Кровь, которую мы жаждем. Часть 2

ГЛАВА 5

БЕЛОСНЕЖКА

ЛИРА

Открывая дверь для Тэтчера, я словно впускаю его еще дальше в свою душу, как будто он и так не был в нее внедрен. Когда он входит в мой дом, в мой собственный забытый мир, у меня в груди все сжимается.

Все внутри было создано моими двумя руками. От коллажа Nevermore, наклеенного на стены гостиной, до темно-фиолетовой кухни. Готический, уютный, тусклый шедевр. Таксидермические экспонаты, разбросанные по всем помещениям, запах лаванды — это я, и он видит все это.

— Здесь четыре комнаты, — хмыкаю я, слыша его шаги по ступенькам. — Две ванные комнаты.

Это не вызывает никакого отклика. Не то чтобы я думала, что так и будет, учитывая, что когда вошел внутрь, он едва кивнул в знак признания, когда я поприветствовала его.

Я не глупа и не наивна, вопреки тому, что он, вероятно, считает в своем толстом черепе.

Человек, который его не знает, может списать его горькое поведение по отношению ко мне на то, что его бабушка только что умерла, что отчасти правда. Другой может подумать, что он просто такой, какой есть, что ему никогда не было до меня дела, и он просто играл с моими жалкими чувствами.

Но ни то, ни другое не верно.

Клин расстояния, который Тэтчер вбил между нами — его уход, все его нелепое поведение — был результатом страха. Конечно, он никогда не признается в этом ни себе, ни вслух, но я вижу это.

Он боится.

Этот убийца-подражатель охотился за его бабушкой, последней живой родственницей, которая заботилась о нем. Не нужно быть ученым-ракетчиком, чтобы понять, что он боится, что то же самое произойдет с парнями. Со мной.

Пространство, жестокость, расстояние. Это был единственный вариант, который, как он думал, у него был. Оттолкнуть нас, и мы останемся в безопасности. Хотя это не было очевидно, когда мы хоронили тело Первого игрока, которого, как я узнала, звали Колин, все стало ясно, когда мы вчера были у Рука.

Он хотел, чтобы я была в безопасности, все мы, и для него это означало отстраниться.

— Это моя спальня, — я махнула рукой в сторону первой двери напротив балкона, выходящего в гостиную. — Ты можешь взять ту, что рядом с моей.

— Почему не эту? Или ту, что внизу?

Я не сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза на его попытку отстраниться от меня как можно дальше.

— Та, что внизу, — мое рабочее место, если ты не против спать с моей домашней змеей и всеми мертвыми жуками.

Он качает головой, сжимая челюсти.

— Разве люди не должны иметь домашних животных, которые пушистые и не могут тебя съесть?

— И что в этом веселого? — я вскидываю бровь, открывая дверь в чистую свободную комнату. — К тому же, Альви тихий и занимается своими делами.

— А что в той комнате? — он показывает рукой на дверь в конце коридора наверху. — Убежище для остальных твоих ползучих питомцев?

Я жую внутреннюю сторону щеки, глядя на комнату, скрытую в тусклом свете. На моем лице расцветает жар, и я прочищаю горло, глядя на него.

— Это склад и его еще нужно переделать, поэтому он заперт, — это бесхитростная ложь, которую, я надеюсь, он оставит в покое. — Здесь есть ванная комната, кровать и комод. Это не очень много, но сойдет.

Он смотрит на дверь в коридоре еще мгновение, заставляя мои ладони вспотеть, прежде чем пройти мимо меня, чтобы войти в комнату. Я вдыхаю его знакомый одеколон, наслаждаясь близостью в течение той секунды, которую он мне позволяет.

Тэтчер кладет свои вещи на кровать, затем засовывает руки в карманы и осматривается. Я провожу глазами по венам на его руках, пальцы так и чешутся провести по синеватым линиям. Приталенные брюки обрамляют его стройные ноги, а простая накрахмаленная рубашка на пуговицах не скрывает, насколько под ней подтянутый живот. Ни одного лишнего волоска, ни одного изъяна.

Свет проникает через глухое окно, отбрасывая вечернее сияние на его кожу.

