Лабиринты судьбы

22

— Поезд номер восемь «Братислава — Москва» прибывает ко второй платформе. Повторяю… — услышала я И побежала встречать подругу.

Я летела параллельно притормаживающему составу и пыталась заглянуть вовнутрь вагона.

Ларки пока не было видно.

«Ух, челночница, сидит небось загруженная баулами, носа высунуть не может, — незлобиво ругала я подругу. — Ничего, сейчас встретимся, рассмотрю всю как есть. Интересно, какая она?»

Поезд остановился, двери открылись, и проводники в синих форменных костюмах вышли на платформу.

Ларки не было. Я начала волноваться.

— Какое сегодня число? — обратилась я к проводнику, краем глаза наблюдая за выходящими пассажирами.

— Седьмое, — усмехнулся он.

— А поезд этот — восьмой? — не отставала я.

— Он самый… — Проводник разулыбался. — Кого встречаешь?

— Подругу.

— А чего так волнуешься? Все на свете перезабыла.

На мгновение мне показалось, что за вагонным окном мелькнул знакомый овал лица. Я подскочила к окну вплотную и поняла, что ошиблась. Женщина, которую я спутала с подругой, была некоторыми чертами похожа на Ларку, но гораздо старше, ниже и толще.

— Нет, не она, — пробормотала я и снова вернулась на прежнее место рядом с проводником.

— А вагон, — начала я, но проводник быстро продолжил мой не законченный вопрос уже готовым ответом:

— Шестнадцатый. Город — Москва, планета — Земля Солнечной системы. — Он весело оценил мою растерянную физиономию. — Год на дворе тысяча девятьсот девяносто первый. Ты случайно не с луны свалилась?

— Да ну вас, — отмахнулась я от его подковырки.

— Кого же ты встречаешь, а?

— Подругу.

Народ уже почти освободил вагон, там, за дверью коридорчика, оставалось еще человека три, но все они были мужского пола, судя по проплывшим за грязным стеклом силуэтам.

— Ну надо же… — растерянно оглянулась я по сторонам.

— Может, вагон перепутала? — подсказал проводник.

— Я — точно нет. Но, может, телеграф…

— Ирка! — услышала я радостный возглас и уставилась на выходящего мужчину в дорогой кожаной куртке на меху и тоже кожаной кепке. Шарф был небрежно обмотан вокруг горла, и один конец его свисал за спину. Мужчина держал в левой руке, выставленной вперед, огромную сумку, правая рука волокла сзади что-то, по всей видимости, не менее тяжелое и большое.

— Кирилл… — выдохнула я и не смогла произнести больше ни слова. В груди клокотало. Я отвернулась, протирая глаз от попавшей туда пылинки и одновременно пытаясь сообразить, как же мне следует вести себя дальше.

— Ты не рада? — Кирилл поставил сумку на платформу, клацнув ее колесиками, и приобнял меня освободившейся рукой. — Не рада?

— А где Ларка? — спросила я, не отвечая на его вопрос.

— Она в больнице…

— В больнице?

— Ничего страшного. Ей до родов осталось пару недель, так что теперь уже все опасения позади. У нее резус отрицательный, боялись выкидыша.

— Ларка беременна? — удивилась я так, будто Кирилл сообщил мне о своей беременности, а не о беременности молодой здоровой женщины.

— На сносях уже, — улыбнулся он. — А ты? — Кирилл взял меня за правую ладонь и посмотрел на безымянный палец. — Не замужем?

— Как видишь. Куда торопиться?.. Ну, пойдем, что ли. — Я уже не слышала, что он там говорит, его сумка грохотала колесиками не тише, чем подъезжающий поезд.

Я оглянулась и помахала рукой проводнику, провожающему нас взглядом.

— Вы знакомы? — поинтересовался Кирилл.

— Уже — да. За десять минут до этого момента я и не подозревала о его существовании… Как, впрочем, и о том, что встречаю тебя.

