Лабиринты судьбы

11

Я подошла к своему дому, позвонила в дверь. Ошеломленная мать отворила двери и встала как вкопанная. Я вошла в квартиру и села на обувной шкафчик под вешалкой. «Докатилась, — только и сказала мне мать. — Все! Предел!» Она хлопнула дверью в спальне и что-то бросила отцу. Тот вышел, посмотрел на меня и участливо спросил: «Что случилось, Ира?» — «Ничего, — ответила я. — Мне нужно умыться». Я поднялась и пошла в ванную. Включив воду, я встала под холодный обжигающий душ. Душ был холодным потому, что колонка, которую необходимо включить, чтоб нагреть воду, находилась на кухне. Туда мне идти не хотелось, да и поздно уже — вся мокрая.

Холодная вода отрезвила мой затуманенный мозг и прибавила чуточку сил. Я вытерлась махровым полотенцем, докрасна растерла плечи и спину, накинула старенький ситцевый халатик, который во время моего отсутствия так и висел в ванной, и вошла в спальню.

— Тебе чего? — возмущенно подняла голову мать.

— Ничего, — тупо ответила я.

Две юбки, еще одни джинсы, блузка, рубашка и свитер: весь мой гардероб, который легко умещался в рюкзачке. Джинсы, рубашку и свитер я натянула на себя. К юбкам и блузке добавила пару белья, колготки и паспорт. Новенький, хрустящий, он был первым документом, удостоверяющим мою полноценную советскую личность.

— Паспорт оставь, — угрожающе придвинулась мать.

— Может, ты с ним в «прокат» пойдешь? Это мой паспорт, и уж что-что, а его только власти могут отнять у меня.

— Вот и отнимут, отнимут! Дождешься. Недолго осталось.

— Оставь ее! — Отец встал между нами, и я была благодарна ему за это.

Я вышла в прихожую, достала вторую пару кроссовок и надела на себя куртку.

— А грязь твою кто стирать будет? Может, я? Хватит, настиралась! Придешь сменить, так и наденешь в дерьме.

— Выбрось, ма. Я не приду.

— Уже слышали, как же!

— Не приду, слышишь? Я никогда не приду.

Я вышла из квартиры, и единственной моей мыслью было: «Где бы разжиться деньгами?»

Дома на полке серванта лежали деньги, я это знала, но взять их не могла. Хотя, впрочем, если бы сообразила раньше, можно было бы попросить у отца, но возвращаться я не стану ни за что.

Деньги были у Кирилла. Просить у Кирилла — это выше моих сил. Перед глазами все еще стояла картина отсчитываемых и засовываемых в карман врачу купюр.

Можно было бы взять у Валеры. Но он непременно станет отговаривать меня от необдуманного шага. Он скажет, что я только-только перенесла операцию, что это небезопасно и неразумно, в конце концов. Все это я знала сама. Только жить в этом безумном городе мне больше невмочь.

Я подошла к телефону, пошарила в кармане рюкзачка и нашла там гривенник. Десять копеек вполне могли заменить двушку.

Я набрала Ларкин номер. Дело почти безнадежное. Еще два дня назад ее не было в городе, это точно, и вот сейчас тоже. Гудки вытягивали из меня последние нервы и отзывались в мозгу противным писком.

— Алло.

— Ларочка, милая! — Голос мой срывался. — Выручи, мне очень нужны деньги!

— Сколько?

— Пятьдесят. Или чуть меньше. Я верну тебе, обещаю! — Я бессовестно врала, потому что сама не знала, когда теперь смогу увидеть свою подругу. — Верну скоро! Через неделю.

— Девушка, Ларисы нет дома. Она вернется как раз через неделю…

— Простите. — В душе моей умерла последняя надежда, и сердце оборвалось в бездну.

— Алло, алло, девушка! Не вешайте трубку! Я дам вам денег.

— А вы… Вы…

— Я тетя Ларисы. Вы знаете, как сюда добраться?

— Знаю. — У меня перехватило дыхание. — А… вы какая?

— Обыкновенная, — голос с той стороны развеселился. — Самая что ни на есть обыкновенная. Жду.

Когда я стояла у Ларкиной двери, под коленками у меня дрожало. Мелодичный звонок напомнил мне соловьиные переливы. Дверь распахнулась, и зеленые глаза вспыхнули навстречу мне кошачьим блеском.

— Я непременно верну, — лепетела я, боясь переступить порог.

— Я вас не тороплю. Проходите. Вы одноклассница? Бывшая, я хотела спросить?

— Да. Бывшая… Ничего, что так поздно?

— Когда человеку плохо, неважно, какое на дворе время суток. Вам ведь плохо?

— Очень.

