Кровь, которую мы жаждем. Часть 2

ГЛАВА 25

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ТЭТЧЕР

— Я гарантирую, что у Лиры есть еда, в отличие от вас, неудачников, — заявляет Рук, распахивая заднюю дверь моей машины еще до того, как я поставил ее на стоянку. — В следующий раз, когда захочешь отвлечься, попроси об этом Алистера.

— Заканчивай с этим, дитя, — простонал Алистер, устав от жалоб Рука. — Мы не можем помочь, все было закрыто по дороге сюда.

Рук срывается с места и идет к кабине, Алистер вплотную за ним, когда он выскальзывает с пассажирского сиденья.

— Уже соскучился по тишине? — спрашиваю я человека на заднем сиденье, который все еще не двинулся к двери.

— Я никогда не возражал против шума, — отвечает он негромко. — Пока он не в моей голове.

Сайлас Хоторн выглядит… хорошо. Кожа живая, глаза чуть менее мертвые, тело крепкое.

Я знаю его много лет, видел, как он меняется и растет. Я был свидетелем многих его версий, но сейчас он выглядит лучше всех за последние годы. Здоровый. Мучительный образ его в те дни, когда мы нашли тело Розмари, был выжжен на моих веках в течение нескольких месяцев.

Приятно знать, что он смог вернуться после этого, независимо от того, какую часть себя ему пришлось оставить, чтобы сделать это.

— Ты в порядке? — спрашиваю я. — Я знаю, что ты скажешь «да» перед Руком, независимо от того, как ты на самом деле себя чувствуешь, поэтому я подумал, что должен спросить.

Он задерживается на секунду, глядя в лобовое стекло. Я всегда находил, что мои разговоры с Сайласом были долгими из-за длительных моментов тишины, которые в них присутствуют.

Мы очень разные, он и я.

Я буду говорить недобрые, лживые вещи, чтобы отвлечь людей, чтобы избежать вопросов, на которые я не хочу отвечать, но он? Он до жестокости честен. Я никогда не слышал, чтобы он лгал. Он не торопится, убеждаясь, что когда он говорит, он имеет в виду именно то, что думает.

Нет никакого чтения между строк или ошибочных слов. Если он это сказал, значит, так оно и есть. И точка.

Я всегда завидовал этому.

— Я принимаю это день за днем. Лекарства — это здорово, но у меня бывают плохие моменты. Я рад быть дома, видеть свою семью, но в некоторые дни я все еще чувствую себя обузой. Это постоянный прилив сил; я просто пытаюсь понять, как его пережить.

Я киваю.

— Значит, сегодня. Как ты сегодня?

— Сегодня хорошо, — он дает мне крошечную ухмылку, достаточно, чтобы я увидел.

Думаю, я один из немногих, с кем он так поступает.

Он всегда немногословен.

Когда мы были моложе, я чаще всего бывал у него дома. Я жаждал тишины, которую он мне обеспечивал. Нам не нужно было говорить, мы просто как бы существовали в обществе друг друга, осознавая демонов, которые преследовали нас, но не говоря об этом.

Я скучал по тишине Сайласа. Она всегда была моей любимой.

— Когда Розмари… — он делает паузу. — Когда Розмари умерла, я так и не поблагодарил тебя. Ты позволил мне ненавидеть тебя, чтобы у меня было куда девать всю ненависть.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — говорю я, выключая машину.

— Рук, он заботился обо мне больше, чем моя мать. Что, на какое-то время, мне было необходимо. Алистер позволил мне злиться, показал мне способ выплеснуть обиду. Мне это тоже было нужно, — он смотрит на меня в зеркало заднего вида. — Но ты, ты заставил меня двигаться. Ты заставил меня двигаться вперед, даже когда я ненавидел тебя за это. Спасибо, что заботился обо мне больше, чем я заботился о себе.

Я тяжело сглатываю, даю ему отрывистый кивок в зеркало, прежде чем взяться за ручку двери и толкнуть ее.

— Ну… — я выхожу из машины. — Ты отключил для меня камеры наблюдения в тюрьме. Будем считать, что мы квиты.

— Де…

— Тэтчер!

От крика Рука у меня кровь стынет в жилах. Ужас скручивает мое нутро, когда он врывается через парадную дверь, его лицо пепельное, без смеха и цвета. Он не похож на себя.

Лира.

Я пробегаю остаток пути до крыльца, нахмурив брови, когда добираюсь до него и смотрю вниз на его мрачное выражение лица.

— Где она? — требую я, грудная клетка вздымается, пытаясь набрать кислород.