Мы шли в сторону стоянки такси, утренний холод охватывал тело, грустные мысли вымораживали душу. Кирилл рядом, но никакие душевные струны не напряглись во мне. Я совершенно не волновалась, неожиданно повстречав человека, который еще так недавно был мне безмерно дорог и разрыв с которым казался мне тогда чуть ли не равноценным самоубийству.

— Ты где живешь? — услышала я голос Кирилла.

— Дома, — вяло отреагировала я и поняла, что ответила вовсе не то, что хотел услышать Кирилл. — В Сокольниках, — добавила я.

Кирилл остановился.

— Ирочка, Чучелиндушко мое! — Он поставил сумки и сильно прижал меня к груди, покрывая лицо горячими поцелуями. — Родненькая моя, я так истосковался по тебе. Всю дорогу ехал, и только ты перед глазами!

— Отпусти. — Червячок тревоги закрался в мою грудь. — Не надо, Кира, — попросила я, умоляюще заглядывая в его глаза. — Не надо! Я не вынесу второй раз того, что уже испытала однажды.

— Линдушко, Солнышко! Я приехал за тобой. Уедем отсюда, это чужой город, ты никогда здесь не будешь счастлива.

— Боже мой, да что ты говоришь! Я уже — счастлива! Уже! Мне для счастья достаточно было уехать от тебя и забыть обо всем.

— Не верю, — тихо произнес Кирилл, и я вспомнила вчерашнее «не верю», которое мне преподнес Леша.

Я невесело усмехнулась. «Да что я вам, на допросе? — мелькнуло у меня в голове. — Тоже мне Станиславские — верю не верю».

— Не верь. — Я взглянула на циферблат: четверть шестого. — Уже метро открыто, может, туда? На такси дорого.

— Не волнуйся, — улыбнулся Кирилл, и я поняла, что он не чувствует себя стесненным в средствах.

Мне очень не хотелось, чтоб он поселился в моей квартире, и я уже стала обдумывать, как бы ему намекнуть на это, но Кирилл, словно догадавшись о моих мыслях, опередил меня:

— Может, я поеду в гостиницу?

Я смутилась и, вероятно, от смущения сказала совершенно противоположное тому, о чем думала.

— Зачем? Поживешь у меня… — Я взглянула на его лицо, оно просияло, и во мне стало просыпаться какое-то давно позабытое чувство глубокого беспокойного трепета.

«Я же любила его. Я безумно любила его! Я умирала, сходила с ума, страдала! Я мучилась так, словно Бог навалил на меня сразу все свои испытания, и вот — он передо мной. И я снова начинаю сходить с ума», — думала я, исподволь пытаясь более пристально разглядеть Кирилла.

— А ты ничего устроилась, — определил Кирилл, разглядывая содержимое холодильника, загружая туда варенья, соленья, маринованные грибочки и натуральный липовый мед с пасеки Валеры. Все эти гостинцы мне передала Ларка. К родителям Кирилл зайти не решился, хоть и давно помирился с отцом, который некоторое время после моего отъезда демонстративно игнорировал Кирилла, отворачиваясь и не отвечая на его робкие приветствия.

— Вашими молитвами, сэр, — ответила я, вложив в свои слова как можно больше сарказма. — С голоду не умираю, от обиды, как видишь, и от бессилия — тоже.

— Я и не сомневался в твоих резервах, как физических, так и психических… — разогнулся Кирилл, поставив последнюю банку в холодильник. — Ты работаешь?

— Ну, как тебе сказать…

— Так и скажи — как есть. Работаешь?

— Боже мой, да что ты ко мне пристал? — с трудом подавляя раздражение, сказала я и посмотрела на него в упор. Щеки его слегка побледнели. Совсем несильно, это было заметно даже под суточной щетиной. «Наверное, он не успел побриться, — подумала я. — А мог бы подняться и раньше, чтоб не являться пред мои ясны очи в таком неряшливом виде».

