Леди, которая любила лошадей

Глава 9

Василиса никогда-то не любила семейные обеды, еще с тех самых пор, пока жива была бабушка. И не просто жива, но когда она, еще не утомившись светом, обреталась в городском их дома. В ее присутствии обеды эти проходили в тяжелом молчании. Василису тяготило и пространство столовой, казавшейся вовсе уж необъятною, и огромный стол, способный вместить сотню гостей, но чересчур большой для семьи Радковских-Кевич.

Белый снег скатертей.

Хрупкость костяного фарфора, для которого она была чересчур неуклюжа. Столовое серебро. Лакеи, словно призраки. И правила, бесконечные правила… и, наверное, не она одна мучилась этою повинностью, если, стоило бабушке удалиться в поместье, как все переменилось.

Не сразу, нет.

Батюшка с матушкой сбежали в Египет, а Марья, если и пыталась повторить сложное действо, больше походившее на церемонию, нежели обед, то у нее не выходило. А потом и Марья замуж вышла, и Настасья уехала, а бабушки вовсе не стало.

Как и семьи?

Пожалуй что. Александр пафоса столовой не жаловал, да и вовсе зачастую столовался вне дома. Одной же Василисе в огроменной обеденной зале было еще более неуютно, нежели прежде.

И все-таки семьей не принято было обедать в ресторации.

Даже в хорошей ресторации.

И чтобы под музыку, которая звучала откуда-то издалека, этаким неназойливым фоном. И разговаривать о пустяках, обо всех и сразу.

Смеяться.

Спрашивать. Тянуться через стол за солонкой или еще за каким пустяком. Шутить… это не было семейным обедом в полной мере. И все же было. Именно таким, который не в тягость.

И он длился.

И Василиса не имела ничего-то против, в конце концов, куда ей спешить-то? Но…

— Доброго дня, — сказал человек, которого она вовсе не рада была видеть и даже надеялась, что больше не увидит вовсе. А он вдруг появился в ресторации под ручку с Нюсей, и вместо того, чтобы занять столик, благо, свободные имелись во множестве, не нашел ничего лучше, чем к Василисе направиться.

Взглядом обжег.

И от этого его взгляда стало до крайности неудобно, будто это она, Василиса, виновата, что на нее этак смотрят, с выражением, с обещанием чего-то запретного.

Непристойного.

И Нюся нахмурилась.

— Доброго, — сказала она совсем уж недобро и нахмурилась пуще прежнего. Впрочем, сразу же заулыбалась, засверкала под взглядами Вещерского и некроманта.

А вот Демьян Еремеевич, пусть тоже смотрел на Нюсю, но иначе.

Неодобрительно.

— А вы тут? А мы вот шли и подумали, что стоит заглянуть. Конечно, местечковые ресторации вовсе не чета тем, которые в Петербурге, — Нюся взмахнула изящною ручкой, а Вещерский сказал этак, с намеком:

— Простите, мы не представлены.

— Ах да… это Аполлон, для друзей можно просто Полечка… а я Нюся. Мы в поезде ехали. С ними вот… и теперь еще встречаемся постоянно. Правда, удивительное совпадение?!

Аполлон поклонился, этак, с изяществом. И Василиса вынуждена была признать себе, что выглядит он вполне достойно, что костюм его сидит именно так, как должен сидеть отлично скроенный костюм. Что выбран он с большим вкусом и подчеркивает стройность Аполлона Иннокентьевича, а еще состояние его, словно бы и немалое.

Василиса тотчас одернула себя: какое дело ей, собственно говоря, до чужого состояния?

— А вы отдыхаете, да? — Нюся же была одета, пожалуй, слишком уж свободно, на грани пристойности. Платье ее едва-едва прикрывало колени, легкий полупрозрачный платок не скрывал наготы плеч, а на тонких запястьях собрались дюжины браслетов.

— Отдыхаем, — сказала Марья, разглядывая Нюсю с немалым любопытством. Впрочем, ту взгляд нисколько не смутил.

— И мы будем. А что тут подают? Я слышала, прелестнейшее бланманже подают…

— Вас маменька искать не станет? — довольно мрачно поинтересовался Демьян Еремеевич. А Василисе вдруг пришла в голову престранная мысль. И она, повинуясь порыву, сказала:

— Присоединяйтесь.

Удивленно приподняла бровь Марья. Хмыкнул Вещерский и взгляд его сделался ледяным, а вот Ладислав, до того почти молчавший — слишком занят он был, поглощая снедь — с неожиданным дружелюбием поддержал:

— Конечно, присоединяйтесь… — и почесал мизинцем переносицу. — А вы вообще кто такой?

