«Голубые Орхидеи»

ГЛАВА 24

Через две недели Уиллингем должен был присутствовать на торжественном обеде, устраиваемом Американским фондом по борьбе с раком по случаю вручения наград, в большом бальном зале «Уолдорф-Астории». Еще одна возможность для колумбийского убийцы.

Эта возможность оказалась нереализованной.

Михаил почувствовал еще большую уверенность, что удар будет нанесен на премьере «Доктора Живаго». Сенатор не принял всерьез его предостережений. Следует ли ему теперь известить ФБР? Но в КГБ существовало мнение о ФБР и ЦРУ как о недостаточно компетентных службах, постоянно допускающих грубые ошибки. Кроме того, обе организации и без того, несомненно, круглосуточно охраняли Уиллингема.

— Я так счастлива, — сказала однажды вечером Валентина, когда они с Михаилом поглощали дома взятый из китайского ресторана обед. Она рассказала ему о своих отношениях с Китом Ленардом.

— Счастлива, — задумчиво повторил Михаил, глядя на нее. Она казалась ему прекрасной, необычной, и порой ему даже трудно было поверить, что она действительно его сестра. В последние дни она, казалось, расцвела и светилась каким-то ярким внутренним светом.

Валентина перевела дыхание.

— И еще я счастлива из-за «Доктора Живаго». Шерли Эдер поместила о нас похвальную статью в своей колонке комментатора, появившейся в нескольких газетах. Она утверждает, что у нас реальный шанс стать настоящим хитом — мы можем создать еще один «Призрак в опере». Миша, ты только подумай. Индивидуальные выступления, интервью и все прочие фанфары славы. Если бродвейское шоу по-настоящему придется по вкусу зрителям — успех может быть невероятным.

Он немного поколебался, прежде чем сменить тему.

— Тебе никогда не приходило в голову, что твою приятельницу Джину Джоунз лучше бы убрать из постановки?

— Что ты сказал? — с удивлением переспросила Валентина.

— Я сказал, что, может быть, она вам не слишком нужна. Такую танцовщицу легко заменить.

Валентина подскочила, и ее палочки для еды упали на пол.

— Миша, поверить не могу, что ты сказал такое! Какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорили? Джина хорошая танцовщица, даже если она не нравится Беттине. Почему ты такое предложил?

— Я не могу тебе объяснить.

— Ты просто не понимаешь, — сказала Валентина, пытаясь сдержать свой гнев. — Джина живет этим шоу!

Михаил встал, подошел к окну и стал смотреть на высокие башни, сверкающие огнями. Как сказать любимой сестре, что он агент КГБ? Убийца, присланный предотвратить попытку покушения и покончить с преступником.

Хуже того, как сказать ей, что его инстинкт подсказывает ему, что премьера пьесы станет местом покушения?

— Это ты не понимаешь, дорогая сестричка, — сказал он наконец. — Есть обстоятельство…

— Пожалуйста, — взмолилась Валентина. — Я не хочу больше ничего слышать. Миша, пожалуйста, вернись и доешь еду.

— Очень хорошо, — со вздохом сказал он.

Звонок внутренней связи прервал его беспокойные мысли.

Валентина вскочила и нажала на кнопку. Несколько секунд послушав, она сказала:

— Это Орхидея. Она в вестибюле.

— Тогда я пойду и оставлю вас наедине, — заметил Михаил, отодвигая нетронутое блюдо.

— Миша, ты можешь остаться…

Он сделал вид, что не расслышал. Головная боль разламывала виски. Он хотел только одного — остаться в полном одиночестве.

Орхидея быстро подошла к лифту и в нетерпении несколько раз нажала на верхнюю кнопку. Когда он наконец спустился, она бросилась вперед, чуть не столкнувшись с высоким мужчиной в вельветовом пиджаке и джинсах.

Это был брат Вэл, ей бросилось в глаза суровое выражение его лица.

— Михаил! — выдохнула она.

— Добрый вечер, мисс Ледерер, — пробормотал он и прошел мимо.

Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, чтобы привлечь его внимание, вернуть, но не смогла ничего произнести. С ней что-то не так. Каждый раз при виде его она теряла дар речи. Войдя в лифт, Орхидея нажала кнопку этажа Валентины.

— Михаил кажется таким задумчивым, — заметила Орхидея, пощипывая китайскую еду. Между сестрами ощущалась натянутость. Орхидея не сомневалась, что Валентина размышляла, что же привело ее сюда. — Он своего рода русский Хитклиф из «Грозового перевала», да?

— У него была трудная жизнь.

— КГБ, а?

— Что бы то ни было, ему нанесли тяжелые раны, и он еще не все рассказал мне. Что я могу сделать для тебя на этот раз?

— Я хочу, чтобы ты попросила Кита увеличить количество реплик. Ты же знаешь, в роли Сони их всего пятьдесят, то есть почти ничего.

— Но тогда нарушится равновесие инсценировки, — заметила Валентина. — Ты должна знать это лучше меня. Пьеса и так слишком длинная, и, видимо, придется что-то убирать.

Орхидея почувствовала, как на нее накатывается волна раздражения.

— Боже, Вэл… тебе что, нет до меня никакого дела?

— Конечно есть.

— Тогда поговори с Китом. Это не причинит тебе ни капли вреда. Поговори со своим любовником и скажи ему…

Валентина отпрянула:

— Не смей так говорить обо мне и Ките.