Я вспомнила Лешу. Как он встал раньше меня, как занял очередь, как вымылся, выбрился, увлажнил лицо каким-то лосьоном.

— Ты почему не побрился? — неожиданно для себя спросила я Кирилла.

— Я… — хотел было оправдаться Кирилл, но тут же нашелся: — А зачем?

— Да, — согласилась я. — Зачем? Ты же такой один — неповторимый, неординарный, необычный. Тебя нужно любить уже только за это! — с сарказмом произнесла я и пошла из кухни.

— Ира, почему ты так цинична?

— Я цинична?

— И… жестока? Я проехал такое расстояние, я летел к тебе на крыльях. Я разбил семью, оставив жене и квартиру, и машину, и…

— Дочку? Самое бесценное в нашей жизни — это дети. — Я посмотрела на него с усмешкой. — А вот тут-то ты облажался. Если все это ты сделал ради меня, то я уже не та наивная дурочка, которая раскинет ладошки в изумленном: «Ах, какие жертвы!» — и бросится навстречу тебе и своему безумию.

— Ира! Что с тобой? Тебе не нравится, что я небритый? — Кирилл приблизился ко мне и снова попытался обнять меня, но я вовремя увернулась из его рук. — Я побреюсь! Это не суть.

— Не что? — по-идиотски переспросила я.

— Ты изменилась… — с сожалением констатировал Кирилл. — Ты стала…

— Да, Кирочка. — Я вошла в комнату и опустилась в кресло. — Да, миленький… Мы меняемся, меняемся, меняемся. Мы всю жизнь меняемся! Это только вы статичны и неизменны, как мраморные статуи. У вас соображение застывает лет в пять. Вам нужно лишь то, что не вызывает необходимости действовать и думать самостоятельно. Что, может, я не права?

— Я не понимаю тебя. — Кирилл заходил по комнате. — Не понимаю! Я ведь люблю тебя, как же объяснить это? Как объяснить? Знаешь, сколько я перестрадал?! И Лялькины пеленки стирал, и жене обеды готовил, и теще продукты возил…

— Стоп-стоп-стоп! — не поняла я. — Это что, связано с любовью ко мне?

— …И все время думал о тебе, — закончил Кирилл, и его нижняя губа задрожала вместе с подбородком. Вот-вот заплачет. Мне стало неприятно.

— Кира, — тяжело произнесла я. — Мне не хочется говорить об этом. Мне не хочется выяснять глубину и меру страдания каждого из нас. Наверное, во всех любовных трагедиях виноваты оба — и женщина и мужчина… Ты потерял меня. Я была глупой, наивной, слабой. Я не знаю, каким был ты, наверное, тоже глупым, наивным, слабым… Но ты был старше и опытней. Я не хочу сказать, что ищу себе оправданий, я хочу сказать только то, что ты потерял меня.

— А кто нашел? — Кирилл присел на ручку кресла.

— Пока никто… — Я уткнулась головой в его бок и заплакала. — Сначала мне показалось, что нашел… Но оказалось — нет. Я, как пустой фантик, который привлекает своей броской яркостью, его поднимают, рассматривают, даже кладут в коробочку к другим таким же пустым и ярким фантикам…

— Не плачь, Чучелиндушко мое. — Кирилл с опаской, осторожно коснулся моей головы. — Я же знаю, что ты не фантик! Я не положу тебя в коробку.

— Дурак! — разозлилась я. — Дурак! Я такая, какой сделал меня ты! Ты разодрал и выпотрошил мою душу! Ты выел всю начинку из оболочки! А теперь меня носит ветром, треплет, бросает в грязь. Кирочка, уезжай… После того, что было, я никогда не смогу жить с тобой. Никогда, понимаешь?

Кирилл встал с кресла, не зная, как ему поступить дальше.

— А можно я останусь у тебя до вечера? Не шляться же мне по улицам.