Он выглядит так неуместно. Дорогая мраморная статуя, которую родственник купил за внушительный ценник, не зная, что мне нравится. Тэтчер выглядит слишком чистым, слишком дорогим, чтобы лежать на моей запасной кровати, которую я купила на распродаже в универмаге.

Его шаги эхом отдаются по паркетному полу, когда он идет к тумбочке рядом с кроватью. Я смотрю, как он берет черную книгу в кожаном переплете, которую я забыла здесь некоторое время назад, его рука пробегает по корешку, прежде чем открыть ее.

Кусок ткани служит маркером страницы. Это почти интимно, когда его пальцы пробегают по краям страниц, читая слова на странице с врожденным любопытством.

— Кожа белая как снег, губы красные как кровь, а волосы темные как черное дерево, — читает он вслух, переводя взгляд на меня со знающей ухмылкой. — Эта страница отмечена, потому что на ней ты остановилась или потому что это твоя любимая сказка Гримм?

— Это была любимая сказка моей мамы, — тихо отвечаю я, по позвоночнику пробегают мурашки. — Она читала мне их в детстве.

— Умная женщина, которая воспитала свою дочь так, чтобы она не верила в счастливый конец.

Я нахмурила брови и прошла дальше в комнату, выхватив книгу из его рук и прижав ее к груди, как будто я могла защитить воспоминания внутри.

— Злые люди, танцующие на раскаленных углях, и короли, умирающие от своей жадности, — это счастье. Не для тех, кто смотрел диснеевскую классику, а для таких, как я.

— Таких, как ты? — он приподнял бровь.

— Те, кто знают, что счастье не всегда приходит с обещанием солнечного света или полуночных поцелуев, — я крепче сжимаю книгу. — Ночь может быть холодной, окутанной горькой тьмой, и даже тогда у тебя все равно может быть свой сказочный конец.

Например, история о мальчике по прозвищу Джек Фрост, который спас меня от чудовища.

В его глазах появляется вопрос, но он держит его при себе, отставляя наш разговор и продолжая осматривать комнату. Я отхожу к дверной раме, позволяя ему устроиться поудобнее, готовая уйти, пока он снова не заговорит.

— Здесь чище, чем я ожидал. Хаотично, без чувства структуры дизайна, но чисто.

Как мило с его стороны оскорблять меня. Интересно, это он пытается напомнить о моем месте в его жизни, чтобы я не привязывалась к нему под одной крышей, прямо по соседству? Или он пытается напомнить о себе?

Я не пытаюсь посмотреть на него через плечо, просто стою в дверях спиной к нему.

— Ух ты, как приятно получить твое одобрение моего дома.

К несчастью для него, я знаю, как работает его разум. Как он играет в игры.

Я не сержусь на него, не совсем, хотя мне хотелось этого прошлой ночью. Я люблю и понимаю его слишком сильно, чтобы расстраиваться из-за того, что он ведет себя так, как умеет только он.

Холодно. Отстраненно. Резко.

Но я больше не собираюсь быть кроткой. Не тогда, когда мои руки стали причиной трех смертей. Барьер, удерживающий меня от того, кем я была и кем являюсь, прорвался, когда он ушел, пока я гадала, жив он или мертв.

Если Тэтчер собирается порезать меня своими словами, я отвечу ему тем же. Я знаю, кем мы являемся друг для друга, но мне надоело позволять ему причинять мне боль без ответа. Мы были сделаны из одного и того же лезвия; нетрудно понять, какое место кровоточит больше всего.

Может, хоть раз он попробует свое собственное лекарство.

Я знаю только одно: я не хочу быть ниже его.

Я хочу быть ему ровней. Зеркальными отражениями друг друга. Он отражает все, что есть во мне, а я отражаю то, что есть в нем. Две части на равной игровой площадке.

В конце концов, это мы, и в глубине души он это знает. Что для нас обоих не может быть никого другого.

— То, что я здесь, заставляет тебя чувствовать себя неловко, не так ли? Ты на взводе? Или это просто твоя новая личность теперь, когда ты смирилась с тем, что ты убийца? — знаю, что, когда я повернусь, он будет ухмыляться. Эта глупая ухмылка, которая заставляет мои внутренности скручиваться.