— Я знаю. Вернее, вижу. Я много чего еще вижу.

Она посадила меня в кресло и подошла со спины. Я оглянулась.

— Сидите. Расслабьтесь. Вот так лучше. Расслабьте шею… Плечи, руки. Закройте глаза… Думайте о приятном. Свет… Нежный, теплый… Обволакивает вас.

Я закрыла глаза и поплыла. Ларкина тетя делала какие-то пассы над моей головой и едва слышно шептала.

Я не скажу, что впала в беспамятство. Все, что происходило со мной, я воспринимала трезво и в тот момент понимала каждое слово. Я даже мысленно повторяла все, что произносила колдунья, мне очень хотелось запомнить это то ли заклинание, то ли заговор. Но, когда все закончилось и Ларкина тетя коснулась моего лба, все мигом вылетело из моей головы.

— Все, Ирочка.

— Откуда вы знаете мое имя?

— И фамилию: Демина. Правильно?

— Правильно.

— А вон, — она указала на мой рюкзачок, где в кармашке для визиток под прозрачным пластиком торчал мой проездной — не заполненный… не действителен…

— Мне Ларка много о вас рассказывала.

— Не верьте ей, — рыжеволосая улыбнулась. — Она ничего обо мне не знает. Да… Ирочка, тринадцатое число, вопреки всем суевериям, счастливое. Вот сегодня у нас какое?

— Тринадцатое, — вспомнила я.

— Правильно! Тринадцатое, полнолуние, пятница. Вы непременно примете верное решение. И будете счастливы.

Я стояла на улице, за спиной у меня болтался легкий рюкзачок, в кармане шуршали деньги, и впереди была большая-большая, длинная-длинная жизнь.

— Ира, ты что, не слышишь?

— Что? — Я встряхнула головой и вернулась в действительность. — Ну ты и шумишь, Леша.

— Вот-вот! Единственный способ привлечь к себе внимание — поднять шум.

— Прости, я задумалась.

— О чем? — Он заинтересованно взглянул на меня. — Я так много рассказывал о себе, а ты мне не проронила ни слова.

— А что говорить? Я все думаю, думаю. Все ищу кругом виноватых. А виновата во всем сама. Это только ребенок не умеет и не хочет брать на себя ответственность за свои поступки. Вот и я так: начну тебе сейчас рассказывать, и все кругом окажутся такими плохими, одна я — наивная жертва… Леш, а ты суеверный? — спросила я без всякой связи.

— Нет, наверное, а что?

— Мне сегодня ночью, часа в три, одна женщина напомнила, что нынче-то, оказывается, тринадцатое число, к тому же пятница, плюс полнолуние и место у меня тоже тринадцатое. А у тебя на запястье татуировочка, циферка — тринадцать…

— Заметила? Я прятал, все равно заметила. Это я так, баловался по малолетству, — он засмеялся. — Ирка, это рок! Судьба! Я родился тринадцатого февраля и жил тогда в тринадцатой палате. И, представляешь, номер тумбочки у меня был тринадцатый! А вчера во Львов я ехал в «Икарусе» на тринадцатом месте, а в кармане у меня, что бы ты думала?

— Тринадцать… — Я задумалась, что можно было бы связать с этой цифрой и положить к нему в карман.

— А вот и ни за что не угадаешь. Дырка!

И мы снова рассмеялись.

— Эх, — вздохнула я. — Чего смеемся? Как бы плакать не довелось.

— Ну вот, а говорила — оптимистка.

— А я маскируюсь. И самое главное — получаю от этого удовольствие.

Вечер плавно перетекал в ночь. На часах уже высвечивался десятый. А мы говорили и говорили. Поезд замирал на станциях, по проходу сновали люди, под окнами кричали, прощались, встречались. Где-то плакал ребенок, где-то играли на гитаре. Время шло, минута таяла за минутой. И стоило мне подумать об этом, как Леша сказал:

— Как быстро время уходит… Шесть часов, а как мгновение. Да?

— Я вот порой тоже думаю. Вроде бы жизни-то — от силы лет шестьдесят. Чуть больше, чуть меньше. Четверть уже прошла. Осталось еще три четверти. Так мало. А если в минутах? Знаешь, сколько?

— Много, наверное.

— Ха! Много… Триста шестьдесят пять умножаем на двадцать четыре, потом еще на шестьдесят.

— Это зачем?

— Считаю сколько минут в году. Подожди…

— А у меня калькулятор. — Леша полез в бумажник и стал высчитывать.

— Я и без машинки. Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут.

— Ну ты даешь! — Мне было смешно смотреть на его отвисшую челюсть. — Точно! — Он смотрел то на меня, то на калькулятор. — А в високосном?