— Оставайся, — махнула я равнодушно рукой и пошла в ванну отмывать потекшую с ресниц тушь.

— Девять, — буркнула я, взглянув на часы в прихожей.

— Что? — Кирилл высунулся из комнаты и вопросительно уставился на меня.

— Уже девять, — сказала я, показывая на часы. — Четыре часа мы с тобой общаемся, а впечатление такое, будто прошла целая вечность. Будто мы не расставались вовсе.

Я включила воду в ванной и сыпанула туда полколпачка ароматичной соли. По квартире разнесся благоухающий запах клубники.

— Ирочка. — Кирилл подошел ко мне в тот момент, когда я расстегивала пуговки на блузоне.

Я быстро запахнула верх рубашки и повернулась к нему.

— Ирочка, а может, дело и не во мне?

— Может, и не в тебе, — не стала я спорить. — Кира, выйди из ванны, мне нужно побыть одной.

Кирилл переминался с ноги на ногу, все еще раздумывая над тем, что он хотел мне втолковать.

— Ты ведь всегда мечтала о принце из сказки… Я, конечно, не принц…

— Конечно. Иди лучше переоденься с дороги, пока я умоюсь.

— Но ведь это не сказка — это жизнь. Не бывает принцев в реальной жизни. — Он словно не слышал меня, и я стала выталкивать его из ванны. Когда он вышел в прихожую, а я уже прикрыла дверь, у меня вдруг нашлось, что ему возразить.

— Может, и не бывает! — крикнула я в узкую щелочку. — Но не об алкашах же мечтать, а? Не о дебилах, кретинах и садистах, правда? Ты ведь тоже не хочешь в жены стерву, истеричку, уродину или как?

Высказавшись, я не стала дожидаться ответа, а закрыла дверь, задвинув на всякий случай шпингалет, и погрузилась в нежную пену, оставив на поверхности лишь лицо.

Кирилл что-то кричал мне, но я глупо улыбалась, испытывая наслаждение от теплой ванны, и совершенно не слышала его контраргументов.

— Займись чем-нибудь, — бросила я, совсем не рассчитывая, что он прислушается к моему совету.

Звонок в дверь донесся до меня сквозь пенную вату приглушенной трелью.

Я пулей вылетела из воды, чтоб успеть показать знаками Кириллу, что я не жду никаких гостей, но было поздно.

— Ира в ванной. — Он широко распахнул дверь и разговаривал с кем-то, стоя в одних спортивках. Вид у него, конечно, был не из лучших. Сквозь открытую дверь я успела разглядеть его растрепанные волосы, поросшую буйной растительностью спину и голые босые ноги.

«Мамочка родная! Этого еще не хватало!» — мысленно ужаснулась я, представив себе, какими глазами на Кирилла смотрит Леша. Больше некому! Я машинально взглянула на часы.

Что бы вы подумали, застав в четверть десятого в доме у девушки, которая сейчас находится в ванной, полуголого мужчину?

Я, не вытираясь, накинула халат, который тут же плотно облепил мое мокрое тело, и выскочила к двери.

Леша уже шел по лестнице вниз.

— Леша! — крикнула я. — Леша, подожди, я все тебе объясню!

— Не нужно, — ответил он, не поворачивая головы.

Я побежала по грязным холодным ступенькам вслед за ним, оставляя на них следы мокрых стоп.

— Леша! Остановись же! Я и на улицу так выскочу! Остановись!

— Ира, — повернулся ко мне Леша. — Я не домостроевец, но то, что я увидел, было мне неприятно. Неприятно единственно потому, что ты мне лгала.

Я остановилась как вкопанная.