— Промышленник он, — ответила Нюся, плюхнувшись на стул, благо, половые в ресторации были столь же неприметны, сколь и услужливы.

И стол вдруг увеличился.

И посуда грязная исчезла, сменившись сияющей белизны фарфором, может, не столь хорошим, какой дома имелся, но всяко достойным.

Накрахмаленные до хруста салфетки в серебряных кольцах.

Свежий букет.

И меню.

— У него папенька купцом был, а Полечка вот в промышленники подался, — Нюся тыкнула в меню пальчиком. — А это чего такое?

— Простите, ваша светлость, Нюсенька весьма непосредственна… и ей прежде не случалось бывать в обществе столь высоком, — Аполлон изобразил еще один поклон и присел рядом со спутницей, которая с немалой увлеченностью перелистывала страницы меню.

То было не сказать, чтобы разнообразно.

Да и стерлядь стоило бы поменьше на пару держать, а вот приправить посильней, однако все это мелочи.

— А вам, стало быть, случалось? — Демьян Еремеевич вновь сделался мрачен, и сгорбился, нахмурился, отчего Василисе отчаянно захотелось сделать что-то… она сама не знала, что именно, но такое, что заставило бы его успокоиться.

Неужто он вправду думает, что человек, подобный Аполлону, может быть интересен?

Возможно, Нюсе он и интересен.

А вот Василисе… Василиса вообще-то проклята. Стоило вспомнить об этом обстоятельстве, и настроение окончательно испортилось. Василиса тихонечко вздохнула.

— Не люблю хвастать, но я представлен князю Тащевскому, — Аполлон чуть склонил голову. — Мы с ним затеваем один до крайности любопытный прожект.

— Любопытный — это хорошо, — сказал невпопад Ладислав, разделяя кусок стерляди на тоненькие полосочки. — А скажите, Петр Веденеевич все еще увлекается археологией?

— А вы знакомы? — Аполлон… нет, не нахмурился, лицо-то его и вовсе не изменилось, однако Василиса ощутила, что он… испугался?

Насторожился?

— Случалось… переписываться.

Настороженность исчезла.

— Он со многими переписывается.

— И то верно, — с легкостью согласился Ладислав. — А что за прожект, если позволено будет узнать?

— Простите, — Аполлон развел руками. — Но пока говорить не о чем, да и сами понимаете… а вы, Василиса Александровна, не надумали конюшни продать?

— Нет.

— Право слово, — он откинулся на стуле, позволив себе позу чересчур уж вольную, будто разом вдруг уверившись, что собрались за столом его приятели. — Не понимаю вашего упрямства! Женщине столь прелестной следует заниматься вовсе не лошадьми… тем более лошадей-то не осталось.

— И я ей о том же говорю! — неприятным голоском произнесла Марья. Василиса даже вздрогнула от неожиданности.

И не она одна.

Некромант вот про стерлядь свою забыл, уставился на Марью. А та взбила кудряшки и губки выпятила, толкнула Вещерского в бок.

— Я всегда говорила, что истинное счастье женщины — в браке!

У Вещерского дернулся глаз. Левый.

— Мы созданы, чтобы хранить очаг… — голос был столь сладок, что зубы свело от этой сладости. Но Аполлон, кажется, ничего-то и не понял. Впрочем, вряд ли он был знаком с Марьей. Определенно не был, а потому и не знал, сколь несвойственен ей этот медовый тон. — Создавать уют, поддерживать супруга во всех начинаниях…

Она с таким пылом уставилась на Вещерского, что у того снова глаз дернулся. На сей раз правый.

— А Василиса упрямится. И замуж идти не хочет.

— И правильно делает, — неожиданно поддержала Василису Нюся. И на Марью поглядела так, со снисходительным сочувствием. — Женщина имеет полное право не выходить замуж, если ей не хочется.

— А если хочется? — Марья надула губки.

— Тогда выходить.

— За кого? — уточнил Ладислав, кажется, из всего разговора выхвативший лишь ту часть, что интересовала именно его.

— За кого надо…

— За кого хочется…

Марья и Нюся произнесли это одновременно.

— Дамы прелестны… — Аполлон поднял бокал. — Половой, всем шампанского! И смотри, чтобы наилучшего!

Шампанского не хотелось.

Вина тоже.

И обед вдруг разом утратил все свое очарование. Теперь стол больше не казался нарядным, пальмы в кадках раздражали неуместностью, музыка звучала чересчур уж громко и хотелось просто уйти.

