Куко́льня (журнальный вариант)

29. Вот и разгадка

Почему он сразу не подумал об этом? Ромбов шёл к машине быстрым шагом, почти бежал.

Странный человек, который работает с молодёжью, увлекается историей свастики, древними символами, рассказывает о друидах и чёрной магии… Сама судьба буквально толкала его к Зелёнкину. А он ничего не заметил — куда смотрел? Нет, просто у него не было достаточно данных. Только сейчас он узнал про кладбища. Откуда ему было взять это раньше? Или он просто окончательно помешался на этом деле? Может, он раздувает из мухи слона?

Нужно срочно встретиться с Зелёнкиным и прощупать почву. Или сразу вызвать на допрос? Позвонить следователю? Запросить постановление на обыск?

Решил вначале удостовериться. Несколько раз набрал домашний номер Зелёнкина, который помнил наизусть, как все когда-либо набранные номера, — короткие гудки. Поехать в Пед и попробовать застать его на работе или в газету, посмотреть публикации? Адрес достать несложно. Но в университете вряд ли знают про странное увлечение преподавателя, а вот в газете, где он писал на разные темы, могут. Именно поэтому Ромбов прихватил с собой тот экземпляр «Нижегородского Рабочего», с которого всё началось, — там были контакты.

Бет с готовностью тронулась с места. Снег медленно опускался на лобовое стекло. Ромбов позвонил в редакцию и предупредил о посещении, попросил подготовить подборку статей Зелёнкина.

Через двадцать минут он входил в небольшой, скудно обставленный офис на первом этаже жёлтого здания.

Его встретил зам главного редактора — усатый, лет сорока, в вязаном коричневом свитере с двумя рядами ёлочек:

— Вы быстро приехали… Посмотрите пока то, что есть. Я вам ещё принесу.

Они миновали несколько комнатушек. Все сотрудники заинтересованно проследили за траекторией движения оперативника. Усатый с ёлочками завёл Андрея в каморку, в которой умещались только стол, кресло и полки на стенах, заставленные книгами и папками. В маленькое окошко глядел послеобеденный день.

— Вам будет здесь удобно? — вежливо спросил его ёлочный провожатый. — Это мой кабинет, вам никто тут не будет мешать. Свет, если что… — он показал на спрятанный за полкой выключатель.

На столе дожидалась стопка газет.

— Спасибо, — Ромбов кивнул.

Его взгляд уже приклеился к первому заголовку.

— Можно узнать, что случилось? — спросил зам.

— Пока неясно, — пробормотал Ромбов. — Зелёнкину ни в коем случае ничего не сообщать.

Ромбов заметил, как в коридор высунулись две девушки, — вся редакция сгорала от любопытства.

— Вы не помните, много ли было публикаций у него, связанных с кладбищами или символами смерти?

Зам задумался:

— Прилично. Он же считается в районе специалистом по некрополистике. Он и каталоги составляет, и поисковой деятельностью занимается. Его выступать часто приглашают в музеи, школы…

— В первую очередь ищите такие материалы, но всё остальное тоже несите.

— Хорошо.

Зам мягко прикрыл дверь. Андрей набросился на верхний выпуск. Жадно долистал его до разворота со статьёй Зелёнкина. Там двадцатилетний Александр Невский сокрушал шведскую рать, освобождал Псков и топил ливонских рыцарей. В другом выпуске Феодоровский монастырь закрывался по причине убожества и обнищания. Потом екатерининская, александровская и николаевская политика притесняла евреев. Потом была статья про некрологи, рассортированные по разным социальным группам. Потом про похоронные ритуалы в военное время, про участившиеся кражи «барских памятников» из-за отсутствия денег и соскребание с гранитных и мраморных плит прежних надписей для нанесения новых. Потом про историю городского герба, где путались олень, лось и коза. Потом об открытии Нагорного кладбища в 1986-м. Потом про историю борьбы с водянистыми почвами. И…

После короткого стука зам просочился в кладовку и шмякнул на стол ещё пачку газет. Андрей поднял глаза и заметил, что дневной свет, пролезающий через окошко, успел посереть. Снег за окном размяк и превратился в мелкий дождь.