Он поднимает руку, указывая на дверь.

— Она… здесь так много… она… я… — он не может закончить предложение. Что бы ни было в конце предложения, он не может его передать.

Мое горло сжимается. Я оставляю его на ступеньках, врываюсь в дверь и вхожу в хижину. Меня сразу же атакует знакомый запах.

У крови есть свойство, о котором тебе никто не говорит. Это просто опыт, через который нужно пройти, чтобы понять его. Чем больше времени мокрой крови, тем слаще она пахнет. Спелая, фруктовая, почти как гранаты, оставленные на солнце надолго.

Это все, что я чувствую.

Сладкая, липкая кровь.

В моей груди возникает напряжение. Мышцы моего сердца растягиваются, разрываясь. Это тонущее чувство в животе, когда я знаю, но не хочу принять правду.

Утром она умоляла меня не уходить. Говорила мне снова и снова, что у нее было ужасное предчувствие, что я уеду, но это было не из-за меня. Это было из-за нее. Я сказал ей, что все будет хорошо. Что все будет хорошо. Мы разберемся, и я вернусь к ней.

Я прохожу мимо гостиной, где меня встречает сломанный журнальный столик. Паучий вольер валяется на полу. Двигаясь в сторону кухни, я обнаруживаю Алистера, стоящего прямо перед входом в нее.

— Тэтч… — начинает он, но я не задерживаюсь, чтобы дослушать его до конца.

Я прохожу мимо него. Там я нахожу то, что заставило Рука побледнеть.

Кухня Лиры раньше была местом, которое я бы назвал уютным. Теплая комната, наполненная безделушками и несовпадающими столовыми приборами.

Сегодня это Джексон Поллок.

Стены покрыты беспорядочными мазками красного цвета, пернатыми брызгами артериальной крови. Она пачкает шкафы, задерживается в трещинах на полу. Кровь не оставляет нетронутой ни одну стену, каждый прилавок утоплен. Она капает из вентиляционной трубы над плитой в застоявшуюся темную лужу.

Когда я делаю шаг вперед, земля подо мной издает липкий хлюпающий звук, словно воду отжимают от мокрой губки. Вонь смерти и гнилых фруктов витает в воздухе, пока я пытаюсь осознать происходящее передо мной.

Я видел резню. Это не то. Есть ужасы, а есть вот это.

Каждый взмах вперед, каждый раз, когда нож проникал в плоть, был личным. Эмоционально заряженная сцена преступления, источающая враждебность и всепоглощающую обиду. Это было не убийство.

Это было уничтожение.

На каменном острове в центре кухни лежит мужское тело. Я могу сказать, что это мужчина, только по росту и телосложению. Я не знаю, кто он — возможно, это был незнакомец, — но сомневаюсь, что кто-то из его близких смог бы опознать его в таком состоянии.

Его ноги свисают с края. От штанов почти ничего не осталось. Мышцы бедер представляют собой ленты, полосы отрезанной плоти, как будто дикий зверь когтями прорвал ткань, чтобы прогрызть кость под ней.

Раздробленные руки, изрезанные и раздробленные от агрессивной нарезки, лежат рядом с его боком, едва держась на руке. Торс представляет собой созвездие порезов от коротких, узких ударов до ужасающих резных рваных ран. Его так много раз резали по кишкам, что куски желтого жира оставались развороченными и сочащимися.

Это тело превратилось в игольницу. Его кололи, резали и кромсали не менее двухсот раз, если не больше. Вы знаете, как трудно нанести столько ударов? Насколько это физически изнурительно?

Дюжина орудий убийства разбросана по кухне. Предмет, ответственный за неразличимое лицо этого человека, лежит в раковине. В череп этого человека столько раз вонзался нож для разделки мяса, что череп потерял форму — вогнутая смесь крови, тканей и костей слиплась, как суп.

Чистая, сырая ярость в этой комнате была ощутима.

— Это Годфри, — объявляет Рук откуда-то сзади меня.

— Имитатор не убивает людей, — я смотрю на потолок, наблюдая, как комки падают на пол, прежде чем повернуться и посмотреть на него и Алистера в дверном проеме.

— Нет, — он качает головой, гримасничает, глядя на сцену, а затем указывает на тело. — Это Коннер Годфри, или то, что от него осталось. Я нашел его машину, припаркованную на заднем дворе.

Я оглядываюсь на искаженное тело, и внезапно все это приобретает гораздо больший смысл. Ярость, эмоции, пренебрежение к человеческой жизни. Коннер пришел за ней, а меня здесь не было.