Я прикрыла глаза, и цифры замелькали передо мной, как в рамке телеэкрана.

Леша энергично мучил калькулятор и в спешке даже пару раз сбился.

— Пятьсот двадцать семь тысяч сорок минут, — сказала я, опередив его технику.

Он прикусил нижнюю губу и восхищенно посмотрел мне в глаза.

— Я в Москве был на сеансе какого-то фокусника. Он за такие способности деньги лопатой греб.

— Да ну тебя! Это всего за год, а за шестьдесят лет знаешь, сколько минут пройдет?

Леша выжидающе затих. Я перемножила полученный результат еще на шестьдесят и сказала:

— Тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть минут!

— Ого-го! — Леша даже присвистнул. — А если секунд?

— Ну, умножь еще на шестьдесят. У тебя же машинка. Но даже если в минутах, согласись, это же цифра!

— Ир, — Леша подозрительно заглянул мне в глаза, — а ты меня не дуришь? Может, ты это специально наизусть выучила.

— Ну вот еще, — я удивленно пожала плечами. — Зачем мне это?

— А вот приемчик у тебя такой. Чтобы произвести впечатление.

— Слово пионера! — Я дурашливо вскинула руку в салюте.

— Как это ты?

— А как ты с картами управляешься?

— Я столько на это времени угрохал! Тренировка.

— И тут — тренировка. Но кто-то всю жизнь тренируется и планку на метре сбивает, а кому-то и шесть — не высота. Кто-то все языки знает, а некоторые и родной не в состоянии одолеть. Это не плохо и не хорошо. Просто всякий умеет то, к чему талант есть и желание.

Леша вышел в тамбур, а я, примостившись на своей полке, поудобней подоткнула подушку и стала ждать его возвращения.

Я и не заметила, как уснула.

Громкий стук в дверь и крики проводника: «Будапешт! Будапешт!!» заставили меня вскочить. Я, ничего не соображая, включила свет и выглянула в окно. Над вокзалом светились огромные буквы: «Киев». «Господи, что это с ним? — подумала я. — Перепутал, что ли?» Грохот прекратился, и люди, кто со смехом, кто с ворчанием, стали выходить из купе.

— Извините, товарищи. Извините. — Проводник шел по коридору и обращался к каждому лично. — Отдыхай, мамаша, отдыхай. Заспал я. Спросонья ошибся.

— Пить надо меньше, — буркнул какой-то лысый очкарик и с шумом захлопнул свою дверь.

— Мужики, айда по Будапешту мотанемся! — Молодой парень из соседнего купе широко осклабился. — А, соседушка? Вы бывали в Будапеште?

Я усмехнулась и посмотрела на Лешину полку. Было похоже, что он не возвращался в купе после того, как вышел покурить. Я забеспокоилась и, накинув курточку, пошла в тамбур. Там никого не было. Я вернулась обратно и стала тревожно вглядываться в лица попутчиков. Потом медленно прошлась по коридору, как бы случайно заглядывая в каждое купе. Те купе, которые были закрыты, я тихонечко открывала и всякий раз, не обнаружив там Алексея, виновато бормотала: «Простите, Бога ради. Прошу прощения». Леши нигде не было, но зато в последнем купе, у самого туалета, я обнаружила Папаню и Раша. Они валялись пьяные до безобразия, и тенниска Раша была измазана чем-то бурым. У меня засосало под ложечкой.

Первой моей реакцией было захлопнуть дверь и убежать. Но что-то заставило меня собрать все силы, и я грозно завопила:

— Сволочи, где Леша? Где?! Я вас посажу!

— Какой Леша? Ты чего орешь, дура?

— Сам дурак! Я слышала, как вы ему угрожали? Милиция! Милиция!

На удивление быстро прозвучал свисток стража порядка.

Раш рванулся с места, но я оказалась проворней и захлопнула перед его носом дверь. Проворней-то оказалась я, а вот сильней все-таки он. Он рванул изо всей силы ручку двери и чуть не оторвал мне кисть. Я охнула и стала тереть больное место, не прекращая при этом кричать:

— Милиция! Они убили человека!!

— Девушка, что случилось?

Высокий и крепкий лейтенант милиции подошел к нам.

— Она сумасшедшая! — стал оправдываться Раш. — Я говорю вам, начальник, она сумасшедшая.

— Объясните, девушка, что случилось? А вы сядьте, гражданин.

— У нее не все в порядке, товарищ лейтенант.

— Сядьте, гражданин!

— А кровь? У него кровь! На груди кровь? Чья? Чья, сволочь?

— Не кровь это, дура! Простите, товарищ лейтенант. Вино пролил случайно.

— А где Леша?

— Не знаю я никакого Леши.