В следующем выпуске Ромбов прочитал про историю русской народной куклы. Потом про первую перепись городского населения в XVII веке. Потом про татаро-монгольское нашествие. Потом про историю одного кладбища, другого кладбища…

В одном из выпусков за прошлый год было размещено обращение: «Редакция “Нижегородского Рабочего” приносит извинения за публикацию серии статей Николая Ивановича Зелёнкина о тюркских обычаях, размещённой в рубрике очерков об истории Нижегородского края; они не имели целью оскорбить национальную честь, достоинство или религиозные чувства наших читателей».

Андрей поднял глаза и как будто наяву увидел пять могильных плит с портретами татар, которые были зарисованы трискелионами. Он кинулся искать усатого с ёлочками. Тот пил чай с девчонками-журналистками.

— Что это такое? — Ромбов почти что влепил газету в сонное лицо зама.

— А, это… в прошлом году был скандал. На ровном месте. Абсолютно. Мы опубликовали очерк о татаро-монгольском нашествии. И там была строка о том, что татаро-монголы сжигали города, насиловали русских женщин, разоряли земли. И потом ещё было несколько статей про захоронения, которые не понравились нескольким мусульманам — один из них даже подавал в суд на Зелёнкина. Суд, естественно, не усмотрел никакого оскорбления национального достоинства. Но мы вынуждены были заморозить его публикации, пока шум не улёгся.

— То есть он, скорее всего, злился на татар за то, что те оскорбили его своими обвинениями?

После риторического вопроса Ромбов вернулся в кабинет и запер дверь на ржавую щеколду. Ему надо было подумать.

И он вспомнил — Зелёнкин говорил: «А может быть, трискелион защищает не душу, а, наоборот, от неё?.. Что если он запирает плохую душу, не пускает её в мир?»

И он вспомнил — Юля говорила: «Про кладбища пишет… Он мне все уши прожужжал про своих мертвяков».

И он вспомнил — Зелёнкин говорил: «А если телесное умирание всего лишь этап большого пути? Кельты, например, верили, что душа человека может вернуться, если у неё есть проводник. Друиды могли быть проводниками, а могли, наоборот, запечатать вход».

И он вспомнил — Витёк говорил: «Тебе нужен спец по символам».

И он вспомнил — Зелёнкин говорил: «Трискелион — это солярный символ. Как многие считают, он имеет доиндоевропейское происхождение. Это магическая сила, доступ к которой открывали для себя разные народы».

И он вспомнил — Гусева говорила: «А если могилу раскапывали?»

И он вспомнил — сторож говорил: «Мужчина, среднего роста, среднего телосложения».

И он вспомнил его в библиотеке — плотный мужчина средних лет с залысинами, в чёрной футболке с белой буквой «А» в кругу.

И он вспомнил — он уже видел эту футболку с анархией раньше.

Ромбов опять вскочил и бросился к членам редакции:

— У вас есть его адрес?

Зам выглядел устало:

— Зелёнкина?

— Ну а кого же! — зарычал Ромбов.

Через четыре минуты в его руках оказался адрес Николая Ивановича Зелёнкина — тот жил доме, в котором Андрей уже бывал — в том же доме, в котором погибла от удара током Наталья Лазова, — на улице Пермякова.

Вот и разгадка.

Как только он зашёл в свою квартиру, сразу понял — дело труба. Дверь в его кабинет распахнута. Юлина одежда валялась на полу. Её чемодан исчез. Полка в ванной с косметикой опустела, зубная щётка и паста пропали. На полу темнела просыпанная гречка. Черепахи не было в террариуме.

Она ушла.

Он позвонил ей несколько раз — не ответила.

Как невовремя — только и мог думать он. Сейчас, когда ему совершенно некогда, когда ему ещё раз нужно всё обдумать, чтобы завтра доложить начальству. Надо убедить следователя как можно быстрее вынести постановление на обыск.