— Боже мой! Да что это такое? Почему всегда во всем, при любом раскладе, в любых отношениях крайней остаюсь я? А? Может, ты мне объяснишь? Ну, объясни! Хоть что-нибудь объясни! Не ты ли с Ником только вчера использовал меня, как наивную идиотку? Подставил меня, обманул? Не ты ли привез меня в гости к Марату и провел там с девицей в запертой спальне более получаса? А той ночью, когда я впервые оказалась у тебя дома, не ты ли бросил меня, надушившись и вырядившись, словно именинник? Боже мой! Как вы все надоели мне! Уходи! Иди! Беги к своей кошечке! Я не хочу тебя видеть!

Кирилл натянул на босые ноги ботинки и стоял уже рядом, пытаясь увести меня домой.

Я вырвалась из его рук и закричала:

— И ты уходи! Немедленно! Сейчас же!! Я не хочу никого видеть! Мне не важно, где ты будешь шляться до отправления поезда, я не ждала тебя, я не знала, что это ты сегодня приезжаешь! Уматывайте! Оба!

Бегом я влетела в квартиру и вышвырнула на лестничную площадку вещи Кирилла.

Леша и Кирилл стали о чем-то разговаривать. Я пошла в ванную, выпустила воду и встала под душ. Горячий душ быстро согрел мое озябшее тело. Я успокоилась.

Вообще, я обнаружила, что ситуации, которые раньше казались мне невероятными, больше не подавляли мое воображение, а конфликты, казавшиеся неразрешимыми, находили естественную перспективу быстрого самоисчерпания. Вот и сейчас, перепсиховав, я как-то незаметно для себя пришла в нормальное расположение духа. «Ну и пусть уходят, — подумала я, растираясь махровым полотенцем. — Я ни в чем ни перед кем не виновата. Мне не страшно остаться наедине со своей самодостаточностью. Нет уж, не буду я с пеной у рта никому доказывать, что я не верблюд. Все!»

Я оделась, взяла оставшиеся деньги и поехала в общежитие договариваться о том, чтоб меня там поселили на последние два с половиной месяца доучивания.

Официально поселить меня вряд ли смогут, но если попросить Марту, то обязательно найдется уголочек и для меня.

Единственное, чего я опасалась, это того, что Леша позвонит моему шефу и мне придется менять место практики, потеряв при этом львиную долю зарплаты.

Марта была на больничном.

— Паспорт есть? — спросила незнакомая мне женщина, заменяющая ее.

— Вот он. — Я протянула паспорт и тут же стала путано объяснять свое положение.

— О! Нет, к сожалению, — виновато улыбнулась она. — Общежитие только для иногородних. Они у нас по лимиту. А ты москвичка.

— Ну, какая я москвичка? Я прописана всего три месяца. А теперь у меня нет возможности проживать по месту прописки.

— Нет, нет, нет. Не в моей это компетенции. Иди к директору училища. Если он даст письменное указание, тогда…

Ехать к директору и просить его о чем-либо было бессмысленным. Я накупила подарков своим родственникам и поехала в Денежниково.

Погода наконец-то окончательно повернула к весне. Вовсю голосили разухабистые воробьи, и звенела капель. Подмосковные леса все еще стояли заснеженные, но солнечные лучи пронизывали кроны золотистым светом, и было ощущение, что это снежное королевство только и ждет мановения некой волшебной палочки, чтоб скинуть с себя зимние оковы и взорваться изумрудным салютом радостной молодой поросли.

Юрик, белый, словно снеговик, тащил за собой санки, пытаясь взобраться на пригорок. Андрюха подозвал Лорда — мощную добродушную и веселую нравом собаку, породистую на первый взгляд неискушенного ценителя, а на самом деле являющуюся результатом мимолетной любви матери, немецкой овчарки Юнны, и отца, дворового пегого Кирпича. Лорд, завиляв хвостом, преданно взглянул в глаза хозяина. Андрюха привязал веревку санок к ошейнику и посадил в санки разрумянившегося Юрика.

— Ату! Лорд! — закричал Андрей и, хохоча, подстегнул пса. Лорд понесся по лесной тропинке, рассыпая по обе стороны санок снежную искрящуюся пыль. Метров через пятьдесят он сделал крутой вираж и помчался к нам, высунув из открытой пасти нежный, дымящийся паром розовый язык.