— Не знаешь? А кто твоему Папане скулу разворотил?

— Так… Что здесь происходит? — Лейтенант явно начал выходить из себя. — Кто кому разворотил скулу? Кто такой Леша? И почему вы подозреваете его в убийстве? — лейтенант ткнул пальцем в обескураженного Раша.

— Леша — это мой попутчик.

— А говорила — муж! Врет она все! Врет! Видите, говорила — муж.

— Да, говорила! Они еще днем ворвались ко мне в купе и хотели изнасиловать! Сволочи пьяные!

— Ну ты, не заговаривайся! — Папаня поднял тяжелый взгляд и впервые за все это время вклинился в разговор.

— А ты не пугай! Хотели изнасиловать. Он, — показала на Папаню, — даже штаны расстегнул. А этот, — я показала на Раша, — на стреме стоял. А Леша в тамбуре курил. Потом вошел и дал этому в челюсть. Его Папаня зовут. Так?

— Нет, не так. Иван Иванович я… Может, паспорт показать?

— Покажите, покажите, — лейтенант протянул руку за документами.

— Вот, смотри. — Папаня вынул из кармана паспорт. Лейтенант раскрыл его и насупился:

— За что срок мотал?

— Так, по мелочи.

— По мелочи столько не дают, — возразил лейтенант.

— А мне дали, — не стал распространяться Папаня. Лейтенант нажал на кнопочку переговорного устройства и сказал:

— Ноль семь, тридцать второй на связи. Пришли ребят. — Милиционер убрал рацию и обратился к Папане: — Пройдемте, гражданин, в отделение. — Он посмотрел на меня: — Так, продолжайте…

— Что продолжать? Они ушли, а этот, — я кивнула в сторону Папани, — сказал Леше: «Попадись мне, убью». Да, так и сказал.

— Вот, я же говорил — врет! — Раш сглатывал слюну и вытирал рукой потный лоб. — Папаня сказал, еще встретимся. До встречи, значит. Или как там… До свиданья! А эта — врет.

— Ну ладно, сейчас в протоколе все зафиксируем. — Милиционер неожиданно бросил на них грозный взгляд. — А где ее парень?

— Не знаю, товарищ… Гражданин… Вот! — Раш щелкнул ногтем о зуб. — Гадом буду!

— И вы собирайтесь.

— Куда? — опешил Раш.

— На Клондайк. Золото копать будем. У нас как раз отопительную систему прорвало.

— Товарищ лейтенант! Не трогали мы ее Лешу! Не трогали! Гад буду!

— Девушка, собирайтесь и вы!

— А Лешины вещи?

— Тоже берите.

— Ага! Я сейчас.

К поезду подошел наряд милиции, и только я оделась и достала из-под дивана свой рюкзачок и Лешину сумку, как в купе вошел раскрасневшийся и запыхавшийся Леша.

— Уф, думал, опоздаю. Хорошо, поезд задержали. А чего это тут милиция?

— Леша? — удивилась я.

— Ты что? Что опять? Что случилось?

— Живой!

— Конечно, живой. — Он взял меня за плечи и посмотрел в глаза. — Конечно, живой.

— Вы собрались? — лейтенант заглянул в купе. — А это кто?

— Товарищ милиционер… Я ошиблась. Они его не убили. Он вышел из поезда, а я спала.

— Я бегал позвонить. У меня в Клеве друг живет, я обещал ему позвонить. А что, собственно, произошло?

— А у нее спросишь, — лейтенант ухмыльнулся и покачал головой. — Идем в отделение.

— Леш, я думала, что эти, которые днем здесь были… Что убили тебя. Я такую бучу подняла, прости, а?

— Да ладно тебе. Пойдем. Они нас следующим отправят.

— Хотя… Вы можете остаться. — Лейтенант снова заглянул в наше купе. — Ну и подружка у тебя — зверь!

Поезд тронулся, и взбаламученный народ разошелся по своим купе. В вагоне стало тихо. Большой свет погасили, и мягкий полумрак залил вагон.

Я рассказала Леше, как проводник поднял всех на ноги, и он засмеялся.

— Ну и концерт!

Потом рассказала, как я обнаружила, что его нет в купе, и пошла искать по вагону.

— А я покурил, вернулся, смотрю — ты спишь. Поезд опаздывал, и до Киева оставалось чуть больше часа. Решил не ложиться, не люблю разбивать сон. Посидел в купе, покурил еще разок в тамбуре. С мужиком потрепался. Ну, знаешь, о политике, о футболе. Время прошло. Смотрю, Киев. Выскочил через соседний вагон. Там открытая дверь ближе, чем через весь наш идти. Глупенькая… Меня, чтоб убить, не Папаня нужен.