— Разве это имеет значение? — я отвечаю в ответ, слегка повернувшись к нему лицом, прислонившись к дверной раме со скрещенными перед собой руками и плотно прижатой книгой. Стараюсь не обращать внимания на то, как кричит мое сердце.

Он так близко. Прикоснись к нему. Прикоснись к нему.

Хотела бы я, чтобы оно поняло, как тяжело он делает это для нас. Что оно выбрало самого сложного мужчину для любви.

— Нет, — он цокает языком. — Но я не могу не задаться вопросом, почему человек, который вторгался в мое пространство с тех пор, как мы были подростками, не хочет делиться своим.

Я сжимаю челюсть, скрежеща коренными зубами, борясь с румянцем, угрожающим моим щекам.

— Тебе нравится знать это, не так ли? Что я следила за тобой? Это подстегивает твое и без того огромное эго, когда ты знаешь, что у тебя есть преследователь?

— Это не отвечает на мой вопрос.

— Я не обязана отвечать только потому, что ты спрашиваешь меня о чем-то.

Он улыбается, прижимая язык к щеке, волосы падают перед его лицом, когда он отвечает.

— Теперь у тебя есть от меня секреты, питомец? — его глаза становятся жесткими. — Учитывая, что я никому не рассказал о твоем недавнем убийстве или о том, как я помог тебе избавиться от тела, думаю, что это заслуживает доверия, не так ли?

В его словах звучит угроза. Я решила держать все в себе из-за клина, который он вбил между нами, а теперь меня шантажируют, требуя поделиться?

Он никогда не сможет отрицать, что он Пирсон, это точно.

— Это никак не связано с доверием к тебе, Тэтчер, — говорю я с горечью в голосе. — Мне было бы неприятно, если бы здесь находился кто угодно. Это мой дом, мое пространство, место, где мне не нужно прятаться. А это значит…

— Людям легко увидеть тебя, — закончил он за меня. — Всю тебя.

Я сглатываю комок в горле, во рту пересохло из-за жара в его взгляде. Его глаза не отрываются от моих ни на секунду. Ненавижу, когда он так делает, смотрит на меня, как будто видит все, и это его не пугает.

Моя кожа покрывается мурашками, когда я киваю.

— Это не то, к чему я привыкла. Мир видит меня, — я ковыряюсь в краях своего свитера, дергая за тонкую нитку на подоле. — Мы не все можем быть созданы для суеты политических разговоров и присутствия в СМИ.

В каждой комнате, куда заходит Тэтчер, он владеет каждым взглядом. Он наслаждается их страхом и улыбается из-за этого. Я видела, как он без труда прокладывает себе путь через комнату. Этот город осуждает его, но есть уважение к тому, кто он есть, и он это знает.

Он смеется, без юмора и грубо. Черная дыра звука, поглощающая весь свет в комнате.

Интересно, знает ли он, что такое настоящий смех?

— После ареста Генри я несколько месяцев оставался запертым в поместье. Эта версия меня? Ее еще не существовало, — он оглядывает комнату, вероятно, представляя себе свою детскую спальню. Затем он снова смотрит на меня, его длинные ноги подводят его все ближе и ближе ко мне. — Я отказывался покидать территорию, почти ни с кем не разговаривал, включая моего деда, что приводило его в бешенство. Чтобы избавить его от страданий, Мэй отвела меня в сад, и мы просидели в тишине несколько часов. Я наблюдал, как она ухаживает за цветами и разговаривает с персоналом. Только когда начало темнеть, она заговорила со мной.

Я пытаюсь представить себе Тэтчера скрывающимся от мира, и каждый раз мне кажется, что это неправильно. Почему-то я забыла, что его жизнь тоже изменилась в ту ночь. Я потеряла мать, а он потерял отца. Каким бы чудовищем он ни был и что бы он ни сделал со всеми этими женщинами, он все равно был отцом Тэтчера.

Странно, странно думать, что он тоже был одинок. Окруженный людьми, но такой одинокий. Прямо как я.

Он стоит прямо передо мной, между нами остается дюйм или два, достаточно, чтобы я почувствовала его. Достаточно, чтобы захотеть большего.