— А в чем дело? У вас с Китом великий, потрясший мир роман? Ну, если ты поинтересуешься моим мнением, я скажу, что вы ведете себя как пара вампиров, трахаясь напропалую, когда тело бедной Синтии еще не остыло в могиле!

Валентина проговорила сквозь зубы:

— По крайней мере, я не переспала с половиной мужского населения Северо-Американского континента и двумя третями распутных европейских принцев-плейбоев! По крайней мере, я не абсолютная, законченная, эгоистичная тварь, которой нет дела ни до кого, кроме себя!

— Разве это так? — учащенно дыша, воскликнула Орхидея. — Ну что ж, тогда позволь мне кое-что сообщить тебе, дорогуша. Если ты считаешь меня такой скверной, я открою тебе большой секрет. Я трахалась с Полом.

— Что?

— Спала с ним! Трахалась с ним! И сделала это за два дня до вашей свадьбы, милочка. Я сделала это потому, что ты поступила со мной тогда так же дерьмово, как и сейчас. Мне т-а-ак надоели твои замашки примадонны!

Валентина с изумлением смотрела на нее, наконец сказала:

— Уходи отсюда, Орхидея. Просто уходи. Мне придется общаться с тобой в театре по необходимости, но, что касается лично меня… между нами все кончено, у тебя мораль потаскухи.

— Ты же не всерьез?

— Дверь там, Орхидея. Выйди из нее и больше никогда не приходи ко мне со своими мерзкими просьбами об «одолжении».

Совершенно сбитая с толку, Орхидея встала и, спотыкаясь, побрела по гостиной.

— Пожалуйста, — начала она, остановившись у двери, — я действительно очень сожалею.

— Уходи, — взволнованно повторила Валентина, слова звучали с надрывом, — слишком поздно для сожалений.

Орхидея вернулась домой в отвратительном настроении. Она открыла набор из четырех замков и вошла в загроможденную вещами квартиру. Горничная убрала ее только три дня назад, но уже накопились груды сброшенного белья, сценариев и кипы бумаги.

Она вбежала в спальню и бросилась на незастеленную постель. Красные атласные простыни, казалось, насмехались над ней своей скользящей чувственностью. Орхидея перевернулась на спину, плечи ее сотрясались от рыданий.

На следующее утро Пичис после разговора по телефону с Валентиной, нахмурившись, повесила трубку и повернулась к мужу.

— Они снова поссорились, — сказала она Эдгару, который, растянувшись в постели, пил свой утренний кофе и читал воскресную газету.

— М-м-м, — промычал он.

— Раньше я думала, они ссорятся из-за одержимости Орхидеи стать звездой. А сейчас не знаю. Орхидея провоцирует Валентину, но иногда мне кажется, что Вэл тоже обостряет отношения. Возможно, они слишком зависели друг от друга, — размышляла вслух Пичис. — Может, все эти ссоры происходят оттого, что они взрослеют и становятся личностями.

— И вполне возможно, что я — Питер Пэн, — сказал Эдгар, шурша газетными листами. — Полагаю, сейчас ты опять намерена стать миротворцем. Просто оставь их в покое, хорошо? Они сами уладят свои ссоры.

— Да, к тому времени, когда им исполнится по пятьдесят, — вспыхнула она. — Я не хочу, чтобы так продолжалось еще лет двадцать. Это было бы ужасно. — Она протянула руку к телефону и набрала номер Орхидеи.

— Я не стану мириться с ней, — огрызнулась Орхидея за ленчем в этот день.

— Я не прошу тебя помириться с ней. Просто… пойми, что у тебя есть собственные замечательные качества. — Пичис пустилась в двадцатиминутный диалог, перечисляя все достоинства Орхидеи, но, увидев холодные глаза дочери, поняла, что не достигла цели.

— Ты считаешь, что я просто завидую, не так ли? — побагровев, наконец спросила Орхидея. — Ты считаешь, что у меня принижено чувство собственного достоинства? — усмехнулась она. — У тебя такое мнение, Пичис?

— Я просто хочу, чтобы вы, девочки, покончили с этим смешным ребяческим конфликтом.

— И как, по твоему мнению, я должна закончить его? Лечь ниц перед звездой? Или поцеловать ей задницу? Я не собираюсь…

— Ладно, — сердито сказала Пичис, теряя терпение. — Магазин «Ван Клиф и Арнелис» неподалеку отсюда. Почему бы тебе не пойти и не купить ей что-нибудь красивое, выгравировав свои извинения? Валентина любит ювелирные украшения.

— Извинения? О конечно! О да, я сейчас же сделаю это. Прямо сейчас побегу и куплю булавку с голубыми орхидеями, чтобы увековечить ту низость, которую она совершила по отношению ко мне!

Несколько минут Орхидея смотрела с усмешкой, затем опустила голову и принялась быстро есть. Пичис вздохнула с облегчением. По крайней мере, Орхидея начала слушать.

— И еще одно, — добавила она, — Джул Стайн на следующей неделе дает небольшой званый обед, чтобы показать свою новую двухэтажную квартиру. Он хочет, чтобы и ты пришла вместе с папой Эдгаром и со мной. Мы пробудем в городе несколько недель.

