Кровь, которую мы жаждем. Часть 2

ГЛАВА 13

У КОШКИ ЕСТЬ ЯЗЫК?

ЛИРА

Мужчина, на которого я смотрю, совсем не тот, что стоял со мной в коридоре прошлой ночью.

Прошлой ночью он был осязаем.

Кто-то, по кому я могла провести пальцами, почувствовать плоть и кости. Я могла почувствовать биение его сердца, ощутить пульс в его горле.

А этот, что сейчас передо мной? Он заставляет богов преклонить колени.

Это тот очаровательный кошмар, которого избегает Пондероз Спрингс. Человек, которого они боятся. Плащ из безжалостной тьмы, его интенсивность душит этот офис. По моим рукам пробегают мурашки, зимний воздух преследует его, когда он входит внутрь.

Его черный приталенный костюм ловит частицы солнечного света, проливающегося через жалюзи. Теневой материал поглощает весь свет, пожирая всякую надежду на что-то, кроме насилия.

Я в таком шоке, что даже не могу сообразить, как задать все вопросы, которые у меня есть. Почему он покинул хижину? Почему он здесь? Как он узнал, где я?

Они крутятся в моей голове по кругу, кружатся и кружатся. Но все они опираются на одну простую истину.

Он пришел за мной.

Я его, и он пришел за мной.

Обе версии Тэтчера полностью принадлежат мне. Тот, который заботится обо мне так, как он, возможно, никогда не поймет, и тот, который убийца. Человек, который не верит ни в какого бога и считает, что только жестокость может искупить грехи.

— Тэтчер…

Он поворачивает голову, и я вижу, как мертвы его глаза. В его взгляде ноль узнавания. Я могу быть кем угодно, стоящей сейчас перед ним. От холода у меня перехватывает дыхание.

— Он прикасался к тебе?

Вопрос пугает меня.

Не меня, не Коннера, а последствия действий Тэтчера.

Детективы в кампусе. Коннер Годфри — уважаемый учитель. Он лучший друг нашей главной цели. Эта смерть не останется безнаказанной. И я вижу по его глазам, что ему все равно.

Я видела, как выглядит кровожадный Тэтчер.

То, как он меняется, принимает человека, которого создал его отец, и процветает. Но это? Я никогда не видела этого. Царственная элегантность убийцы — садиста, не заботящегося о последствиях и не испытывающего ни малейших угрызений совести по поводу человеческой жизни.

Может ли он быть и тем, и другим?

Может ли он быть человеком, который так много чувствует, и одновременно тем, кто вообще ничего не чувствует?

— Тэтчер, — Коннер прочищает горло. Я наблюдаю за ним периферийным зрением, за тем, как он немного выпрямляется. — Есть довольно много людей, которые искали тебя. Я не думаю, что твое присутствие здесь — это разумно.

Годфри пытается защитить Тэтчера? Или, скорее, себя?

Тэтчер невиновен в убийствах подражателей, но вся его жизнь окрашена кровью. В Пондероз Спрингс нет ни одного человека, который бы не верил в каждый злой слух, распускаемый о нем.

Все они боятся его.

Мое горло сужается, когда я пытаюсь сглотнуть. Взгляд Тэтча напряжен. Он наблюдает за мной, ожидая моего ответа. Очень медленно, словно скользя, он движется в мою сторону. Голос Коннера мог бы быть и белым шумом.

— Не заставляй меня повторяться, Лира, — спокойно говорит он, расстегивая пуговицы на костюме и засовывая руку в карман.

Я держу в руках судьбу Коннера Годфри.

Его сердце практически бьется в моих маленьких руках, ожидая клинка. Я — судья и присяжные. Тэтчер — палач на виселице, ожидающий моего звонка. Все, что я скажу, решит жизнь и смерть.

Это власть, которой я обладала раньше, но о которой никогда не думала до этого момента.

Независимо от катастрофического исхода, я не могу солгать ему.

Он знает, что я не стану. Я обещала, что не буду.