— Так значит, вы конюшни хотели купить?

— И все еще хочу. Правда, слышал, что приключилось несчастье…

— Пожар, — сухо сказала Василиса.

— Это, конечно, скажется на цене…

— Никто не пострадал, — заметила она зачем-то, хотя очевидно, что до других людей ли, лошадей ли, Аполлону нет дела. И вряд ли можно его за то винить.

— Но восстанавливать придется, — Вещерский пить шампанское не стал, да и Марья лишь пригубила. Ладислав и вовсе бокал отодвинул, причем не только свой. И от Демьяна Еремеевича тоже, хотя тот к шампанскому притрагиваться явно не собирался.

— Ему нельзя, — сказал он Нюсе. — Он у нас болеет.

— Чем? — огромные очи ее стали еще больше.

— Вот и я о том, к чему вам возиться с восстановлением конюшен, которые по сути-то и не нужны?

— Нужны, — порой на Василису находило, и делалась она упряма до крайности. И теперь вот пришлось заставить себя говорить спокойно.

— Помилуйте, здания с большего уцелели…

— Я слышал иное, — а вот Аполлон выпил шампанское и протянул руку, чтобы бокал вновь наполнили. — Что там ничего-то целого не осталось, что пламя было такое, что даже камни плавились.

— Местами, — согласился Вещерский и пальцы сцепил.

— Ужас какой! — воскликнула Нюся чересчур уж радостно. — И что у вас там загорелось?

— Наверняка, сено. Я видел, в каком состоянии были эти конюшни. Поверьте, подобное происшествие — вопрос времени. Рано или поздно, несчастье случилось бы… — Аполлон осушил бокал одним глотком. — Безалаберность, полнейшая безалаберность…

— Поджог, — Вещерский чуть склонил голову.

— Быть того не может!

— Жуть! — Нюся сложила ручки. А ведь и она не стала пить, как и Марья едва-едва пригубила бокал, и отставила в сторону, отдав предпочтение клюквенному морсу, на меду вареному.

Морс и вправду был хорош.

Но… почему этакая нелюбовь к шампанскому показалась вдруг подозрительной.

— И вы знаете, кто это сделал? — с придыханием спросила она у Вещерского.

Едва заметно нахмурилась Марья.

— Выясняем.

— Да что тут выяснять, — голос Марьи теперь звучал еще более сладко. — Это все тот мошенник… правда, Васенька? Представляете, выяснилось, что он мою несчастную сестру обманывал! И меня тоже обманывал!

На длиннющих ресницах задрожала слеза.

— Это просто кошмар какой-то! А как все выяснилось, то решил спалить конюшни, чтобы под суд не идти.

— Вы это о ком? — Аполлон теперь смотрел на Марью.

И не только он.

Вещерский вот, как показалось, ревниво. И такая же ревность привиделась Василисе во взгляде Нюси. Ладислав — восхищенно. Аполлон — зачарованно.

А вот Демьян Еремеевич с немалою задумчивостью. Впрочем, он скоро взгляд отвел и подмигнул Василисе, так, будто знал что-то тайное, известное лишь им двоим.

— О Василии Павловиче, конечно, — теперь в голосе Марьи проскользнули раздраженные нотки. — Знатный мошенник. Такому самое место на каторге, а не среди приличных людей.

— Помилуйте, я давно знаком с Ижгиным, — Аполлон нашел в себе силы возразить. — Милейший человек. И рекомендовали мне его, как весьма сведущего во всем, что лошадей касается. Я ему даже доверенность выписал…

— На что? — Вещерский спросил это тихо.

— На лошадок, — ответила Нюся, крутя бокал в пальчиках, будто любуясь тем, как сверкают искорки в гранях его. — Полечка будет лошадок разводить, но их сперва купить надо. Правда? Я ведь правильно поняла?

Аполлон кивнул.

И как-то совсем уж не радостно.

— А он сам не может. У него дел много. Вот и написал доверенность…

— И вы говорите… простите, но не могу поверить.

— Придется, — меланхолично заметил Ладислав.

— Может, вы ошибаетесь…

— Следствие покажет.

Ненадолго за столом воцарилась напряженная тишина.

— И все-таки… — Аполлон отставил полный бокал, причем с явным сожалением. — Вам стоит встретиться, побеседовать с этим человеком…

— Не получится, — Ладислав подвинул к себе блюдце с тем самым бланманже, щедро украшенным ягодами малины.

— Отчего же?

— Мертвые никогда-то разговорчивостью не отличались. А уж такие и подавно…