— Обед? — пробормотала Орхидея, набивая рот спагетти. — Джул Стайн? Сто лет его не видела. Не знаю…

— Он пригласил очень интересных гостей, — твердо продолжала Пичис, — и когда ты будешь там, осмотрись повнимательнее. Я хочу, чтобы ты сосчитала все «Тони», «Грэмми» и другие награды, которые он получил. Может, и ты завоюешь одну из таких наград, Орхидея, если «Доктор Живаго» станет…

— Я не хочу говорить об этом сейчас, — сердито проворчала Орхидея. — И мне не с кем пойти.

— А если тебя будет сопровождать Михаил? — предложила Пичис.

— Но я едва его знаю. Он почти не разговаривает со мной.

— Я позвоню ему, — пообещала Пичис.

Орхидея несколько дней мучилась, размышляя, как нарядиться для встречи с Михаилом. Выглядеть ли ей суперсексуально и шикарно? Но он кажется таким консервативным и может счесть ее чрезмерно вульгарной.

Наконец она остановилась на простом серовато-бежевом шелковом платье. Оно облегало ее фигуру, обрисовывая изящные линии. Надела изумительную, золотую с бриллиантом брошь в форме лотоса, которую приобрела на аукционе, и несколько золотых браслетов на запястья.

Час спустя, когда раздался звонок, она бросилась к двери, затем остановилась и повернулась к зеркалу, в последнюю минуту с тревогой осматривая себя.

Снова зазвенел звонок.

— Иду! Иду! — закричала она, с волнением нажимая на кнопку.

— Я не знаю никого из этих людей, — сказал ей Михаил, когда они вышли из такси у Дакоты. Был восхитительный августовский вечер, желтый свет лениво струился между зданий.

— Ваши американские знаменитости. Вы все их знаете, а для нас в России они просто не существуют.

Орхидея испытывала легкое потрясение.

— Давайте… давайте… идем, — дрожащим голосом предложила она, снова ощущая приступ застенчивости. Она мечтала об этом мужчине все дни напролет, а в его присутствии не могла даже поддержать разговор.

В квартире на десятом этаже их приветствовал Джул Стайн у парадной двери. Пичис и Эдгар уже прибыли, у Валентины заболел ребенок, и она не смогла приехать.

Высокая актриса, похожая на Анжелику Хьюстон, отвела Михаила в сторону, предоставив Орхидею самой себе. Ее тотчас же вовлекли в обычную предобеденную болтовню. Она изо всех сил старалась непринужденно говорить о «Докторе Живаго» и планах на будущее, но ее взгляд повсюду следовал за Михаилом.

Орхидея забрела в затемненную музыкальную комнату, где в полумраке поблескивал огромный «Стенвей». На стенах разместились фотографии и сувениры.

Стиснув зубы, смотрела она на награды, увенчавшие удачную карьеру в шоу-бизнесе. Пришла пора посмотреть фактам в лицо. Она яростно пробиралась по жизни, используя мужчин как косметические салфетки и наконец нашла единственного стоящего, но так испугалась, что не в состоянии заставить себя приблизиться к нему, потому что боялась потерпеть неудачу. Может, ей стоит подождать Дня Сэйди Хокинс, когда женщина сама может сделать предложение мужчине.

— У вас очень печальные глаза, — раздался голос Михаила у нее за спиной.

— Вы всегда так пугаете людей?

— Извините. Мне тоже захотелось побыть одному. Поэтому я пришел сюда, но если вы предпочитаете остаться в одиночестве…

— Нет! — воскликнула она, так как он, казалось, уже был готов уйти. — Я только что думала о том, что построила всю свою жизнь на ошибках, а теперь, когда мне так хочется поступать правильно, я, кажется, не знаю, как. Посмотрите туда, — она показала на сверкавшие, словно драгоценные камне, огни Нью-Йорка, — все эти люди вовлечены в свои крошечные миры, и я тоже вовлечена в свой. Мне бы хотелось…

Она в ужасе замолкла. Зачем она говорит все это человеку, которого едва знает?

— Да? — мягко спросил он.

К своему полному замешательству она заплакала.

— Я всегда хотела чего-то. Только иногда не знала, чего именно. Иногда я думала, что должна стать рок-певицей, иногда — кинозвездой, иногда… — слезы грозили перерасти в рыдания. — Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Михаил бережно обхватил ее талию руками.

— Ты можешь говорить со мной, Орхидея. Если хочешь. Нет такой боли, которой я бы не испытал. Я принимал решения… делал ужасные ошибки, намного хуже, чем ты можешь себе представить.

— Дело в том… дело в том, что я такая… завистливая, — плакала Орхидея. — Я завидую собственной сестре и ничего не могу поделать с собой. Валентина принадлежит к числу самых редких, красивых и талантливых людей в мире. Мне бы так хотелось стать такой, как она. С самого первого дня, когда увидела ее, я хотела быть именно такой. И не могла! Это убивает меня! Просто убивает меня!

Она намеревалась продолжить, но к ним заглянул хозяин.

— Друзья мои, вот вы где? Мы подаем обед в столовой, не хотите ли к нам присоединиться?

Орхидея и Михаил посмотрели друг на друга. Затем Михаил поднял руку и указательным пальцем осторожно стер следы слез. Его прикосновение ошеломило ее.

— Мы поговорим позже, — тихо пообещал он.

Три стола, каждый из которых накрыт на десять персон, были застелены голубыми льняными скатертями, обшитыми кружевом; в низких вазах, в центре стола, стояли английские садовые цветы и чайные розы.

Орхидея во время обеда, казалось, пребывала в состоянии эйфории. Она поддразнивала, флиртовала, поддерживала умный разговор — она блистала.