— Да, — выдыхаю я, и это слово изгоняется из моих легких, как черная магия.

Я чувствую, как рвутся нити судьбы. Тэтчер приближается ко мне, отгораживая меня от стены из книг.

— Ты помнишь, что я сказал тебе, что произойдет, если он снова приблизится к тебе, любимая? — его пальцы ледяные, когда они касаются меня. Два пальца, поглаживающие бок моего лица.

Воспоминания о нас в мавзолее разворачиваются. Собственническая, дикая похоть, овладевшая его телом. Это был первый раз, когда он прикоснулся ко мне интимно и когда он дал мне единственное предупреждение о том, что случится с Годфри, если он подойдет слишком близко.

Это может все разрушить, разрушить Тэтчер, если кто-то узнает.

— Пожалуйста, — умоляю я, мои глаза горят. — Я не стою этого.

Его палец проводит по моей щеке, ловя каплю воды, прежде чем она упадет дальше. У меня перехватывает дыхание, и я не могу ничего сделать, кроме как смотреть, как он прижимает большой палец ко рту, стирая мои слезы со своей кожи.

— О, дорогая, — мурлычет он, глотая мои слезы, — ты этого стоишь. Кровопролитие и все такое.

ТЭТЧЕР

Дедушкины часы звонят как раз в тот момент, когда моя рука погружается в кожаные перчатки. Я сжимаю кулак, чувствуя, как материал натягивается на коже.

Коннер неуклюже ерзает на стуле, в который я его усадил. Его ремень затянут вокруг рук и талии, чтобы он не шевелился. Слишком много движения сделало бы меня неряшливым.

— Осторожно, — советую я. — Слишком много движений, и я задену артерию или отрежу какой-нибудь придаток.

Схватившись за спинку стула, я отворачиваю его от стола, чтобы он стоял лицом к двери. Пусть он увидит, как близко находится сладкий, сладкий побег. Кресло стонет на деревянном полу и стучит, когда я заканчиваю его двигать.

— Это смешно, — усмехается он, надавливая на ограничитель, — Мы оба были захвачены моментом. Твоя ревность заставляет тебя реагировать слишком бурно!

— Ревность требует, чтобы я завидовал тому, что есть у тебя, Коннер, — я бросаю свой пиджак на диван неподалеку, кружась перед ним. — Ты здесь, потому что ты не держал свои руки при себе. Ты трогал то, что принадлежит мне.

Одержимая ярость — неприятная штука.

Она разлагается.

Это вечная рана, пораженная гангреной, превращающая ваши внутренности в черную, сочащуюся инфекцию. Эта рана гнила с тех пор, как я увидел, как он смотрел на нее в начале учебного года.

Я уловил, как его глаза ищут Лиру и находят ее прижатой к двери. Обхватив себя руками за талию, она стоит молча. Это подпитывает его ярость, его право на нее.

— Лира, пожалуйста, объясни ему. Мы же друзья! Ты не можешь просто позволить ему сделать это.

Мои пальцы хватают его лицо, больно сжимая челюсть, заставляя его смотреть на меня, пока я нависаю над ним. Нож, который я вытащил из кармана, проходит сбоку по его горлу, задевая волосы на шее.

Металлически-серое лезвие не блестит. Никакого гламура. Оно матовое, острое и создано для потрошения диких животных. Или, в данном случае, учителей, не уважающих границ.

— Если ты хочешь уйти с глазами, я советую тебе держать их подальше от нее.

У Коннера Годфри недостаточно крови в организме, чтобы заплатить за эту ошибку. Он потеряет сознание или умрет, прежде чем я доберусь до хорошей части. Если бы все было иначе, я бы подождал.

Я бы выбрал, выследил и убил его. Добавил бы его имя в картотеку нот на моем столе. Я бы не торопился, создал концерт, который оставил бы комнату безмолвной, а его крики пел бы вместе с каждой нотой.

— Тэтчер, — он сглотнул, лезвие легкими ударами царапает его адамово яблоко. Зная, что Лира ничем не поможет, он перешел к торгу со мной. — Давай на секунду отвлечемся. Мы можем поговорить об этом.