Я могу только предположить, что она узнала о нем и о том, что он сделал.

Конечно, она убила бы своих собственных монстров. Моя девочка — нож, жестокий, неумолимый, прекрасный.

Лира — эмоциональный убийца, она нападает, когда ее провоцируют, не испытывая после этого никаких угрызений совести. Она — нападающий с проволокой, хрупкий и смертоносный, как бомбы. Как только вы выдергиваете обойму, ее уже не остановить.

Это делает ее опасной. Гораздо опаснее, чем я когда-либо был.

— Где, черт возьми, Лира? — ворчит Алистер. — Она убежала?

Я оглядываю кухню, вращаясь по кругу, пока не замечаю закрытую дверь в кладовку. Теперь, когда у меня есть представление о том, что произошло сегодня ночью, мне не нужно спрашивать, где Лира.

— Вы трое можете избавиться от тела? — я закатываю рукава до локтей и иду к кладовке.

— Да, — отвечает мне Сайлас, и я киваю в молчаливой благодарности.

Я примерно представляю, что найду по ту сторону этой двери, но все равно не думаю, что готов к этому. Единственной лампочки, освещающей крошечный шкаф, достаточно, чтобы увидеть, что лежит на полу.

Мой дорогой фантом.

Лира прислонилась к полке, ее руки слабо болтаются по бокам, ноги вытянуты, а лицо лишено энергии. Ее локоны прижаты к голове от крови. Ее одежда все еще выглядит влажной, но я замечаю несколько засохших пятен на ее лице и руках.

Она выглядит такой… чистой, хрупкой, эта нежная, заботливая малышка. Как это возможно, чтобы такой дикий зверь скрывался под поверхностью тела, так ничего не подозревающего?

Я ненавижу мир за то, что он сделал с ней.

Судьба подарила Лире кровоточащее сердце. Прекрасным, измученным, кровоточащим сердцем, которое чувствует все слишком сильно. Мир злоупотреблял этим, пока оно не превратилось в оружие, заставив ее стать этой версией реинкарнации смерти, чтобы справиться со слишком сильными чувствами. Ее взгляд ужасен.

Но небольшая резня никогда не пугала меня. Ничто в Лире Эббот никогда не заставляло меня бояться ее.

Она не двигается, когда я вхожу, приседает так, чтобы видеть мои глаза. В ее пустом взгляде нет ни выражения, ни узнавания. Просто полное бесчувствие, потерянное в собственном разуме. Запертая в забытом месте внутри себя.

Шкаф.

Место, где она отгораживается от мира.

Но она обещала мне, клялась, что я никогда не буду заперт. Она всегда будет держать меня внутри, независимо от того, как сильно ей нужно было исчезнуть. Я провожу языком по передней поверхности зубов и осторожно протягиваю руку.

— Лира, детка, — мурлычу я, голос мягкий, как мед. — Посмотри на меня.

Мои пальцы касаются ее щеки, и это похоже на включение выключателя. Она моргает, ее затуманенные глаза двигаются, пока не находят мои собственные. Я позволяю ей смотреть, позволяю ей увидеть, что я здесь и это реально.

— Вот она, — хвалю я, улыбаясь краешком губ. — Добро пожаловать обратно в мир живых, дорогая, — моя рука ложится на ее шею, позволяя ей упасть в нее. — Давай приведем тебя в порядок.

Она лежит мертвым грузом в моей хватке, когда моя вторая рука прогибается под ней, поднимая ее тело, пока я не прижимаю ее к своей груди. Я позволяю себе быть тем, на что она может опереться, тем чувством, которому она может доверять. Ее жесткое, неподвижное тело погружается в меня. Если бы не ее глаза, я бы подумал, что она мертва.

Я ограждаю ее от сцены на кухне, проходя через остальную часть дома, считая легкие взлеты и падения ее груди. Мы тихо поднимаемся по ступенькам, сворачиваем в коридор и заходим в ее ванную.

Я давно обещал себе, что закончил убирать чужой беспорядок.

И все же я часами стою в ее ванной и купаю ее. Я оттираю ее тело такими нежными движениями, что едва узнаю собственные руки. «Т», которую я вырезал на ее коже, красная, на ранних стадиях заживления, и она носит ее как сон. Я мою ее волосы, пока вода не станет прозрачной. Я вытираю ее насухо и одеваю, и все это в полной тишине, пока не понимаю…

Я закончил убирать за всеми, кроме Лиры.

Она — исключение во всех отношениях. Все, кем я себя считал, не относится к тому, кем я являюсь с ней.