Но все это время она продолжала думать о Михаиле, сидевшем за другим столом. Никто никогда не говорил с ней так мягко, никто не проявлял такой нежности. Она даже не представляла, что такое существует! Боже, чего она лишилась в жизни!

После того как в гостиной подали кофе экспрессо и капучино, Джул переглянулся с Пичис, затем взял Орхидею под руку, объявив, что его попросили провести для Орхидеи и некоторых других гостей экскурсию по квартире.

Орхидея вспыхнула, вспомнив слова Пичис о завоеванных Джулом наградах, произнесенные несколько дней назад за ленчем.

Джул включил свет в музыкальном салоне и завел небольшую группу внутрь. Орхидея пристально смотрела на большой шкаф у дальней стены, где стояли ряды «Тони», «Оскаров», «Грэмми» и других наград, которые она видела раньше. Это была блестящая бродвейская коллекция. Все, кроме Орхидеи, вскрикнули при виде ее.

— Я обычно не показываю их таким образом, — заметил Джул, — но сегодня сделал исключение по просьбе друга. — Он посмотрел на Пичис.

— Это ты устроила? — Орхидея отвела мать в сторону, как только они покинули музыкальную комнату. — Чтобы привести мне наглядный пример или что-то в этом роде?

— Дорогая, — нервно начала Пичис, — ты всегда слишком сосредоточена на исполнительской деятельности звезд, но, милая, посмотри на Джул Стайна или на Бетти Комден. Им нет необходимости появляться на сцене или экране, чтобы чувствовать себя уверенно, и ощущать, что добились желаемого.

— Ну так что? Я не хочу быть за сценой. Это не удовлетворит меня! И мне противно, что меня притащили на вечер и обеспечили сопровождающим только для того, чтобы доказать какую-то глупость.

— Тише, дорогая, не так громко. Я только хотела…

— Мне нет дела до того, что ты хотела! Наверное, ты рассказала Михаилу о моих проблемах и попросила его тоже поговорить со мной! Как ты посмела!

Орхидея бросилась в гостиную, где оставила свою сумочку.

— Орхидея, — позвала Пичис, но девушка была слишком возбуждена, чтобы остановиться. Она схватила свою маленькую, украшенную драгоценными камнями вечернюю сумочку, перебросила ремешок через плечо и поспешила к лифту. Пусть Михаил гадает, что случилось с ней, а ей нет до этого дела.

Какой же дурой она была. Вся нежность и понимание Михаила были всего лишь дурацким одолжением, которое он оказывал Пичис!

Она выбежала на улицу, у тротуара стояло несколько такси. Но вместо того, чтобы нанять машину, она повернула направо. До ее дома — пятнадцать больших кварталов, но ей наплевать. Может, прогулка поможет ей справиться с отчаянием.

Она ненавидела мужчин! Она ненавидела всех людей! Единственное, чего она сейчас хотела, — прийти домой и порыться в своем шкафу с выпивкой, пока не найдет самую большую бутылку с водкой.

— Орхидея, ты идешь слишком быстро, — сказал за ее спиной Михаил.

— Убирайся! — закричала она. — Ты был великолепным сопровождающим, а теперь уходи. Ты выполнил свой долг, сделал одолжение Пичис, преподнес мне урок. А теперь убирайся с глаз долой!

— Я не делал одолжения ни ей, ни кому-либо другому.

— Разве? Каждый пытается научить меня, как жить, как избавиться от моей проклятой зависти, но я не могу! Не могу избавиться! Она получила то, что я хотела. Она всегда имела то, что хотела я. Мне все противно! Я ненавижу ее! Ненавижу…

Ее слова перешли в приглушенные рыдания. Михаил схватил Орхидею за руку и потянул к маленькому ночному кафе.

Он подталкивал ее к кабинке.

— Мы поговорим и выпьем вашего американского кофе.

— Нет, — огрызнулась она, отталкивая его, но затем передумала и проскользнула в кабинку. Какое это имело значение? Она стала бывшей, «конченой», неудачницей. Что теперь имело значение?

Михаил заказал кофе для нее, чай для себя, а затем, оставив чашки остывать, начал разговор.

— Орхидея, я расскажу тебе о том, о чем даже Валентине никогда не говорил. Я — палач и убийца из КГБ, хладнокровно прикончивший более пятнадцати человек, некоторых из них предавший мучительной смерти… Я убивал их ради страны, в которую больше не верил! — с горечью признался Михаил. — А перед этим, в Афганистане, я убивал сотни невинных людей. Я обстреливал мирные деревни и видел, как люди бежали, загораясь от напалма, от сброшенных мною бомб.

Орхидея была близка к обмороку, она с трудом дышала.

— Если на свете есть Бог, он смотрит на меня со стыдом, — скрипя зубами, говорил Михаил. — Я никогда не смогу смыть этот позор, даже если буду стараться сделать это всю оставшуюся жизнь. Вот почему я могу говорить с тобой. Вот почему я могу слушать тебя, и мне нет дела до того, что у тебя в прошлом.

— Или с кем я спала? — дрожа, спросила она. — Я искала всю свою жизнь, но что? Михаил, я не знаю что! Я заблудилась! И ненавижу себя за это!

— Не надо ненавидеть, малышка. Ненависть бессмысленна. У меня были подобные мысли много, много раз. Иногда мне кажется, что некоторые рождены для определенной цели. Но они, как и ты, не могут найти ее. Однако что-то подсказывает им, что она существует… где-то.