Я погружаюсь чуть дальше в его шею, прокалывая первый слой кожи. Шипение боли, с которым он сдается, прежде чем рухнуть обратно в кресло, заставляет мурашки пробежать по моему позвоночнику.

Как же я скучал по крикам.

По тому, как он вливается в мои вены и накачивает адреналином мое обсидиановое сердце. Как он вырывается прямо из голосовых связок, извлекается с помощью тщательной, мучительной пытки.

Мне не нужна музыка, чтобы заново пережить этот момент, не так, как это было с другими.

Нет, у меня есть кое-что получше.

Свидетель.

Та, которая будет следить за каждым моим движением, записывать его в своем блестящем уме и хранить как постоянную память. И позже, когда я введу в нее свой член, я заставлю ее рассказать мне все, что она видела.

Все. каждую. Деталь.

Пока она не кончит, выкрикивая мое имя в память о его страданиях. Это будет ее наказанием за то, что она поставила себя в такое положение, за то, что была слишком доверчива, наивна рядом с мужчинами, у которых порочные намерения.

— Ты думаешь, что совет директоров будет рассматривать это таким образом? — моя бровь приподнимается. — Когда они узнают, как неподобающе ты ведешь себя с учениками? Ты полагаешь, они сжалятся над человеком, который не имеет никакого веса и прокладывает себе путь сюда через задницу?

Если он думает, что может напугать меня угрозами, то он сильно заблуждается. Он рискует тем, что все пойдет против меня, разыскиваемого за убийство или нет. В моем левом мизинце больше силы, чем во всем его теле.

Он ничто по сравнению с ним. У Коннера нет ни имени, ни наследия, только чистая удача, что он подружился со Стивеном Синклером в колледже. Он просто брошенный человек, которого никто не поддержит.

Мой нож режет мышцы его горла, и под ним появляется узкий багровый разрез. В глубине его глаз застывает страх, а на моих губах появляется извращенная ухмылка. Ничто так не тешит мужское самолюбие, как удар ножом по горлу.

— Ты собираешься убить меня? Прямо здесь? — он скрежещет зубами. — Тебя поймают еще до того, как ты покинешь кампус. Эти стены могут быть звуконепроницаемыми, но ты не сможешь избавиться от моего тела.

— Как смело с твоей стороны предполагать, что там что-то останется, — мой язык проводит по зубам.

Я сознаю, что нарушаю одно из заветных правил моего отца — убивать из эмоций. Во второй раз я беру кровь у человека ради Лиры. Второй раз меня подталкивают к этому.

У моего отца никогда не было никого, ради кого стоило бы убивать. Он убивал без цели. Генриха никогда не сводило с ума безумие. Не был полностью поглощен другим человеком, что даже мысль о том, что кто-то дышит рядом с ним, была слишком сильной. Слишком близко.

— Тэтчер, пожалуйста, — умолял он, дергаясь в кресле. — Ты не твой отец. Не будь этим человеком.

Я вынимаю нож из его кожи, верчу его между пальцами, рассеянно вращая лезвие по ладони.

— Ты прав, я не такой, — я киваю в знак согласия. — Я гораздо хуже.

Вздохнув от скуки, я встаю прямо, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Лиру. Маленькая мисс Смерть, тихо прячущаяся в углу. Как будто она может исчезнуть с моих глаз. Как будто она не единственное, что я вижу в комнате.

— Дорогой фантом, — мурлычу я, подбрасывая нож в ладони. — Выбери палец.

Ее брови устремляются к линии волос.

— Что? — пробормотала она в панике, ее глаза метались между трясущейся рукой Коннера и моим лицом.

— Ты можешь выбрать больше одного.

Она заметно сглатывает, качает головой, распущенные локоны падают перед ее лицом. Это поджигает бензиновый гнев внутри меня. Инферно пробивается сквозь мою ледяную внешность, и я больше не могу контролировать себя.