Лира едва может усидеть в кровати, пока я расчесываю ей волосы, а когда я заканчиваю, она рушится на простыни, зарываясь лицом в подушку, когда усталость окончательно овладевает ее разумом.

Ее беспокойство о том, что я забуду, кто я есть с ней, не имеет смысла. Не тогда, когда я знаю, что всегда буду возвращаться к ней. Я всегда должен был стать тем, кем я являюсь с ней.

Мы — две половинки одной дыры. Два искалеченных человека, которые пытаются найти утешение во всей этой тьме, которая нам досталась. Долгие годы я мечтал никогда не встретить ее. Чтобы ночь, когда мы встретились, была стерта и забыта.

Но теперь все, что имеет значение, это девушка в шкафу и женщина, которая вышла из него живой. Я хотел бы сделать больше, чтобы спасти ее мать хотя бы для того, чтобы поблагодарить ее.

За то, что она создала единственного человека на Земле, без которого я не могу жить.

Я хотел бы остановить своего отца хотя бы для того, чтобы сказать Фиби Эббот, что ее дочь больше никогда не будет одинока. Что независимо от того, какой конец мы встретим, у нее всегда буду я.

В жизни и в смерти.

— Н-не надо…, — бормочет она в дремоте.

Я смотрю вниз на нее, отдавая все, что я есть, этой крошечной, убийственной женщине в этой постели.

Болезненно, всецело ее.

И хотя я не знаю, что она хочет сказать, я все равно отвечаю: — Не буду.

***

Костер шипит в ночи, горит высоко и трещит, обугливая то, что осталось от Коннера Годфри.

Оставить Лиру отдыхать было к лучшему, и, хотя я нахожусь снаружи, мне неприятна мысль о том, что она проснется, а меня не будет рядом. Тем не менее, нужно было сделать смехотворное количество уборки.

Никто больше не сможет обвинить ее в нежности.

Мы вытащили тело на улицу и вместе попытались навести порядок в доме. Плохая новость — я должен сказать Лире, что ее минутная ярость привела к тому, что мы переделаем всю ее кухню.

Хорошая новость — у меня такое чувство, что скоро мы покинем ее домик в лесу и переедем в поместье.

— Гало существует со времен прадеда Стивена, — кричит Алистер слева от меня, стоя рядом с открытым огнем и перелистывая страницы оставленного Годфри дневника. — Синклеры начали это, чтобы, цитирую, — отомстить дочерям и сестрам семей-основателей. Они построили свое состояние на этом дерьме.

Я на ногах уже почти двадцать семь часов, и ни разу не почувствовал усталости. До сих пор, пока мой адреналин не упал, а вес сегодняшнего дня не стал реальностью.

Еще одно тело, которое нужно похоронить, еще один секрет, который нужно унести с собой.

— Все эти невинные девушки из-за ревности? Похоже, сука — это черта, с которой рождаются все Синклеры, — ворчит Рук, сидя в кресле на лужайке прямо напротив меня, нас разделяют горящие дрова.

С его губ свисает сигарета, толстовка надвинута на глаза. Усталость ощутима — мы все ее чувствуем. Может быть, потому что прошло так много времени с тех пор, как мы чувствовали, что можем действительно отдохнуть.

— Здесь есть все. Участие Джеймса Уиттакера, Фрэнка, Грега, их планы в колледже. Мотив. Я имею в виду, Годфри был больным ублюдком, но это? — Алистер покачивает книгу в руках. — Это золото.

Огонь ревет в ответ, угли разлетаются по ветру.

— Достаточно, чтобы похоронить Стивена? — спрашиваю я, глядя в пламя.

— И еще немного.

Мы погружаемся в реальность, что это, наша месть, наконец-то может быть…

— Все кончено, — говорит Сайлас справа от меня, засунув руки в карманы. — Такое чувство, что все наконец-то закончилось.

— Одетта Маршалл не верит ни одному нашему слову, — говорю я, не в силах побороть свой скептицизм. Ничего хорошего никогда не остается, не в этой группе.

— Тэтч, — зовет Рук, выпуская струйку дыма. — На двадцать минут я хочу притвориться, что все закончилось, хорошо? Даже если это не так, даже если это всего лишь двадцать минут, в течение которых я буду думать обо всех способах, которыми я собираюсь спокойно трахнуть свою девушку и увезти ее далеко, далеко отсюда. Так что, пожалуйста, просто… заткнись.

Я фыркнул в унисон с хихиканьем Алистера. У меня такое чувство, что мы оба шли в одном направлении, но только в этот раз мы подчинимся желанию Рука.