— Да, да, — выдохнула Орхидея.

— Я проигрывал все записи с замечательной музыкой «Голубых Орхидей», — после паузы сказал Михаил. — Все шесть альбомов.

— Ты слушал наши альбомы?

— У Валентины есть пленки. У тебя голос такой чистый и приятный. Он заставил меня вспомнить о ночи, проведенной в ресторане, наподобие ночного клуба, в Москве. Там подавали грузинские блюда и выступала певица.

— Я не знала, что в России есть певцы в ночных ресторанах.

— В некоторых местах есть. Она пела своим нежным, как дымок, голосом песни на русском, французском и английском, — глаза Михаила затуманились от воспоминаний. — У нее были свои поклонники, понимаешь… Без нее они не приходили бы в ресторан.

— Понимаю.

— Я не могу припомнить имени женщины. Она не походила на ваших американских рок-певиц и выступала перед небольшой аудиторией. Она занимала незначительное место в городе. Но в этом месте она царила.

— Ты хочешь сказать, что она была большой рыбой в маленьком пруду?

— Это ваша американская идиома? Да. Но я предпочел бы назвать ее принцессой в маленьком королевстве. Ты смогла бы стать такой принцессой, Орхидея. Если бы захотела.

Она почувствовала, как что-то дрогнуло в ее груди и на нее снизошло странное чувство, будто она вернулась домой.

— Певица ночного клуба? Мои собственные поклонники? Нечто вроде Майкла Фейнстейна или Бобби Шорт. Все обожают их! Но я не знаю как.

— Ты научишься, — сказал он ей.

Орхидея снова заплакала, но на этот раз тихо и кротко. Они вышли из кафе и, держась за руки, направились к дому Орхидеи.

— Русские люди очень любящие, — сказал он. — Мы как большие медведи. Надеюсь, ты не против, что я держу тебя за руку?

— Это… это замечательно… — сказала она ему, чувствуя себя в безопасности.

Когда они подошли к дому, она спросила:

— Ты поднимешься?

Они посмотрели друг на друга, и Орхидея сказала:

— Нет, нет, Михаил… Я хочу, чтобы с тобой все было по-другому, чем с другими. Я знаю, что я глупая, но просто поцелуй меня сейчас и пожелай спокойной ночи, и давай пообещаем себя друг другу завтра ночью. Я… — Ее снова охватила застенчивость, и она замолчала.

— Я хочу заниматься любовью только с тобой, — тихо прошептал он и нежным поцелуем коснулся ее мягких обещающих губ.

Весь следующий день Орхидея провела в лихорадке ожидания.

Ко времени прихода Михаила десятки любовных песен отзвучали в комнате. На Орхидее был белый шелковый комбинезон, красиво облегавший фигуру. Она зачесала назад свои огненные волосы и чуть коснулась губ блеском персикового цвета. Запах пряных духов парил вокруг нее.

— Привет, — хрипло сказал он.

— Привет.

Он охватил ее взглядом.

— Какая ты красивая!

— Ты тоже.

Ее бросило в дрожь, когда она смотрела на него. В своих ультрамодных брюках с подтяжками и слишком большой полосатой сорочке он так и просился в каталог «Сакс». Но почему-то одежда не очень шла ему.

— Для меня большая проблема делать покупки здесь, в Америке, — сказал он, как будто прочитав ее мысли. — Я не привык к такому большому выбору.

Один его вид заставлял Орхидею трепетать от желания.

— Я хочу тебя, — прошептал Михаил, чувствуя ее желание и ее уязвимость.

— Михаил… Я…

Его зеленые глаза с нежностью искали ее взгляд.

— Это не имеет значения. Ничто не имеет значения, когда дело касается нас, Орхидея. Мы — это мы, со всеми нашими недостатками и ошибками, со всей нерастраченной любовью, которую мы так долго хранили в глубине сердца.

Михаил поднял ее на руки, отнес в спальню и бережно опустил на свежие простыни.

Орхидея вновь ощутила себя девственницей — застенчивой и взволнованной, встревоженной и охваченной любовью. Михаил целовал ее шею, руки, плечи. Он осторожно расстегнул молнию на комбинезоне и стянул его с бедер. Под ним были только серебристые колготки. Она почувствовала, как он, затаив дыхание, глядел на ее тело.

— Я не привык быть с такими красивыми женщинами, — признался Михаил.

Он коснулся колготок, его кожа была такой горячей, что Орхидея задрожала от наслаждения.

— Я никогда не встречал такой, как ты.

— Люби меня, просто люби меня, — прошептала она, выскальзывая из колготок и протягивая к нему руки, чтобы расстегнуть его сорочку.

Они лежали, вытянувшись во весь рост, изучая тела друг друга.

С изумлением она провела пальцами по его рваным красным шрамам, проходившим по груди, плечам и правому предплечью, неровным и безобразным.

— Я лежал там, в горах Афганистана, несколько часов, глядя, как звезды гасли одна за другой, и беспомощно ждал, когда придут афганцы, найдут меня и замучают до смерти. Они ни перед чем бы не остановились, потому что я бомбил их деревни. Но пока ждал, что-то произошло. Я стал таким же одиноким, как одинокая звезда во мраке ночи. И я подумал…

— Да, Майки? — прошептала она, впервые назвав его уменьшительным именем и целуя его шрамы, один за другим.

— Я подумал, что, наверное, буду искать всю оставшуюся жизнь, что цель моей жизни — это поиск.