— Ту-ту! Лорд! — закричал Юрик, едва не свалившись на повороте. Татьяна подскочила к собаке, преградив дорогу упряжке. Лорд моментально остановился, санки врезались ему в зад, и Юрик снежным комом покатился к ногам матери.

Ударился он совсем не больно, но, перепугавшись, завопил так, словно его опрокинули не в снег, а в котел с кипящей смолой.

— Андрей! Ты видишь, до чего довел ребенка! Думать надо, нашел кого в санки сажать, а если б он голову свернул? — возмущалась Татьяна, нежно поднимая и отряхивая малыша.

— Да ладно тебе, — добродушно возразил Андрей. — Я в его возрасте на восьми собаках ездил, а тут…

— Вот сам и езди, если тебе без этого никак нельзя. — Таня целовала заплаканную мордашку сына и приговаривала: — Ух какой Лорд нехороший, Юрика уронил. Вот я ему! Вот я ему!

Успокоившийся уже было Юрик яростно замахал ручонками в толстых вязаных варежках и снова заплакал.

— Лолд холосый! Лолд Юлика катал! Мама плохая!

— Ах ты, негодник! — возмутилась Таня и поставила сына на снег. — Ну и иди к своему Лорду.

— Иди, сына, не бойся. — Андрюха по-мужски подхватил ребенка и снова посадил на санки.

— Ату, Лорд!

— Смотри, какая умная собака, — тихонечко шепнула мне Таня, показывая на Лорда, который действительно раза в два снизил скорость. — А вот мужики нас ни во что не ставят! — Она возмущенно взглянула на мужа, и тот ласково обнял ее за плечи, примирительно буркнув:

— Да ладно тебе. Вот я в его возрасте…

— Махоркой дымил! — засмеялась Таня и посмотрела на меня. — Правда-правда! Сам рассказывал: у отца спер и за сарай.

Идти домой из лесу было легко и радостно. Звенели птицы, скрипел влажный снег, визжал довольный Юрик, и от всего этого на душе было как-то празднично. Я совсем позабыла о Кирилле и Леше, в двух словах рассказав снохе о сегодняшних событиях и замяв эту тему, как только на пороге кухни появился Андрей с предложением прогуляться по последнему снегу.

Предложение было принято Юриком с бурным ликованием, и нам с Таней ничего не оставалось, как подчиниться мужской настойчивости.

— Ты, Ир, не расстраивайся, — возобновила уже забытую мной тему Таня. — Они все паразиты. И мой тоже, — кивнула она в сторону Андрюхи, трусцой бегущего рядом с санками сына. — У них весь выпендреж — так, безобидные шалости. Ага. Или мелкие недостатки. Вот он припрется домой в два часа ночи, пьяный в зюзю, без шапки, а ты его умой, покорми, спать уложи, а наутро — ни-ни. А если бы на его месте была я? Ну, где оно — равноправие? И на кой хрен тебе ярмо на шею? Живешь одна и живи. Красота! Квартира, работа, деньги! Чтоб мне так жить!

— Да, я все понимаю, только нет у меня той наглости, чтобы воспользоваться всем этим. Мне бы в общежитие обратно… Поговори с директором!

— Еще чего выдумала! У тебя квартира, а ты собралась ее на ветер пустить. Ты знаешь, сколько лет по лимиту жилья ждут? Пятнадцать — двадцать, а сейчас и вообще могут не дать. Еще чего! Ты из него не тянула?

— Нет, конечно. — Я шла, понуро опустив голову, чувствуя какую-то правоту в Таниных словах, но все же мне казалось это непорядочным — принять такой дар и выставить дарителя.

— Ну и плюнь на все! Если любит, сам прибежит. — Я вдруг вспомнила, как Леша сказал то же самое обо мне — «сама прибежит», и меня это покоробило.