— У этого Раша пятно на груди. Мне показалось — кровь. Я, знаешь, как испугалась.

— Ир…

— Что? — откликнулась я.

— Ты к кому в Москву едешь?

— Не знаю. У меня под Москвой брат есть. Троюродный. Только я не помню, как его деревня называется. Что-то с деньгами связанное.

— Может, поселок или город?

— Может… Только очень близко к Москве.

— Не Рублево?

— Не помню… Нет, кажется. — Я попыталась вспомнить адрес, виденный мною как-то мельком в письме от маминой сестры. Она упоминала, что племянник ее, Андрей, закончил медучилище и живет теперь в… — А! Вспомнила! Денежниково! Там Андрюха живет. Он медбрат в психушке. Ему и служебное жилье дали. Прямо рядом с работой. Поеду к нему.

— С родными разругалась?

— Угу, — я вспомнила маму и тяжело вздохнула. — Вдрызг.

— А может, ко мне?

— Что к тебе? — не сразу сообразила я.

— Поживешь у меня, осмотришься, а там видно будет.

— Ты, Леша, хороший парень. Но я так долго зависела от окружающих людей, что хочу попробовать собственные силы. Сама хочу. Чтоб никто меня потом носом не тыкал, как щенка в лужу.

— Как хочешь…

Он достал блокнот и быстро что-то написал там.

— Это мой телефон. Позвонишь? — Он оторвал листок и подал его мне.

— Конечно. Спасибо.

Уснуть мне удалось не скоро. Я не уверена, что Леша этой ночью вообще сомкнул глаза. В Москву поезд прибывал в восемь утра, и, когда я проснулась, Леша сидел у окна на аккуратно заправленной постели.

Я исподтишка посмотрела на его профиль. Глаза полуприкрыты, казалось, он дремлет.

Я, не шевелясь, рассматривала его, и неожиданно, не поворачивая в мою сторону головы, он произнес:

— Доброе утро, Иришка.

— Доброе утро. А как ты узнал, что я не сплю?

— Почувствовал.

— Как?

— Почувствовал, что ты на меня смотришь. — Он взял полотенце, зубную щетку и мыло. — Я пойду умоюсь, а ты пока поднимайся. Там уже народ суетится. Сейчас будет очередь, так что поторопись.

Леша вышел и тихонько прикрыл дверь. Я быстренько поднялась, собрала постельное белье, скатала матрас и положила его на верхнюю полку. Затем достала расческу и посмотрела на себя в зеркало. Волосы мои торчали в разные стороны, лицо было бледным, под глазами серые круги.

— Вот это да… Кошмарики.

Я расчесалась, приглаживая рукой непослушные пряди. Растерла ладонями щеки, выпила стакан воды и, глубоко вздохнув, задержала на несколько секунд воздух. Затем я с шумом его выдохнула и, несколько раз интенсивно поднимая и опуская руки, произнесла на выдохе резкое «ха».

Затем я снова взглянула в зеркало и скорчила смешную рожицу. Это меня развеселило.

Я подмигнула своему отражению и улыбнулась.

— Вот так-то лучше!

Из зеркала на меня озорно смотрела симпатичная, розовощекая, веселая девчушка. Я щелкнула по лбу свое отражение, взяла туалетные принадлежности и вышла из купе.

Действительно, к туалету образовалась довольно внушительная очередь.

— Извините. Извините. — Я протискивалась по заметно сузившемуся проходу. За дверцей, напротив туалетной двери, стоял Леша. Он заметил меня, помахал рукой и что-то сказал стоящему рядом парню.

«Какой он красивый, — с грустью подумала я. — Такой приснится, глаза открывать не захочется».

Кабинка освободилась, и Лешка вошел туда, еще раз махнув мне рукой.

— Вы куда? Все стоят, а вам вперед? — Лысый очкарик недовольно прижал живот к поручням.

— Да к мужу она. Он умываться вошел. — Пожилая женщина из его купе одернула брюзжащего очкарика.

— Видели мы таких. Ночь в купе, уже — жена. Ты у ей спроси, она хоть знает, как его звать?

— Известное дело — знает. Всю милицию на ноги подняла, когда он в Киеве вышел.

Я добралась до туалета.

— О, соседушка! С добрым утрецом. Ну, как вам заграница?

— С добрым! — Я усмехнулась, вспомнив ночной «Будапешт» и все последовавшие за этим события.

— За границей всегда так. Непременно должны быть приключения. Заграница — она как сказка. Потому нас туда и тянет.

Парнишка широко улыбался и разговаривал со мной, как с давней знакомой.

Как все-таки люди сближаются в дороге. Всего сутки ехали и уже почти друзья. А за неделю поездки на Дальний Восток можно и семьей обзавестись.