— И это так?

— Нет, — пробормотал он, притягивая ее и укладывая на себя, — нет, моя изумительная Орхидея, целью моей жизни было найти тебя.

Конечности их переплелись, кожа увлажнилась, границы между телами стерлись, дыхание смешалось. Казалось, будто Бог наконец простер над ними свою руку и благословил их. Даже когда они занимались любовью, Орхидея плакала, мысленно шепча благодарственные молитвы.

Толчки Михаила становились все глубже, и Орхидея с равной силой отвечала на них. Она вглядывалась в зеленые заводи его глаз, крепко сжимая его плечи, сотрясаемая ураганом страсти.

Внезапно словно что взорвалось у нее внутри, и он последовал за ней.

— Орхидея! — выкрикнул он в экстазе. — Орхидея! Любимая! Душа моя!

Аранья прошла через служебный вход в театр «Ледерер», показав охраннику, сидевшему у дверей, фальшивый пропуск. Уже в третий раз она шла этим путем, и новый охранник только коротко кивнул.

Она прошла по коридору за сценой мимо артистических уборных. Никто даже не посмотрел на нее. Она была в униформе, украденной в одной из фирм профессиональных охранников, и загримирована как чикана [23], кожа ее лица была угреватой, так что едва ли заслуживала внимания.

Она встала за кулисами. На ее присутствие посмотрят так же, как на кабели и подвешенные микрофоны.

Она скрестила руки на груди и приняла скучающее выражение, глядя прищуренными глазами, как десять танцовщиков выполняют сложные па в русском народном стиле. Среди них была и Джина Джоунз, невеста сенатора Уиллингема.

— Пианист! — закричала Беттина. — Прекрати чертову музыку!

Пианино тотчас же умолкло.

— Джина Джоунз! — злобно закричала хореограф. — Здесь тебе не выпускной концерт младшего класса. Дорогуша, у нас через три дня премьера в Бостоне, а ты даже не можешь запомнить комбинаций!

— Мне кажется, я сейчас выдержала ритм, — тяжело дыша, сказала Джина.

— Нет, не выдержала. Попробуйте пятую… нет, двадцатую, — сказала Беттина собравшимся танцорам. — А с тобой, Джина, я хочу попрощаться.

Аранья видела, как группа расходилась, кроме Джины, нерешительно приблизившейся к хореографу. На лице ее отразилась тревога.

— Я уверена, что смогу выполнить все правильно после еще пары попыток, — взмолилась танцовщица.

— Я увольняю тебя, Джина, извини. Я лучше возьму кого-нибудь из дублерш, они все уже знают комбинации в совершенстве.

— Но… пожалуйста… — даже на расстоянии в пятнадцать футов Аранья услышала отчаяние в голосе Джины.

— Если тебе так хочется выступать на сцене, заставь своего мужа купить тебе театр, — добавила Беттина. — Я не беру людей, которых мне навязывают сверху, если только они не Мэри Мартин, а ты, милочка, не Мэри Мартин.

Страшно расстроенная, Джина убежала со сцены, а Аранья скрыла свое недовольство под бесстрастной маской. Сукин сын! Ей хотелось кричать от ярости и разочарования. Если Джина не будет выступать в мюзикле, тогда Уиллингем, безусловно, не придет на премьеру.

Оставалось еще пятнадцать минут перерыва, и разговор в уборной перешел на сплетни. Орхидея, не интересовавшаяся ими, повернулась, чтобы уйти, но ее остановила фраза, брошенная одной из танцовщиц.

— Мой бывший наконец-то согласился продать «Рэмпейдж», — сказала танцовщица. — Упрямая задница на прошлой неделе обратился к агенту по продаже недвижимости. Теперь мы сможем покончить с разводом. Слава Богу! Это тянется уже три проклятых года.

Орхидея резко остановилась. «Рэмпейдж», маленький ночной клуб в Центральном парке, несколько лет был в моде и процветал. Потом превратился в нечто вроде дискотеки, и для него настали тяжелые времена. Орхидея там однажды была с Романом Соленски.

В задумчивости она вышла из комнаты. Сердце ее судорожно забилось, когда она вспомнила певицу, о которой рассказал ей Михаил. Маленький ночной клуб выставлен на продажу! Насколько она помнила, там перед входом была небольшая световая реклама и маленькая сцена, которая как раз подойдет для…

«Не волнуйся слишком сильно, — сказала она себе. — Это безумная идея… существуют десятки причин, по которым ничего не получится».

— Орхидея! — окликнул ее режиссер Пит Мадзини. — Мне хотелось бы пройтись с тобой по репликам четвертого акта — пять минут на сцене. Нужный ритм пока не устанавливается.

Она кивнула. В артистическом фойе есть телефон. Ведь не будет вреда, если она позвонит агенту по продаже недвижимости. Просто узнает цену. А далее… скорее всего она свяжется кое с кем из друзей и попытается организовать небольшие гастроли, чтобы иметь возможность удостовериться, способна ли она привлечь публику.

— Притягательность этого места обусловлена тем, что здесь есть патент на продажу спиртных напитков и совершенно новая кухня. Все практически полностью готово, — говорил агент по продаже недвижимости, впуская Орхидею в небольшое темное помещение. — Многие знаменитые группы выступали здесь — Патти Ла Бель, «Пойнтер систерз», даже «Би Джиз».

Орхидея подошла к ряду тумблеров и стала их включать один за другим.