Боится ли она за него? Заботится ли она о нем?

Моя грудь горит от этого вопроса, расплавленный жар обжигает мои нервы.

— Я не могу…

— Выбирай палец, или я заберу эту гребаную руку, Лира, — огрызаюсь я, мой тон — дикое рычание.

— Подожди, подожди, — кричит Коннер позади меня, но я не слышу его за ревом в моей голове.

— Мизинец! — кричит Лира, зажав рот рукой.

— Хорошая девочка, — хвалю я, прихватывая зубами нижнюю губу. — Но недостаточно хороша.

С безудержным гневом в качестве единственной мотивации, я смотрю на Коннера. Он качает головой, умоляя меня не делать этого. Но я ничего не слышу, когда хватаю его за рот. Мои пальцы проникают за его нижние зубы и дергают его вперед так, что его спина выгибается дугой на стуле.

Я радуюсь тому, как он пытается схватиться.

Когда его челюсть открыта, я сжимаю кулак вокруг ножа, ощущая его вес в своей ладони, прежде чем сделать шаг. Моя рука опускается одним махом, вонзая лезвие в нежную мышцу его языка.

Колоть гораздо легче, чем резать. Человеческое тело — сложная среда, когда вы прорезаете плотную плоть, но колоть? Это так же легко, как проткнуть вилкой сырую курицу.

Мягкая, слизистая, легко режется.

Кровь брызжет на мою рубашку, окрашивая меня в красный цвет. Коннер кричит, слезы катятся вниз, когда я погружаюсь в его рот. Я не останавливаюсь, пока рукоять моего ножа не встретится с его языком. Режущая плоть и хлюпанье разрываемой ткани эхом отдаются в комнате.

Он корчится в агонии, когда я ослабляю хватку на рукоятке, откидывая его голову назад настолько, что я вижу конец лезвия, торчащий из-под его подбородка. Я ухмыляюсь, когда он задыхается, и кровь вытекает на его одежду. Она стекает с его губ, покрывая его подбородок блестящим красным цветом. Его шея покрыта багровой жидкостью, утопающей в воротнике рубашки.

Это существо внутри меня пирует на его боли, изголодавшись по ней. Прошло слишком много времени с тех пор, как оно питалось. Я вытаскиваю пальцы из его рта, трясу рукой и смотрю, как кровь разбрызгивается по полу. Коннер замирает, а потом воет во всю глотку.

Язык — единственная мышца во всем человеческом теле, которая никогда не перестает двигаться. Обычно это хорошо, но для него? Это страдание. Каждый раз, когда он дергается или пытается двигаться, его разрывает.

Еще больше нервов разорвано, подвергаясь воздействию открытого воздуха. Он чувствует каждую унцию этой боли, ворчит, захлебывается словами, не в силах говорить.

Я наклоняю голову, щелкаю по верхней части рукоятки, заставляя его вскрикнуть.

— У кошки есть язык, Годфри?

Я наслаждаюсь видом его страданий еще несколько мгновений, прежде чем наклониться к его уху. Металлический запах, исходящий от его тела, заставляет меня дрожать. Я осторожно расстегиваю ремень, привязывающий его к стулу, чтобы он мог, по крайней мере, доползти до двери.

Если полиция схватит меня в ближайшие десять минут и бросит в тюрьму, это будет стоить того, чтобы увидеть, как Коннер Годфри переманивается и истекает кровью. Застрял как свинья за то, что вел себя как свинья.

— Позволь мне прояснить это. Никогда больше не прикасайся к ней. Не дыши рядом с ней. Не существуй в одном пространстве с ней. Или я сорву твою гребаную голову с плеч.

Он моргает, водянистые глаза наполнены паникой. Медленно, он кивает, стараясь держать себя как можно более неподвижно.

— Хорошо, очень хорошо. — Я поглаживаю его по щеке, встаю и иду к двери.

— О, и Годфри, — я оглядываюсь через плечо. — Оставь это между нами. Мне бы искренне не хотелось, чтобы ты потерял работу вместе с языком.