— Давай, Ириш. — Леша вышел и едва коснулся ладонью моей талии. Теплая волна охватила тело. Мы пересеклись взглядами. Лешино лицо осветилось улыбкой.

Он смотрел на меня так, как смотрел бы отец на милое, родное дитя, и одновременно, как смотрел бы мужчина на бесконечно любимую и недосягаемую женщину.

В маленькой и не очень чистой кабинке туалета я сняла с себя рубашку, обмотала талию полотенцем, чтобы не забрызгать джинсы, и облилась холодной водой.

— Бр-р-р! — приятные мурашки пробежала по спине.

Я плеснула в лицо воды. Растерла полотенцем. Особо тщательно и долго чистила зубы, разглядывая себя в зеркало. Ополоснув рот, я широко улыбнулась. «Нет, — с огорчением подумала я, — у Леши ослепительная, голливудская улыбка. Интересно, это от природы или у него такой хороший стоматолог?»

Поезд качнуло, и я, поскользнувшись, чуть не упала.

Тут только я обратила внимание на то, какую лужу развела под ногами. «Нет, это свинство. Нужно убрать за собой». Я оглянулась вокруг и обнаружила кусок мешковины. Он был свернут и втиснут за трубу, почти скрытый от посторонних глаз. Эта тряпка показалась мне самой сухой и чистой. Я брезгливо, двумя пальцами, достала ее и бросила на пол. Поелозила ногами по полу и так же, двумя пальцами, подняла мешковину с полу, чтоб положить на место. Но тут я увидела за трубой аккуратненький сверточек.

Нечто было завернуто в клочок белой бумаги и спрятано в самый дальний и недоступный угол за унитазом.

Чувство любопытства взяло верх над брезгливостью. Я протиснулась в этот угол и, чуть ли не утыкаясь лицом в пластмассовое черное сиденье, задерживая дыхание и попадая рукой в липкую поверхность немытого пола, все-таки выдернула этот сверток.

Пальцы мои были грязны, и мне снова пришлось их мыть.

— Девушка! Девушка! Будьте любезны, тут ребенок едва терпит.

— Иду-иду! — Я еще раз ополоснула лицо, обтерла грудь, спину, шею. Надела рубашку и, быстренько сунув на удивление чистый сверток за пояс, оглядела кабинку.

Кусок мешковины лежал на месте, правда, он был мокрым, но сложен и засунут за трубу на прежнее место. Пол стал сухим и чистым. Я удовлетворенно кивнула и вышла из туалета.

— Извините, — сказала я смущенно, демонстративно держась за живот.

Растрепанная женщина в синем халате виновато улыбнулась:

— Нет-нет, что вы, девушка. Это вы извините.

Я шла мимо еще более удлинившейся очереди. Все терпеливо ждали, и только все тот же лысый очкарик недовольно пробурчал:

— Тут, понимаешь, санитарная зона. А некоторые без очереди сидят по полчаса.

— Господи, да ты чем старее, тем невыносимей! Тебе жениться надо.

— Женился уже. Хватит, женилку обломали.

Я посмотрела на лениво переругивающуюся пару и обнаружила едва уловимое сходство между этими людьми. «Наверное, мать с сыном», — отметила я про себя и, обращаясь лично к очкарику, сказала:

— Я очень сожалею. Видимо, у меня что-то с желудком.

— Это от нервов, — радостно подхватила мамаша. — Все от нервов. Вы так перенервничали. Я вот тоже, как понервничаю, у меня сразу проблемы. Верите ли, каждые пять минут бегаю.

— Фу ты, мама! Это же неприлично.

— Что естественно, то не безобразно, — моментально парировала мамаша. — Твои проблемы тоже от нервов. Это наукой давно доказано.

— Мама, прекрати, пожалуйста. Над тобой народ потешается.

— Надо мной? А что надо мной потешаться? Ты у кого хочешь спроси. Вот молодой человек все время улыбается, могу поспорить, что у него таких проблем не бывает.

— Может, вы и правы, — вмешался в разговор стоящий рядом с очкариком и все это время заинтересованно прислушивающийся к разговору долговязый, худой до невозможности, в майке и черных трикотажных штанах отечественного производства мужчина. — Но я разумею это дело несколько иначе. Вы…

— Вера Анатольевна!

— Вы, Вера Анатольевна, немного сместили такие понятия, как «следствие» и «причина». Если у человека простатит, то, как бы он ни улыбался, причинное место не воспрянет. И в то же время, когда организм несколько, так сказать, нездоров, многим ли хочется смеяться? А вот молодой человек, по всей видимости, полон сил и жизненной энергии, и поэтому он доволен, счастлив и активен.