— Практически готово? — усмехнулась Орхидея. — Я бы сказала, это место нуждается в капитальном ремонте.

— Но оно обладает большими возможностями, вам не кажется?

Орхидея затаила дыхание. Действительно обладало.

Внезапно она ясно представила, как отделает его — в фиолетовые, лиловые и голубые тона. Лампы с бархатистым приглушенным светом она поместит в нишах. Там будут вазы-урны с огромными букетами тропических орхидей. И по орхидее в вазе на каждом столике. Она назовет клуб «Орхидеи».

Женщина-агент продолжала что-то говорить о метраже, но Орхидея перестала слушать, чувствуя, как бешено бьется ее сердце.

Она привнесет немного от медленно горящего пламени Пии Задоры. Воспользуется опытом Шер и станет носить настолько откровенные и оригинальные туалеты, что люди будут стекаться сюда, чтобы только посмотреть на них.

Она будет воспевать чистый секс.

О, Боже, это сработает… она уверена, должно сработать.

Ей даже не нужны пробные выступления, чтобы понять, какое это будет чудо. Сегодня же вечером она позвонит папе Эдгару и узнает, сможет ли он одолжить ей денег, чтобы оплатить часть стоимости наличными.

Языки пламени отбрасывали трепетные тени на два обнаженных тела, лежавших на ковре из овчины перед камином.

— Никогда не думал, что смогу кого-нибудь полюбить так сильно, — задумчиво сказал Кит. — Я даже не представлял, что такая любовь существует на свете.

Они оба были удовлетворены, проведя несколько часов в занятиях любовью.

— Мне тридцать лет, — размышляла вслух Валентина. — Ты можешь подумать, что я теперь все знаю о любви, но это не так. Я чувствую себя ребенком, кажусь себе совершенно неопытной…

— Девственницей? — поддразнивая, спросил он.

— Почти. В некотором роде. Знаешь, у меня было несколько возлюбленных и один ужасный муж.

— Тише, — сказал Кит, привлекая ее к себе.

Сучок среди горящих дров внезапно щелкнул, и Валентина в страхе подскочила.

— Дорогая!

— Что-то я немного нервничаю сегодня, — извинилась она. — В последнее время мне снятся дурные сны о пьесе. Часто вижу какие-то ружья… Это очень странно.

— Ружья, — засмеялся Кит, — ружья во сне — это фаллический символ, дорогая, и, думаю, связан с чем-то другим, а не с выстрелами.

Он прижался к ней.

— Ого, — хихикнула она.

— Действительно ого, — отозвался Кит. — Ты ненасытна, любовь моя, но мне это нравится. — Затем он наклонился вперед, протянул руку и достал маленький сверток, неприметно лежавший на столе. — Вэл, у меня для тебя кое-что есть. Я жду уже несколько недель и собирался подарить его тебе в вечер премьеры. Но не могу больше ждать.

Он напоминал нетерпеливого мальчика.

Она села, взяла легкое одеяло, которое он принес из спальни, и накинула на них, затем развернула пакетик. Внутри была ювелирная коробочка.

— Кит? — взволнованно прошептала она.

— Открой ее, — настойчиво сказал он.

Дрожащими пальцами она подняла крышку. Кольцо, лежащее внутри, было великолепным, явно авторская работа. Центральный квадратный бриллиант, по крайней мере, в шесть каратов, был окружен багетками [24], преломлявшими отблеск огня в мерцающий радужный свет.

— Кит, — прошептала она. — Боже. Оно такое… это самое красивое кольцо… Я…

— Надеюсь, оно придется тебе впору, — нервно сказал он. — Я снял размер пальца, пока ты спала.

— Оно такое красивое. — Ее радостный смех чуть не перешел в плач, когда она надела кольцо на безымянный палец и, приподняв кисть вверх, смотрела на него, как на звезду, пойманную рукой. Потом повернулась к Киту и растворилась в его объятиях.

— О Кит, я совершенно ошеломлена.

— Думаю, мы должны назначить день свадьбы, — сказал он. — Может, через неделю после премьеры «Доктора Живаго» в Нью-Йорке?

— Через неделю! — недоверчиво рассмеялась Валентина. — Боже мой! Пичис хватит удар, если ей сказать, что она должна подготовиться к свадьбе так быстро. Как насчет…

— Тогда через две недели после премьеры, да? Дольше ждать я не смогу.

И прежде чем она успела ответить, он заключил ее в свои объятия и стал целовать со всей страстью, на какую был только способен.

В два тридцать ночи Пьетро, «Пит», Мадзини, постановщик «Доктора Живаго», вошел в свою расположенную в фешенебельном квартале Виллидж квартиру, с удовольствием проведя перед этим четыре часа с новой подружкой.

Но не успел он бросить пиджак на стул, как раздался звонок. Мадзини с раздражением нажал кнопку переговорного устройства. Наверное, это какой-нибудь предприимчивый вор нажимает на все кнопки подряд, пытаясь найти пустую квартиру.

— Убирайся! — сердито бросил он. — А то вызову полицию.

— Это Беттина! — пронзительно прокричал знакомый голос, искаженный плохой передачей. — Я должна увидеть тебя прямо сейчас. Это очень важно!

У него абсолютно не было желания видеть сейчас Беттину Орловски. Но, видимо, возникла какая-то серьезная проблема, иначе она не пришла бы в столь поздний час. Он нажал кнопку, позволяя ей войти.