И вот именно сейчас она опять встала в позу. Из-за чего? Он не мог понять, из-за чего. Он больно её схватил. Да. Потерял контроль. Но ведь это только всего один раз, случайность. Не сбегать же из-за этого! Или что-то ещё, чего он не понимает?

Он собрал пылесосом гречку. Поднял одежду, аккуратно сложил её на полку. Его мучило какое-то нехорошее предчувствие. Он ничего не понимал.

Словно во сне прошло полтора часа. Мокрый снег за это время превратился в мелкую метель, бушующую в темноте.

Он набрал Юлин номер ещё раз. И, наконец, она ответила:

— Андрей, не звони мне больше.

Он подумал, что у неё новый парень. У неё всегда были новые парни. А он, как оказалось, не смог стать подходящим вариантом.

— Ты где? — спросил он, чтобы хоть как-то обозначить ситуацию в пространстве.

Она ответила, что уезжает, только ей надо вернуть книгу, и ещё раз попросила больше не звонить.

В киселе его обиженных мыслей, как бомба, взорвалась страшная мысль. Он в два прыжка оказался у подоконника, где она держала книги. Все учебники были на месте. Маяковского не было. В этот момент кровь внутри будто замёрзла.

— Какую книгу? Кому вернёшь? — медленно и чётко спросил он, чтобы не испугать её.

Юля помолчала.

— Не звони мне больше.

Он чувствовал — это не совпадение. Разве могла иметь для неё значение обычная книга? Ей плевать на такие вещи.

— Юля, где ты находишься? — закричал он.

Она сбросила звонок. Ромбов набрал ещё раз: абонент недоступен.

Впервые в жизни он испугался так же, как тогда, в школе, услышав выстрелы в соседнем классе. Что Зелёнкин ей наплёл? Может быть, зря Андрей испугался — виделись же они миллион раз до этого, и всё было в порядке. Но они встречались на людях. А что сейчас?

Его домашний телефон, очевидно, отключен…

Звонить в отдел? Понадобится время на оформление ордера. Просто вызвать полицию на адрес Зелёнкина? Да они поднимут его на смех с такими объяснениями… И вообще вдруг он не дома, вдруг Юля не с ним встречается?..

Он вытащил пистолет из сейфа, надел кобуру, накинул куртку и выскочил на улицу. Бет разлепила жёлтые глаза фар. Выехал из двора, преодолел около километра и… на мосту попал в тягучую пробку. Впереди была авария, почти перегородившая движение. Пробка похитила около сорока минут. У него было ощущение, что в животе всё перекручивается от напряжения. Он стал контролировать дыхание: три средних вдоха, пять коротких выдохов. Чтобы сместить фокус внимания и успокоиться.

Около восьми Андрей бросил машину у серого панельного дома.

— Пполиция, открывайте! — велел он женскому старческому голосу в домофоне.

— Вы к кому? — недоумевал голос.

— Открывайте! Мне что, соседям звонить? — со стальной угрозой проорал он.

Дверь открылась.

Он поднялся выше и надавил кнопку звонка. Услышал испуганный шёпот и шаги за дверью. Не отпуская кнопки показал в глазок удостоверение.

— Оперуполномоченный. Срочно. Открывайте!

Оказалось, что в прихожей его ждала перепуганная престарелая пара. Часть его напора и тревоги растаяла от их жалкого вида и от бедняцко-растрёпанного состояния квартиры.

— Николай Иванович Зелёнкин дома?

— Нет, его нет, — пролепетала старушка. — Что случилось?

Андрей знал, что не имеет права вторгаться в их жизнь без постановления, но рассуждать было некогда. Он быстро заглянул на кухню, в туалет, в ванную. Осмотрел зал, хранивший следы тихой и благопристойной старческой жизни — там шелестело дешёвое телевизионное шоу. Попытался открыть последнюю дверь, но она была заперта.

— Что здесь? Почему заперто?

— Это комната сына, он не любит, когда к нему заходят, — сказал старик.

— Вы можете открыть?

— Ключ у Коленьки, — пропищала мать, — а мы сами туда не ходим.