— Знаешь, Таня, — продолжала я, пытаясь удержать равновесие на скользком склоне. — Мне бы сейчас не такого, который любит…

— Ну и дуреха! — перебила меня Таня.

— Да ты послушай, а потом перебивай. Мне бы такого, который уважает, ценит во мне мои какие-то человеческие качества, а не голую плоть. Безумие в любви — для безумных, понимаешь? Я не хочу ждать, когда он прибежит. Меня жизнь уже научила — пока дождешься, будет поздно. Но и цепляться мертвой хваткой — не мое дело.

— Ох, блин, как ты меня замучила! Будь проще, что ли, — произнесла Татьяна и тут же шлепнулась на снег.

— Все! — крикнул Андрюха, повернувшись на вскрик жены. — Норма выполнена, пора снегу таять.

— Кретин, — потирая ушибленный зад, заныла Таня. — Ему все бы посмеяться, а мне бо-ольно.

— Какая норма? — поинтересовалась я, помогая ей подняться.

— Я вот, ешкин кот, за зиму три раза падаю. Что ни зима, то упади трижды — вынь да положь! В этом году всего два раза упала. До сегодня! — Она уже улыбалась, но все еще терла кулачком мягкое место.

— Норма есть норма! — заключил Андрей, подходя к нам. — И нечего возмущаться.

Три дня я провела у своих гостеприимных родственников. На третий день, ближе к вечеру, что-то стало подтачивать меня, и в душе появилась необъяснимая тревога.

— Я поеду?

— На ночь? Вот еще! — возмутилась Таня. Она все же уговорила меня остаться у них до утра.

Утро принесло резкие изменения в погоде. Пошел сильный снег с дождем, небо заволокло густыми темными тучами, и из разверстых небес вдруг вырвалась зигзагообразная молния.

— Может, переждешь? — поинтересовался Андрей, уплетая горячие сырники со сметаной. — Сегодня суббота, у тебя еще пара дней про запас, куда торопиться?

— Оставайся! — присоединилась к уговорам мужа Татьяна, и даже маленький Юрик, уже привыкший ко мне и расстраивающийся каждый раз, когда я уезжала домой, скуксился и попросил:

— Оставайся! Я тебе масынку подалю. — Но тут же, подумав, решил не разбрасываться своими игрушками. — Нет, поиглать дам, но надолго. Пока будес у нас — иглай сколько хоцес.

— Спасибо, дружочек. — Я потрепала его вихрастую, давно позабывшую о ножницах головенку. — Непременно приеду и поиграю. А сейчас мне пора. Тань? — Я посмотрела на нее умоляюще. Очень не хотелось показаться невежливой, но мне действительно не терпелось поехать в Москву. Словно было какое-то нехорошее предчувствие.

Я отказалась от машины, решив, что нечего в такую погоду Тане выезжать на дорогу. По Кольцевой — еще куда ни шло, но московские улицы — это сплошная нервотрепка.

Меня проводили до остановки и постояли со мной до прибытия автобуса.

— Звони, — поцеловав меня, сказала напоследок Таня.

— Обязательно, — заверила я и села в желтый тупорылый полупустой ЛИАз.

От порывов ветра автобус едва не запрокидывался и натужно скрипел всем своим древним расползающимся по швам корпусом. По стеклам бил тяжелый упругий ливень.

Гроза прекратилась так же неожиданно, как началась, сверкнув причудливо преломленным лучом и тихо хлопнув отдаленным отзвуком грома.

— Первый ливень, — сказал сидящий через проход горбоносый дедок. — В первый ливень попасть, счастье на год запасть.

— Как вы сказали? — посмотрела я на него.

— Такая примета есть: кто в первый ливень попадет, тот весь год счастливым будет.

— Хорошо бы, — вздохнула я, все больше и больше поддаваясь необъяснимому чувству тревоги.