Открыв дверь, он в удивлении отступил. Перед ним стояла вовсе не Беттина, а посыльный с длинными светлыми жирными волосами в низко надвинутой на лоб фуражке с надписью «Нью-Йорк метс» [25]. Глаза у посыльного были темно-карие.

— Но я думал, — глупо начал Мадзини.

Прежде чем он успел закрыть дверь, посыльный бросился вперед, накинул тонкий провод на шею Мадзини и затянул его сзади своими стальными руками.

— А-а-а! — Мадзини, задыхаясь, вцепился в провод, но тот слишком глубоко врезался в кожу и не давал возможности просунуть под него пальцы. Он отчаянно пытался вдохнуть воздух, грудь его ввалилась.

— Если танцовщица Джина Джоунз не вернется завтра в кордебалет, ты умрешь, — прошипел голос над его ухом.

Из горла Мадзини вырвался хрип. Он стал терять сознание.

— Ты слышишь меня? — прошептал посыльный.

Мадзини кивнул. Давление на шею немного уменьшилось.

— Завтра. Верни ее завтра же. Иначе я вернусь и перережу тебе горло этим же проводом.

— Но, голубка, они не могут поступить так с тобой, — повторял Чарли, когда Джина, рыдая, как дитя, бросилась в объятия жениха. Она прилетела самолетом местной авиалинии в Вашингтон и ждала его в квартире допоздна, пока он не пришел с затянувшегося заседания.

— Могут! Уже поступили! Я недостаточно хороша для них, Чарли.

— Ты чертовски хороша. Ты самая лучшая! Давай я позвоню.

— Нет! — закричала она. — Она возненавидела и вышвырнула меня, потому что ты позвонил и действовал через ее голову, Чарли. Вот дерьмо. Я так хотела танцевать… Поверить не могу, что подошла так близко к цели, а потом меня выкинули. Я хочу просто зарыться в постель и проспать много часов.

— Только со мной, — сказал он.

Но в постели Джина так отчаянно рыдала, что они не могли заняться любовью, и Уиллингем держал ее в объятиях, гладил по голове и бормотал слова утешения, как отец, кем он и был иногда для нее.

— Детка, ты такая красивая, я так люблю тебя, мне все равно, будешь ли ты танцевать…

— Но ты был так горд! — воскликнула она, снова разразившись слезами. — Ты собирался прийти и посмотреть на меня… Чарли, со мной все кончено! Это был мой единственный шанс! Я погибла! Теперь никто не захочет взять меня.

— Тише, — успокаивал он ее.

Наконец, измученная от пережитых волнений, Джина уснула.

Рано утром зазвонил телефон. Джина еще спала, свернувшись, как котенок, у него под боком. Уиллингем протянул руку за трубкой.

— Пожалуйста, Джину Джоунз, — сказал хриплый мужской голос с итальянским акцентом. — Я звоню из Нью-Йорка.

— Голубка, это тебя, — разбудил Уиллингем Джину. — Милая, это из Нью-Йорка.

Джина проснулась, замигала и поспешно схватила трубку.

— Да… да… Боже… да! Я тотчас же вылетаю. О Боже… вы уверены? — Пауза, и лицо Джины как будто озарилось солнцем. — До свидания.

Она бросила трубку, вскочила с постели и кинулась к еще не распакованному чемодану.

— Насколько я понял, они хотят, чтобы ты вернулась? — протяжно произнес Уиллингем.

— Ты правильно понял! О Чарли! Не знаю, что произошло, да мне и нет дела до этого! Пит сказал, что первым делом поговорил с Беттиной сегодня утром и переубедил ее, она берет меня назад, хотя мне понадобятся дополнительные репетиции, но главное — меня вернули, Чарли, и на этот раз навсегда. Не правда ли, это замечательно? Просто потрясающе! О милостивый Боже!

Она танцевала по комнате — смешная, прелестная, соблазнительная фигурка в одном розовом кружевном комбидрессе.

— Пит ужасно простужен, — добавила она. — Это странно — вчера он был абсолютно здоров. Надеюсь, он не заразит нас всех.

Репетиции, казалось, тянулись уже целую вечность. Аранья не могла понять, как актеры выдерживают такую скуку — повторять одни и те же реплики снова и снова, вечер за вечером, иногда по четыре-пять лет. Ее профессия намного увлекательнее. Все «работы» разные! А эта обещает надолго остаться лучшей.

Она видела выражение ярости на лице Беттины, когда та принимала назад Джину Джоунз, после того как выгнала ее. Аранья обернулась. Высокий темноволосый мужчина с точеными чертами лица зашел за кулисы. Проходя мимо Араньи, он бросил на нее проницательный взгляд.

Затем когда он стоял и разговаривал с Валентиной, то снова посмотрел на нее. Это был лишь мимолетный взгляд, но острый, холодный, всепонимающий. Она знала, что это брат Валентины, русский.

Аранью как будто ножом полоснуло по животу. Она оставалась в живых благодаря своим обостренным инстинктам, теперь ее инстинкт подсказывал, что этот человек таит в себе опасность. Он, несомненно, агент КГБ — она готова поклясться здоровьем своих детей.

Он подозревает ее.

Нужно что-то предпринять, а то он все испортит. Она гневно вздохнула. Теперь, когда она заключила контракт на убийство и выстроила искусный план, тщательно разработав каждую деталь на месте, она никому не позволит остановить себя, даже агенту КГБ!