— Так…

Андрей осмотрел видавшую виды дверь и с размаху ударил правой ногой в район замка. Дверь всхлипнула, но устояла. Старики подпрыгнули от неожиданности.

— Что вы делаете?!

Андрей со всей силы ударил ещё раз. Деревянная страдалица затрещала, охнула и поддалась. В комнате никого не было. В глаза бросились пугающие ростовые куклы. У одной над свадебным платьем торчала шкатулка. У каких-то кукол вместо глаз на капроновое лицо были пришиты то ли бусины, то ли пуговицы. Все экземпляры наряжены — некоторые в пышные и тяжёлые ткани, иные — в рваные тряпки. Ромбов остолбенел. Куклы были рассажены и разложены повсюду — они сидели на подоконнике, на диване, заваленном тетрадями, рукописями и газетами, какими-то пакетами, потрёпанными игрушками, лежали на волнах книг и просто гнездились по углам.

Помещение напоминало огромный пыльный склад макулатуры — от пола до потолка росли башни книг, стены тряпок, одежды и мусора.

Ромбов подошёл к одной из кукол — с чёрным колготочным лицом, глазами-пуговками и нарисованным ртом и наклонил её, чтобы осмотреть сзади, — кукла запела: «В лесу родилась ёлочка…»

— Что это? — он ошарашенно взглянул на стариков, так и не решившихся переступить порог.

— Это Колины куклы… — объяснил отец так, будто делился самой рядовой информацией. — Он интересуется историей русской куклы.

— Мы не знали, что у него столько их накопилось… Он нам не разрешает сюда заходить, — дополнила старушка.

И он понял: все куклы — в женской одежде, многие — размером с ребёнка.

— Где он сейчас? — Ромбов подскочил к отцу Зелёнкина и прижал его лопатками к стене.

Мать заохала:

— Он час назад ушёл…

— Один? — Ромбов легко встряхнул деда для убедительности.

Старики переглянулись — он поймал их продолжительный взгляд, в котором, кажется, прочитался за туманом старости какой-то рельеф реальности.

— С ученицей. К нему ученица пришла, — пролепетал дед.

Ромбов отпустил его:

— Куда они могли пойти?

Они молчали…

— Куда они пошли?! — ещё раз проревел Андрей.

Дед заскрипел мыслью:

— В гараж… Может быть, в гараж?

Ромбов почувствовал, как перестаёт контролировать себя, как у него начинается приступ. Голова задёргалась. Он опёрся о стену прихожей, чтобы не упасть, и задышал, как в машине, — три средних вдоха и пять коротких выдохов. Отпустило. Он не мог понять, осознают ли старики, что происходит. Но разбираться не было времени.

Вытряс из них местоположение гаража, — оказалось, недалеко.

— Ничего здесь не трогать. Если вернётся, звоните мне! — он вложил визитку в руки матери и понёсся по ступенькам вниз.

Вечер стоял хоть глаз выколи. Ромбов пробежал несколько дворов по водной каше, пересёк перпендикулярную улицу, нырнул в квартал гаражей и остановился у третьего по счёту. Сквозь щели запертых железных створок пробивался ржавый свет.

Вытащил пистолет. Забарабанил свободной рукой в дверь и заорал:

— Открывай! Полиция.

Увидел, как в широкой щели под дверью показались грязные кроссовки. Он отошёл назад и снял пистолет с предохранителя. Громыхнул засов.

Зелёнкин распахнул одну из тяжёлых створок. Он не пытался напасть или сопротивляться. Наоборот, раскрыл руки в приветственном жесте и забормотал с улыбкой:

— Добрался, голубчик… Ну, погляди, погляди, раз добрался.

В правой руке он держал ножовку. По руке текла кровь, и плащ — испачкан кровавыми пятнами.

— Назад, — скомандовал Ромбов.

Зелёнкин покорно отступил вглубь. Ромбов зашёл в гараж следом. У него потемнело в глазах.

Слева на большом металлическом столе, прямо под лампой, лежал распотрошённый труп.