— Простите… Э… Как вас?

— Владимир Михайлович.

— Владимир Михайлович. Это мой сын, и даже в юном возрасте он был вечно всем недоволен. Все-таки отношение к жизни дело очень важное. Я думаю, что и на жене…

— Мама!

— Да-да! И на жене постоянно брюзжал. И в кого он такой?

Пышная девушка, в короткой юбке, облегающей полные и плотные бедра, в розовой, глубоко декольтированной маечке и явно без бюстгальтера, но с крепкой и высокой грудью, прыснула в кулачок и язвительно сказала:

— В соседа.

— Нет, Вера Анатольевна. Я вам рекомендую обратиться с сыном к столичным докторам. Очень рекомендую. Могу дать адресок.

Я добралась до своего купе, разговор за закрытой дверью становился все многоголосее. Вскоре к нему подключилась практически вся очередь, и те, кто уже выходил из туалета и шел на свое место в купе, все-таки на прощание бросали несколько реплик, вплетая их в канву незапланированного диспута.

— До чего же у нас народ общительный. — Леша открыто смотрел на меня, нисколько не пряча свою заинтересованность.

Мне очень хотелось рассказать ему о свертке, но я представила, как он будет смеяться, когда мы развернем его и обнаружим там какой-нибудь окурок или селедочные кости и луковую шелуху. Я вспомнила аналогичный случай из своей жизни.

— Ты чего смеешься?

— Так. Случай вспомнила.

— Расскажи, вместе посмеемся.

— Он не очень приличный.

— А ты в неприличных местах «тра-та-та» говори.

— А! Ну ладно, — решилась я. — Все равно это было давно. Когда я была маленькой, мы жили в доме без удобств. У нас в городе до сих пор есть такие дома. Ночная ваза под кроватью и общественная баня — вот и все достижения цивилизации. Ну, в общем, по субботам мы всей семьей ходили в баню. Отец с братом в мужское отделение, а мы с мамой в женское. Там кабинки такие, перегородками разделенные. Мама меня мыла, мыла, и тут меня приперло. По большому. — Мне стало неудобно, и я смущенно замолчала.

— Ну и?

— Мама заволновалась. Сам понимаешь, столько сразу проблем. Вытираться, одеваться, выходить, искать туалет. А билетик на полчаса. Придется еще покупать. У нас с деньгами по тем временам была напряженка, и даже двадцать копеек для нас — это сумма. Батон хлеба.

— Понимаю…

— Ну вот. Мама нашла какой-то пятикопеечный пакет и предложила мне его вместо горшка. Ну… Я сходила…

— Тра-та-та! — засмеялся Леша.

— Ну, Леш. — Мне и так было неловко рассказывать подобные вещи, и я совсем засмущалась.

— Все! Молчу-молчу! Да ладно тебе! Все самое неприличное уже позади. — Леша ласково улыбнулся.

— Ну, короче, завязала мама этот пакетик и обернула в газету. Получился такой солидный сверток. А чтоб он не размок, мама решила выложить его за дверь кабинки. Ну, мол, помоемся, а когда пойдем, возьмем его и по пути выкинем. — Я отхлебнула воды и посмотрела на Лешу. Он улыбался в предвкушении развязки и очень внимательно слушал.

— В общем, домылись мы. Выходим, а свертка нет…

— Нет! — подхватил Леша и засмеялся.

— Ага! Умыкнули. А мама думает, вдруг это техничка убрала и теперь возмущается таким свинством. Она идет к уборщице и, извиняясь, начинает объяснять. «Мы, — говорит, — извините, — говорит, — тут сверток за дверь выложили. Извините, мы его хотели сами…» — «Ну и что вам от меня нужно?! Держите свои свертки при себе! — орет уборщица. — Я вам не сторож! Я за всеми сразу уследить не в состоянии. Идите, куда хотите, и жалуйтесь. Сами выложили, сами и виноваты, что его украли. Ходи за ними, следи тут!» Ты не представляешь, как мы смеялись, когда шли домой!

— Да уж! А я другой случай знаю. У меня приятель был. Ну как приятель? Старше меня лет на пять. Вместе чердаки в свое время осваивали. Залезли мы с ним как-то на территорию пионерского лагеря. Август, школьники разъехались, и там взрослые отдыхают. Идем, ногами камешки пинаем, вдруг видим, люк открытый. Рядом туалет, и тоже такие пещерные условия: за туалетом, метрах в двадцати, яма. Изнутри она забетонирована, и туда идут все стоки. Ее хлорируют, еще как-то обрабатывают, потом очищают. Ну и она всегда плотно закрыта люком. А тут люк сдвинут. Мы возьми да и загляни туда. Пацаны же! А там, на поверхности, кошелек плавает. Такой толстенький, блестящий. Мы нищие оба, голодные. А фантазия детская бурная! Друг меня под локоть толкает. «Смотри», — говорит. «Вижу», — отвечаю. «Надо достать». «Надо», — соглашаюсь. «Ты, — говорит, — на шухере постой, а я палку поищу подходящую или сачок из пионерской комнаты стибрю».

