляются без регистрации, мне стало ясно, что Машенька должна исчезнуть… Мне!

Хотите — верьте, хотите — нет, но Алексашенька моему решению сопротивлялся как мог. Но я-то знала, что времени у нас мало, что Машенька одну из… Ну, одну из «его» девушек, которые при ней были, поискать уже успела. А та — той уж с неделю, а то и две на свете не было… Моргунова была умной девушкой, всех, кого я время от времени лично обслуживала, на карандаш брала. Ей, можно сказать, пара шагов оставалась, чтоб до истины докопаться…

Счастье, что Алеша никогда в жизни в агентстве моем не был, никто из сотрудниц его никогда в глаза не видел… Словом, познакомился он с Машей на улице, вроде бы случайно — уломала я сына… Алексаша ведь обаятельный, умница и… Словом, Маша ему вскоре доверилась целиком и полностью и про свои подозрения тоже рассказала… Так вот все и вышло…

Ну а насчет Подмосковья — это уж опять моя идея: у Машеньки здесь, в отличие от остальных девушек, родственников полно, понятно, что сразу и хватятся, а значит… значит… Нет, Алешенька бы этого не выдержал, понимаете?.. Он… он в этом смысле такой хрупкий…

В голосе Коломийцевой вновь зазвучала нежность, волнение, и я подумала, что Бог все-таки лишил эту женщину разума за те злодеяния, которые лежали на ее совести…

— Ну а кроме Белозуева ни одно место в Подмосковье не подходило, мы после того, как дачу продали, чтоб я агентство могла открыть, и вовсе за городом не бывали… Только в пансионат Алеша и ездил, ему его кто-то из больных еще несколько лет назад подсказал… Город он знал хорошо, во-первых. А во-вторых, это же естественно пригласить девушку, с которой встречаешься, к себе в гости? Он и пригласил ее туда — вроде как показать, где отдыхает, и Машу обещал там на ночь устроить, а утром домой отвезти… Вина они, как и задумано было, в машине выпили: удобнее было в машине-то, да в полутьме туда все, что нужно, подмешивать… Я говорила, что у меня есть американское снотворное? Ну, вот…

…Биопсию белозуевские эксперты, конечно, не сделали, да и ожидать от них столь тщательного исследования трупа Машеньки было нельзя: для этого следовало, во-первых, признать убийство, во-вторых, отправить тело девушки в Москву — на Варшавку, в областную судмедэкспертизу… Теперь делать анализы уже совершенно бесполезно, снотворное, каким бы «сильным» оно ни было, обнаружить после стольких дней удастся вряд ли…

— Что случилось сегодня утром, Лидия Ивановна? — Володин голос опять заставил меня вздрогнуть.

— Утром? — Коломийцева слегка нахмурила брови, словно вспоминая что-то забытое. — Да, вчера… Нет, действительно сегодня утром… Алексашенька… он… Он потребовал от меня «Риту»… Понимаете, он их всех про себя звал «Ритами»… И я… Я поняла, что совершила страшную ошибку с Машенькой, что… Что ему стало хуже, что он… он… теперь все это ужасное, весь этот кошмар станет повторяться чаще, и… Кровь девочек… Машенькина душа… Души убиенных…

Подхватить ее ни я, ни Володя не успели, слишком внезапно для нас, буквально завороженных ее монологом, окаменевших под звук ее голоса, Коломийцева, закатив глаза, соскользнула на пол…

Нет. Бог не пощадил ее: Лидия Ивановна не умерла, она находилась в глубоком обмороке.

Каким-то чудом я почти сразу нашла аптечку и обнаружила в ней нашатырь. К тому моменту, как в прихожей квартиры хлопнула дверь и послышался характерный для прибытия следственной группы шум, нам с Володей удалось привести Лидию Ивановну в себя. Лечь она не захотела и, когда мой знакомец с Петровки вошел на кухню, вновь сидела на узком кожаном диванчике, прислонившись всем телом к стене.

Окинув меня «говорящим» взглядом, знакомец произнес вслух всего одну фразу — зато какую!

— Думаю, товарищ Костицына, вы свободны! Мы разберемся здесь сами, достаточно присутствия товарища Григорьева. Всего доброго — до завтра!

Я посмотрела на Лидию Ивановну в последний раз. И она — она! — улыбнулась мне слабо-слабо, но явно ободряюще.

— До свидания, Светлана Петровна, — сказала Коломийцева. — И не переживайте так… У вас тоже сын?

— Дочь… — проронила я.

— Я ж говорю — не переживайте… Единственная просьба, если не трудно, закажите на Алешеньку… На убиенного раба Божия Александра сорокоуст… Закажете?

Я кивнула ей — уже на ходу, увлекаемая прочь из этой квартиры сильными Володиными руками.