Она сказала мне: — Говорят, что ребенок — это две части единого целого. Одна принадлежит отцу, а другая — матери. Но, — говорит он, на его губах появляется призрак улыбки, — забывают и часто не упоминают, что дети — это три части единого целого. Есть большая часть, которая принадлежит им. Эта часть, в отличие от любого из их создателей, полностью принадлежит им самим, — я чувствую, как его пальцы тянутся к книге в моих руках, с легкостью вырывая ее из моей хватки, прежде чем продолжить. — Она сказала, что эта часть, та, которой я владею, — вот что важно. Это та часть, которая не заслуживает того, чтобы быть скрытой от глаз всего мира из-за ошибок моего отца, — он рассеянно перелистывает страницы, проводя языком по пересохшим губам. — Я убиваю людей не потому, что это делал мой отец. Я делаю это, потому что часть меня, та, что принадлежит мне, питается этим, живет ради силы. Мэй дала мне перспективу, силу, чтобы больше не заботиться о том, что шепчет этот город или что они думают. Это мой отец сделал из меня молчаливого мальчика, но она сделала из меня мужчину.

Я хмурюсь и боль распирает мою грудь. Боль за ту версию Тэтчера, которая когда-то была маленьким мальчиком. Который не знал, кто он такой, кроме как сын своего отца. Молодой ум, который верил, что сумма всех его частей равна злу.

Мне больно за маленького мальчика, который спрятался, потому что все, кто смотрел на него после ареста отца, видели в нем только бомбу замедленного действия. Готовящегося убийцу. Будущий террор.

У него никогда не было шанса стать кем-то иным, кроме как нездоровым.

— Почему ты мне это сказал? — спрашиваю я, не зная, что это — горе от потери Мэй или ностальгия, но он никогда не делится вещами по доброй воле.

Глаза Тэтчера пробегают по страницам.

— Потому что очевидно, что ты не поделилась со своими друзьями подробностями нашей… ситуации, — его глаза осматривают меня с ног до головы, в них мелькает воспоминание о той ночи, когда его руки были по всему моему телу, без конца обыскивая его. — Теперь мы квиты за секреты.

Не в силах остановить себя, я протягиваю руку, касаясь тыльной стороны его ладони и сразу же ощущая холод.

— Не хочу быть квитами. Я просто хочу…

С практической легкостью он отстраняется, как будто я обожгла его, делает шаг назад в комнату, засовывая книгу под мышку.

— О, отвечая на твой предыдущий вопрос, — прерывает он, глядя на меня сверху вниз. — Ты разжигаешь больше, чем мое эго, зная, как далеко ты готова зайти ради меня. Ты готова отдать мне все. Ты и это красивое, темное сердце.

Этот проблеск уязвимости исчезает. Маска злодея опускается на его лицо, и он ухмыляется.

— Если бы я попросил, ты бы умерла за меня, дорогой фантом. Не так ли?

Я знаю, что его называют психопатом. Что он — тьма, которая пожирает свет, и ничто в нем не похоже на человека. Он не может чувствовать.

Но я чувствовала его сердце под своими руками, запомнила его ровный ритм и знаю, что он совпадает с моим собственным. Это пара, его и мое, созданная из одной плоти и мышц, но расщепленная на два отдельных тела.

Такова особенность любви. Ей все равно, токсичен ли ты. Если его родитель убил твоего, или он не способен на чувства. Любви все равно, потому что она захватывает тебя. Она поглощает, съедает и оставляет тебя бесплодным.

Она делает то, что хочет. Она берет то, что ей нужно, и ей все равно, что она делает, когда уходит.

— Может быть, я бы умерла за тебя, Тэтчер Пирсон, — бормочу я. — Но смерть неизбежна для всех нас. Важно то, что ты сделаешь для меня.

Его бровь выгибается в вопросе.

— Ты снова исчезнешь, как в детстве, только чтобы уберечь меня, — я отталкиваюсь от дверной коробки, поворачиваюсь, чтобы идти по коридору, а его глаза все еще смотрят мне в спину. — И я даже не просила тебя об этом.