Мы в конце. В двух дюймах от финишной черты.

И каждый из нас погружается в тишину, пытаясь подготовиться к тому, что это может означать для будущего.

Мы перевариваем два года боли.

Мы принимаем тот факт, что Стивен Синклер и Гало не будут занимать наши мысли каждую секунду дня. Мы имеем дело с суровой реальностью: призраки, которых мы создали, останутся с нами на всю жизнь, но кровь со временем смоется с наших рук.

Мы переносимся в место, которое отражает этот момент времени.

Когда мы только что закончили школу, и мир был необъятен. Возможности того, кем нам предстояло стать, были безграничны, и каждый из нас был готов двигаться дальше от этого города и черной полосы, которую он нам устроил.

Смерть Рози поставила нас на паузу, и сегодня, в этот момент, мы бы снова нажали «Продолжить».

Но теперь мы другие. Изменились.

Мы больше никогда не будем теми людьми, которыми были когда-то.

Наши цели и мечты изменились, их изменили влияния, которых мы никогда не ожидали. Мы живем в настоящем, которое никогда бы не представили себе два года назад.

Алистер никогда не сможет вернуться к тому мстительному, обиженному парню, которым он был раньше. Не тогда, когда Брайар рядом, чтобы постоянно напоминать ему обо всех вещах в этом мире, которыми он может быть, и ни одна из них не является злостью. Рук был ранен раньше, и этот год исцелил его так, как он сам никогда бы не смог. Он бы убежал от своей боли. А теперь, благодаря Сэйдж, он смог взглянуть ей в лицо.

А я, ну, я не был полностью уверен в том, что буду делать после выпускного. Я знал, что хочу изучать медицину где-нибудь далеко от Пондероз Спрингс. Только потому, что я отказывался принимать себя таким, каким я есть.

А сейчас? Мне все равно, где я окажусь. Лишь бы дорогой Фантом был со мной. Я хочу провести рядом с ней целую жизнь, а я и так потратил слишком много нашего времени впустую.

— Спасибо, — Сайлас говорит над огнем, долго смотрит на каждого из нас, прежде чем продолжить. — За то, что вы остались. За то, что поставили свои жизни на паузу и на кон.

— Всегда, — Рук отвечает немедленно.

— Не стоит благодарности, — Алистер, всегда такой скромный.

Долгое время я отрицал, что каждый из них значит для меня. Я противился мысли о том, что мне нужен кто-то, кроме меня самого. Мне нравилось отгораживаться от всего мира, если это означало, что мне не придется подходить близко. Я резал, резал и делал тех, кто пытался подобраться, осколками шрапнели, которую мой отец оставил в моей коже.

Но я знал, возможно, даже с того момента, как мы встретились друг с другом все эти годы назад, я знал.

ДНК не делала меня убийцей.

И она не определяет, кто моя семья.

— Кто еще мог бы защитить вас троих, если бы я не ошивался поблизости? — я поднимаю бровь, шокируя их. Я не очень известен тем, что тепло реагирую на подобные ситуации.

— Я просто знаю, что Розмари так чертовски злится, что упустила возможность, чтобы Тэтчер ста приличным человеком, — фыркает Алистер, скрестив руки перед грудью, его белая футболка испачкана кровью.

— Я все еще застрял на человеческой части, — добавляет Рук.

— Представь, каково Мэй чувствовать себя, зная, что ты всегда будешь инструментом, — рявкаю я.

Мы впервые собрались все вместе, чтобы действительно оплакать их обоих, посидеть в горе друг друга и осознать, что они оба значили для каждого из нас.

Тишина длится всего мгновение.

— Ты зарежешь меня, если я скажу, что Лира меня пугает?

— Нет, — вздох вырывается из меня, когда я смотрю на Рука. — Но она может.

Мы встречали друг друга в такие темные дни, что казалось, будто солнца никогда не было. Наши узы были выкованы из адского пламени и кровавых костяшек. Мы не любим друг друга и не заботимся друг о друге так, как мир мог бы понять.

Мы нашли друг друга в детстве, каждый из нас был отмечен клеймом, которого никогда не хотел, и вместе мы научились владеть им.

Четыре внебрачных сына, которые нашли утешение в хаосе друг друга.

Я наблюдаю за тем, как рассвет выглядывает из-под горизонта, поднимается над вечнозелеными соснами, пробиваясь сквозь туман молочно-оранжевыми лучами света. Холодный воздух, который я вдыхаю, кажется почти новым.

— К Стиксу? — предлагаю я.

— К Стиксу, — отвечают они эхом.