Пошел он. Я охраняю. Тут подходит Кумач. Ему лет шестнадцать было. Кумачом его прозвали за вечно красное лицо. У него капилляры у самой кожи, и лицо от этого все время горит, как факел.

Ну, подходит Кумач и спрашивает: «Ты чего тут кукуешь, Сидор»?

— А почему Сидор? — перебила я Лешин рассказ.

— По фамилии. Сидоров я. Ну ты слушай. Подходит и спрашивает. А я дурак дураком, первоклашка сопливый. Честно так ему отвечаю. Караулю, мол. «А чего караулить? Боишься, дерьмо утащат?» — «Нет, — говорю. — Там кошелек. В нем полно денег. Жду, когда Гришаня сачок принесет». — «Иди, тебя там Гришаня кличет, — говорит мне Кумач. — А я покараулю». — «Только смотри, — я ему, — чтобы никто не знал, ладно? Я мигом». И побежал.

Гришаню у «пионерской» нашел, он вокруг ходит, а забраться не может. Все заперто. Он меня увидел и спрашивает: «Ты чего приперся? А если кто раньше нас достанет?» — «А ты меня не звал?» — «Нет». — «Ну вот, — возмутился я. — Кумач надул».

Мы переглянулись и давай к яме.

Кумача нет.

«За палкой пошел, — предположил Гришаня, — щас придет и фиг нам кошелек отдаст. Пойдем доставать».

Подходим ближе, а из ямы всплеск, хлюпанье. Подбегаем, а Кумач в дерьме плавает. Кошелек в руках.

«Ну все! — говорит Гришаня. — Плакали наши денежки».

А Кумач из ямы кричит: «Пацаны, подсобите! Деньги пополам»!

Мы лестницу приволокли. Благо, яма не очень глубокая. Метра два всего. А лестница длинная. В общем, вылез он и к ручью. А кошелек не отпускает. Вымылся и уходит. «А деньги?» — «А в лоб?»

У нас от такой наглости аж челюсти свело. Мы на него набросились и в ручей свалились. Кошелек у него из рук в воду нырнул, и его потоком подхватило.

Бежим, падаем, за ноги Кумача цепляем. Он тоже падает. Словом, Гришаня кошелек ухватил. И мы давай деру. Гришаня по дороге его расстегивает, открывает, а там фантики.

Мы-то ладно, в воде! А Кумач в чем? Он нас потом отлупил здорово, но весь город над ним потешался. До сих пор, как соберемся старой компашкой, так обязательно Кумача припомним. Ему же под сороковник, представляешь?

Так, вспоминая разные случаи, травя анекдоты и разговаривая о ничего не значащих вещах, мы доехали до Москвы.

— Ну вот и Первопрестольная, — сказал Леша и посмотрел на меня изменившимся взглядом.

— У тебя глаза вчера были синие, а сейчас — зеленые, — заметила я.

Леша печально улыбнулся краешками губ.

— Я знаю… — И улыбнулся чуть веселее. — Это от тоски. Тоска — она всегда зеленая! Ты позвонишь?

— Обещаю. Не знаю вот, скоро ли, но позвоню.

— Пошли? — предложил Леша.

— Пошли. — Мы поднялись с мест.

Так я и не рассказала о своем туалетном приобретении и сейчас чувствовала, как за поясом у меня плотно сидит тяжелый, хотя и небольшой, сверток.

Поезд в Москве стоит долго. И можно неторопливо, без суеты, покинуть свое временное пристанище.

Но, несмотря на это, еще до остановки поезда, в коридоре, полностью забаррикадировав его баулами, чемоданами, сумками, пакетами и прочими вещами, толпились нетерпеливые пассажиры.

— Ну их, входи обратно. Толкаться здесь, — предложил Леша, и мы вернулись на свои места, оставив дверь открытой настежь.

Леша безотрывно смотрел на меня.

— Можно, я тебя поцелую?

— Поцелуй, — улыбнулась я и подставила щеку.

Леша наклонился к моему лицу, но тут поезд дернуло, и он неуклюже носом уткнулся в меня, и мы со смехом повалились на диван.

— Вот так всегда! — Смеясь, он поднялся, взъерошил мои волосы и подмигнул.

Мне стало невыносимо грустно. Я посмотрела на Лешу, и сердце у меня сжалось.